Текст книги "Мой друг Адольф, мой враг Гитлер"

Теперь настал черед Зеекта встать со своего места: «В таком случае, герр Гитлер, нам больше нечего сказать друг другу». Когда Гитлера проводили, Окснер подошел к Зельхову и прошептал: «С этого момента Зеект покойник». Возвращаясь в Берлин, Зеект несколько часов говорил со своим адъютантом в поезде об этом эпизоде. «Будь что будет, – прокомментировал он, – генерал фон Лоссов уверил меня, что Гитлер не сможет устроить путч без рейхсвера, и этого на данный момент достаточно. Я просто не верю, что части рейхсвера можно повернуть против других частей».

Гитлер никогда в разговорах со мной не упоминал об этой встрече. Зельхов записал подробности происходившего той ночью в своем дневнике, и эти свидетельства неопровержимы. Самым удивительным является то, что Гитлер имел настолько сильное влияние на Лоссова и его окружение, что Окснер мог допустить такое вопиющее нарушение военной дисциплины.

Такая ситуация конфликта лояльностей была как будто на заказ создана для Гитлера. Рейхсвер в прошлом благосклонно относился к нацистам, и, хотя эта поддержка несколько ослабела, ее можно было завоевать снова. Сепаратисты были соперниками, но ненависть к берлинскому правительству делала их потенциальными союзниками. Правильные действия могли объединить все группы в единый фронт. Нацисты завоевывали поддержку во многих слоях общества, и Гитлер чувствовал, что требовалась лишь какая-то общая демонстрация, которая позволила бы прояснить ситуацию. У него были могущественные союзники, и он мог позволить себе некоторые опасные вольности. Франц Гюртнер, министр юстиции Баварии, уже был тайным сторонником Гитлера, и благожелательная поддержка начальника полиции Пехнера и его главного помощника Вильгельма Фрика позволила ему избежать опасных обвинений в нарушении общественного спокойствия со стороны министра внутренних дел Баварии Швейера.

Гитлер продолжал непрерывную череду встреч и переговоров с Лоссовом, Пехнером, Ремом и Шойбнером-Рихтером, еще одним прибалтом и близким другом Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин Шойбнер-Рихтер был русским агентом в Константинополе во время войны, перешел на сторону Германии и занял место в одной из организаций правых радикалов в Мюнхене в качестве посланника белой русской и украинской эмиграции. Частью своего влияния он обязан тому, что уговорил великую герцогиню Кобургскую, родственницу российской царской семьи, проводить через него денежную помощь для патриотических организаций. Он был еще одним пропагандистом «удара в спину», видя в поражении Германии только потерю ресурсов и сдачу на внутреннем фронте, что, по его мнению, можно было обратить в свою пользу, захватив контроль над зерновыми ресурсами Украины и Белоруссии.

Гитлеру же было все равно, какую форму принимает противостояние с Берлином, пока оно оставалось противостоянием. Если бы ситуация благоприятствовала, он, возможно, поддержал бы сепаратистский путч, а затем организовал бы контрпутч под старыми имперскими знаменами, которым бы он руководил с позиций национал-социалистов. Я часто сопровождал его в бесконечных поездках по Мюнхену и помню одну его фразу, которую он постоянно повторял: «Wir müssen die Leute hineinkompromittieren – Мы должны скомпрометировать этих людей, чтобы они пошли вместе с нами», – что было вполне в духе шантажистских методов, которые впоследствии выработались у нацистов.

Ключом к ситуации была позиция Лоссова и рейхсвера. Гитлер понимал, что все офицеры страстно желали покончить с унижением послевоенных лет, когда их медали и погоны срывали коммунистические толпы. Хотя их героем оставался Людендорф, они признавали Гитлера в качестве своего политического deus ex machina[26]26
  Бог из машины; здесь: спаситель (лат.).


[Закрыть] и многие из них тайно его поддерживали. Даже учащиеся пехотной кадетской школы были затронуты общей атмосферой и стали с полным презрением относиться к властям в Берлине. Один из них, кажется, это был молодой Зиландер родом из одной из самых уважаемых мюнхенских семей, ходил с перевернутой кокардой на фуражке, что означало известную форму для указания знаменитой фразы из гетевского «Геца фон Берлихингена»: «Leck mich am А…»[27]27
  Поцелуй меня в задницу (нем.).


[Закрыть] Другим популярным способом выразить это оскорбление было приклеивание почтовой марки с президентом Эбертом вверх ногами.

Иногда я просто восхищался нахальством Гитлера. Однажды он собрал небольшой митинг на улице рядом с офисом Beobachter с охраной из СА, когда пара конных полицейских попыталась разогнать толпу. Они действительно готовы были это сделать, но Гитлер набросился на них со всей силой своего канцелярского языка и спросил, что те имели в виду, когда подняли сабли против его друзей. Неужели они не понимают, что у них есть эти сабли только потому, что такие люди, как Гитлер и нацисты, борются с коммунистами, которые бы эти сабли отобрали. Он выдал такой поток обвинений и аргументов, что в конце концов полицейские просто сдались и убрались восвояси.

Гитлеровский «двухнедельный марш» приобрел новое значение. Его мысли были полностью поглощены его необходимостью. «Ханфштангль, единственный способ организовать путч – это на выходных, – сказал он мне. – Все чиновники будут дома, а не на работе, и полиция сможет действовать только вполсилы. Это как раз время для удара». Он вкладывал всю свою энергию в борьбу. В какой-то момент он забронировал цирк Крон на целую неделю и выступал там с речью каждый день в обед и вечером. Там он провел одни из лучших своих выступлений, а одно, специально для студентов, вообще было настоящим шедевром.

В последний день, в воскресенье, власти запретили любым группам маршировать с развернутыми флагами и знаменами. По завершении митинга люди из СА прошли на Марсово поле со свернутыми флагами. Но то ли в силу недопонимания, или же из-за сознательного пренебрежения приказом, вторая группа под руководством Брукнера развернула свои флаги и на повороте на Арнульфштрассе наткнулась на мощный полицейский кордон. Там произошла стычка, и, как говорят, один из несших флаг был серьезно ранен в руку полицейской саблей. Что бы ни послужило причиной возмущения в штаб-квартире, Гитлер послал Геринга и меня встретиться с фон Каром и пожаловаться на жестокость сил правопорядка. Кое-как инцидент удалось замять. Ситуация стала такой запутанной, что даже Кар не был готов пойти на прямую конфронтацию с нацистами.

Я сидел в кабинете у Гитлера тем вечером, а он был так обеспокоен, что решил взять с собой Геринга, Ульриха Графа и меня, чтобы совершить рекогносцировку по городу и посмотреть, не произошло ли чего нового. Это было очень на него похоже – его невозможно было удержать от улицы. Мы завершили свой тур в Хофбраухаус около восьми вечера, и Гитлеру пришла мысль, что нужно вывести всех людей на большой задний двор и вместе с ними пройти с маршем протеста, просто для поднятия шума. Любители пива не имели ни малейшего желания участвовать, начали поносить нас на чем свет стоит, а потом принялись забрасывать своими тяжелыми кружками. Одна просвистела около моего носа и разбилась о стену, разбрызгав пиво вокруг. А я даже не пригнулся – это говорит о том, что я был абсолютным новичком в таких делах. Нам пришлось в спешном порядке ретироваться.

Для начала путча было бы достаточно любой причины. В одну неделю, это было где-то в октябре, я нашел Розенберга в приподнятом расположении духа. «Мы собираемся заканчивать с пустыми декламациями». «Зачем, черт возьми?» – спросил я его. Он немного собрался и произнес в своем стиле всеведущего балтийца: «В ближайшие дни откроется новая глава, и мы должны быть к этому готовы». Я поспрашивал у людей и выяснил, что он состряпал сумасшедший план по захвату принца Руппрехта и его окружения вместе со всем правительством на церемонии открытия монумента Неизвестному солдату напротив военного министерства.

Герману Эссеру и мне удалось это остановить, убедив, что любое покушение на персону Руппрехта неизбежно приведет к тому, что против нас повернутся части рейхсвера. За этим планом также стояли Людендорф и Шойбнер-Рихтер, что хорошо демонстрирует их полную неосведомленность об истинной ситуации в Баварии. Это дало мне шанс подорвать позиции Розенберга и предупредить Гитлера об опасности слишком тесного общения с прибалтийскими заговорщиками. Однако это было не очень удачное время заводить мой любимый разговор. «Америка далеко, – сказал мне Гитлер, – сначала мы должны думать о марше на Берлин. Когда мы разберемся с текущими делами, можно будет осмотреться, и тогда я подыщу Розенбергу другую работу».

Гитлер продолжал безнаказанно поносить центральное правительство в Берлине, и в начале октября фон Зеект приказал Лоссову закрыть Völkischer Beobachter. Под давлением Кара, который, в свою очередь, считал, что ему удастся использовать силы Гитлера – Людендорфа в своих целях, это решение не было реализовано, а когда Лоссов не смог выполнить следующий категорический приказ от 20 октября, он был отстранен от командования. В конфликте интересов он выбрал сторону своих соседей. Вековые традиции когда-то независимой баварской армии оказались сильны, а неприязнь к центральному правительству в Берлине взяла вверх над военной дисциплиной. Вместе с Каром и полковником Зайссером, главой полицейского управления, Лоссов сформировал триумвират для управления Баварией как независимой территорией. Их целью было восстановить монархию Виттельсбахов, а по их плану, как это выяснилось позже, они собирались сначала использовать силы Гитлера и Людендорфа, а потом разбить их. Сцена для следующего акта была подготовлена.

Глава 5
Фиаско в Фельдернхалле

План путча. – Пустобрехи в «Союзе борьбы». – Двойная игра в «Бюргерброй». – Kahrfreitag. – Красное вино для Людендорфа. – Стрельба на Резиденцштрассе. – Мой побег в Австрию. – Попытка самоубийства Гитлера

Мюнхен буквально бурлил: заговоры, контрзаговоры, демонстрации и слухи все двадцать дней после провала фон Лоссова с Баварским военным корпусом. Лучшее место для организации мероприятий и слежения за их ходом было в офисе Beobachter. Я проводил там несколько часов ежедневно. Однажды я сидел с Розенбергом в его кабинете около полудня 8 ноября, когда Гитлер сказал нам, что он решил устроить путч.

Розенберг был жутко непривлекательным человеком. Он совсем недавно женился, но его коллеги по газете рассказывали бесчисленные истории о его ужасной сексуальной жизни, которые обычно включали беспорядочные сношения с полудюжиной мужчин и женщин одновременно где-нибудь в грязной квартире в трущобах. Должно быть, в нем играла татарская кровь. В одежде его вкус соперничал со вкусом осла уличного торговца, и в тот день, помню, он надел фиолетовую рубашку, алый галстук, коричневый плащ и голубой костюм. У него была какая-то теория, по которой стирка рубашек представляла собой напрасную трату денег, и обычно он выкидывал их, когда они становились непригодными для ношения даже по его стандартам.

Тем не менее я сидел с ним там в его маленьком побеленном кабинете. Его стол стоял наискосок в углу комнаты, на столе лежал пистолет, который Розенберг всегда выставлял напоказ. Мы слышали, как Гитлер топал по коридору и щелкнул каблуками, выкрикнув: «Где капитан Геринг?» Все было очень по-военному. Потом он ворвался в наш кабинет, бледный от волнения, в туго подпоясанном плаще, со своим конным хлыстом. Мы оба встали. «Поклянитесь, что не скажете этого ни единой живой душе, – сказал он, едва сдерживая нетерпение. – Час пробил. Сегодня мы начнем действовать. Вы, товарищ Розенберг, и вы, герр Ханфштангль (я все еще не был членом партии), будете членами моего непосредственного окружения. Встречаемся за „Бюргерброй Келлер“ в семь часов. Возьмите с собой пистолеты».

Отто Герман фон Лоссов (1868–1938) – немецкий офицер, генерал-лейтенант

Вот таков был план. «Бюргерброй Келлер» в тот вечер был зарезервирован правящим триумвиратом для важной встречи всех основных политических фигур Баварии, и Гитлер с Людендорфом были туда приглашены. Наши информаторы в министерствах и полиции сообщали, что эта встреча должна была стать предшественницей провозглашения восстановления монархии Виттельсбахов и окончательного разрыва с социалистическим правительством в Берлине. В этом вопросе Гитлер и Людендорф придерживались диаметрально противоположных взглядов по отношению к своим коллегам-заговорщикам. Национал-социалисты и «Союз борьбы» хотели разделаться с красной республикой в столице, но желали восстановления объединенной националистической Германии под черно-бело-красным флагом, и никакого баварского сепаратизма под бело-синими знаменами. Еще меньше они собирались выслушивать планы некоторых баварцев об объединении вместе с Австрией в Дунайскую федерацию.

Это были осторожные союзники, которые поддерживали друг друга тактически до тех пор, пока это сотрудничество было выгодно. Двумя днями ранее представителей «Союза борьбы» и Гитлера вызвали в офис Кара, где он с Лоссовом предостерег их от развязывания путча до соответствующего сигнала со стороны самого временного правительства. Только после этой встречи Гитлер узнал, что католические сепаратисты имеют собственные планы по перехвату инициативы. И теперь он предложил направить общественное волнение на совершение государственного переворота.

В некотором роде и я сам поспособствовал обострению положения дел до предела. Один из журналистов, которого я снабжал сведениями о текущих событиях в партии, в ответ рассказывал о том, что слышал в правительственных кругах. Этот репортер жил в отеле «Регина», и для того, чтобы привлекать меньше внимания к нашим отношениям, я представлялся там Георгом Вагнером (по поводу этого есть одна история, которую я расскажу в свое время). За пару недель до путча этот журналист был вызван к фон Кару и узнал от него, что у того нет намерения вводить Гитлера в состав правительства, несмотря на их явное сотрудничество. Эта информация не стала большим сюрпризом для Гитлера, когда я сообщил ему об этом. «Очень похоже на этого коварного старого мошенника», – прокомментировал он.

Похожие новости пришли и от графа Лерхенфельда, бывшего премьер-министра, который все еще имел серьезное влияние. Я сидел с моим другом журналистом в его комнате, когда нам объявили, что пришел Лерхенфельд. Я не успевал покинуть номер, не столкнувшись с ним в коридоре, поэтому в срочном порядке спрятался в ванной. Я практически ничего не слышал, о чем они говорили, но, когда Лерхенфельд собрался уходить, должно быть, он повернулся в сторону моего укрытия, и я уловил его слова: «Нет, нет, нам не будет никакой пользы от национал-социалистов, они чересчур радикальны для наших целей».

Это еще больше раздосадовало Гитлера, но было очень типично для двойных и тройных властных интриг в Баварии в то время. Даже некоторым нашим, казалось бы, надежным союзникам из «Союза борьбы» нельзя было доверять. Можно было положиться только на Рема и его «Рейхскригсфлагге». Действительно, он воодушевился и захватил военное министерство с кадетами-офицерами на следующий же день. С другой стороны, поддержка Эрхардта была под большим сомнением, хотя кое-кто из его «Викинга» все еще работал в Beobachter, чтобы показать свою близость с национал-социалистами. Я позвонил туда из Уффинга несколькими днями ранее, и меня случайно переключили на занятую линию, так что я стал свидетелем разговора, из которого стало ясно, что люди Эрхардта распределяли оружие из общих запасов крайне странным образом. Я предупредил Гоффмана, адъютанта Геринга, но он тоже был членом «Викинга», поэтому этот вопрос как-то замяли. Однако мои подозрения более чем подтвердились, когда в день путча Эрхардт примкнул к Кару.

И Эрхардт был не один. Капитан Каутер, другой помощник Геринга, также перешел на противоположную сторону и защищал министерство Кара, когда пришло время выбирать. Пехнер, смещенный с поста начальника полиции, но все еще обладавший большим влиянием, был еще одним сомнительным союзником. Он разными способами защищал Гитлера, и тот очень рассчитывал на его поддержку. Но когда грянул путч, Пехнер потерял самообладание, и Геринг с Ремом не получили от него никакой помощи, хотя он все равно оказался под подозрением, а потом попал на скамью подсудимых вместе с остальными.

Многие офицеры из дворянских семей в присоединившихся патриотических организациях открыто заявляли о лояльности нескольких сторонам. О наследном принце Руппрехте очень часто говорили как о Его Величестве, и большинство людей из «Союза борьбы» выглядели явными монархистами. Много лет Гитлер давал понять, что собирается восстановить монархическое правление, и впоследствии это принесло ему серьезную поддержку со стороны Брюнсвика, Гесса и Гогенцоллернов. Но в конечном счете, оказавшись преданными, им пришлось горько пожалеть об этом.

Как оказалось потом, более решающим фактором стало пренебрежительное отношение Гитлера к мнению католиков. Людендорф и значительная часть северонемецких, националистически настроенных оппозиционеров, которые нашли убежище в Баварии, были либо протестантами, либо отчаянными противниками Церкви и особенно католичества. Было ошибкой считать, что путч увенчается успехом только при их поддержке. Генерал фон Эпп, сам католик, был так сильно оскорблен Розенбергом, что стал абсолютно равнодушен к какому бы то ни было путчу, возглавляемому Гитлером и Людендорфом. После того как фон Эпп приказал отслужить мессу и благодарственный молебен на самой большой площади Мюнхена после освобождения в 1919 году, Розенберг стал иногда называть того в своих язвительных статьях в Beobachter «Muttergottes-General» (генерал – крестная мать). Это заставило фон Эппа полностью отвернуться от нацистов, и далее он имел с ними мало общего. Вместе с тем за ним готовы были пойти 25 тысяч резервистов лейб-гвардии, и его выступление на стороне Гитлера могло бы склонить чашу весов в его пользу.

Тогда это была фантастически запутанная ситуация, а Гитлер приказал Розенбергу и мне взять свои пистолеты и идти освобождать Германию. В то утро, словно демонстрируя свое подобострастное отношение к Лоссову, Völkischer Beobachter вышла с огромным рисунком на первой полосе, изображавшим генерала Йорка фон Вартенбурга, который выступил против Наполеона и с прусской армией переходил на сторону русских под Тауроггеном. Заголовок гласил: «Найдем ли мы второго генерала Йорка в час нужды?» Мы с Розенбергом обсуждали возможный эффект, когда к нам ворвался Гитлер. Бросив одобрительный взгляд на номер на столе, Гитлер сказал мне, поворачиваясь к выходу: «Я рассчитываю, что вы обеспечите удовлетворение интересов иностранной прессы». Через несколько мгновений до меня дошло. Заявление Гитлера по крайней мере заставило Розенберга отказаться от своей приводящей меня в бешенство привычки свистеть сквозь зубы, когда я с ним разговаривал, но действительно наступило время для действия, а не для препирательств.

Первой моей мыслью было устроить так, чтобы моя жена, которая как раз снова забеременела, и мой сын Эгон двух с половиной лет от роду смогли покинуть Мюнхен. Быстро дойдя до своей квартиры на Генцштрассе, которую я до сих пор держал в качестве временного пристанища, я сказал им собираться и тем же днем отправляться в Уффинг. Я также шепнул пару слов иностранным журналистам (в частности, Х.-Р. Никербокеру и Ларри Рью из Chicago Tribune), которые стекались в то время в Мюнхен в ожидании волнующих событий, что они ни в коем случае не должны пропустить собрание в «Бюргерброй Келлер» тем вечером, хотя я, конечно, не мог назвать им причину. Я сам был сильно сбит с толку в связи с дальнейшим развитием событий и попытался встретиться с Гитлером снова тем же днем, чтобы обсудить и прояснить ситуацию, но мне не удалось до него добраться. Мне сказали, что он на совещании с капитаном Эдуардом Дитлем из штаба Баварской армии, который был одним из основных информаторов Гитлера в рейхсвере, а позже командовал дивизией в Норвегии и Финляндии.

Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер (1884–1923) – немецкий дипломат и политический деятель, ранний соратник Гитлера.

Позже я узнал, что план путча на самом деле был разработан Шойбнером-Рихтером, который получил сведения, что Кар готов перехватить инициативу. Как бы то ни было, впоследствии все дивиденды получил Гитлер, потому что Шойбнер-Рихтер оказался одним из тех, кто погиб на Фельдернхалле на следующий день.

«Бюргерброй Келлер», в высшей степени уважаемая пивная, часто посещаемая людьми из тогдашних высших слоев общества, находится примерно в полумиле по Розенгаймерштрассе от центра Мюнхена, на другой стороне реки Изар. Я прибыл туда рано, около семи часов, и обнаружил, что территория оцеплена полицией, которая отказалась пускать в здание и меня, и иностранных журналистов, которые уже подошли. Из меня никудышный революционер, но вообще-то вся та сумятица свидетельствовала о крайней неорганизованности и любительской природе происходящего. И вот мы стояли там, а я пытался уговорить полицейских, чтобы они пустили нас внутрь. Гитлера нигде не было видно. Прошло, должно быть, около получаса или больше, когда подъехал недавно приобретенный им красный «бенц», и оттуда вылезли он сам, Аманн, Розенберг и Ульрих Граф. «Эти джентльмены со мной», – сказал он полицейскому инспектору тоном, не допускающим возражения, и все мы поспешили за ним внутрь.

Я замыкал процессию с американской журналисткой, и, когда другие уже вошли, входная дверь захлопнулась прямо перед нами. Я стоял снаружи и, чувствуя себя крайне глупо, ругался с полицией. «Эта дама представляет американскую газету, – гневно сказал я. – Герр фон Кар произносит там важную речь, и случится первоклассный скандал, если зарубежным репортерам запретят там присутствовать». Помогло нам то, что моя спутница курила американские сигареты, крайне редкий и роскошный запах в нищей Германии, и это убедило полицию в истинности моих слов. Нас провели внутрь, где мы столкнулись с одним из телохранителей Гитлера, которого тот послал выяснить, куда мы запропали.

Входной коридор был абсолютно пуст, за исключением огромной кучи цилиндров, шинелей и сабель в гардеробе. Было очевидно, что здесь собралась элита всего Мюнхена. Я заметил, что Гитлер тихо занял свое место рядом с одной колонной, примерно в двадцати пяти метрах от сцены. Никто не обратил на нас внимания, и мы просто стояли там с невинным видом примерно двадцать минут. Гитлер, все еще одетый в свой плащ, сидел, тихо переговариваясь с Аманном, покусывая ноготь и иногда оглядываясь по сторонам и на сцену, где сидели фон Кар, фон Лоссов и фон Зейссер.

Кар был на ногах и монотонно бубнил какую-то невнятную и скучную речь. Я подумал, что ждать довольно скучно и поэтому не обязательно заставлять себя мучиться от жажды. Так что я вышел в буфет и взял там три литровых кувшина пива. Помню, каждый из них стоил миллиард марок. Я сделал хороший глоток из своего кувшина и передал остальные нашей группе, где Гитлер задумчиво приложился к одному. Я подумал, что нет никакого смысла просто стоять там, а в Мюнхене никто никогда не заподозрит человека, у которого нос в пивной пене, в каких-либо тайных намерениях.

Ожидание казалось бесконечным. Кар все еще бубнил, и я мог внимательно осмотреться по сторонам. Там были все, это совершенно точно: кабинет министров баварской провинции, общественные лидеры, редакторы газет и офицеры. Невдалеке я заметил адмирала Пауля фон Гинца, который до войны служил немецким послом в Мексике, а теперь жил в Зальцбурге. Говорили, что там он выступает в роли посредника в переговорах с Отто Габсбургским. Значит, подумал я, они в этом тоже участвуют со своими планами по созданию католической Дунайской конфедерации!

От болтовни Кара всех клонило в сон. Он только произнес «А теперь я перехожу к заключительной части», что, как я понимаю, должно было отмечать кульминацию его речи, когда двери позади нас, через которые мы прошли внутрь, распахнулись, и внутрь ворвался Геринг, выглядевший как Валленштайн на марше, звеня всеми своими орденами, а вместе с ним примерно двадцать пять «коричневых рубашек» с пистолетами и пулеметами. Что за шум поднялся! Все произошло мгновенно. Гитлер стал прокладывать себе путь к сцене, а мы бросились за ним. Столы с пивными кружками оказались перевернуты. Я видел Вуцгофера, одного из членов баварского кабинета правительства, который заполз под стол в поисках укрытия. По пути мы прошли мимо майора Мукселя, одного из начальников разведки в штабе армии, который начал вытаскивать пистолет, увидев приближающегося Гитлера, но его накрыли телохранители, и стрельбы не случилось. Хорошо помню, что я думал в тот момент: если бы мне пришлось выхватывать свое оружие, я, наверное, мог покалечить самого себя.

Гитлер взобрался на стул и разрядил обойму в потолок. Обычно говорят, что он сделал так для того, чтобы устрашить и подчинить собравшихся, но, клянусь, это было сделано лишь для того, чтобы разбудить присутствующих. Речь Кара была настолько нудной, что по крайней мере треть собравшихся практически уснула. Я сам почти задремал, стоя на ногах. Как бы то ни было, оказавшись наконец в своей стихии, Гитлер экспромтом прокричал воззвание: «Националистическая революция свершилась. Рейхсвер с нами. Наш флаг развевается над казармами…»

Случайно я поймал взгляд Лоссова, брошенный на Гитлера. Его лицо с моноклем, украшенное сабельными шрамами, выражало такое неприкрытое презрение, что я понял: ему больше нельзя доверять в нашем деле. Я повернулся к Герингу и сказал: «Герман, действуй осторожно. Лоссов обманет нас». «Откуда ты знаешь?» – спросил Геринг. «Одного взгляда на его лицо достаточно», – ответил я. Я чувствовал, что назревают неприятности. Гитлер и Лоссов были повязаны друг с другом, как воры, уже много недель, но я знал, что командир армии не давал каких-либо обещаний о помощи. Он так и не смог свыкнуться с мыслью о том, что он был аристократом и генералом, а Гитлер – простым бывшим капралом. В то время в Германии не было места для человека, который бы добился всего сам, и Гитлер боролся с таким отношением многие годы.

Гитлер пригласил Кара и компанию пройти с ним в одну из боковых комнат, чтобы обсудить планы. Там к ним присоединились Шойбнер-Рихтер и Людендорф, выглядевшие совершенно потрясающе в своей форме со всеми знаками отличия. После безрезультатного совещания Гитлер вернулся в зал один и разразился жуткой речью. «Пришло время покарать грешников с их Вавилонской башней в Берлине» – и так далее. Он объявил, что вступил в коалицию с правящим триумвиратом, но аккуратно умолчал, что те явно отнеслись к этому крайне холодно, и вскоре аудитория горела энтузиазмом. Возможно, частично это было связано с тем, что в своем возбуждении он говорил о «Его Величестве наследном принце Баварском». Или же сделал он это сознательно, чтобы привлечь людей на свою сторону, создав впечатление, будто поддерживает восстановление монархии Виттельсбахов. В любом случае это сработало. Он вернулся, чтобы сообщить своим вынужденным союзникам, что все собрание на его стороне и что можно продолжать действия против Берлина.

Чтобы слова Гитлера достигли такого мгновенного эффекта, они должны были найти благодарного слушателя. Для очень большого числа солидных и уважаемых людей в зале он представлял собой обычного авантюриста. Тем не менее все поддались роскошной картине власти, которую он для них рисовал. Со времен Бисмарка, основавшего второй немецкий рейх, Бавария была всего лишь провинциальным вассалом, теперь же для Мюнхена появлялась возможность принять лидерство в Германии, отобрав его у презираемых пруссаков в Берлине. В зале было много женщин, изысканных местных матрон в тяжелых, провинциального вида мехах, которые аплодировали громче всех. Еще один пример того, как женщины могу реагировать на неприкрытое нахальство.

В главном зале люди СА полностью контролировали обстановку. Все полицейские исчезли, и это на самом деле была главная услуга со стороны Пехнера, который до сих пор имел достаточное влияние на Фрика в полицейском департаменте, чтобы заставить его приказать своим людям не вмешиваться. Геринг запрыгнул на сцену и со своим бесподобным отсутствием такта заявил, что лидеры удалились на совещание и все должны оставаться на своих местах. «В любом случае здесь можно пить пиво», – сказал он с явным презрением северного немца по отношению к баварцу, будто предполагая, что, покуда у людей кружки в руках, им больше ничего особо и не требуется.

Примерно в то же время я в свою очередь взобрался на стул с более мирным и до нелепости спокойным объявлением, что представители иностранной прессы должны ко мне присоединиться. Потом я провел импровизированную пресс-конференцию, объяснив, что сформировано новое правительство, что права людей будут соблюдены, собственность перераспределяться не будет, что в стране будут восстановлены порядок и дисциплина и так далее – вещи, в которые я тогда действительно верил. Увидев мою двухметровую фигуру на стуле, к нам подтянулись и несколько моих немецких друзей. Там был фон Боршт, бывший лорд-мэр Мюнхена, доктор Герлих, редактор Münchner Neueste Nachrichten, и другие, которые пришли со своими требованиями. «А, дорогой Ханфштангль, как рад видеть вас здесь, – сказал Боршт, старый друг моего отца. – Вы не можете помочь мне покинуть это место? Нас здесь держат, как заключенных».

Я провел его до главной двери, где дежурил человек из СА, Штрек, который позже стал личным водителем Гитлера. «Никто не выйдет наружу. У меня приказ. Только люди в форме могут командовать здесь, гражданские должны делать то, что им прикажут». Комплекс униформы, подумал я! И с годами он только усугубился. Так что Боршт и я удалились, я взял ему кружку пива из буфета, где, перебросившись парой слов с девочками-официантками, я прошептал на ухо Боршту: «Уходите через кухню». Так он и сделал. Таким же образом я вывел Никербокера и Ларри Рью и Герлиха, который находился в крайне возбужденном состоянии после вечерних событий. «Как прекрасно, Германия опять объединится», – бормотал он. Как только он добрался до расположения своей газеты, сразу же надиктовал огромную статью, прославляющую националистическую революцию, которая вышла на следующий день перед маршем на Фельдернхалле и стала одним из главных доказательств на суде против Гитлера, потому что подробнейшим образом описывала участие в путче Кара и Лоссова.

Спустя примерно полчаса главные конспираторы вернулись в зал. Гитлер снял свой плащ и предстал в приличной, если можно так выразиться, одежде: черный фрак и жилет, но сшитый по баварской провинциальной моде. Вряд ли он мог выглядеть менее похожим на революционера. Он был скорее похож на налогового инспектора в своем лучшем воскресном костюме. Удивительная вещь, он выглядел в этот момент совершенно спокойным. Лишь что-то в его глазах, некоторая сдержанность в поведении заставляли к нему присмотреться. У него все еще было поведение подчиненного, за исключением тех моментов, конечно, когда он начинал говорить, что он перед этим и продемонстрировал. Тогда Гитлер вырастал в сверхчеловека. Это была единственная ситуация, в которой он чувствовал себя полностью в своей тарелке. Представьте разницу между скрипкой Страдивари, лежащей в футляре, – просто несколько кусков дерева и кетгута – и той же скрипкой, на которой играет мастер. Сейчас он был тих и выглядел как немного нервничающий провинциальный жених, которых можно увидеть на сотнях снимков за пыльными окнами салонов баварских деревенских фотографов.