Текст книги "Пропавшие в Эдеме"

У нее есть такое выражение лица – она его делает перед тем, как заплакать. Предплачевое, так сказать. Сначала вздрагивают губы, потом морщится нос, потом она зажмуривается – душераздирающее зрелище.

Если она услышит, что ее папу арестовали, если кто-нибудь из класса услышит об этом в новостях… ведь она и так, с тех пор как мы расстались…

Так что первым, кому я позвонил, был не адвокат, а Орна. Пока я ждал ее ответа, на экране телефона появилась фотография – я все никак не находил время поменять ее: мы втроем во время велопохода вокруг озера Хула[38]38
  Озеро на крайнем северо-востоке Израиля.


[Закрыть]. Выглядим как нормальная семья. Улыбаемся. Радуемся.

Орна ответила далеко не сразу.

Я сказал ей: меня арестовали. И еще: соучастие в убийстве. И еще: в Боливии. И еще: ну естественно, я невиновен. И еще: в конце концов, я как-нибудь выпутаюсь, но пока у меня две просьбы.

На том конце линии воцарилась тишина.

– Ты слушаешь? – спросил я.

– Да, – ответила Орна. – Просто я в шоке.

– Если честно, я тоже, – сказал я.

– Чего ты хотел попросить? – спросила она. В ее голосе я расслышал все: нетерпение, разочарование, непритворное беспокойство, а еще нотку… «как хорошо, что я уже не с этим лузером».

– Придумай какую-нибудь отмазку для Лиори. Расскажи ей, что я болею. Не говори про арест. Давай защитим ее от этого дерьма, пока можно.

– О’кей, – сказала Орна.

– И вторая просьба: позвони своему адвокату. И спроси, может ли он порекомендовать какого-нибудь коллегу по уголовным делам.

* * *

На самом деле когда я отправился на Дорогу Смерти на поиски Мор и ее мужа, то остановился из-за Лиори.

Я нагнал их через день. Взял напрокат самый приличный в Ла-Пасе горный велосипед и крутил педали как проклятый. После развода я находился не в лучшей спортивной форме, так что через несколько часов у меня уже болели мышцы. Но я не останавливался, даже чтобы просто перевести дух. Я поддерживал мотивацию, вызывая в памяти сцены… Странное молчание Ронена по дороге в кафе. Взгляд, который бросила на меня Мор, когда они провожали меня в хостел, – мне казалось, будто она хотела дать мне понять, что ей нужна помощь. Крики, которые сеньора слышала из их номера. Стекло на полу. Что-то с ними обоими не так, думал я, крутя педали еще быстрее, иначе зачем бы она пришла ко мне в номер посреди ночи? И отчего у нее перехватило дыхание, когда я сказал, что путешествие – это исключительное обстоятельство?

Первый раз я увидел их, когда мне оставался до них один вираж.

Он ехал впереди нее в нескольких метрах.

Я не мог решить тогда, что сделаю, когда догоню их. До меня как-то слишком поздно дошло, что, возможно, это не такая уж хорошая идея – присоседиться к паре во время медового месяца через день после того, как я целовался с молодой женой. Поди знай: может, она уже рассказала ему. Поди знай, как он отреагирует.

Так что я решил просто ехать за ними, чтобы убедиться, что с Мор все в порядке. Я находился на таком расстоянии, с которого меня не было видно, но в случае чего я мог бы ускориться и защитить Мор.

Когда стемнело и они остановились на ночлег, я тоже остановился, развернулся, проехал несколько сот метров назад и тоже поставил палатку.

* * *

Ночью, помнится, мне снился Шаар-ха-Гай. Я на заднем сиденье машины, которую ведет кто-то другой – может быть, мой отец. Мы слишком быстро едем по склонам Шаар-ха-Гай, и я прошу, чтобы он был осторожнее на поворотах, а то мы свалимся в пропасть.

Я встал до рассвета, чтобы опередить их, подождал, пока они проснутся. Несмотря на свой сон, я решил ехать дальше. На расстоянии.

На Дороге Смерти действительно есть кресты на обочине – в память о людях, которые здесь погибли за многие годы. Каждый раз, проезжая мимо такого креста, я думал, что, наверное, сошел с ума. То, что я делаю, безрассудно. А с другой стороны, говорил я себе, пятнадцать лет, с тех пор как женился на рассудительной женщине, ты все время руководствовался рассудком. Может, пора уже совершить какой-нибудь безрассудный поступок?

На третий день из-за тумана видимость стала вообще никакая. Я пробовал сократить расстояние, ехать чуть быстрее, но дорога была совсем рыхлая, и на одном из поворотов я потерял равновесие, поскользнулся и упал. Буквально слетел с велосипеда.

Я ухватился за один из этих мемориальных крестов и поднялся, опираясь на него. Не сказать, что я чуть не свалился в пропасть или что мои ноги болтались между небом и землей, но падение было где-то на грани, но вот этот крестик, за который я уцепился, и имя, выцарапанное на нем, – наверное, из-за них мое сердце сильно билось и не могло успокоиться еще долго после того, как я поднял велосипед и поставил его на колеса. Я сердился на себя: ты что творишь, придурок? У тебя дочка. И ты обещал ей, что не будешь делать ничего опасного. Кто для тебя важнее – собственная дочь или девушка, с которой ты один раз поцеловался?

Я сел на велосипед, развернулся и поехал обратно. Не было никакого кордона полиции, о котором я рассказал Мор, чтобы не говорить правду. Я развернулся просто потому, что хотел жить.

Ехал я осторожно. В тумане было почти ничего не видно. И я еле успел заметить парня, который ехал вниз, мне навстречу.

Мы оба затормозили буквально в последний момент, руль уперся в руль.

Он выругался по-итальянски. Stronzo![39]39
  Дерьмо! (ит.)


[Закрыть] Все мои родные со стороны матери итальянцы, поэтому я ответил ему: Vaffanculo![40]40
  Отвали! (ит.)


[Закрыть]

Он засмеялся, и, вместо того чтобы убить друг друга, мы с Паоло разговорились.

Я сказал ему, что продолжать спуск в таком тумане – это самоубийство.

Он ответил, что ему совсем некстати умирать, потому что очень скоро выйдет его первая книжка.

Я сказал, что мне тоже совсем некстати умирать, потому что у меня есть семилетняя дочка, которая бежит мне навстречу каждый раз, когда я прихожу забирать ее с продленки.

Мы поехали вместе назад в Ла-Пас. Медленно. Заночевали у дороги в его палатке. Я рассказал ему о Мор, о ее загадочном визите ко мне, о поцелуе и о том, что она для меня почему-то важна, хотя мы едва знакомы.

Паоло выслушал меня и сказал: я бы схватил ее мужа, скинул его в пропасть и переспал бы с ней, но лучше меня не слушай, я горячий итальянец. А потом сказал: слушай, а неплохая история. Ничего, если я когда-нибудь напишу об этом?

* * *

– Так, значит, у вас есть алиби? – спросил меня адвокат и погладил свой галстук.

– Теоретически да, – ответил я. – Если нам удастся найти этого Паоло.

– Вы знаете его фамилию?

– Нет.

Адвокат отрешенно скривил губы. Как будто он презирает меня. Как будто то, что я не знаю фамилии этого итальянца, окончательно доказывает, что я ничтожество. Я хотел двинуть ему кулаком, этому козлу. Буквально чувствовал, как во мне копится гнев, вот-вот выплеснется. Но я не мог этого сделать, потому что мне нужна была его помощь. Поэтому я разжал кулак, раскрыл ладонь и пальцы[41]41
  Отсылка к стихотворению Иехуды Амихая «Даже кулак был когда-то раскрытой ладонью и пальцами».


[Закрыть] и произнес:

– Кое-что он рассказал мне о себе.

– О’кей, – сказал адвокат. – Попробуем что-нибудь сделать. Но для начала – вам письмо.

– Письмо?

– Его дал мне адвокат вашей подруги. Не знаю, как она убедила его передать вам письмо. В принципе, у него за это могут отнять лицензию. Скажите, как она выглядит, эта Мория, раз так действует на мужчин?

– Мор.

– В удостоверении личности у нее написано «Мория», как выяснилось. Вы не знали, что она из религиозной семьи?[42]42
  Мория – имя, распространенное в израильских религиозно-сионистских кругах, Мор – в светских.


[Закрыть]

– Она это вскользь упоминала, было дело. Но я так понял, что она не особенно общается с семьей.

– Да уж ясно, что не общается.

– В смысле? Почему ясно?

– Когда ей было семнадцать, она пожаловалась в полицию, что отец бьет ее и сестер до полусмерти. Регулярно. Но вся семья – сестры, мать – встала на сторону отца. Отрицали. Утверждали, что она все выдумала.

– Ничего себе, – сказал я. И тут понял: так вот что она имела в виду, когда говорила про «сотрудника, который обнаружил растрату».

– Так что, она прям секс-бомба, да? – упорствовал в своем любопытстве адвокат.

– Не то чтобы, – ответил я – меня раздражало, что он так говорит о ней. Я подумал: однако у нее бывает такой взгляд, что тебе тут же хочется прижать ее к стене, а через несколько секунд она стыдливо опустит глаза, как старшеклассница из религиозной школы, и тебе уже хочется защитить ее от любого, кто захочет прижать ее к стене.

* * *

Привет, Несокрушимая Скала.

Пишу тебе, потому что у меня нет другого выбора, кроме как пуститься на этот риск.

Пишу тебе, потому что вся моя жизнь свалилась на меня, и я погребена под обломками, и единственная щель, через которую мне брезжит надежда, – это ты.

Знаешь, я собиралась, когда медовый месяц закончится, создать фонд. И назвать его «Дорожные рассказы». Идея состояла в том, чтобы волонтеры отправлялись в путешествие один на один с людьми, которые переживают кризис, и просто слушали их. Вроде «телефона доверия», но в дороге.

Теперь я думаю, что единственное путешествие, которое мне светит в ближайшие годы, – это прогулка между стен «Неве-Тирца»[43]43
  «Неве-Тирца» – женская тюрьма строгого режима, находящаяся в городе Рамле в центре Израиля.


[Закрыть].

Мой адвокат сказал, что за убийство – даже если жертва провоцировала тебя – дают до двадцати лет.

Он сказал, что слишком много вещей против меня.

Криминальный шлейф, который тянется за мной, уж точно делу не поможет. (Когда руководитель театральной студии хотел заняться со мной виртуальным сексом, я купила галлон бензина и попыталась поджечь его «форд-фиесту». Я этим не горжусь, но и не раскаиваюсь.)

Если прибавить к этому историю со страховкой, фрагменты моей ДНК под ногтями у Ронена, мейлы, которые он посылал родным, – все выглядит очень плохо. И единственное, что может помочь мне в суде, – так говорит адвокат – это свидетельство, которое однозначно опровергает версию обвинения.

Я пишу тебе, хотя, скорее всего, ты сейчас думаешь, что я сволочь и манипулятор. Скорее всего, ты вспоминаешь все, что произошло с тех пор, как ты приехал на шиву, и думаешь, что я расставила тебе ловушку, что все было задумано с самого начала и тщательно спланировано, чтобы ты попался.

Я пойму, если ты себя в этом убедил. У тебя немало причин так думать. Но я хочу рассказать тебе другую историю. Даже если шансов, что ты захочешь выслушать ее, немного. Даже если шансов, что ты поверишь в нее, нет. Я хочу тебе ее рассказать просто потому, что это правда.

Если честно, то я по уши в тебя влюбилась, Омри. Я не планировала, что это произойдет. Новобрачная, которая отправляется в путешествие, не планирует подобных вещей. Но так уж вышло. И я здесь не властна. Я потеряла контроль уже тогда, когда села на кровать в твоем номере, как будто меня притащили к тебе на невидимой веревке и я не могла сопротивляться.

Из-за этого я убежала с шивы, чтобы встретиться с тобой (с ума сошла).

Из-за этого я занялась с тобой любовью на камне (полное безумие, но оно того стоило).

Из-за этого я развернулась на велосипеде и не поехала домой (я все еще не могла оторваться от тебя).

Из-за этого я хотела бросить тебя на заправке и дальше все делать одна (я поняла, что ты попадешь из-за меня за решетку).

Из-за этого я согласилась укрыться у тебя в квартире (я подозревала, что к нам нагрянет полиция, но хотела еще раз насладиться тобой).

И, если уж на то пошло, из-за этого и…

В глубине души я надеялась, что ты придешь на шиву, знаешь? Надеялась, что тебе так или иначе станет известно о Ронене. Но одновременно я боялась, что ты придешь, и на всякий случай решила, что шансов нет, с чего бы вообще тебе приезжать, а когда ты вошел в кабинет и слегка пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, я хотела броситься тебе навстречу и обнять тебя, но не могла, я же вдова. Я заметила, как ты разочарован, что я не уделяю тебе внимания. Не думай, что я не видела, как ты мнешь руками футболку, завязываешь шнурки, хотя они и так завязаны, снимаешь с волос резинку и снова собираешь их в хвост, утыкаешься в альбом с нашей с Роненом свадьбы, как будто тебе и правда интересно. Это было очень трогательно (я не пользуюсь словом «мило», чтобы в моем воображении ты не огрызался: «Какой я тебе милый!»). Ничего не поделаешь, замешательство идет высоким мужчинам. Если серьезно, несмотря на замешательство, ты не ушел, ты был упрям, остался сидеть – такой сильный, с широкими плечами, – и все это пробудило во мне ощущение, которое возникло у меня в комнате в Ла-Пасе, что в другой жизни мы с тобой могли бы…

Ну, тут уж, не прекращая разговаривать с коллегами по «телефону доверия», которые делали вид, что они мои подруги, я стала планировать нашу встречу на плоском камне…

Дело вот в чем, Омри: была еще одна причина, по которой я так хотела уехать из Ла-Паса, кроме надежды, что от этого станет лучше Ронену.

Я хотела убежать от тебя.

Когда я влюбляюсь, меня одолевает легкая слабость, как это бывает во время гриппа. У тебя так же или наоборот? Когда ты влюбляешься, ты становишься еще более сосредоточенным?

Я знала, что, если мы останемся в городе, я буду каждую ночь сбегать к тебе в хостел.

Я спросила себя: что было между нами? Два разговора и поцелуй.

Этого мало, чтобы выбить меня из седла. Но я так и не смогла выкинуть из головы прикосновение твоих горячих рук, когда ты залез мне под рубашку, пока мы целовались, и я не смогла выкинуть из головы воспоминание, как я напряглась до кончиков пальцев перед поцелуем, и не смогла выкинуть из головы, как в твоих объятиях я чувствовала, что тебе не безразлична, и не смогла выкинуть из головы, как чувствовала себя, когда мы разговаривали: не потаскухой, не тупицей, а умной, забавной, единственной в своем роде. Понимаешь? Ты не выходил у меня из головы, ты мне даже снился – да, уже тогда – даже в ту ночь, когда мы с Роненом заночевали в школьном классе, а вокруг был потоп…

Как будто я разделилась на двух Морий. Одна делала все то, о чем я рассказывала тебе в третьем лице на камне: пела песни, пыталась быть соблазнительной, пыталась простить, пробовала все, чтобы сохранить мир в семье и спасти свой брак.

А вторая – бесстыдная, о которой я тебе не рассказывала, – уже тогда начала освобождать место в своем сердце для новой любви.

И чем больше Ронен отвечал мне молчанием, чем больше он от меня отдалялся, унижал меня, тем больше места в моей голове занимали мысли о тебе. И, чтобы не обижаться на него, я представляла нас с тобой вдвоем. Чтобы не чувствовать себя жалкой.

Но я не могла подумать, что мои фантазии воплотятся в жизнь так быстро. Ни разу. Даже когда Ронен разбил об меня зеркало после того, как я била его кулаками в грудь (я не все тебе рассказала, Омри: стыдно быть девочкой, которую бьют, а потом стать женщиной, которую бьют), и когда он играл со своим ножиком утром того дня, перед тем как разбился, и, повернув ко мне лезвие, сказал: «Я не знаю, что сделаю, если ты меня бросишь», – даже тогда я не боялась, что станет хуже. Думала, что я знаю, где для Ронена проходят границы и границы, которые за теми границами. И вообще, понимать людей – моя сверхспособность.

И только когда он нарочно поехал по обочине в тумане и стал кричать, что да, он сошел с ума, сошел с ума…

Только тогда я поняла, что и Роненов тоже два: домашний Ронен, который для меня предсказуем, и Ронен-путешественник, совсем другой.

И только тогда я закричала, не переставая крутить педали: «Я люблю тебя, Ронич, я никогда не брошу тебя, осторожно, не езди так, пожалуйста, не езди», но он не обернулся в мою сторону, не ответил, стал крутить педали еще быстрее, не отъехал от обочины, а, наоборот, взял еще правее, поехал там, где обочина уже стала крошиться, из-под колес у него полетели во все стороны комья грязи…

Тогда я подъехала к нему поближе, слегка повернув руль. Я точно знала, что собираюсь сделать: схватить его за капюшон, силой отволочь его на середину дороги, повалить, треснуть кулаком так, чтобы он потерял сознание, и потом привязать его к какому-нибудь дереву, навесить велосипедный замок и позвать на помощь – полиция, «скорая помощь», кто угодно, кто сможет помешать ему покалечить себя…

Но у Ронена-путешественника, как выяснилось, был другой план: как только я настигла его, он схватил меня за рукав и с силой потащил к себе…

Может быть, хотел, чтобы мы упали в пропасть вместе, а может, собирался только напугать – откуда мне было знать? Все это делалось инстинктивно, за десятые доли секунды…

Мне удалось высвободиться: удерживая руль только одной рукой, той, в которую он вцепился, другой я резко ударила снизу ему в запястье, и он отпустил мой рукав – и на секунду потерял равновесие.

Но, скорее всего, он не упал бы, если бы вторая Мор, бесстыдница, преступница, не толкнула его в грудь свободной рукой еще раз, намеренно. Это решило дело.

Он упал, и воцарилась полная тишина.

Я помню, как слезла с велосипеда, чтобы посмотреть в пропасть, но у меня закружилась голова, и я сделала шаг назад. Помню, что мой велосипед упал, потому что я не прислонила его ни к чему. Помню, как прошла до конца виража, чтобы увидеть, были ли свидетели произошедшего, но там никого не было, кроме стаи птиц. Да и они улетели. Помню, что снова пыталась подойти к пропасти. И снова у меня закружилась голова. Я села на мокрую землю. Искала в кармане телефон, чтобы позвать на помощь, и тут вспомнила: блин, телефон же у него. В рюкзаке, который свалился с ним в пропасть.

Дождь шел и шел, и земля подо мной превратилась в болото.

Но меня это вообще не волновало.

Я знала, что должна что-то делать. Встать, побежать, использовать все возможности. Но время шло – а мне так ничего и не удалось. Я только… Только встала и потопала по грязи.

У меня не было никаких мыслей. По крайней мере, мыслей по делу.

Только глубокое чувство, размером с пропасть, моего одиночества во вселенной.

Как будто все человечество вдруг вымерло, и осталась одна я.

Или наоборот: как будто отныне и навеки я буду бродить по свету, как Каин, с печатью на лбу, без права жить среди людей.

Едва ли когда-нибудь я чувствовала себя так одиноко, как в те мгновения, после того, как Ронен упал.

С другой стороны, из-за того что там никого, кроме меня, не было, я могла выбирать, какую версию случившегося рассказывать.

Теперь ты понимаешь, почему я так испугалась, когда его браться стали угрожать мне, что проведут повторное расследование, чтобы проверить то, что он писал им в мейлах? И почему я не хотела, чтобы ты оказался замешан?

Вот бы в истории нашего медового месяца рассказывалось о том, как муж сошел с ума, а жена терпела и все делала, чтобы его спасти, но просто не смогла. Именно так я пыталась изложить ее тебе (и себе) на плоском камне за памятником.

Но все было иначе. Как ты сам сказал, отношения – это джунгли. И на самом деле из-за его раны появилась рана у меня, а из-за моей раны раскрылась его старая рана, из-за которой раскрылась моя старая рана. И так – до тех пор пока я не сделала то, что сделала.

Доверяю тебе мою зловещую тайну (у тебя тоже такая есть?). Я не тупица. Я знаю, что ты сможешь использовать это письмо в суде, чтобы доказать мою вину. И молюсь, чтобы ты не стал этого делать. Чтобы ты – ну вдруг! – согласился сделать кое-что другое. Может быть, ты вообще не захочешь слушать меня, после того как прочитал все то, что я тут написала, – и тем не менее ради маленького шанса, что ты будешь готов это сделать, и поскольку, как говорит мой адвокат, вопрос не в том, что произошло на самом деле, а в том, какой стороне удастся представить свою версию в суде более убедительно, – вот версия, которую я придумала.

Ты поехал за нами на Дорогу Смерти, так как тебя обеспокоило странное поведение Ронена в кафе. И то, что рассказала сеньора в хостеле. Ты нагнал нас именно тогда, когда Ронен окончательно сошел с ума. Стал свидетелем борьбы между нами. Видел, как он пытался увлечь меня за собой в пропасть, а я защищала себя. Ногтями. И ты видел с близкого расстояния, что мне пришлось сбросить с себя его руку, чтобы не упасть. И из-за этого он сам упал. Я, естественно, расскажу в точности то же самое. Мой адвокат сказал, если мы сойдемся в мелочах, у нас будет немаленький шанс убедить судью, что это была самооборона. А ты ведь знаешь бóльшую часть мелочей из истории, которую я рассказала тебе в третьем лице на плоском камне.

Что скажешь?

Я понимаю, что прошу очень многого. Ты сильно рискуешь. Но я тоже сильно рискую, передавая тебе это письмо. И делаю это в надежде, что ты чувствуешь то же, что и я.

Что любовь не поддается планированию. Что иногда она вспыхивает там, где, казалось, это невозможно. И пытаться не замечать того, что между нами, Омри, равносильно попытке бежать от своей судьбы.

Вот еще одно важное мгновение, Инта Омри. У тебя в машине. По-моему, вскоре после того, как ты рассказал мне о своем отце. Вдруг я представила себе: под вечер мы вдвоем пошли гулять (в Рамат-Гане есть какой-нибудь парк, в котором слышно, как поют птицы?), ты идешь большими медленными шагами, а я – маленькими и быстрыми, так что мы движемся в одном темпе, и я рассказываю тебе, что сегодня, на работе в «Дорожных рассказах», я гуляла по Нахаль-Явниэль[44]44
  Речка в Галилее, недалеко от озера Кинерет и города Тверия.


[Закрыть] с одной молодой вдовой, и вдруг, когда она рассказывала о своем умершем муже, я вспомнила Ронена – и мне стало больно, очень больно, – а ты понимающе кладешь мне руку на плечо, не боишься разговоров о нем, а потом сообщаешь, что тебе позвонил Карлос Сантана[45]45
  Карлос Сантана (р. 1947) – мексиканский и американский гитарист.


[Закрыть] и попросил тебя подменить его ударника на концерте в парке Яркон[46]46
  Парк на севере Тель-Авива с концертной площадкой.


[Закрыть], потому что тот заболел, или рассказываешь о новом мастер-классе для айтишников, который ты разработал, который идет не очень, или что ты просто испугался, как бы мы не разбогатели…

Я представляла, как ты это говоришь. И как я смеюсь. И как мы радуемся вместе.

Твоя

Мор

* * *

– Ну, что она пишет? – спросил мой адвокат, барабаня пальцами по столу в ритме три четверти.

Несколько секунд я молчал.

Риск, на который пошла Мор, меня потряс.

Мне было ясно, что она вверяет мне свою судьбу, чтобы и я, в свою очередь, вверил свою судьбу ей. Уловка совершенно прозрачная. И все равно она на меня подействовала.

Я почувствовал это физически. Как будто огромная волна ударила мне в грудь – жалость, удивление, желание спасти ее – и тут же накрыла меня всего, до мочек ушей.

Я ждал, пока эта волна схлынет.

И рассказал адвокату о том, что предлагает Мор. В общих чертах.

Он сглотнул все слова, которыми собирался ее назвать, – они буквально спустились по его горлу – и сказал:

– Если серьезно, вы ведь не собираетесь обдумывать эту возможность, правда?

Я промолчал.

– Вы смеетесь надо мной? – спросил он недоверчиво.

Я молчал.

– Послушайте меня, – сказал он. – Слушаете? Как ваш адвокат, я обязан предупредить вас: если вы признаетесь, что были с ними там, дальше возможно все.

Я кивнул.

– Вас обвинят в лучшем случае в лжесвидетельстве, а в худшем – в пособничестве убийству.

Я кивнул.

– Учитывайте, что эта девушка… как бы это сказать… не мать Тереза. Она легко изменит свои показания и обвинит вас в том, что именно вы столкнули ее мужа в пропасть.

Я кивнул.

– О’кей, – вздохнул адвокат и в отчаянии поднял брови. – Что бы вы сейчас ни решили, нам очень нужно найти этого Паоло.

* * *

Оказалось, что есть немало итальянских писателей, которые откликаются на имя Паоло. Паоло Джордано. Паоло Пагани. И даже Паоло ди Паоло.

Но Паоло, который был нужен нам, еще не опубликовал свою книгу, только собирался.

Что еще я о нем знал?

Он вырос возле озера Комо. Переехал в Турин, чтобы учиться писательскому мастерству. В какой-то там Scuola[47]47
  Школа (ит.).


[Закрыть]. У него была подруга. Которая ушла от него, когда он изобразил ее маму в нелестном виде в каком-то рассказе. И сглупил, дав девушке прочесть. А, и еще у него в семье произошло большое несчастье. Я только что вспомнил. Той ночью он сказал, что все израильтяне, которые встречались ему в Южной Америке, путешествовали после армии. А я на вид совсем не похож на человека «после армии», к тому же у меня есть дочка. Неужели правда? Я объяснил, что отправился в путешествие после развода. И он понимающе помолчал, а потом сказал: развод – это дерьмо, но это, по крайней мере, лучше, чем измена. Я ответил: не знаю, что лучше, я все еще пытаюсь переварить случившееся и все еще боюсь, что у моей дочки останется травма на всю жизнь… У твоей дочки травма на всю жизнь? – насмешливо переспросил он, намекая, что его-то травма побольше будет. И помолчал. А потом рассказал, что, когда ему было семь лет, его мама с изумлением выяснила, что у папы есть еще одна семья. На Капри. Еще одна жена, еще дети. Он часто ездил на Капри по делам. Но никто ничего не подозревал. Этому обманщику удавалось вести двойную жизнь десять лет. И, если бы не изобрели мобильник, наверняка у него и дальше бы все получалось. Когда мама Паоло обнаружила сообщения, которые он посылал своей второй жене, она поговорила со своими братьями, жившими на Сицилии, и однажды ночью они приехали, схватили папу, уволокли в какой-то лес и там разрезали его электропилой пополам по талии. Одну половину они выкинули в озеро Комо, а вторую, с головой, засунули в ящик и отправили «Федексом»[48]48
  FedEx – компания по доставке посылок.


[Закрыть] его второй семье на Капри.

– Его книга точно об этом, – заключил адвокат. – Однажды я участвовал в семинаре для начинающих писателей, и руководитель сказал нам, что в первых книгах писатели изливают самую мощную часть семейных преданий, и потому настоящее испытание для автора – это вторая книга.

– Круто. Но… как это нам поможет?

– Вы сказали, что родные со стороны вашей матери – итальянцы? Она сама говорит по-итальянски? Значит, пусть завтра возьмет телефон, обзвонит все издательства в Италии и выяснит, в каком из них скоро выйдет книга, где в сюжете есть эпизод, когда мужчину разрезают пилой пополам. Или наоборот.

– Наоборот?

– Женщина, которую разрезают пополам, например. Руководитель семинара говорил: если вы боитесь, что люди, ставшие прототипами героев, обидятся или – еще хуже – набьют вам морду, лучше прибегнуть к трансформациям.

* * *

Молчание моей мамы, когда я выложил ей свою просьбу, было очень выразительным.

Я как будто слышал все, что она хотела мне сказать.

Например: «Как такой умный парень мог так по-идиотски вляпаться?» Или: «Не мог унаследовать от меня что-нибудь другое, кроме стремления выбирать сомнительных партнеров?» И конечно – классика всех времен начиная с той поры, когда папины кредиторы стучались к нам в дверь, – «Si raccoglie quello che si semina», что значит «Что посеешь, то и пожнешь».

Но ничего этого она не сказала…

Она записала все, что я ей надиктовал, в своем вечном красном блокноте и нашла Паоло Аккорди меньше чем за сорок восемь часов.

Ее звонок застиг его в постели. Он испугался – это был страх перед-публикацией-первой-книги. Но, как оказалось, он помнил меня и согласился послать адвокату по факсу подробные показания, заверенные у нотариуса, из которых следовало, что в день, когда Ронен Амиров свалился в пропасть на Дороге Смерти, я находился с ним, с Паоло, и поэтому не мог быть к этому причастен.

* * *

– Хорошо, – теперь адвокат барабанил по столу пальцами в ритме семь восьмых. – У нас вполне надежное алиби. Дальше – думайте сами. Если вы вообще способны… думать, когда дело касается этой девушки. В любом случае моя позиция вам ясна, так?

Я кивнул.

– Только не говорите, что вы и правда колеблетесь.

Я не стал кивать.

– О’кей. – Он разочарованно выдохнул. – Даже если вы решите совершить огромную, я бы даже сказал – колоссальную глупость и ради этой девицы пойдете на то, чтобы врать под присягой, нужно не забыть, в чем именно заключается правда. Возьмите, – он достал из портфеля блокнот на спирали и черную ручку «Пилот». – Запишите все. Так, как на самом деле было дело. Одно событие за другим.

* * *

Я записал. Корябал целую ночь. Не останавливаясь. А утром прочел все с самого начала.

Иногда мне казалось, что мужчина – герой этих записок – полный дурак. А иногда – что он пробуждается к жизни после многих лет, проведенных во сне, и не готов упускать эту возможность. И что в этом он прав.

Иногда я был уверен, что Мор действительно руководствовалась только зовом сердца. А иногда – что она ла-пасская femme fatale[49]49
  Роковая женщина (фр.).


[Закрыть]. Что она подстроила все или почти все заранее.

И не приняла в расчет только одно.

Все люди в мире делятся лишь на две категории: тех, у кого есть дети, и тех, у кого их нет.

И только та женщина, у которой нет детей, может попросить мужчину, у которого есть дети, подвергнуть себя такому риску ради нее.

Лиори, сказал я себе, когда адвокат вошел ко мне в камеру, чтобы выслушать, что я решил. Она сейчас мой «дорожный рассказ». Я не уйду в самоволку, как мой отец. Я сделаю все, чтобы присутствовать в жизни моей дочки. Я буду любить ее, пока она не доберется до надежной гавани. Я позабочусь о том, чтобы люди не использовали ее чувствительность. И никогда, никогда я не дам ей повода стыдиться меня.

* * *

Мое алиби было принято. Меня выпустили из-под ареста. Письмо от Мор я порвал на мелкие клочки. И хотя она пыталась увлечь меня за собой в пропасть, я не хотел и не пытался отомстить ей. Видимо, я и правда «не такой человек». В своих показаниях на суде я постарался дать ей как можно более хорошую характеристику, представить нашу связь как максимально незначительное обстоятельство, которое не могло повлиять на события в Боливии. Не знаю, насколько это помогло. Судьи имели возможность ознакомиться с мейлами Ронена целиком – оказалось, он был удивительно прозорлив и с потрясающей точностью описал, что случится на Дороге Смерти. Люди, которые знали его, играли с ним, учились с ним, – все подтверждали в своих показаниях, что «он бы и мухи не обидел», а уж свою Мор – и подавно, ведь он ее страстно любил. Результаты вскрытия не дали однозначного ответа на вопрос, чьи действия там, на пороге бездны, в судьбоносные мгновения можно назвать самообороной. Однако сторона защиты не смогла предоставить убедительного объяснения записи с видеокамер в аптеке: на записи было видно, как Мор покупает не то успокоительное, которое, как писал Ронен в своих мейлах, он просил ее купить, а более сильное. Также адвокат не смог доказать, что тормоза на велосипеде Ронена просто заклинило, что они не были специально сломаны, – человек, который провел все детство в автосервисе, вполне способен такое подстроить.

Мор признали виновной в непредумышленном убийстве. И посадили в тюрьму на десять лет.

* * *

Ценой огромных усилий и согласований – когда-то давно мы так же делали все синхронно – Орне и мне удалось скрыть всю эту историю от Лиори. Или, по крайней мере, казалось, что удалось. Как-то вечером, перед сном, она сказала мне, что не хочет умирать. Я ответил, что рад это слышать. Она стала на полном серьезе объяснять, что побывала в мире мертвых и что там несладко.