Текст книги "Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории"

Последняя глава

Печальная просьба автора. – О том, как успокоился профессор Мош Тэрпин, а Кандида никогда не должна была досадовать. – О том, как золотой жук жужжал что-то в ухо Проспэру Альпанусу, тот распростился со всеми, а Бальтазар был счастливым мужем.

Теперь дело дошло до того, что тот, кто написал для тебя эти страницы, любезный читатель, будет перед тобой заискивать и при этом чувствовать страх и печаль. Очень много знает он еще о замечательных деяниях маленького Циннобера и, так как, вообще говоря, его неудержимо влечет к повествованию, он с истинным удовольствием рассказал бы тебе это все, о, читатель! Но, бросив взгляд на все те события, которые были уже в девяти главах, он прекрасно чувствует, что в них было уже столько чудесного, безумного и противоположного здравому смыслу, что если он нагородит их еще больше, ему может грозить опасность, злоупотребив твоим снисхождением, совсем испортить свои отношения с тобой, любезный читатель. В той печали и страхе, которые внезапно сжали его душу, как только он написал слова: «Последняя глава», он просит тебя, чтобы ты со свободным веселым чувством смотрел на странные образы, созданные поэтом по милости призрачного духа, называемого фантазус, странному и причудливому существу, которому он, быть может, слишком поддался. Не сетуй же ни на поэта, ни на причудливого духа!

Если ты, любезный читатель, не раз улыбнулся в душе, читая эти страницы, то ты был в том самом настроении, которого хотел вызвать сочинитель, и в таком случае он надеется, что ты многое примешь в хорошую сторону.

Собственно говоря, история эта могла бы кончиться трагической смертью маленького Циннобера. Но разве не приятнее, когда вместо печальных похорон в конце рассказа бывает веселая свадьба?

Подумаем же теперь о прелестной Кандиде и о счастливом Бальтазаре.

Профессор Мош Тэрпин был, вообще говоря, просвещенный и знающий свет человек, который, следуя мудрой поговорке «Nil admirari» (ничему не удивляться), уже много, много лет не удивлялся ничему в мире. Но теперь случилось, что он, отложив всю свою мудрость, должен был все больше и больше удивляться. Так что, наконец, он стал жаловаться, что он не знает больше, действительно ли он профессор Мош Тэрппин, который когда-то управлял департаментом естественных наук в государстве, и действительно ли он ходит головой вверх на своих ногах.

Во-первых, он удивился, когда Бальтазар представил ему доктора Проспэра Альпануса, как своего дядю, а тот представил ему дарственную запись, в силу которой Бальтазар делался владельцем загородного дома, лежащего за час расстояния от Кэрепеса, вместе с лесом, лугами и пашнями. И тут же, едва веря глазам своим, профессор увидел в инвентаре перечисление дорогих предметов и даже золотых и серебряных вещей, ценность которых значительно превосходила богатство княжеского казначейства. Затем удивился он, когда посмотрел сквозь стеклышко Бальтазара на великолепный гроб, в котором лежал Циннобер, и ему сейчас же представилось, что никогда не было министра Циннобера, а был только маленький, неуклюжий, кривляющийся карлик, которого ошибочно принимали за умного и мудрого министра Циннобера. Но до высшей степени дошло удивление Моша Тэрпина, когда Проспэр Альпанус водил его по загородному дому, показывал ему свою библиотеку и другие удивительные вещи и даже проделывал некоторые очень приятные эксперименты над странными растениями и животными.

Профессору пришло в голову, что его знание природы ровно ничего не значит, и он сидит в каком-то чудном и пестром мире чудес, как бы заключенный в яйце. Эта мысль до такой степени его беспокоила, что он начал, наконец, плакать и жаловаться, как ребенок. Тогда Бальтазар повел его в обширный винный погреб, где он увидел блестящие бочки и сверкающие бутылки. Бальтазар полагал, что здесь он мог исследовать вина еще лучше, чем в княжеском погребе, а в чудном парке мог изучать природу.

Это успокоило профессора.

Свадьба Бальтазара была отпразднована в загородном доме. Сам он, друзья Фабиан и Пульхер, все поражались удивительной красотой Кандиды и той волшебной прелестью, которая была во всей ее одежде, во всем существе. И это было действительно волшебство, потому что все произошло оттого, что фея Розабельвэрде, забыв весь свой гнев, явилась на свадьбу в качестве надзирательницы фон-Розеншён и сама одела невесту, украсив ее самыми дивными великолепными розами. Известно, что наряд должен быть хорош, если фея приложит к нему руку. Кроме того, Розабельвэрде надела на шею прелестной невесты великолепное сверкающее ожерелье, которое имело особое магическое действие, заключавшееся в том, что стоило его надеть, чтобы никогда не досадовать ни на какие мелочи: на плохо завязанную ленту, неудавшийся головной убор, пятно на белье, и вообще никогда не испытывать досады. Эта особенность, происходившая от ожерелья, разливала по лицу Кандиды какую-то особенную веселость и прелесть.

Молодая пара была на седьмом небе блаженства, а тайный и мудрый волшебник Альпанус так прекрасно устроил, что близкие друзья, собравшиеся на свадьбу, тоже не были забыты. Проспэр Альпанус и Розабельвэрде оба позаботились о том, чтобы день свадьбы ознаменовался прекраснейшими чудесами. Из кустов и деревьев всюду неслись самые нежные песни любви и везде поднимались сияющие столы с великолепнейшими яствами, отягченные хрустальными сосудами, из которых струилось благороднейшее вино, вливавшее пламя жизни по жилам гостей.

Спустилась ночь; тогда раскинулись по всему парку сверкающие радуги и показались сияющие птицы и насекомые, порхавшие там и сям, и от трепетания их крыльев взлетали миллионы искр, составляя в вечном движении разные дивные образы, которые носились и танцевали в воздухе, пропадая в кустах. При этом громче зазвучала музыка леса, и к ней присоединился ночной ветер, таинственно шепча и навевая сладостный запах.

Бальтазар, Кандида и друзья узнали в этом могучего чародея Альпануса, но полусонный Мош Тэрпин громко захохотал и думал, что за всем этим скрывается никто иной, как этот черт, княжеский оперный декоратор и устроитель фейерверков.

Раздался оглушительный звон. Прилетел блестящий бронзовый жук и, сев на плечо Проспэра Альпануса, как будто что-то тихонько жужжал ему в ухо.

Проспэр Альпанус поднялся со своего места и торжественно и важно проговорил:

– Дорогой Бальтазар, прекрасная Кандида, друзья мои, мое время прошло, Лотос зовет меня, я должен отбыть.

Тут он подошел к молодым и что-то тихо сказал им. Бальтазар и Кандида были очень взволнованы. Проспэр, по-видимому, давал им добрые советы, он горячо обнял обоих.

Потом он подошел к девице фон-Розеншён и так же тихо говорил с ней, вероятно, давая ей разные указания по министерству волшебных дел, которое он добровольно оставлял.

Тем временем спустился на землю небольшой хрустальный экипаж, запряженный двумя блестящими стрекозами, которыми правил серебряный фазан.

– Прощайте, прощайте! – воскликнул Проспэр Альпанус, сел в экипаж и понесся вверх через сверкавшие радуги, пока экипаж его не показался высоко в воздухе, как небольшая сияющая звезда, которая, наконец, пропала за облаками.

– Прекрасная монгольфиера, – проскрипел Мош Тэрпин и, сраженный силой вина, погрузился в глубокий сон.

Помня поучения Проспэра Альпануса и пользуясь владением чудного загородного дома, Бальтазар был действительно хороший поэт. А так как различные особенности, которые приписывал Проспэр Альпанус этому имению вполне оправдались, а Кандида никогда не снимала ожерелья, которое дала ей девица Розеншён в виде свадебного подарка, то Бальтазар не мог не быть счастливейшим мужем, испытывая величайшее блаженство, которое только может выпасть на долю поэта, женившегося на молодой и прекрасной жене.

И так-то сказка про маленького Цахеса, прозванного Циннобер, действительно имеет совсем счастливый конец.

Песочный человек

Натэнаэль – Лотару

Вы все, наверное, в большом беспокойстве оттого, что я так ужасно долго не писал. Матушка, пожалуй, сердится, а Клара могла подумать, что я катаюсь здесь как сыр в масле, развлекаюсь и совсем позабыл ее ангельское личико, так глубоко запечатленное в моем уме и сердце. Но это совсем не так. Ежедневно и ежечасно вспоминаю я всех вас, и в сладких снах является мне приветливый образ моей милой Клэрхен, и ясные глаза ее улыбаются мне так пленительно, как это бывало, когда я приходил к вам. Ах, разве я мог писать вам в том растерзанном, смятенном состоянии духа, которое до сих пор еще путает все мои мысли?! В жизнь мою вошло нечто ужасное! Смутное предчувствие грозящей мне страшной беды надвигается на меня, как черные тени облаков, сквозь которые не проникнет уже ни один приветливый солнечный луч. Но надо же, наконец, сказать тебе, что со мной случилось. Я знаю, что должен это сделать, но, думая об этом, тут же слышу, как внутри меня раздается безумный хохот.

Ах, дорогой мой Лотар! Что мне сделать, чтобы хоть отчасти заставить тебя почувствовать, что то, что случилось со мною несколько дней назад, действительно могло испортить мне жизнь? Если бы ты был здесь, ты бы сам это видел. Но теперь ты, очевидно, сочтешь меня за помешанного духовидца. Говоря коротко, то ужасное, что со мной случилось и произвело на меня убийственное впечатление, от которого я напрасно стараюсь избавиться, состоит в том, что несколько дней назад, а именно 30 декабря в полночь ко мне в комнату пришел продавец барометров и предлагал мне свои товары. Я ничего не купил и пригрозил спустить его с лестницы, но он ушел сам.

Ты подозреваешь, что только совсем особые обстоятельства, глубоко повлиявшие на всю мою жизнь, могут придать смысл этому случаю, и что особа какого-то несчастного торговца не могла так пагубно на меня воздействовать. Так оно и есть. Я собираю все свои силы, чтобы спокойно и терпеливо рассказать тебе многое из того, что случилось со мной в раннем детстве, желая, чтобы все это в самых ярких образах, ясно и точно предстало перед твоим живым умом. Но, собираясь начать, слышу, как ты смеешься, а Клара говорит: «Да ведь это просто ребячество!» Смейтесь, прошу вас, смейтесь надо мной от всего сердца! Я очень прошу вас! Но, Боже великий! Волосы становятся у меня дыбом, будто я умоляю вас надо мной смеяться в каком-то безумном отчаянии, как Франц Моор Даниэля. Но к делу!

Кроме обеденного времени, я и мои сестры мало видели отца в течение дня. Он был, вероятно, очень занят службой. После ужина, который по старинному обычаю подавался в семь часов, мы все вместе с матерью шли в его рабочий кабинет и садились за круглый стол. Отец курил табак и выпивал большой стакан пива. Он часто рассказывал нам разные удивительные истории и приходил при этом в такой азарт, что у него все время выпадала изо рта и гасла трубка, а я должен был снова и снова ее разжигать, поднося зажженную бумагу, и это меня необыкновенно забавляло. Часто, однако, он давал нам в руки книжки с картинками, а сам сидел в кресле молчаливый и неподвижный, распространяя вокруг себя такие густые облака дыма, что все мы будто плавали в тумане. В такие вечера мать бывала очень печальна и, как только пробьет девять часов, говорила: «Ну, дети! Спать! Спать! Я чувствую, что уже идет Песочный человек!» И я действительно каждый раз слышал тяжелые, медленные шаги на лестнице; это, верно, и был Песочный человек.

Однажды мне показались как-то особенно зловещими эти глухие шаги. Я спросил матушку, которая вела нас спать: «Мама, кто же этот злой Песочный человек, который всегда отрывает нас от папы? Как он выглядит?» – «Милое дитя, – отвечала матушка, – никакого Песочного человека на самом деле нет. Когда я говорю, что идет Песочный человек, это значит, что вы хотите спать, и не можете хорошенько открыть глаза, словно их присыпало песком». Этот ответ не удовлетворил меня, в моем детском мозгу ясно сложилась мысль, что мать не сказала правды о песочном человеке только для того, чтобы мы его не боялись, – я ведь не раз слышал, как он поднимается по лестнице. Сгорая от любопытства и желая побольше узнать об этом песочном человеке и о том, как он относится к детям, я спросил, наконец, старую няню, которая смотрела за моей младшей сестрой: «Кто такой этот Песочный человек?» – «Э, Танельхен, – отвечала она, – да неужто ты не знаешь? Это злой человек, который приходит к детям, когда они не хотят ложиться спать, и бросает им в глаза целые пригоршни песка, так что глаза наливаются кровью и вываливаются, а он складывает их в мешок и уносит на луну, чтобы кормить своих детей; а те сидят там в гнезде, и у них такие острые клювы, как у сов, чтобы клевать ими глаза непослушных детей».

В душе моей ужасными красками нарисовался образ страшного Песочного человека; когда вечером раздавался шум на лестнице, я весь дрожал от страха. Мать ничего не могла от меня добиться, кроме судорожных всхлипываний: «Песочный человек! Песочный человек!» После этого я забивался в спальню, и почти всю ночь меня мучили ужасные видения Песочного человека.

Я был уже достаточно большим для того, чтобы понять, что история о песочном человеке и гнезде на луне, которую рассказала мне няня, была не совсем правдоподобной. Но Песочный человек остался для меня страшным призраком, и ужас охватывал меня, когда я слышал, как он не только поднимается по лестнице, но еще и бесцеремонно открывает дверь к моему отцу и входит в его комнату. Временами он долго не являлся, иногда же приходил часто. Так продолжалось много лет, а я все не мог свыкнуться с этим зловещим призраком, и образ страшного Песочного человека не бледнел в моем воображении. Его отношения с моим отцом все более занимали мою фантазию. Спросить об этом отца я не смел – меня удерживала какая-то непреодолимая робость, но все же с годами во мне все более возрастало желание проникнуть в эту тайну и увидеть злополучного Песочного человека. Песочный человек пробудил во мне мысли о чудесном и таинственном, которые и без того легко зарождаются в детской душе. Ничто я так не любил, как слушать и читать страшные истории о кобольдах[25]25
  Кобольды – домовые и духи-хранители подземных богатств в мифологии Северной Европы.


[Закрыть], ведьмах, Мальчике-с-пальчик, но на первом месте все-таки пребывал Песочный человек, которого я в самых жутких и отвратительных обличиях рисовал мелом и углем повсюду – на столах, шкафах и стенах.

Когда мне было десять лет, мать выселила меня из детской и поместила в маленькой комнатке, находившейся в коридоре неподалеку от комнаты отца. Мы все еще должны были быстро удаляться, как только пробьет девять часов и послышится приближение этого незнакомца. Я слышал из своей комнатки, как он входил к отцу, и вскоре после этого по дому распространялся тонкий, странно пахнущий дым. Вместе с любопытством возрастала также и моя храбрость, я непременно хотел как-нибудь познакомиться с Песочным человеком. Часто, дождавшись, когда пройдет мать, я проскальзывал из своей комнатки в коридор, но ничего не мог расслышать, потому что Песочный человек уже был за дверью, когда я достигал того места, откуда мог его видеть. Наконец, влекомый необоримым желанием, я решился спрятаться в кабинете моего отца и там дождаться Песочного человека.

Однажды вечером по молчанию отца и печальной задумчивости матери я понял, что должен прийти Песочный человек; поэтому я, притворившись, что очень устал, ушел из комнаты раньше девяти часов и спрятался в углу у самой двери. Вскоре скрипнула наружная дверь и медленные, тяжелые, угрожающие шаги направились к лестнице. Мать поспешно увела сестер. Тогда я тихо-тихо отворил дверь в комнату отца. Он сидел по своему обыкновению неподвижно и безмолвно, спиной к двери. Он не заметил меня, и я быстро проскользнул в комнату и спрятался за занавеску, которой был задернут открытый шкаф, где висело платье моего отца. Шаги звучали все ближе и ближе, за дверью кто-то хрипел, кашлял, ворчал и шаркал ногами. Сердце мое билось от страха и ожидания. И вот прямо за дверью слышны громкие шаги, потом кто-то с силой нажимает на дверную ручку, и дверь с шумом распахивается! Крепясь изо всех сил, я осторожно выглядываю из-за занавески. Песочный человек стоит посреди комнаты перед моим отцом, яркий отблеск свечей падает на его лицо! Песочный человек, жуткий Песочный человек– это никто иной, как адвокат Коппелиус, который часто у нас обедает!

Однако никакое самое страшное видение не могло бы вызвать во мне более глубокого ужаса, чем этот самый Коппелиус. Представь себе высокого широкоплечего человека с какой-то бесформенной большой головой, землисто-желтым лицом, щетинистыми седыми бровями, из-под которых сверкают серые кошачьи глаза, и большим выдающимся носом, висящим над верхней губой. Кривой рот его часто складывался в насмешливую улыбку, и тогда на щеках выделялись два багровых пятна и странный, свистящий звук вылетал из-за стиснутых зубов. Коппелиус всегда являлся в старомодном пепельно-сером сюртуке, таком же жилете и панталонах, он носил черные чулки и черные же башмаки с пряжками. Маленький парик едва прикрывал ему макушку, букли высоко торчали над большими крысиными ушами, и широкий кошелек[26]26
  Сетка для косицы мужского парика.


[Закрыть] отставал от затылка, так что видна была серебряная застежка, стягивающая шейный платок. Вся его фигура была как-то особенно отвратительна. Но всего противнее были нам, детям, его волосатые кулаки с большими ногтями, так что для нас было испорчено все, до чего он ими дотрагивался. Он заметил это и особенно любил схватить под каким-нибудь предлогом пирожное или фрукты, которые наша добрая матушка потихоньку подкладывала нам в тарелки. При виде этого у нас выступали на глазах слезы, и от отвращения мы не могли есть то лакомство, которое должно было нас порадовать. То же самое делал он и в праздники, когда отец наливал нам по рюмке сладкого вина. Он быстро хватал рюмку своими лапами, и даже подносил ее к своим синим губам, и смеялся каким-то адским смехом, когда мы тихонько всхлипывали, не смея иначе выразить нашу досаду.

Он всегда называл нас зверенышами; когда он бывал у нас, мы не смели произнести ни звука и ненавидели этого безобразного злого человека, который, конечно, намеренно лишал нас наших маленьких радостей. Мать тоже, по-видимому, не меньше нас ненавидела противного Коппелиуса. Как только он появлялся, все ее веселье и непринужденность пропадали, и она становилась печальна, серьезна и мрачна. Отец держался с ним так, как будто он был существом высшего порядка, от которого все нужно терпеливо сносить и всячески ему угождать. Он позволял себе только робкие замечания, и к столу подавались тонкие вина и любимые блюда адвоката.

Когда я увидел этого Коппелиуса, душа моя содрогнулась от мысли, что никто иной и не мог быть Песочным человеком. Но только этот Песочный человек был для меня уже не сказочным пугалом, которое таскает детские глаза в совиное гнездо на луне, нет! Это был ужасающий призрачный колдун, который всюду, куда приходит, приносит горе, несчастье, временную и вечную гибель.

Я стоял точно завороженный. Боясь быть обнаруженным и, как я справедливо полагал, жестоко наказанным, я застыл на месте, высунув голову из-за занавески. Отец встретил Коппелиуса почтительно. «За дело!» – воскликнул тот резким, скрипучим голосом и сбросил с себя сюртук. Отец безмолвно и мрачно снял свой халат, и оба облачились в длинные черные балахоны. Где они их взяли, я не заметил. Отец открыл дверцы стенного шкафа, и я увидел, что то, что я всегда принимал за шкаф, было, скорее, черным углублением, где стояла небольшая жаровня. Коппелиус подошел к этому месту, и голубоватое пламя взвилось над жаровней. Вокруг стояли какие-то диковинные сосуды. О, Боже! Когда мой старый отец склонился над огнем, он принял совсем иной вид: будто страшная судорожная боль превратила его мягкие, открытые черты в безобразный, отталкивающий дьявольский образ. Он стал похож на Коппелиуса!

А последний раскаленными щипцами выхватывал из густого дыма блестящие куски какого-то вещества и усердно бил по ним молотком. Мне казалось, что вокруг проступают человеческие лица, только без глаз – на их месте были глубокие черные впадины.

– Глаза сюда, глаза! – воскликнул Коппелиус глухим угрожающим голосом.

Я вздрогнул, охваченный диким ужасом, и выпал из моей засады на пол. Коппелиус схватил меня.

– Звереныш! Звереныш! – зашипел он, скрежеща зубами, потом поднял меня и швырнул на жаровню, так что волосы мои обдало жаром.

– Теперь у нас есть глаза, красивые детские глазки! – так бормотал Коппелиус и, взяв в руки горсть раскаленных углей, намеревался бросить их мне в лицо.

Тогда отец мой протянул к нему руки и взмолился:

– Мастер! Мастер! Оставь глаза моему Натанаэлю!

Коппелиус визгливо захохотал:

– Ладно, пускай у малого останутся глаза, и он выплачет свой урок в этом мире. Однако посмотрим, каков механизм его рук и ног.

Тут он схватил меня так крепко, что у меня захрустели суставы, и стал вертеть мои руки и ноги то так, то эдак, придавая им различные положения.

– Все не так! Прежде лучше было! Старик знал свое дело! – шипел Коппелиус.

В глазах у меня потемнело, страшные судороги прошли по всем моим членам, я больше ничего не чувствовал… Теплое нежное дыхание скользнуло по моему лицу, я проснулся будто от смертного сна, надо мной склонилась мать.

– Песочный человек еще здесь? – прошептал я.

– Нет, дорогое дитя мое, он давно, давно ушел и не причинит тебе никакого вреда! – отвечала матушка и стала целовать и ласкать возвращенного ей любимца.

Но зачем утруждать тебя, дорогой Лотар? Зачем буду я длинно рассказывать об этом случае, когда так много еще нужно поведать тебе? Итак, мое подсматривание было открыто, и Коппелиус жестоко меня покарал. От страха у меня сделалась горячка, в которой я пролежал много недель. «Песочный человек еще здесь?» – это были мои первые разумные слова, признак моего выздоровления и спасения. Теперь я хочу рассказать тебе про ужасный момент моей юности, и тогда ты убедишься в том, что не из-за ухудшения зрения кажется мне все бесцветным, что какая-то темная сила набросила на жизнь мою мрачный облачный покров, который разорву я, быть может, только со смертью.

Коппелиус больше не показывался, говорили, что он оставил город.

Прошло около года. Все мы по старому заведенному обычаю сидели вечером за круглым столом. Отец был очень весел и рассказывал много забавного про путешествия, которые совершил в молодые годы. А когда пробило девять часов, мы вдруг услышали, как скрипнули петли наружной двери и на лестнице раздались тяжелые шаги.

– Это Коппелиус, – побледнев, сказала мать.

– Да, это Коппелиус, – повторил отец слабым усталым голосом.

У матери брызнули из глаз слезы.

– Разве это непременно должно быть?! – воскликнула она и бросилась к отцу.

– В последний раз, – отвечал отец, – в последний раз приходит он ко мне, обещаю тебе! Ступай, возьми детей! Идите, идите спать! Покойной ночи!

Мне казалось, что я обратился в тяжелый холодный камень. Дыхание мое остановилось. Видя, что я не двигаюсь с места, мать взяла меня за руку:

– Пойдем, Натанаэль, пойдем отсюда!

Я дал себя увести и вошел в свою комнату.

– Успокойся, успокойся, ложись в постель, спи, спи! – говорила мне мать вослед.

Но, мучимый неописуемым страхом и беспокойством, я не мог сомкнуть глаз. Ненавистный отвратительный Коппелиус стоял передо мной, сверкая глазами и издевательски смеясь, и я напрасно старался отогнать от себя его образ. Вероятно, была уже полночь, когда раздался вдруг страшный удар, точно выстрелили из какого-то орудия. Весь дом затрясся, за моей дверью что-то загрохотало, а наружная дверь с треском распахнулась и тут же захлопнулась. «Это Коппелиус!» – вскричал я в ужасе и вскочил с постели. Вдруг раздался душераздирающий крик. Я бросился в комнату отца, дверь была открыта настежь, удушающий дым валил мне навстречу, служанка кричала:

– Ах, барин! Барин!

На полу перед дымящейся жаровней лежал мой отец, с черным, обгоревшим и страшно искаженным лицом; он был мертв, вокруг него выли и визжали сестры, мать лежала в обмороке.

– Коппелиус! Проклятое исчадие ада! Ты убил моего отца! – закричал я и лишился чувств.

Когда спустя два дня тело моего отца клали в гроб, черты его лица были так же мягки и кротки, как и при жизни. Я с утешением подумал, что его связь с ненавистным Коппелиусом не навлекла на него вечного проклятия.

Взрыв разбудил соседей, случай этот получил огласку и стал известен полиции, которая хотела привлечь Коппелиуса к ответственности. Но он бесследно исчез. Если я скажу тебе теперь, дорогой друг мой, что продавец барометров был никто иной, как проклятый Коппелиус, то ты не станешь укорять меня, что я счел это враждебное вторжение предзнаменованием большого несчастья. Он был иначе одет, но фигура и лицо Коппелиуса слишком глубоко врезались в мою память, чтобы я мог ошибиться. Кроме того, Коппелиус почти не изменил своего имени: он выдает себя здесь за пьемонтского механика и называет себя Джузеппе Коппола.

Я решил разделаться с ним, и во что бы то ни стало отомстить за смерть своего отца.

Не рассказывай матушке про появление этого страшного колдуна. Кланяйся моей милой прелестной Кларе, я напишу ей, когда успокоюсь. Прощай.

В «Песочном человеке» (сказка открывает сборник «Ночные этюды», опубликованный в 1817 году) темный враг, присутствие которого Гофман чувствовал повсюду, воплощен в образе продавца барометров Коппелиуса, вырывающего глаза и продающего их кукольному фабриканту Спаланцани.

Гофмана привлекает тема, когда человек страдает безумием, совершает какое-то преступление, у него есть «темная сторона». Если у человека есть воображение, есть чувства, то он может впасть в безумие и покончить жизнь самоубийством. Для того, чтобы написать «Песочного человека», писатель изучал научные труды по болезням и клиническим составляющим. Сказка привлекла внимание психологов и психиатров, среди них был и Зигмунд Фрейд, который опубликовал свой разбор этого произведения в очерке «Жуткое». С точки зрения Фрейда, страх потерять зрение, который преследует главного героя сказки, есть не что иное, как вытесненный страх кастрации, которому, как любой психической травме, суждено возвращаться в сознание. На примере сюжета «Песочного человека» Фрейд выводит определение категории жуткого: «Всё то, что должно было оставаться тайным, скрытым, но вышло наружу».

Сам Гофман не слишком высоко ценил этот сказочный рассказ, хотя мысль о его написании с беспримерным упорством преследовала его. Он даже сделал то, чего обычно никогда не делал, – отметил час, когда приступил к написанию «Песочного человека», а знаменитую «исходную сцену» из детства Натанаэля (Коппелиус собирается лишить мальчика глаз, умирает отец и т. д.) написал за один присест во время заседания апелляционного суда.