Текст книги "Огни возмездия"

Выглядела она жалко, но Тау не собрался ее жалеть. Она убила людей, которых он любил, да еще посмела взывать к нему. Она сама накликала на себя смертельную беду.

– В ту ночь, когда ты убила Джавьеда Айима, ты меня видела, – сказал он, приблизившись к ней. – Ты узнала, кто я, и сбежала.

Она попятилась, ее ноги дрожали.

– Тебе надо было бежать без оглядки, – сказал он, подойдя вплотную. Полыхающий в душе гнев заглушал боль в раненой ноге.

Она проклинала его, выплевывая грязные ругательства и все еще пытаясь сражаться, но слишком вяло, и он легко и небрежно отбивал атаки. Он ненавидел и ее саму, и то, что она не сдавалась.

Тау подумал, что ей следовало бы родиться Избранной, хотя ей не позволили бы сражаться, а она явно была рождена для этого.

Она снова закричала и снова ринулась на него, без сил, без скорости, безо всякой надежды нанести ему урон. Он знал, чего она хотела. Она хотела, чтобы он убил ее во время атаки. Пыталась хоть как-то выбрать свою смерть, но она убила Джавьеда и Чинеду, и Тау не собирался ее щадить.

Его меч просвистел в воздухе и вонзился в ее правую руку, расщепив ее пополам и заставив выронить копье. Ее вопль был криком не боли, но отчаяния и утраты. Это был крик, который Тау вспоминал каждую ночь, прежде чем провалиться в спасительный сон. Это был крик, который он сдерживал в себе каждый раз, когда думал, что потерял всех.

Она лежала на земле, прижимая искалеченную руку к телу, а он стоял над нею, наблюдая, как она пыталась дотянуться здоровой рукой до сумки на бедре. Но во всем мире не было оружия, которое смогло бы ей помочь. Конец был неизбежен.

– Его звали Джавьед Айим, – сказал Тау. – И ты никогда не произнесешь его имя вновь.

Он всадил меч ей в грудь, пригвоздив к красной глине. Она ахнула, выдохнув. Чувствуя, что конец близок, она наконец нащупала сумку и вытащила оттуда потрепанный клочок папируса. Она попыталась развернуть его одной рукой, но не смогла. Смерть настигла ее за этим занятием.

Тау провел тыльной стороной ладони по губам. Он убил ту, что лишила жизни Джавьеда и Чинеду. Отомстил за них. Он стоял над ее телом, ожидая, когда наступит облегчение и спадет груз с души, вспоминая, как в ее глазах меркнет свет.

Но он не хотел думать об этом и тряхнул головой, чтобы прогнать мысли о ее смерти. Тау взглянул на папирус, который она сжимала в руке. Возможно, там было что-то важное. Возможно, это была карта Ксиддинской территории или, может быть, какие-то военные приказы, но боль в ноге вернулась, и он не был уверен, что сможет подняться с колен, после того как заберет у нее папирус.

Он сказал себе, что вернется за ним, когда покончит с остальным, и отвернулся, пытаясь вновь сосредоточиться на своем гневе. Гнев ослаблял нестерпимую боль в ноге, но сейчас он утих вместе с воительницей, и боль вспыхнула с новой силой.

Распространяясь от раны по всему телу, она подбиралась к сердцу, и на мгновение Тау испугался, что жрица была права, и ему действительно осталось немного.

Но она также сказала, что яда в нем было недостаточно, чтобы убить, а лишь столько, чтобы ему хотелось покончить с собой.

Поморщившись, Тау собрался с силами и захромал вперед.

– Я умру не так, – сказал он, собираясь отнять жизнь вождя.

ШРАМЫ

Остатки ксиддинов больше не превосходили Избранных числом, и их становилось все меньше. На краю бухты, вдали от сражавшихся, на полосе прибоя стоял вождь.

Пока Тау сражался, корабль Каны миновал волнолом, но вождь Ачак на него не смотрел. Он стоял спиной к океану и лицом к Тау. Кана не успевал вернуться к отцу, и Ачак, без сомнения, это понимал.

Не сводя глаз с Тау, вождь отдал свое копье шаману и вынул два топора с короткими рукоятками. У боевых топоров из бронзы и кости были широкие лунообразные лезвия, формой напоминавшие бухту, где они сражались.

Шаман Ачака – тот же, что разъярял воительницу с копьем, – взял копье вождя и оперся на него. Он выглядел истощенным, но был готов к бою. Шаман положил руку на плечо вождя и вскинул голову.

Ачак взял его руку и крепко сжал.

Между ними чувствовалась связь, и было видно, что они многое пережили. В эту минуту, понял Тау, они поклялись друг другу: что бы ни случилось, они встретят это вместе.

Но они ошибались.

Они пришли на этот полуостров со своими воинами и украли жизни тех, кого Тау любил. Он собирался призвать их к ответу, так же, как ж: енщину-воительницу. Он собирался убить их. Одного за другим.

– Можешь помахать своему сыну, – сказал Тау Ачаку. – Я позволю вам попрощаться.

Вождь, с наполовину обожженным лицом, криво улыбнулся.

– Зачем? – проговорил Ачак на ломаном эмпирийском. – Когда я увижу Кану… после…

Шагнув навстречу противнику, Тау покачал головой. Ярость начинала возвращаться.

– Не будет никакого «после».

Вождь рассмеялся, взмахнув топорами, и ринулся в атаку. Тау, уже не хромая, не чувствуя боли, вскинул свои мечи и спокойно приблизился к врагу. Но вдруг его разум помутился.

В четырех шагах от расстояния для замаха, Ачак превратился в двоих, четверых, а потом и шестерых противников. Тау же был слишком близко, чтобы полностью избежать атаки, и когда шестеро вскинули двенадцать топоров, чтобы его зарубить, он метнулся влево, избегая трех из шести вождей и стараясь контратаковать остальных.

Остановить всех он не мог, никто бы не смог, но повернув левый клинок параллельно земле и подняв его, как щит, он заблокировал смертоносный удар четырех топоров. Когда их сила обрушилась на его меч, Тау едва его не выронил, но все же удержал. Он попытался сделать то же самое другим мечом, но не смог справиться с новыми атаками вождя, и один топор рассек ему грудь, а другой шею.

Лезвия пронзили плоть Тау, но он ничего не почувствовал. Оба топора нанесли смертельные удары, однако Тау был жив.

Думать о природе этого чуда было некогда. Вожди снова попытались атаковать.

С перегруженным сознанием, Тау доверился инстинктам, повернулся спиной к вождю, который его ранил, и бросился с мечами на двух ближайших противников. Те два Ачака, как и остальные, двигались синхронно, словно их конечности были связаны невидимыми нитями.

Благодаря тому, что двигались они одинаково, блокировать удары было легче, но когда меч Тау наткнулся на первый из топоров, его одолело сомнение. Он не понимал, что происходит, и если вождь за спиной мог быть реальным, Тау грозила неминуемая смерть.

Было слишком поздно обдумывать этот вариант, и Тау, как мог, постарался избежать атак двух вождей, которые были прямо перед ним. Он вскинул мечи, чтобы заблокировать удары, и бронзу топоров встретила драконья чешуя мечей.

Вскрикнув от силы столкновения, Тау отступил. Он попытался выиграть пространство перед шестью противниками, но не смог уследить за всеми сразу и наткнулся на одного, но проскочил сквозь него, словно того вовсе не существовало.

– Дары, – пробормотал Тау, думая, что отчасти понял, с чем столкнулся. – Твой шаман создает бездушных и бестелесных бойцов, чтобы сражались за тебя. – Тау рискнул выбрать одного из двух вождей, с которыми уже вступал в схватку. – Но когда я заблокировал твой настоящий топор, меня контратаковали справа. Это и был реальный ты.

Вождь, на которого он указывал, настоящий Ачак, склонил голову, признавая его правоту, и отступил.

После этого фантомные вожди исчезли, Ачак снова криво усмехнулся, а иллюзии появились опять, выстроившись в одну линию.

Настоящий Ачак прошел между ними, сквозь них, и Тау снова потерял его из виду. Затем новообразованный секстет вскинул топоры, причем каждая копия идеально отражала ухмылку Ачака.

Тау постарался не выдать замешательства, надеясь, что Ачак не нападет, если подумает, что Тау знает, какой именно из бойцов – настоящий вождь. Но роли это не сыграло. Шесть вождей атаковали, и Тау, молясь, чтобы это сработало – и сработало вовремя, – перенес свою душу в Исихого.

Его тотчас окутала мгла темного мира, и Тау оказался в тюрьме, которую Ананти построила для Укуфы. Оглядевшись в Исихого, Тау, словно бы сквозь туман, увидел, как вождь ринулся на него. И как Тау и предполагал, Ачак сражался в одиночестве.

У иллюзий не было душ. Они были фантомами, созданными энергией из Исихого, перенесенной в Умлабу. В мире духов их невозможно было увидеть.

Вождь – он двигался очень медленно – был справа от Тау, ближе всех к нему, и, запомнив его положение, Тау перенесся из Исихого в реальный мир. Его душа все еще находилась между мирами, Тау пошевелил руками, вскинув мечи, чтобы блокировать два из двенадцати топоров, пытавшихся его зарубить.

Топоры рассекали воздух словно масло. Иллюзорные лезвия мелькали на одинаковой высоте и двигались синхронно. Тау вычислил оружие настоящего Ачака и стремительно заблокировал. От отдачи Тау пошатнулся, упершись пятками, чтобы не упасть. Вождь был мощного сложения и вкладывал в удары все свои силы.

Тау отвел топоры Ачака вправо, выставив им блок, но вождь высвободил клинки, и отступил, затерявшись между своими копиями.

Казалось, он мог при желании втягивать их в себя и выпускать на небольшое расстояние. Это не позволяло Тау уследить за тем, кто был реальным, а кто призрачным.

Тау услышал, как шаман сказал что-то по-ксиддински, и вождь, словно пришпоренный, стал биться еще более рьяно. Тау отбился от всех шестерых и перенес свою душу в темный мир, уловил взгляд реального Ачака и уже собирался вернуться, когда заметил чуть поодаль шамана. Покров того был бледен – он исчезал на глазах, обнажая золотисто-яркую, ничем не прикрытую душу.

Тау вырвался из темного мира, заблокировал атаку реального вождя и нанес ответный удар.

Он нацелился на левую руку вождя, и хотя не попал по запястью, задел рукоять топора, заставив противника его выронить.

Топор в правой руке каждого из фантомов также выпал, отлетев на шесть-семь шагов, и все они растворились в воздухе.

Тау обвел взглядом руки шестерых противников.

– Он сказал тебе прикончить меня поскорее, да? – спросил он, пытаясь отвлечь Ачака, сам раздумывая над открытием, которое только что совершил; решая, можно ли на него положиться.

Не обращая внимания на насмешки Тау, вождь дал своим копиям исчезнуть и, покачав топор в левой руке, отступил. Пять фантомов тотчас принялись снова возникать вокруг него, и пока это происходило, вождь затерялся среди них, так что Тау опять не мог быть уверен, кто из его противников был реальным.

Противники Тау рассредоточились, вновь вскинув шесть топоров. Но на этот раз Тау знал кое-что важное. Выбив у Ачака один из топоров и увидев, как иллюзии исчезают и образуются вновь, он понял, что копии были не идентичны. Они были зеркальными отражениями.

– У твоего шамана пал покров, – сказал Тау. – А твоей воительнице хватило отваги принять свою смерть, не доведя до гибели ее Одаренного. Она отказалась променять его жизнь на пару лишних вдохов. Скажи мне, вождь, ты так же храбр?

Вождь и его копии расступились еще шире, окружив Тау, и заговорили разом, так что их голоса слились в стройный хор:

– Через считаные мгновения тебя не станет.

Как только Тау был окружен, вожди атаковали, издав один и тот же боевой клич. Когда они перешли в наступление, Тау был в Исихого и смотрел прямо перед собой, но ничего не видел. Это означало, что настоящий Ачак находился сзади, однако Тау не знал, который из троих, а поворачиваться, проверять, возвращаться в Умлабу и блокировать разящий топор – времени не было.

Не имея иного выбора, Тау вышел из темного мира, развернулся и увидел трех вождей и три топора. Противник справа – он стоял к Тау необожженной стороной лица, искаженного от гнева, – замахнулся топором в левой руке, с такой силой, что сразил бы Тау наповал. Вождь прямо перед ним проделал то же самое, и поэтому Тау повернулся налево и блокировал топор, который Ачак держал в правой руке.

Заблокировав удар в опасной близости от своего виска, Тау взмахнул правым мечом и воткнул его вождю в сердце.

Фантомы исчезли, Тау всадил лезвие еще глубже, и Ачак распахнул рот. Обожженная сторона его лица, что была справа от Тау, осталась неподвижной даже в момент смерти.

– Иллюзии – это отражения, – сказал Тау умирающему. – У них ожоги не с той стороны. – Взгляд Ачака потускнел. – А до этого я выбил топор у тебя из левой руки.

Топор, который настоящий Ачак держал в правой руке, упал в воду, и волна потащила его в океан. Глядя, как вражеское оружие исчезло в волнах, Тау выдернул свой клинок из бездыханного тела вождя, позволив поверженному противнику упасть у кромки прибоя.

– Ачак!

Это был шаман – вернее, то, что от него осталось. Худощавый мужчина вцепился обеими руками в копье вождя и стоял, покачиваясь, словно его колени готовы были вот-вот подогнуться. Шаман не видел, что его владыки не стало. Из его невидящих глаз сочилась кровь, казавшаяся в темноте синеватой, и каждый раз, когда шаман выкрикивал имя вождя, изо рта на песок лилась кровь.

– Ачак!

Тау подошел к нему, колени старика подогнулись, и шаман с глухим стуком рухнул на землю.

– Ачак! – снова выкрикнул он, когда Тау встал над ним.

– Он мертв, – сказал Тау, но шаман не слышал его из-за собственных криков, и Тау не было нужды посылать свою душу проверить, пришли ли за душой шамана и другие демоны, чтобы завершить начатое теми, кто истощил его силы.

– Демонова смерть?

Тау повернул голову на голос Тембы. Его брат по оружию держался за бок, прижимая неглубокий порез.

– Ты в порядке?

– Более-менее, – сказал Темба, глядя на океан. – У него почти получилось, у этого чокнутого ублюдка.

– У Каны? – Тау взглянул на корабль.

Он покрыл большее расстояние, чем Тау считал возможным, и был теперь примерно в ста шагах от берега и расплачивался за это. Корабль било волнами, и казалось, он вот-вот пойдет по дну. И все же Кана с двумя ксиддинскими воинами стоял на носу неподвижно, как вкопанный. Он сжимал борт с такой силой, словно хотел его сломать, и не сводил взгляда с Тау.

– Похоже, он тоже хочет умереть, – усмехнулся Темба.

– Что?

– Они не останавливаются. Он, видимо, приказал своим людям причаливать. Наверное, думает, что его отец еще жив. – Темба пожал плечами. – Для нас это хорошо. Если у них получится высадиться, мы и их тоже сможем убить.

Тау огляделся. Ксиддинов на берегу больше не было, и на корабле Каны было слишком мало бойцов, чтобы противостоять омехи, захватившим побережье. Темба был прав: если кораблю Каны удастся причалить, все, кто на нем, погибнут.

– Убирайся, не гневи Богиню, – прошептал Тау, отчаянно желая, чтобы его просьба была исполнена. – Просто уходи. – Но Кана и его судно рвались вперед.

Выругавшись, Тау подошел к телу Ачака, склонился на ним, несмотря на вспыхнувшую боль в ноге, и, ухватившись за волосы вождя, приподнял голову мертвеца. Борясь с дурнотой, Тау выхватил кинжал Стражи, некогда принадлежавший его Умквондиси, и приставил к шее Ачака.

– Э-э… ты что это задумал? – спросил у него Темба.

Тау сосредоточил взгляд на корабле и воине, стоявшем на носу. Судно было достаточно близко, чтобы четко видеть Кану и ненависть на его лице.

– Твой отец мертв, и ты тоже умрешь, если высадишься, – сказал Тау. Он не пытался кричать: в этом не было смысла. Его крик заглушил бы рокот волн, но ему и не нужно было, чтобы Кана расслышал слова. Их смысл можно было передать иначе.

Тау принялся резать, с легкостью взрезая кинжалом Стражи плоть, мышцы и сухожилия в шее Ачака. Крови было много, но благодаря драконьей чешуе все закончилось быстро, и чуть больше времени потребовалось лишь на то, чтобы справиться с шейными позвонками вождя.

– Сик, Тау… – пробормотал Темба, когда голова отделилась от тела.

Преодолевая адскую боль в ноге, Тау выпрямился. Он поднял голову вождя повыше, показывая ее кораблю, показывая ее сыну поверженного врага. И в этот момент он поверил, что действительно заслужил ужасную боль, терзавшую его тело. Но ему нужно было завершить начатое, и Тау с размаху швырнул голову в океан.

– Уходите, – прошептал он, но не Кане, потому что Кана не был на это способен, а воинам, которые были рядом. – Здесь вас ждет только смерть, – добавил он, надеясь, что они поверят.

Кана рванулся к борту корабля. Воины схватили его и оттащили назад, очевидно, подумав, что он хотел достать отрубленную голову отца из бурных вод. Кана отчаянно сопротивлялся, но не мог высвободиться, а они не собирались позволить ему погибнуть.

Но Тау знал: Кана не хотел погибнуть в Ревах и не собирался искать в воде отцовскую голову.

Тау видел ненависть на лице Каны и знал, что она завладела всем его существом. Ненависть переполняла его. Им двигала не скорбь, он не собирался покончить с собой. Кана не хотел погибнуть в воде. Он хотел плыть на берег, чтобы голыми руками убить Тау.

Что бы ксиддины ни думали о его намерениях, они крепко его держали, и хотя Тау не слышал его слов, он видел, как шевелятся губы Каны, видел, как он выкрикивает приказы своим сестрам и братьям на борту.

Вождь Ачак был мертв, а его сын не в себе, поэтому ксиддины на корабле не находили никаких причин высаживаться на берег. Тау видел, как корабль пытался развернуться в бушующих волнах, и ему показалось, что судно вот-вот перевернется, и Ревы отнимут оба поколения одной семьи за одну ночь.

Однако корабль избежал крушения. Ксиддинские гребцы ухватились за весла и направили нос судна к волнам, чтобы вновь выйти в открытый океан.

– Посмотри-ка, они уходят, – сказал Темба, – А я-то думал, что после того, как ты отрезал вождю голову, они уж точно высадятся.

Тау покачал головой:

– Все так, как сказал Хадит в зале совета. Они не как наши Вельможи, у ксиддинов нет каст. Они не следуют приказам лишь из-за положения того, кто их отдает. И ты тоже был прав, Темба, – добавил Тау.

– Нэ?

– Они хотели высадиться, потому что не знали наверняка, жив Ачак или мертв. Мне пришлось показать им, что он мертв.

– Да уж, ты действительно показал, – сказал Темба, проходя мимо тела павшей воительницы.

– Эта женщина, – вспомнил Тау, чувствуя, как на него наваливается усталость. – У нее что-то в руках. Возможно, что-то важное.

Темба хмыкнул, наклонился и взял папирус.

– Что там?

Тау пожал плечами, Темба развернул лист, присвистнул и протянул Тау.

Тот взял и, после того как всю ночь сражался против одаренных, увидел новый дар – совершенно неожиданный. На папирусе были нарисованы углем две девушки с копьями в руках. Они были похожи как две капли воды. Словно иллюзии, созданные ксиддинским шаманом.

– Я никогда не видел… – Тау осекся, не находя слов.

Девушка слева улыбалась и выглядела такой живой, что Тау был готов поклясться, что видел, как блестят ее глаза в лунном свете. Рядом стояла ее сестра, близняшка, и она была строгой и серьезной, излучая ауру мрачной воительницы, но поджатые губы и нахмуренные брови не могли скрыть искру в ее глазах.

Тау проглотил ком в горле, аккуратно сложил лист так же, как тот был сложен, и вернул его Тембе.

– Такие настоящие, – сказал он, медленно переводя взгляд на руки мертвой воительницы, пытаясь представить трогательное усердие, с которым те создавали нечто столь прекрасное.

– Дикари умеют рисовать, нэ? – проговорил Темба, бросая шедевр в воды, которые их тут же смыли.

Тау проследил за рисунком, за тем, как тот намок и исчез в волнах, и, сделав глубокий вдох, перевел взгляд на корабль Каны. Расстояние до него стало слишком большим даже для его зрения, и Тау уже не мог различить никого на борту, но он представил себе, как Кана по-прежнему стоит там и смотрит на него.

– Я не мог спасти твою жизнь иначе, – прошептал Тау. – Не смог ничего другого придумать, чтобы…

– Тау, – позвал его Темба, указывая на человека, который мчался по побережью прямо к ним.

– Что там? Еще ксиддины? – крикнул Тау приближающемуся Индлову.

– Нет, чемпион, – прокричал он в ответ. – Там ваш брат по оружию. Тот, кого зовут Хадит.

– Хадит? – Тау скорее выдохнул, чем переспросил.

Индлову пнул тело воительницы.

– Меньший… э-э… ваш брат по оружию примкнул к тем, кто сражался с этой дикаркой, когда она была разъярена. К тому времени, когда вы вступили с ней в бой, она уже убила нашего Ингоньяму и вонзила копье Хадиту в грудь.

Тау не мог вымолвить ни слова.

– Хадит мертв? – спросил Темба.

– Пока нет, – ответил Индлову, торопясь вернуться назад. – Идите за мной.

Глава четвертая

КОПЬЕ

Хадит лежал на песке, и копье, торчавшее из его груди, подрагивало с каждым тяжелым вздохом.

– Ради Богини, вытащите его! – крикнул Тау людям, окружившим его друга.

– Нельзя, – ответил коренастый Индлову. Он стоял на коленях рядом с Хадитом, поддерживая его голову. – Он жив только потому, что эта мерзкая тварь оставила копье внутри. Даже если бы мы знали, как аккуратно его вытащить, а мы этого не знаем, он бы истек кровью и умер.

Глаза Хадита были широко раскрыты, но он явно ничего не видел. Сил хватало лишь на тяжелое хриплое дыхание.

– И что теперь? – спросил Тау, вновь вспомнив близнецов на папирусе и думая о том, как руки, сумевшие создать столь совершенный рисунок, могли сотворить такое с Хадитом. – Что нам делать?

Индлову взглянул на него.

– Мы как можно ровнее подержим копье внизу, у раны, а древко отрежем.

– Надеясь на что?

– Надеясь на то, что наконечник и часть древка, которые останутся в теле, окажутся неподвижными, и нам удастся отнести его в Цитадель-город.

– Вы уже делали это?

– Делал. Когда сражался в Проклятой. Повидал многих воинов, пронзенных копьями.

– И вам удалось их так спасти?

– Я был не последним, кто видел их живыми, – ответил Индлову.

Тау отвернулся, отчаянно желая, чтобы его взгляд упал хоть на кого-нибудь, с кем можно было бы сразиться.

– Чемпион? – позвал Индлову.

– Готовьте Хадита к походу, – сказал Тау. – Мы возвращаемся в город.

– Приказ ясен, – отозвался Вельможа, давая двум другим Индлову знак, чтобы помогли.

Двое Индлову опустились перед Хадитом на колени и прижали его к земле. Тау не хотелось на это смотреть. Он предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не видеть, как его друг страдает, но он никогда бы не бросил Хадита на произвол судьбы.

– Я помогу, – сказал он. – Темба!

– Чемпион? – откликнулся Темба.

– Помоги нам удержать Хадита.

– Вы уверены, что хотите делать сами, чемпион? – спросил Индлову, исполнявший обязанности жреца Саха. – Его нужно жестко зафиксировать, а мы… мы сильнее.

– Мы будем еще сильнее, если возьмемся все вместе, – ответил Тау, опускаясь перед Хадитом на колени.

– Как прикажете, – хмыкнул Индлову. – Беритесь за плечи и лодыжки. Навалитесь всем весом. Не давайте ему двигаться. Он разорвет себе грудь, если шелохнется.

Тау кивнул и навалился всем весом. Темба сделал то же самое, и Хадит застонал, инстинктивно пытаясь высвободиться.

– Хорошо, хорошо, – сказал Индлову, тут же найдя, чем занять двух Вельмож, которых освободили Тау с Тембой. Одному он приказал прижать ладони к груди Хадита, вокруг копья, а второго – зафиксировать древко.

Убедившись, что все заняли свои места, Индлову, возглавлявший операцию, вынул кинжал и поднес его к костяному древку копья.

– Подождите! – приказал Тау, остановив операцию в последний момент. – Чтобы отпилить быстро, нужно оружие поострее.

– У меня нет ничего острее.

Тау протянул ему кинжал из драконьей чешуи, который когда-то принадлежал Джавьеду Айиму.

– Зато у меня есть.

Индлову с поклоном взял кинжал. Даже на этом пляже с красным песком, посреди леса каменных колонн, среди множества мертвецов, Индлову не мог скрыть благоговения перед бесценным оружием.

– Так будет намного легче, – сказал он и принялся пилить.

Все шло гладко, пока кинжал не наткнутся на шпору на костяном древке копья. Древко сдвинулось, и Хадит вскрикнул, пытаясь вырваться.

– Почти готово! – объявил Индлову. – Держите его, я почти закончил.

Тау сильнее зафиксировал раненого, шепча ему на ухо бессмысленные слова утешения.

– Готово! – сказал Индлову. – Только не уроните на него древко.

Копье отбросили в сторону, и Вельможа дрожащими руками вернул Тау кинжал Стражи.

– Нам нужно сделать для него носилки, – сказал он.

– Уже делаем, – раздался голос.

Тау повернулся и увидел, что четверо Индлову и двое Ихаше связывали кожаные доспехи, одежду и ксиддинские копья таким образом, чтобы получилось ложе с множеством ручек. Тау поразило, сколько усилий Индлову и Ихаше прилагали, чтобы спасти Хадита. Он чувствовал себя обязанным им всем.

– Скольких еще мы можем спасти? – спросил он.

Этот вопрос словно сдвинул камень, сдерживавший лавину, и на Тау хлынул поток донесений о количестве раненых и их шансах на выживание. Он слушал и отдавал приказ за приказом, чтобы спасти всех, кого только возможно. Но все это время он не переставал думать о Хадите.

Ему сказали, что Одаренная все еще сидела у тела своего Ингоньямы, оплакивая его. Он отправил к ней Тембу, чтобы тот передал, что пора идти. Затем поручил нескольким воинам остаться и сжечь трупы, заодно напомнив им, что ксиддины, пусть это и было маловероятно, могли вернуться. Наконец он взялся за одну из ручек носилок, на которых лежал Хадит, и велел выдвигаться в путь, но Темба заставил Тау уступить ему свое место.

– Тебе и так роста не хватает, а из-за ноги еще и ходишь медленно, – сказал Темба. – Не обязательно делать все самому.

– Видишь, что происходит, когда я делаю что-то не сам? – ответил Тау и проглотил ком в горле.

Темба оттолкнул Тау и взялся за носилки.

– Это не твоя вина.

Тау не слушал.

– Вперед! Идти будем быстро, – объявил он, моля Богиню, чтобы Хадит пережил этот поход.

ТАМ

Он сомневался, что они справятся. Хадит хрипел и кашлял, промучившись всю первую половину пути, а потом смолк и лежал неподвижно. Тау время от времени проверял его, желая убедиться, что он еще дышит. Хадит, хотя и был жив, но выглядел неважно, а когда до города оставался один солнечный промежуток, из его раны засочилась кровь. Тау обратил на это внимание Индлову, который пилил копье, и тот оторвал полоску ткани, чтобы туго перевязать ею торс Хадита и остановить кровотечение.

Во время перевязки Хадит не шевельнулся и не издал ни звука, и Индлову, видя выражение лица Тау, заверил чемпиона, что его друг по-прежнему дышит.

– Я не могу потерять и его тоже, – сказал Тау. Или только подумал об этом: он сейчас ни в чем не был уверен.

– Город! – донесся крик одного из разведчиков.

– Пошлите кого-нибудь за жрецами Саха, – приказал коренастый Индлову.

Тау кивнул.

– Приведите жрицу по имени Хафса, – велел он разведчику. – Разыщите и приведите сюда.

Разведчик отдал честь и удалился. Тау со своим войском направился к воротам, но вдруг поднялась тревога.

Сзади сквозь ряды солдат к Тау пробился разведчик, это был Ихаше.

– За нами погоня! – воскликнул он.

– Сколько их? – спросил Тау.

– Может, отряд, – доложил разведчик.

– Идите вперед, – велел Тау солдатам, которые несли Хадита. – Доставьте его со всеми ранеными в город. Остальные, останьтесь со мной.

Воины обнажили мечи, и хотя их было слишком мало, чтобы должным образом сформировать три зубца, Тау приказал это сделать, чтобы встретить около восемнадцати бойцов, которые бежали им навстречу от подножия Кулака. Они спешили по узкой полосе равнин, что тянулась между горой и городскими воротами.

– Это омехи, – крикнул Тау, разглядев их в полумраке. – Опустите мечи. Это омехи.

– Где он?! – крикнул один из бегущих воинов. – Где он?!

– Удуак?

Здоровяк не затормозил, а бойцы, бывшие с ним, не могли поддерживать его темп. Удуак подбежал к Тау, схватил его за плечо и крикнул прямо в лицо:

– Где он?!

– Его несут в город. Он…

Удуак оттолкнул Тау и помчался дальше.

– Тау… – Это был Азима, запыхавшийся так, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. – На берегу никого не застали, – прохрипел он. – Пришли за вами сразу… О, Богиня. – Он согнулся пополам, и его затошнило, но в желудке было пусто. – Мы видели людей, которых вы оставили, чтобы сжечь… Они рассказали Удуаку про Хадита. С тех пор мы бежали не останавливаясь. – Азима опустился на землю. – С тех пор бежали… Воды!

– Дайте ему воды. – Тау похлопал Азиму по плечу. – Отдохни, – сказал он, оставляя изможденного Ихаше, и поспешил к Хадиту и Удуаку.

Тау догнал их за городскими воротами. Удуак шагал у носилок рядом с Тембой, сжав руку раненого в огромных ладонях.

– Все плохо, – сказал Удуак, когда Тау поравнялся с ним. – Очень плохо.

На лице здоровяка засохли слезы, и, видя эмоции друга, Тау опустил голову. Удуак переживал так тяжело, что, казалось, мог не выдержать.

– Положите его.

Тау поднял глаза. Перед ними стояла Хафса. Носилки поставили на землю, и жрица сняла повязки и осмотрела рану.

– Вы правильно поступили, – сказала она Тау и Удуаку.

– Меня не было рядом, – сказал Удуак.

– Кровь вокруг раны пузырится. Это значит, что копье проткнуло легкое, – продолжила Хафса. – Если бы вы вытащили его или оставили целиком, он бы не выжил.

– Он… он будет жить? – спросил Тау.

– Вы дали ему шанс, – сказала она, давая знак поднять носилки. – Отнесите его в лазарет.

– Меня не было рядом… – повторил Удуак.

– Зато сейчас ты с ним, – ответил Тау, и они двинулись вслед за Хафсой.

– Вам сюда нельзя, – сказала им жрица перед дверью одной из палат. Тау успел увидеть, что было внутри. Всевозможные кинжалы, бронзовые клещи и прочие инструменты, будто созданные для пыток.

– Мне нужно вскрыть рану, удалить наконечник копья и позаботиться о легком. Нам нужно держать рану и операционную в чистоте, насколько это возможно. Раненые умирают от грязи не хуже, чем от мечей и копий.

Удуак хмыкнул и попытался обойти ее.

– Удуак, дай жрице сделать ее работу, – сказал Тау.

– Меня не было рядом, Тау!

– Знаю, но мы не можем…

– А ты сам где был?

Слова сразили его, будто удар кулаком.

– Где ты был, Тау?

– Это ненадолго, – сказала Хафса, переводя взгляд с одного на другого. – Не пройдет и промежутка, копье будет извлечено. Тогда я буду лучше представлять, каковы его шансы.

Она зашла в операционную, и Удуак рванулся за ней, но Тау схватил его за запястье. Удуак выдернул руку, но все же остановился.

– Я не думал, что так будет, – сказал Тау.

– Это ты его убил?

Тау не понял вопроса.

– Вождя, – уточнил Удуак.

– Да я.

– Все равно это не стоит жизни Хадита.

– Не стоит.

Удуак кивнул, словно это разрешало все споры, и уселся перед закрытой дверью, опустив голову на колени.

– Мне… Удуак, мне нужно поговорить с королевой.

Не поднимая глаз, Удуак молча щелкнул пальцами, как бы отпуская Тау.

– С ним все будет в порядке, – заверил Тау, прежде чем уйти, хотя это были просто слова.

Однако далеко он не ушел. Едва Тау повернул за угол лазарета, гадая, где искать королеву, он практически наткнулся на нее.

– Чемпион, – проговорила она. Густые волосы, увенчанные золотой диадемой, казались частью прекрасного черного покрова, который окутывал и защищал ее.