Текст книги "Кержаки (сборник)"

Пернатая корова, или Курица не птица

За годы советской власти резко изменился мясной стол пермяков. В основном мы едим сейчас свинину, говядину и курятину, тогда как издавна основными поставщиками мяса для крестьянства были овца и гусь.

«Ну, ты и гусь лапчатый!» Так говорят о человеке нехорошем, подлом. Сравнений с разными животными в русском языке много. Кто-то грязен, как свинья. Кто-то пашет, как конь. Кто-то поет, как соловей, а иной глуп, ну просто как баран. Только вот за что гуся таким сравнением обидели? Ума не приложу. Полезнее этой двуногой скотинки просто трудно что-то сыскать.

Гусь отличается от всех тех, кто населяет сельское уральское подворье. Он единственный – абориген. Тысячи лет гуси прилетали гнездиться в верховья Камы, в нынешней Удмуртии. Там много мелких речушек, заросших стариц, там гусю полное раздолье и есть обильный корм. Во всех местах, где гусь гнездился, его одомашнивали, оценив выгоду иметь такое домашнее животное. Гусь, в отличие от курицы, птица местная, не боящаяся ни дождя, ни ветра. Кроме того, гусь – птица не зерноядная, как курица, а травоядная. Он настоящая пернатая корова. С ранней весны до снега гусь не нуждается ни в корме, ни в укрытии.

Гусями раньше торговали на всех ярмарках, в город на продажу водили. Да, пешком водили. Гусям корма брать в дорогу не надо: есть подножная еда. А чтобы лапки не истерли по дороге, «обували» гусей: прогоняли стадо вначале по слою дегтя, а потом по крупному речному песку.

Большинство читателей обыкновенного серого гуся видели, наверное, только в ощипанном виде. Да и то редко, да и то какого-нибудь аргентинского. Гусеводства в Пермском крае сейчас нет. У нас вообще, какой сельской отрасли ни коснись, вместо статьи получается мартиролог. Видовое разнообразие животного населения деревни резко обеднело. В деревне держат коров и коз, есть крупные комплексы по выращиванию кур и свиней. Комплексы балансируют на грани убыточности, регулярно просят дотаций. Это нисколько не удивительно, так как кура и свинья – существа зерноядные и теплолюбивые. Вдобавок куриный помет еще можно, сильно разбавив, вносить в землю, а свиной навоз – сущий яд. И вся эта ситуация – настолько привычное зло, что кажется естественной и вечной.

Погубило гусей то, что паслись они на прудах возле мельниц. Взявшись за установление монополии хлебной торговли, советская власть последовательно расправилась с мельниками, мельницами и прудами. Почему? Потому, что крестьянин зерно спрятать практически не мог, а «мучку-то не отоймешь!», говорили раньше. Мешки же с мукой легко спрятать в пруду или на болоте, потому что в воде ткань и тонкий слой муки склеиваются, только намокнув, и мука, совершенно не портясь, может лежать сколь угодно долго.

Не стало прудов – не стало и гусей. В Пермском крае птицей называют только курицу. Даже Пермская птицефабрика – это все-таки фабрика куриная! А народ соврать не даст: курица не птица! Говорят, у нас страусов собираются выращивать. Гусеводство же, как отрасль, отсутствует.

Хорошее крестьянское хозяйство содержало несколько коров, а также множество овец, до 50–70 голов. Баранина была основным мясным продуктом питания. Шубы и тулупы, валенки, носки-варежки изготавливались во множестве, поскольку без этого в суровом (а раньше еще более суровом) климате было просто не прожить. Похоже, что наша овца – самая северная овца в мире. В Пермской губернии крестьяне разводили овец местной, вятской породы и держали в стойле вместе с коровами. Усмотрев, что коровий навоз и моча, накрытые соломой, начинают «гореть», еще новгородский крестьянин создал в коровнике «обогреваемый пол». В хорошем рубленом стойле корова сама себя прекрасно отапливает, даже и в мороз. Овечий же навоз сухой, овца, хоть на ней и есть шуба, сама себя не обогреет, а вот добавить в коровий обогрев свою долю может.

В наших краях овец не обобществляли довольно долго. Произошло это уже где-то в 1952–1955 годах. Тогда собрали овечушек – а их сотни тысяч голов – в отдельные кошарни, там они и передохли в ближайшую же зиму. Ныне овцеводство в Пермском крае отсутствует как отрасль. Носки-варежки нам везут откуда-то из Дагестана, дубленки – из Турции. Обыкновенная овчинная шубейка для многих и многих – недоступный предмет роскоши. Как и гусь, запеченный в печке целиком…

Семенное растениеводство и стойловое животноводство на Урале, самые северные в мире, стали возможны благодаря использованию навоза. Коровий навоз играл в северном крестьянском хозяйстве особую многогранную роль. Факторы таковы: бедная земля и длительное стойловое содержание скота, при котором накапливался навоз. Между прочим, в древнерусском языке слово «добро» означало «навоз», а уже потом получило все прочие смыслы.

Великий новгородский крестьянин пришел через Вятку в пермские края, создал паровую систему земледелия, превратил золушку-рожь в королеву русских полей и стал вывозить навоз на поля.

Еще один эффект, побочный, вроде бы. В конце 1940-х – начале 1950-х годов в Пермской области в лагеря и под расстрел ушли… пастухи, будто бы повинные в массовом падеже колхозных коров. Ситуация везде совершенно однотипная: стадо забредает на озими, коровы там объедаются и гибнут. Для коровы большое количество сочной зелени озимых смертельно опасно: в сложном коровьем кишечнике она начинает бурно бродить, газы распирают кишечник, и животное погибает. В деревнях крестились: свят-свят, да корова ране-то николи озимь не ела! И в самом деле, коровы не ели крестьянскую озимь, а колхозную – ели. Но пастухи были тут совершенно ни при чем. Дело в том, что корова почему-то не ест траву, выросшую на коровьем навозе. Даже если пастбище выщипано до травинки, сочная зеленая оторочка вокруг лепёх коровьего навоза остается нетронутой. На следующий год на месте лепёх растут пышные травяные подушечки, и они, скорее всего, останутся не съеденными. Под рожь летом крестьяне всегда вносили навоз, поэтому коровы даже не захаживали на озимь. А в колхозах вывозить навоз на поля перестали, он громадными кучами высился возле ферм и наполнял канавы вонючей жижей. Коровы озимь стали поедать, чему были печальные последствия, выше изложенные. Так что навоз, удобряя крестьянское поле, еще и защищал всходы от потравы, а скот от гибели.

Вот такой он, коровий навоз, и в самом деле сплошное добро.

«Толстые» щи из каменной печи

Особенности крестьянского стола во многом определяла она, печь каменная. Да, хорошая печь в кержацкой избе была только каменной. Ее складывали из больших булыжников, скрепленных глиной на яйцах. Такая печь замечательно держала тепло и хорошо пекла. В этом смысле мы теперь сделали шаг назад и готовим, в сущности, на костре. Поэтому очень сложно воспроизвести, например, кашу из репы или знаменитые «толстые» щи (с крупой и квашеной капустой). В городских условиях для приготовления этих блюд требуются большие затраты времени (4, а то и все 6 часов!).

А крестьянская печь – автомат. Утром ранехонько хозяйка раскладывает все продукты по чугункам и ставит их в вытопленную печь. Закрыла печь заслонкой – и все. Еда готова к обеду – и щи, и каша, и творог. И все до вечера так в печи и стоит: горячее, готовое к употреблению. Опыт, навык, точная рецептура. Тут не до фантазий. Есть в этом и отрицательный момент – однообразие вкуса. Приедается одно и то же!

Может, поэтому и были столь необходимы регулярные посты с полной сменой стола. В христианстве существует четыре больших многодневных поста. О том, как питались в пост на Руси, написано много, нет смысла пересказывать, я отмечу только наши местные «особинки».

Великий пост – весной, когда продовольственные запасы на исходе. Все знают, что весной как-то и аппетита нет. Весной очень хочется свежей зелени, и крестьяне активно ее использовали. В деревнях ели пистики (побеги полевого хвоща), горькую редьку (сурепку), квасили сныть. Это только кажется, что на Урале растительный мир бедноват, но, уверяю, тут есть чем полакомиться.

Знаете ли вы, что весной на елках бывают ягоды, размером, формой и цветом похожие на землянику, сладковатого вкуса, с тонким хвойным ароматом. Когда-то я про еловые ягоды рассказывала своим однокурсницам, городским девочкам, и они очень смеялись. Не верили. Как не верили и в то, что у колхозников нет ни паспортов, ни пенсий: «Да ну, ты что-то путаешь, это рабство какое-то, у нас же социализм!» Город и деревня были (да и ныне так!) как разные страны…

Очень интересные и нужные книжки написал пермский ученый доктор медицинских наук, профессор А. К. Кощеев. Его «Путешествие в мир полезных растений» (Пермь, Кн. изд-во, 1983) уже, конечно, библиографическая редкость. К сожалению, ни одно из местных растений не введено в культуру, не облагорожено. Проблема еще и в том, что многие съедобные растения имеют местное название. Так, в деревнях под Лысьвой любят квасить «пиканы» (никто и не слыхал о научном названии этого растения. Более того, в разных районах оно называется по-разному).

Летом, в Петров пост, начинается сенокос. Тут основное дело – запастись квасом, тем самым ржаным квасом. На квасе делали редьку, зеленую окрошку, квас пили с ягодами и просто так.

В Успенский пост урожай собирать пора, поспело много разных овощей.

Зимой, в Рождественский пост, на постном столе крестьянина стояла квашеная капуста, продукт широко известный и заслуженно любимый. Русские эмигранты растащили его по всему миру, квашеную капусту уже можно купить расфасованной в супермаркетах Америки. Но те же эмигранты такой «магазинный» продукт ругают и квасить капусту стараются сами.

Очень вкусны квашеные грибы. Да-да, не соленые, а именно квашеные. Мало кто сейчас умеет делать это старинное блюдо. Я не буду давать рецепта: все, что касается грибов, лучше перенимать у знающего человека из рук в руки. Нина Федотовна Хренова научилась у своей прабабушки и мне рецепт передала.

В пост пекли рыбный пирог. Вроде бы дело известное, но приведу один любопытный вариант такого снадобья – пирог из цельной, непотрошенной (!) рыбы. Очень свежего среднего леща, граммов на 400–500, аккуратно чистят, натирают солью. Не потрошат! На противень для нижней корки пирога раскладывают тесто (обычное, на дрожжах), затем – рыбу, порезанный кольцами репчатый лук, можно добавить укроп, горошинки черного перца, листик лаврушки. Сверху кладут для верхней корки еще один слой теста, защипывают его, приподнимая нижний пласт, причем кромочка идет по верхнему краю. Выпекают в духовке, как обычно. Готовый пирог не разрезают на куски. Это блюдо семейное, есть его нужно всей семьей. Делают круговой надрез, верхнюю крышку снимают, разламывают на куски, а рыбу едят вилками прямо из пирога. Верхнюю часть съели – хозяйка ухватывает рыбу за голову, слегка ее закручивая, убирает скелет. Легко! Внутренности у рыбы заключены в прочный мешочек, они удаляются вместе с ребрами. Вот такой ритуал. Проверено. Очень вкусный сочный пирог!

Такой пирог пекли на Урале все: и русские, и удмурты, и коми. Вот только рыбу зачастую потрошили. Причем я выявила такую любопытную закономерность. В деревнях северной части Пермского края рыбу не потрошили, а в оханских краях и возле Кунгура потрошили. Архангелогородец Геннадий Хабаров сообщил мне, что в его родном краю такой пирог тоже знали и тоже рыбу не потрошили! Видимо, на Урал этот рецепт принесли пришельцы с Севера, но способ его приготовления постепенно изменялся.

Исторически судьба кержаков складывалась так, что многим из них пришлось покинуть Пермскую землю, жить в Сибири, а то и далее. Сибирские ученые-этнографы выявили, что в XIX веке кержаками называли себя все-таки выходцы из Пермской и Вятской губерний. Отмечали они и высокую «адаптационную одаренность» кержаков, их способность обживаться и преуспевать в новых, даже самых суровых условиях.

Как рассказывает пермячка Любовь Прокопьевна Мацова (ее предки были алтайскими кержаками), в деревнях на Алтае успешно выращивали все овощи, даже арбузы! Из блюд можно отметить «толсты щи» – кашу из ячменной крупы на воде, заправленную луком. На зиму там квасили дикий лук (черемшу) и ели ее с квасом, макая хлеб в получившуюся похлебку. Любили конопляное семя, которое поджаривали, толкли в ступке, после чего разводили водой и, прибавив туда меда, ели с хлебом, называя это семечками.

Кстати, коноплю издавна знали и у нас на Урале, причем с самой лучшей стороны. Растение это совершенно неприхотливое и очень полезное. Из волокна делали мешковину, из семян добывали масло. (Сейчас коноплю повсеместно уничтожают, поскольку ею пользуются наркоманы. Интересно, если они наловчатся себе дурь из пихты делать, что – пихту сводить придется?!)

Дикие ягоды, например бруснику, мочили в кадушках, а потом ели с медом. С медом же делали варенье и в большом количестве заготавливали сушеные ягоды. Пчеловодство вообще играло большую роль в кержацком хозяйстве. В постные дни мед подавали в конце обеда. Мед в сотах или очищенный (маканный) подавали в тарелках, макали в него куски хлеба и ели, запивая водой или квасом. Мед всюду употребляли вместо сахара и говорили: «Медок-голубчик все скрасит, что ни положи». Хранили мед в выдолбленных из ствола осины туесах – высоких узких сосудах с ушками.

Семья Блиновых, деда и бабушки Л. П. Мацовой, занималась разведением маралов. Панты они продавали и по Сибири, и в Китай. Торговали и снадобьем, изготовленным особым способом. Для этого в определенное время года забивали марала и варили его целиком в громадном котле. Съезжались больные люди, принимали ванны в этом отваре, развозили его в бидонах тем, у кого суставы болят. Жили справно, 12 дойных коров было в хозяйстве. Конечно, кулаки, по понятиям тех времен. Семью Блиновых раскулачили, жить пришлось в собственной бане. Но даже в самых тяжелых условиях старались лучше питаться. Бабушка замечательно готовила. Хоть и жили в сараюшке, где печку сами сложили, а на Петров пост, бывало, на столе стояло восемь разных пирогов, четыре каши, два-три постных супа.

Пермячка Татьяна Титовна Городилова ныне работает врачом. Она появилась на свет, когда родители ее были в ссылке, в тюменской тайге. В их семье мужики все невысокие, но очень жилистые. Дядя Иван Федорович в Первую мировую войну в плен попал, но выпросился из лагеря в работники к местному крестьянину. Так тот… пахал на нем! Иван бежал и пешком из Австрии пришел домой! Вместе с братьями Иван построил мельницу, которую отобрали при коллективизации. Всех мужиков вывезли в тюменскую тайгу с женами и малолетними детьми. Работать им пришлось на местном рыбзаводе, где разделывали красную рыбу. При этом семьи рабочих сидели в бараках голодом.

Скажу для тех, кто еще помнит, как в витринах пермских магазинов 1950-х годов стояли и крабы, и красная икра в баночках. Так вот оттуда и была эта самая красная рыба, ее закатывали в баночки те, кто сам от голода шатался, у кого дома были голодные дети…

А семья Татьяны Титовны выжила, все ее шесть сестер и брат. На кедровых орехах. Вся малышня ходила обколачивать шишки, потом их лущили, калили орехи и ели. Но даже этот скудный ужин при керосиновой лампе, когда на столе лежала только горка орехов, проходил, как вспоминает Татьяна Титовна, тепло и задушевно.

Это, наверно, самое главное: богат ваш стол или волею судьбы беден, пусть он объединяет семью.

Исторические патенты

«История любого продукта – будь то сельскохозяйственный или промышленный – является частью истории деятельности человека, истории условий материальной жизни общества. Изучая возникновение или происхождение того или иного продукта, мы отвечаем на вопрос о том, как создавались условия материальной жизни, на какой их ступени появился тот или иной продукт и почему. Это дает возможность углубить наше понимание истории человека и человеческого общества.

История продукта, таким образом, одно из слагаемых истории в целом, первичный элемент, «кирпичики», из которых построено «здание» истории человеческого общества. Знать все «кирпичики» досконально крайне важно и необходимо для правильного понимания истории, но, к сожалению, невозможно или трудно выполнимо. История отдельных продуктов еще слабо разработана, мы знаем о ней в общих чертах или лишь ее частности», – так писал знаток материальной культуры народов мира, замечательный историк Вильям Васильевич Похлебкин.

Материальная культура пермского крестьянства изучена явно недостаточно, многое, очень многое остается в области гипотез.

Например, точно неизвестно, когда были изобретены валенки. В Центральной России они появились довольно поздно, возможно в XVII веке, и были очень дороги. В Москву их привозили из Нижегородской губернии, которую и принято считать родиной валенок.

В наших краях, населенных выходцами с вятских земель, валенки имели название «катанки», их не валяли, а катали. То есть были и собственная технология, и собственный термин. Катанки были тоньше и мягче фабричных валенок, появившихся позже, их всегда носили с калошами. На катанки расходуется меньше шерсти, а калоши, надетые сверху, делали такую обувь непромокаемой.

Валенки могли появиться только там, где у русских крестьян был тесный контакт с татарскими крестьянами. (Правда, словосочетание «татарский крестьянин» противоречиво по смыслу, так как крестьянин означает христианин. Но другого слова для жителей деревни у нас в русском языке нет.) Тесный многовековой контакт русских и татар был на Вятке. Не вятские ли крестьяне, жившие в тесном контакте с татарами, и создали валенки?

Проведем с изобретением валенок обычную патентную экспертизу.

Любое изобретение, когда бы оно ни случилось, можно разложить на отдельные составляющие. Получается так называемая формула изобретения: цель изобретения – прототип – отличительные черты нового изделия.

Всякое изобретение имеет прототип. В истории человечества, может, только изобретение колеса его не имело. Базовые древние технологии заимствовались безо всяких патентных заморочек, переиначивались и развивались. Прототипом валенок, конечно, являются войлочные сапоги.

Многие степные народы знали технологию войлокования овечьей шерсти. Из войлока изготовляли и одежду, и обувь, и мягкие шитые сапоги. Русские знали технологию формования обуви на колодке, кроме того, видимо, быстро приметили, что при сушке смоченных войлочных сапог в печи они твердеют и садятся. Это и использовали. По сравнению с войлочными сапогами, валенки имеют новое эксплуатационное свойство – износостойкость.

Получается примерно такая формула изобретения валенок: войлочные сапоги, отличающиеся тем, что для повышения износостойкости на заготовке дополнительно проводили гидротермальную обработку горячей водой или паром. (Профессиональный патентовед тут в меня кинет камень: для краткости я совместила формулу изделия и его технологию.)

Так что татары могут, если хотят, брать патент только на войлокование, но это вряд ли получится: технология-то общая для степняков. А вот изделий из войлока, прошедших гидротермальную обработку, больше не было нигде.

Наверняка на нашей земле они появились гораздо раньше, чем в Центральной России.

Немало загадок таит и история другого русского «продукта» – водки. Кержаки водку вообще не пили, относились к этому вроде бы национальному напитку резко отрицательно, брезгливо. Вера не позволяла? Но для других староверов (московских, например) абсолютного запрета не было. Позволялось, конечно, умеренно и не в пост. Причина такого резкого неприятия была какой-то иной. Надо понимать, что ни один из элементов культурного комплекса этих удивительных крестьян не существовал случайно. Всегда имелась фундаментальная причина, которую сами кержаки уже не помнили.

Наиболее серьезным исследованием по истории водки является капитальный труд В. В. Похлебкина, который так и называется «История водки». Досточтимый историк взялся за этот труд в значительной степени вынужденно. Дело в том, что в 1978 году государственная водочная монополия в Польше стала утверждать, что водка поляками была изобретена раньше, чем в Русском и Московском государстве. В силу этого право продавать на внешних рынках свой товар под именем «водка» должна была получить лишь Польша, производящая «Вудку выборову» («Wodka wyborowa»). Знаменитые русские напитки «Московская особая», «Столичная» и прочие теряли право именоваться водкой. Западноевропейские прецеденты на этот счет однозначны. Все европейские виды крепких спиртных напитков имеют фиксированную первоначальную дату производства: 1334 год – коньяк, 1485-й – английские джин и виски, 1490–1494-е – шотландское виски, 1520–1522 годы – немецкий брантвайн (шнапс).

А в СССР, как оказалось, ни даты начала производства водки, ни литературы по истории водки вообще не существовало. Сведений об изобретении водки невозможно обнаружить даже в государственных архивах. Нет достоверных документов о том, когда же началось винокурение в России.

В. В. Похлебкин осуществил грандиозную по своим масштабам работу, описав все хмельные напитки, какие только были в России. И достаточно убедительно показал, что в Московском княжестве водку начали производить не ранее 1450-го и не позднее 1490 года. Водка, по его мнению, была создана в Кремле обитателями Чудова монастыря, а первую монополию на ее выпуск учредил Иоанн III в 1474 году. Сейчас этот вывод повторяют везде и всюду, считается, что вопрос закрыт. Так ли это?

Как известно, для широкомасштабного производства нового товара нужно изобрести товар, создать сырьевую базу и провести маркетинг, то есть разведку рынка.

Оставим в стороне вполне детективную историю про беглого монаха-грека, якобы нашедшего секрет производства водки прямо в Чудовом монастыре. Не в монахе дело. Похлебкин отмечает, что Москва не прошла обычный для всех государств путь «экспериментального опробования» длиной в 70–140 лет. Сразу получилось производство в развитом виде, и сразу – торговля в виде монополии. Даже если кто-то что-то изобрел, то кто сказал, что это – товар и настолько выгодный товар? Временной дистанции, необходимой для такого понимания, для Москвы не обнаруживается.

Кроме того, В. В. Похлебкин совершенно справедливо говорит, что для изготовления водки нужно сырье, необходимы товарные избытки зерна, да не какого-нибудь, а ржи. Именно зерно ржи, предварительно пророщенное, имеет необходимое количество сахара, которое позволяет при перегонке получать крепкий продукт (надо учесть архаичность технологий тех времен). Так вот, и рожь, и нужная система земледелия подобно пожару распространились по Московскому княжеству в течение 6–10 лет! (До этого сеяли примитивные виды пшеницы.) На момент «изобретения водки» нужного сырья в Московском княжестве не имелось. Изготовить нечто на отсутствующем сырье? Таких чудес не бывает. Да и крестьянин сам собой не может совершенствоваться с такой скоростью. Технология возделывания ржи могла быть только привозной, причем вместе с крестьянами, которые такой технологией владели.

Что же получается? Изобретатель вполне мифический, сырьевой базы нет, маркетинг не проводился.

А если предположить, что технологию откуда-то вывезли в готовом виде? Причем из такого места, где про потребительские свойства сего напитка прекрасно знали? В те времена вывоз в Московское княжество каких-либо специалистов вместе с их умениями вовсе не был большой редкостью. Ведь вывозили железоделов из Казани.

Основная улика вывоза – рожь. Ищем житницу, где возделывали рожь в XIV–XV веках. Общеизвестно, что рожь тогда сеяли на скудных землях Новгородчины, но там никаких товарных избытков ее быть не могло.

Однако имелся еще один «филиал» Великого Новгорода, где были северные крестьяне, сеявшие рожь. Это – Вятка, веками бурливший исторический котел.

Известно, что вятские земли в XVI веке считались житницей и имели избыток зерна. Современники давали Вятской земле того времени самые лестные отзывы, считали ее краем изобилия: «В земле той поля великие, и зело преизобильные и гобзующие на всякие плоды… хлебов же всяких такое там множество, аки бы на подобие множество звезд небесных, тако же и скотов различных стад бесчисленное множество, и корыстей драгоценных, наипаче от различных зверей в той земле бывающих… не вем, где бы под солнцем больше было». 150–200 лет потребовалось бы, чтобы создать в наших условиях житницу, изобильный, плотно заселенный край. И ресурсы вложить изрядные. Так что рожь там была, предполагаю, не позже XIII века. Более того, в Вятской летописи написано: «… В 1147 году в Хлынове (Вятка. – Авт.) построена была винокурня и земская изба».

И в самой Вятке издавна живет легенда, что производство водки началось на Вятской земле. Именно там веками неискоренимо велась кумышка, или вотяцкий самогон, с самыми архаичными вариантами технологии. Не кумышка ли предшествовала водке?

По времени тоже сходится. В 1458–1459 годах происходит завоевание Москвой Вятской земли (походов было несколько). В 1475–1479 годах начинается винокурение в Москве, винная монополия. Даже то, что из Вятки неких жителей, включая простолюдинов, вывезли в Московское княжество, прекрасно известно.

Однако В. В. Похлебкин отвергает сведения о вятском приоритете, как мифические. Аргумент выдвигает очень серьезный: отсутствие социальных последствий употребления водки. То есть крестьяне, поставщики сырья, не спились. Более того, выходцы с вятских земель, будущие знаменитые кержаки-староверы, известны как убежденные трезвенники. Как это – веками не пить?! Значит, ничего тут и не было. А вот как раз и не значит.

Водка в России стала напитком народного увеселения, массовым продуктом. У кумышки, предшественницы водки, роль была совсем другая, поскольку это совсем другой товар, который имеет другие потребительские качества и иного целевого потребителя.

На Урале кумышкой издавна называли самогон. Слово это удмуртское. В. И. Даль о кумышке отзывается пренебрежительно: «Кумышка – вонючая перегонная брага вотяков». Поясню: удмуртов то есть. Но пренебрежение здесь неуместное. Напротив, на вотяков можно посмотреть с большим уважением. Одними из первых в истории человечества они освоили технологию перегонки.

Кумышка с древности применялась финно-угорскими племенами в религиозных обрядах как галлюциноген, сакральный и священный напиток. Она позволяла войти в состояние эйфории, оторваться от реальности и соприкоснуться с богами. Жрец-восясь (и только он!) употреблял напиток и в состоянии опьянения освящал приношения, забивал жертвенных животных.

Изначально кумышку делали перегонкой из сброженного молока (родственное слово – «кумыс», то есть молочная брага). Даже в XIX веке южные вотяки все еще делали кумышку из молока, крепость такого напитка не превосходила нескольких градусов. Заметьте, предшествующая технология просматривается четко, имеется собственная терминология. Все указывает на то, что кумышка – собственное изобретение вотяков. А вот эффективное сырье для нее, ржаную брагу, дали русские. Пришедшие на вятские земли новгородцы владели самыми совершенными на то время сельскими технологиями, умели строить плотины и мельницы, а их ржаной солод и поныне является непревзойденным сырьем для изготовления водки. Да и технология перегонки не была для новгородцев чуждой: в Новгороде гнали смолу и деготь для нужд судостроения.

Русский мужик на Вятке с выгодой для себя делал сырье для кумышки, а сам этот продукт рассматривал как элемент чужой, с его точки зрения более примитивной, культуры. Брезговал ею, если кратко сказать.

Что имеем на вятских землях: поставщики сырья есть, изготовители товара есть. Нет состоятельного потребителя. С вотяков тогда взять было особо нечего. Дорогого меха они не добывали, сами пробавлялись рыболовством да охотой на бобра. Нет, не ради увеселения вотяцких шаманов населился тут предприимчивый новгородец! Поищем возможности «экспортных» поставок. Не было ли поблизости родственных вотякам по культуре состоятельных угро-финнов, заинтересованных в таком товаре?

Обнаруживаем старинный торговый путь «от вятчан к пермянам». Это дорога длиной 200 верст от Вятки до Кая, стоящего на Каме, откуда рукой подать до вогулов. Рядом, можно сказать. А вот у вогулов, воинственного, богатого народа, были уже совсем другие ресурсы. Много веков вогулы, населявшие пермский север, были торговыми партнерами Новгорода.

Высоко ценился соболь, которым Новгород хорошо торговал с Европой. Но дальше – больше! Новгородцы везли серебро от вогулов. В 1332 году Иван Калита «возверже гнев на Новгород прося у них серебра закамьское». Каковы же масштабы вывоза?

В 1431 году литовский князь Витовт налагает на Новгород контрибуцию стоимостью в 55 пудов литого серебра (новгородский пуд – берковец – равен 163 килограммам). Иначе говоря, речь шла о 8 965 килограммах литого высокопробного серебра. Новгород уплатил эту сумму в течение пяти месяцев и даже начал собственное денежное производство, оно продолжалось непрерывно до присоединения княжества к Москве в 1478 году. И даже после этого. Серебряная монета «новгородка» была вдвое тяжелее московской монеты «московки». Вывоз серебра обеспечивал валютную независимость Новгорода, и дело это было обставлено очень серьезно.

Серебряные изделия были для вогулов священными, ими распоряжались шаманы. Грабежом такой товар не возьмешь. А вот в обмен на другой «священный» товар, на кумышку, – пожалуй… Угро-финны, кстати, известны тем, что у них быстро возникает сильная зависимость от алкоголя. Но опять же обошлись без заметных социальных последствий. «За 300 лет торговли новгородцев с пермянами их внутренняя жизнь не нарушилась» – это исторический факт. Видимо, «священный» напиток использовал только шаман, всегда бездетный, и сугубо ситуативно.

Вогульское серебро могло быть одним из источников благосостояния Вятской земли. Московский князь с огромной, по тем временам, армией ходил на Вятку, «дабы подорвать могущество Новгорода». Там оно начиналось, могущество. Чуть позже сравнительно небольшой отряд взял пермские городки Искор и Покчу, окончательно разорвав торговый путь.

Посмотрим на даты.

1458–1459 годы – завоевание Москвой Вятской земли, конец Вятской республики.

1462 год – «серебряный бунт» в Новгороде, когда народ отказывается принимать новую серебряную монету (тонкие «чешуйки»), которую новгородское правительство стало выпускать, пытаясь выйти из состояния «серебряного голода».

1472 год – присоединение к Москве Великой Перми.

1478 год – ликвидация независимости Новгорода, присоединение его к Москве.