Книга: Скандал - Сюсаку Эндо

Итак, главный герой - японский христианин, примерный сын, верный семьянин, преуспевающий писатель. Я смотрела два замечательных фильма о первой волне японских христиан. Наш герой - представитель так называемой третьей волны. Всё его более 30-летнее творчество посвящено христианству. Какие же вопросы его волнуют? - каким образом возможно сочетать христианскую веру с японской культурной традицией? - истинна только та религия, которая не закрывает глаза на человеческую греховность - эту тёмную мелодию, звучащую в сердце человека. - в любом грехе, в любом преступлении, таится жажда найти путь к спасению, воскрешению души. Автор уделяет внимание и буддизму. Он считает, что у буддизма и христианства одни корни, одни идеи.

И жизнь героя гладко катится, пока не объявляется его двойник, полная его противоположность, чёрный человек. Это тоже традиция японской литературы. И я уже встречалась с этой двойственностью: белое и чёрное, воплощение Ангела и воплощение Дьявола - в книге Золотой Храм , в которой автору хватило ума удержаться удержаться на философских позициях. Дотошный журналист рьяно выслеживает писателя с целью найти доказательства и разоблачить лицемерного христианина. Пытаясь встретиться со своим двойником, писатель знакомится с такими людьми (женщинами) и такой жизнью, что ему и не снилось, и никогда он бы не узнал грязной стороны жизни. Хуже всего то, что в нём просыпается инстинкты, о которых он и не подозревал, и он начинает сомневаться, что существует двойник, или с ним происходит раздвоение личности. Вопрос остаётся открытым.

Христиан часто обвиняют в лицемерии. И это правда. "Взявшись за гуж", они вскоре понимают, что не в силах жить по заповедям Господним. Вместо того, чтобы признать свою слабость, исповедаться, они юлят, лицемерят. И герой-писатель не исключение. Ему повезло: издательство заплатило деньги журналисту и скандал не состоялся. Но будет ли жизнь прежней?

В день, когда за героем признали его право писать так, как хочется, "вскрывается нарыв", и вот уже герою приходится доказывать, что это не он ходит по злачным местам.

Трагикомедия заключается в том, что герою обязательно хочется доказать собственную непричастность, он как начинает собственные изыскания, так и помогает другим.

В общем, усложнённая версия "Двойника" Ф. М. Достоевского, кому указанное произведение понравилось и кто не боится ещё большего "мрака человеческой души", тот может рискнуть почитать)

У Сугуро, известного писателя, имеющего репутацию добродетеля, появляется двойник. По крайней мере, он настаивает на этом: писатель не посещает публичные дома Токио, однако есть свидетели, утверждающие обратное. Если он врёт, и это вскроется, кто тогда вообще будет читать его высоконравственные книжки?!

Главная мысль романа:

Секс раскрывает самое потаённое в человеке, то, о чём он порой сам не догадывается.

И это вступает в противоречие с убеждениями Сугуро, на которого сильно повлияло христианское воспитание: он убеждён, что секс делится на здоровый и нездоровый, а «грех несёт в себе порыв к нравственному возрождению». Но что если это не грех, а суть человека, его второе «я»?

Весь роман – размышления на эту тему. И поначалу это импонировало, но потом автора, на мой взгляд, понесло куда-то не туда.

В частности, на мысль о двойственности человеческой природы Сугуро наталкивает рассказ женщины о своей интимной жизни: чтобы получить удовольствие от секса, ей приходилось представлять, что совершил её муж во время войны. И это были не фантазии.

В психологической подоплёке Эндо предпочитает не ковыряться. Он просто констатирует, что вот есть такое и это нужно принять, это часть тебя – так же как желание (реализованное) облизывать малолетнюю девочку. Но это не делает тебя плохим и безнравственным. Да ладно?!

Сексуальная ориентация формируется ещё в матке: педофил не виноват в том, что он такой. Но жить фантазиями и воплощать их в жизнь – разные вещи. На то мы и люди, что можем делать этический и моральный выбор.

Посему финал разочаровывает: «раздвоение» личности автор объясняет как-то слабо. Это скорее такой магический реализм, который я терпеть не могу: не знаешь, как объяснить, спиши на магию.

Но читалось довольно бодро, особенно первая половина.

И вот Кобари собирается разобраться в этом деле, заранее предвзято относясь к собственному "обвиняемому", прибегая к различным ухищрениям, чтобы добыть информацию.

Сугуро также желает узнать, кто порочит его имя. Расследование приведёт к неожиданному результату.

Попутно рассматривается тёмное начало в плотском, упоминается Фромм с двумя типажами людей. Несколько примеров доппельганских проявлений.

Ожидал более мерзкую книгу.

В него глубоко запал вопрос, заданный ему как-то раз старым священником-иностранцем, человеком, которому он полностью доверял:

«Почему ты не пишешь о чем-то более красивом, чистом?»

Этого священника он знал еще ребенком. До войны тот работал старьевщиком в бедном квартале Осаки, помогая больным, присматривая за сиротами, удивительный человек, которого японцы прозвали заморским Рёканом, с улыбкой младенца и темно-синими глазами, от которых таяла даже его сурово-непреклонная душа. Глядя на старого священника, Сугуро каждый раз припоминал слова из Евангелия: «Блаженны кроткие…»

И вот однажды тот сказал с искренней печалью на лице:

– На Новый год прочел твой роман. Много сложных иероглифов, но все же кое-как разобрал. Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Почему ты не пишешь о чем-то более красивом, чистом?

Мог ли вопрос священника-иностранца стать противовесом, чтобы как раз больше писать о порочном.

Несмотря на это, он так и не написал ни одного «красивого», «возвышенного» романа. Его перо упрямо подмечало в героях самые темные, мрачные, уродливые стороны. Будучи писателем, он не мог замалчивать, обходить стороной всю многосложность человека. И однако, он отдавал себе отчет, что, изображая темные страсти своих героев, он и сам вольно или невольно подпадает под их влияние. Чтобы отобразить душевное уродство, его собственная душа должна исказиться. Так, описывая ревность, необходимо полностью погрузиться в это состояние, что, разумеется, не проходит бесследно. С каждой книгой он все яснее понимал, каким смрадом разит от внутреннего мира человека. И описывая этот внутренний мир, он одно время неизбежно вспоминал лицо старого священника и его слова

Выделенное показалось важным. Про искажение души, поскольку автор писал про уродство (хороший вопрос, обоюдоостро ли это для читателя? Возможно...) И ещё герой понимал про смрад внутреннего мира человека, но насколько персонаж = человеку, то есть "перепрыгивает" ли автор того, кого творит ( Александра Маринина - Фантом памяти аллегорическая жизнь это аллегорическая жизнь, или это наносное авторское)

С тех пор прошло много лет, и, как ему казалось, он нашел для себя ответ на этот вопрос. Давно уже он смутно догадывался, что истинна только та религия, которая не глуха к темной мелодии, звучащей в сердце человека, отзываясь и на какофоническое бряцание, и на пугающий диссонанс. С каждым новым написанным им романом эта догадка крепла в нем, пока наконец он не освободился от последних сомнений.

Герою откликнулось...

Сугуро вызвал больше сочувствия и сопереживания, чем Андрей. Хотя примирение Сугуро - страшно :(

Есть писатель Сугуро. Образ очень автобиографичный; даже странно становится, как Эндо не побоялся вывести практически самого себя в качестве героя романа. Сугуро живёт размеренной добропорядочной (читай: унылой) жизнью, сидит в своём рабочем кабинете-утробе, изредка выбирается в мир, пишет романы о христианстве в Японии, ничем не беспокоит жену да и себя самого тоже. Ему даже страшна мысль о том, что его роман кого-то сподвиг на принятие судьбоносного решения. А есть двойник Сугуро. Он шатается по злачным местам, сомнительным заведениям, приватным вечеринкам, снимает девочек и при этом называется именем писателя. Скандал? Да не то слово. Хотя Сугуро всё это скорее возмущает, чем заставляет действовать. Каких решений можно ждать от человека, если единственное его желание - это чтобы его оставили в покое? И проблема не столько даже в пятне на репутации, которое точно появится, если самозванца не остановить, сколько в боязни запачкать свой чистенький внутренний мир чем-то неудобным, неприемлемым, некрасивым. Неслучайно же в голову Сугуро начинают приходить неприятные мысли - даже предположение о том, что кто-то, похожий на него как две капли воды, живёт развратной жизнью, перетряхивает сами незыблемые основы, запрещающие разговаривать, скажем, с женой о сексе. Боже мой, а как они сына сделали-то?.. Мне в целом нравится японская сдержанность, но порой она воистину доходит до абсурда.

Предполагается, что трансформация внутреннего мира Сугуро - это и есть основа романа. Он начинает сомневаться, начинает видеть червоточину и в себе, начинает видеть в грехе просто грех, а не шанс выйти к добродетели. Мир больше не чёрно-белый, потому что кто-то, оказывается, может днём искренне помогать больным детям, а ночью впадать в экстаз при мыслях о сожжённых с жителями деревнях. Все события романа так или иначе плавно подводят Сугуро к пересмотру своего я. И всё же "Скандалу" очень не хватает цельности, отдельные эпизоды с трудом подгоняются друг к другу, стыки плохо заделаны. Я понимаю, какую роль играет в романе Нарусэ (та самая противоречивая женщина с детьми и деревнями, которая ещё и очень сексуально поглощает еду), но переписывать её письма, историю её отношений с мужем или выдержки из книги про Жиля де Рэ, которым она восхищается - это слишком. 200 страниц - это не тот объём, который позволяет шататься в стороны.

Сложно сформулировать, что именно меня оттолкнуло в романе - не пара откровенных сцен, так точно. Возможно, их неаппетитность. Так может писать о чувственном только тот, кто по примеру Сугуро, считает это грехом. Да, в сцене с участием девочки-подростка никто не отменял моральный аспект и Уголовный кодекс, но эта сцена не вызывает вообще никаких эмоций. Сугуро слишком неживой в начале романа, чтобы то, что его шокирует, могло задеть и перевернуть заодно и внутренний мир читателя. Возможно, неинтересность "Скандала" для меня заключается в том, что во-первых, он постулирует в качестве открытия то, что для меня и так очевидно (добро и зло могут сосуществовать в одном человеке), а во-вторых, абсолютно беспомощно барахтается на волнах фрейдизма.