Текст книги "Наемник"

Снова послышался звонок, на этот раз более короткий, а потом стук в дверь. Келлер! Это, наверное, Келлер. Передумал и решил заехать за ней. Дверь заперта на засов и цепочку. Никто не сможет войти, пока она не откроет ее изнутри. Элизабет подошла к двери:

– Кто там?

Человек, который приносил Келлеру инструкции, отступил на шаг от двери. В руках у него был автомат Шмайсера, который он достал из холщовой сумки. Он приготовился обстрелять дверь. И только хотел удостовериться, стоит ли эта женщина на линии огня. Автоматная очередь прорежет эту дверь, как горячий нож кусок масла. И располосует жертву почти надвое.

– Мисс Камерон? Это вы?

Элизабет ответила, и в тот же миг Мэтьюз, выскочив из второго лифта, выстрелил в затылок человеку в комбинезоне. Автомат выпал из его рук, и он, согнувшись, свалился ничком на пол.

В затылке зияла черная дыра, из нее хлестала кровь. Мэтьюз подошел и, вытащив из-под него автомат, поставил его на предохранитель. Да, все было обставлено ловко и профессионально. Таким оружием можно убить через закрытую дверь, как через бумагу.

– Элизабет? Открой, это Питер. Давай выходи, посмотри, кого ты скрывала!

Он услышал, как она вскрикнула, а потом лихорадочно стала отодвигать засов и греметь цепочкой. Дверь распахнулась. Элизабет перевела взгляд с Мэтьюза на труп мужчины, лежавшего в позе младенца в утробе. Мэтьюз протянул ей автомат.

– Вот из этой штуковины твой дружок собирался пальнуть в тебя. Хорош избранничек, ничего не скажешь! Что произошло, Лиз? Милые поссорились?

Элизабет медленно подняла голову.

– Я никогда не видела этого человека, – сказала она. – О боже мой! А я подумала... – Она осеклась, приложив руку ко рту. – Боже мой! – повторила она опять. – Когда я услышала выстрел, а потом твой голос, я подумала...

– Подумала, что я убил твоего дружка, да? – Мэтьюз перешагнул через труп и со злостью грубо втолкнул Элизабет в прихожую. – Иди в комнату, пока я втащу его. Нам нужно поговорить.

– Не надо, – взмолилась Элизабет. – Пожалуйста, не втаскивай его сюда... ой, все в крови...

Она заплакала, отвернув лицо и судорожно вздрагивая. Мэтьюз втащил труп в кухню.

– Ковер можно почистить, – сказал он. – Я же спас тебе жизнь. Перестань хлюпать! Если водишься с людьми такого сорта, приходится потом расхлебывать эту кашу.

Оставив дверь в кухню открытой, так, чтобы можно было приглядывать за Элизабет, Мэтьюз обыскал карманы убитого. Никаких документов при нем не было. Ничего, кроме десяти долларов, расчески, полупустой пачки сигарет и дешевой зажигалки, в его карманах он не обнаружил.

Элизабет съежившись сидела в кресле. Ее била дрожь. Еще бы секунда, и Мэтьюз не успел бы ее спасти. А она-то, дура, думала, что двенадцатый этаж и запертая дверь защитят ее от Эдди Кинга.

Мэтьюз вернулся в гостиную. Слава богу, он закрыл дверь в кухню.

– Вот, возьми сигарету.

– Спасибо, Пит.

Он хотел найти ей что-нибудь выпить, чтобы она немного успокоилась, но потом передумал. Пусть подрожит. Легче будет сломать ее. Как все это невероятно, думал Мэтьюз, поглядывая на нее сверху. Не верится, что они оба оказались в подобной ситуации. Заговор, шпионаж и убийство. Он не мог себе представить, чтобы сидевшая напротив женщина могла иметь ко всему этому отношение. Но ведь несколько минут назад он обнаружил у ее дверей наемного убийцу. Значит, она действительно связана с этим темным миром.

– Ну а теперь скажи мне правду. Если это не тот парень, которого ты привезла из Бейрута, то кто он? Почему он хотел тебя убить?

– Наверное, его подослал Эдди Кинг, – сказала Элизабет. Она сидела оцепенев от ужаса. Пережитый шок не давал ей в полной мере осознать смысл случившегося. – Кинг приехал на конец недели во Фримонт. Я узнала, что он и мой дядя замышляли, поэтому он и хотел избавиться от меня. Но по ошибке убил любовницу Хантли, Даллас Джей. Хантли вчера вечером звонил мне, предупредил. Я не послушала его. Думала, что я в безопасности здесь.

Элизабет закрыла глаза. Она была так бледна, что Мэтьюз подумал, что надо бы ей принести чего-нибудь выпить, а то как бы она не упала в обморок!

– А где тот, другой, с которым ты собираешься встретиться? – Он кивнул на чемодан, все еще стоявший у двери. – Нельзя больше обманывать, Лиз. Ты должна сказать мне.

Элизабет посмотрела на свои часики. Это была очаровательная модель Картьера из белого золота, с крохотным циферблатом. Она едва различила стрелки сквозь слезы. Было почти десять.

– Я люблю его, Питер. И не выдам его вам. Он не совершил ничего плохого.

Если она задержится, Келлер приедет в аэропорт, будет ждать ее. Но если она не появится, он улетит один.

– Какой заговор ты обнаружила во Фримонте?

– Мой дядя и Эдди Кинг намеревались убить Джексона.

– А ты привезла убийцу, – сказал Мэтьюз, покачав головой. – Нам известно, что ты вернулась в Штаты с кем-то. Известно уже давно. Когда я тебе позвонил, он был у тебя, да?

– Да. Ему некуда было деться, и я разрешила ему пожить у меня. Я не знала, что ему предстояло сделать. Ты не поверишь, но он тоже не знал. До вчерашнего дня. Я виделась с ним, Пит. И уговорила обмануть их. Это его девушку задушили в Бейруте. Он любил ее. Ему дали большие деньги. Я предлагала ему больше, но он не взял. – Элизабет подняла голову и взглянула на Пита. В глазах ее не было вызова, только отчаянная мольба поверить ей. – Он не такой, как ты думаешь, Пит. Он никогда не взял бы у меня денег. Он обещал мне, что встретится со мной и мы уедем отсюда. Никакого убийства не произойдет. У вас нет оснований задерживать его.

Мэтьюз не стал угрожать ей. Он заметил, что она взглянула на часы, и сразу понял, что она будет держаться до конца. Ничего не скажет, пока этот человек не уедет отсюда. Очень вероятно, что они собирались встретиться в аэропорту Кеннеди. Элизабет надеется заговорить его, пока ее приятель не сядет в самолет. Мэтьюз закурил.

– Значит, вот кого они хотели убить – Джексона. Не скажу, что я из-за него лишусь сна.

Мэтьюз выпрямился, приняв более непринужденную позу. Он даже привычно ухмыльнулся и, к удивлению Элизабет, подошел и положил ей руку на плечо.

– У тебя ужасный вид, – сказал он. – Я принесу тебе чего-нибудь выпить.

– Я ничего не хочу, – сказала Элизабет. Потом вдруг отвернулась и заплакала. – Какое счастье, что ты оказался здесь, – всхлипывая, сказала она. – Еще минута, и он застрелил бы меня.

– Да, очередь из этой игрушки сделала бы из тебя отбивную. Выпей это, тебе станет лучше. – Элизабет повиновалась. Какое облегчение, что он взял на себя инициативу, что можно хоть на несколько минут опереться на него. Мэтьюз именно этого и добивался. Он наклонился и обнял ее за плечи.

– Знаешь, Лиз, – мягко сказал он, – мне не хочется быть мерзавцем, но ты ведь понимаешь, что я обязан выполнить свой долг. Тебе известно, против кого работает Лиари. Нам необходимо было задержать Эдди Кинга, и я тебе могу сообщить новость, дорогая. Мы арестовали его. Прошлой ночью.

– Арестовали? Ты не обманываешь?

– Его сейчас допрашивают, – сказал Мэтьюз.

Ее нежный рот был так близко, от волос исходил запах духов. А этот сукин сын, наверное, здорово попользовался ею, пока они жили тут две недели вместе. Знатно, наверное, повеселились, раз она готова сбежать с ним, зная, что он не лучше того убийцы, что лежит сейчас на кухне. Может быть, убийцы – мастера в любви? И между искусством любить и убивать есть что-то общее? Может быть, женщины испытывают особо острое удовольствие, ложась в постель с убийцей?

– Ты и правда любишь этого парня? – спросил Мэтьюз. Ему были видны ее часы. Время шло. Было уже двадцать минут одиннадцатого.

– Да, – еле слышно призналась Элизабет. – Я люблю его, Пит. И он меня тоже. – И вдруг в ней проснулась безумная надежда. Она повернулась к нему, оказавшись почти в его объятиях. – Ты дашь мне встретиться с ним? О Пит, умоляю, разреши мне поехать к нему!

Мэтьюз ответил не сразу, сделав вид, что раздумывает.

– Не знаю, Лиз, имею ли я на это право. Мне приказано доставить его на допрос.

– Но зачем вам это? Я же все рассказала. Написала письмо Лиари, где все объяснила. Вам не нужен Бруно. Он знает меньше, чем я сообщила вам! Пожалуйста, Питер, если в тебе есть жалость, если ты кого-то когда-либо любил, разреши мне уйти и не следи за мной!

Мэтьюз продолжал обнимать ее, похлопывая по плечу, разрешая ей просить и умолять его и как бы давая ей все больше и больше надежды. И когда он встал, она была уверена, что уговорила его.

– Я всегда был к тебе неравнодушен, Лиз. Может быть, я не решился жениться на тебе, но какие-то чувства остались. Я никого, кроме тебя, не любил. Так и быть. Если ты так сильно любишь его, значит, он стоит того. Я ухожу. Отвезу письмо Лиари и договорюсь с полицией, чтобы дали твоему другу уехать. Бери чемодан и уходи. Я ничего не вижу.

Элизабет подошла к нему и обняла за шею. Потом поцеловала, оставив на его губах привкус слез, пролитых о другом.

– Спасибо, Питер.

Мэтьюз пошел в кухню и захлопнул за собой дверь. Дверь на черный ход была закрыта на два засова, сверху и снизу. Мэтьюз отодвинул их и выбежал в коридор. Оба лифта еще стояли на двенадцатом этаже. Он уже был в лифте и закрыл двери, когда услышал, как Элизабет захлопнула входную дверь. Мэтьюз спустился в вестибюль раньше нее. Портье не было видно. Он пытался убрать с дороги фургон, мешавший заехать на стоянку жильцу дома, который, сидя в машине, сердито наблюдал за его действиями. Мэтьюз вскочил в машину и отъехал раньше, чем Элизабет спустилась вниз.

Глава 7

Кардинал оказался ниже ростом, чем думал Келлер. На экране телевизора и на газетных фотографиях он выглядел высоким. Он прошел в метре от Келлера и показался ему хрупким, согнувшимся под тяжестью своей пурпурной мантии с длинным шлейфом. Худое лицо с желтоватой кожей южанина и горящими, как уголья, черными глазами напоминало лица средневековых мучеников, которых сжигали на кострах язычники. Келлер не видел никого, кроме кардинала. Рядом с этой невысокой фигурой в пылающей пурпурной одежде поблекли сопровождающие его священнослужители и даже юные прислужники в белых рубахах и темных сутанах. Процессия двигалась медленно и величаво. Впереди кардинала несли золотой крест. Он покачивался и сверкал над его головой. Келлер отступил в тень, поближе к стене. Сейчас кардинал представлял собой прекрасную мишень. Его ярко-красный головной убор маячил перед Келлером, как тот мяч на дереве в Ливане. Он мог бы сразить кардинала одним выстрелом. Келлер двинулся вслед за процессией. Он оказался вровень с тремя священниками в бело-золотых ризах, которые должны были служить мессу. Они спустились по ступенькам и направились в глубь собора. Кардинал уже повернул налево к алтарю, чтобы занять свое место на престоле. Священнослужители медленно последовали за ним в такт величественной органной музыке. Келлер спустился по ступенькам вслед за ними и смешался с толпой, стоявшей в боковом проходе. А позади агент сыскной полиции Смит, который стоял у двери, выходящей на Пятьдесят первую улицу, потрогал в кармане свой пистолет и поднялся на цыпочки, чтобы видеть, что происходит внизу. Время было упущено. Выстрел должен был прозвучать до того, как кардинал спустится по ступенькам. И сейчас все было бы уже кончено. Смит потерял из виду убийцу. Вот только что он стоял у стены, где на него не падал свет, а сейчас исчез. Процессия между тем разбрелась по алтарю. Хор запел величественную литанию «Kurie Eleison»[1]1
  Молитва у католиков, которая поется во время торжественных религиозных процессий.


[Закрыть]. Две тысячи присутствовавших в соборе людей опустились на колени. Кардинал теперь был вне досягаемости огня, и попасть в него можно было только прямой наводкой, встав перед алтарем. Сыщик оглянулся вокруг. Что-то не сработало. Убийца упустил удобный момент. Смит оставил свой пост и направился к ступенькам.

– Эй, – услышал он окрик и, повернувшись, увидел рядом одного из агентов ЦРУ. – Нельзя отходить от двери...

– О'кей, – ответил сыщик, окинув его злым взглядом. – О'кей, я просто хотел взглянуть...

Больше он от двери не отходил. Он служил в полицейском управлении пятнадцать лет и выше ранга сыщика так и не дослужился. Ему было сорок три года. Был он жаден, угрюм и недоволен жизнью. Последние четыре года брал взятки. За то, что он спрятал в исповедальне пистолет и одежду церковного служки, он получил всего тысячу долларов. Десять тысяч ему было обещано, если он застрелит убийцу Регацци, когда тот попытается скрыться через этот выход. Пистолет он положил в условленное место в восемь утра, когда заступил на дежурство.

А углубление для него сделал кто-то другой еще раньше. Наверное, когда этой исповедальней перестали пользоваться. Организаторы этой акции, видимо, были настоящими профессионалами. Убить человека Смиту не составляло труда. За время своей работы он убил по крайней мере человек восемнадцать, в том числе одну женщину, которая однажды попалась под руку во время задержания грабителей. Сейчас ему предоставлялась возможность утвердить себя. Это вознаградит его за мерзкую, плохо оплачиваемую работу. Если он о чем-то жалел, так это об упущенном времени, – слишком долго он не решался подзаработать, пользуясь своим служебным положением. Одна мысль о тех деньгах, которые получит этот профессиональный душегуб за то, что всадит пулю в Мартино Регацци, вызывала в нем дикую зависть, и он готов был разнести его вдребезги только за это. Но такая возможность может и не представиться, если парень вздумает увильнуть от убийства. Тогда ему и смываться не придется. А Смит не получит обещанные десять тысяч.

Смит вернулся к дверям и вытащил свой пистолет. Предохранитель был спущен. От горячей потной ладони ствол пистолета стал скользким. Смит вытер его платком и выругался, впадая в панику. Десять тысяч! Господи, почему этот ублюдок не выстрелил? Упустил шанс? Стрелять в кардинала на обратном пути будет намного опаснее, он пойдет лицом к убийце. Сыщик так расстроился, что готов был расплакаться.

Стоя в толпе, Келлер наблюдал за мессой. Ни к чему ему предаваться воспоминаниям, да и достойных памяти событий в жизни было так мало, что проще обо все забыть. И только запах ладана живо напомнил ему часовню приюта. Его всегда мутило от него во время торжественной мессы, особенно на голодный желудок. Он помнил это ощущение легкого головокружения и медленно подступающей тошноты. В часовне всегда было холодно, пол каменный, но монахини не позволяли себе подкладывать под колени подушечки. Литанию «Kurie» Келлер знал наизусть. Знал он и слова, которыми хор вторил священнику с амвона: «Христос, помилуй». «Господи, помилуй». «Horia in excelsis Deo».

Все вокруг Келлера пели. Но те, кто нанял его, в Бога не верили. В этом отношении он был похож на них. Вот Соуха верила. Однажды он назвал ее мусульманскую веру обманом, и она по-детски бросилась защищать своего Аллаха. Первый и единственный раз, когда она осмелилась ему возразить. Она верила в своего Бога. И монахини приюта, которые воспитывали его и таких же отверженных, как он, тоже верили. И священники в красных мантиях верили.

Все встали. Началось чтение из Евангелия. Один из священнослужителей спустился с алтаря и стал читать перед микрофоном. Келлер не слушал. Он снова подошел к ступенькам и встал возле колонны с нависающей статуей святого, чьи каменные ноги были как раз у Келлера над головой. Между ним и Джоном Джексоном оставалось около десяти метров. Кандидат в президенты сидел в первом ряду между двумя крупными бородатыми мужчинами с красными лицами. Судя по манере держаться и покрою их темных костюмов, это были люди с положением. У одного из них на лацкане пиджака виднелось что-то зеленое, цвета кресс-салата. В стеклах очков Джексона отражались огни, скрывая его глаза, как щитами.

По собору, как рокот отдаленного грома, снова прокатился шум. Все сели. Кардинал поднялся со своего места на престоле и начал проповедь.

* * *

Мэтьюз позвонил Лиари. То, что он узнал, было настолько важным, что он пренебрег даже конспирацией и назвал себя. Ему ответили, что Лиари сейчас занят, говорит по другому телефону. Мэтьюз настаивал. Он знал своего шефа. Видимо, тот был так зол на него, что не желал говорить с ним напрямую. Это означало, что Мэтьюз впал в немилость.

– Мне необходимо с ним поговорить, – не сдавался Мэтьюз. – Скажите ему, что я все узнал.

Наступило долгое молчание. Мэтьюз проехал еще один светофор, следуя за такси Элизабет. Это было несложно, потому что машины шли впритык друг к другу, и если бы даже он захотел отделиться от такси, он не смог бы этого сделать.

– Лиари слушает! – Голос был хриплый и раздраженный. Мэтьюз понял, что Лиари провел ночь на работе.

– Это Мэтьюз, сэр. Мне нужно кое-что сообщить вам. Приехать не смогу. Следую за своим клиентом. Как продвигается допрос Кинга?

– Никак, – ответил Лиари. – Но прошло еще мало времени. Он держится довольно уверенно. Но в следующую смену я займусь им сам. Давай докладывай. Только коротко. Я занят.

Он был все еще зол на Мэтьюза. За одну ошибку он никого не увольнял. Но прощать Мэтьюза пока не собирался. И вряд ли простит, если тот не совершит чего-нибудь выдающегося, чтобы загладить свою вину.

– Хантли и Кинг планировали прикончить Д.Д. С этой целью сюда был доставлен этот человек, как мы и предполагали. Но он передумал. Элизабет едет сейчас на встречу с ним. Я подоспел вовремя. У ее двери уже стоял убийца со шмайсером в руках. Она говорит, что его, наверное, подослал Кинг. Он убил сожительницу Хантли, Даллас Джей, приняв ее за Элизабет. Поняв, что Элизабет узнала об их планах, он хотел заткнуть ей рот. Она передала для вас письмо. Я пообещал ей, что дам ей встретиться с ее любовником и сделаю вид, что ничего об этом не знаю.

– Отлично сработано, Пит! – Назвав его по имени, Лиари тем самым давал понять, что Мэтьюз снова пользуется его расположением. Теперь он говорил совсем по-другому: доверительно и дружелюбно. – Чертовски хорошо! Теперь мне есть что сказать мистеру Кингу. Смотри не упусти ее. Мне нужны и этот парень, и она. Я устрою этому ублюдку очную ставку с ними.

Джон Джексон! Лиари положил трубку и налил себе остатки кофе. Он столько его выпил за те часы, пока ждал вестей от команды, работавшей с Эдди Кингом, что был возбужден и не чувствовал усталости. Значит, вот кого они выбрали своей жертвой!

«Неплохо!» – подумал про себя Лиари. Странно только, что Хантли готовил смерть человеку, который придерживался принципов превосходства белой расы и правых реакционных взглядов. Другое дело Кинг. Его выбор еще можно понять – он коммунист. Но политика сродни браку, как любил повторять Лиари. В одной постели могут оказаться совсем не подходящие друг другу партнеры. Лиари встал с кресла и потянулся. Ждать дольше не имело смысла. Пора ему самому заняться Эдди Кингом. Он думал об этом почти с удовольствием.

* * *

Медленно продвигаясь в потоке машин по Парк авеню, Питер Мэтьюз попал в очередной затор и закурил. Какие дуры все-таки женщины! Немного лести, намек на то, что они все еще интересуют его, и из тщеславия они уже готовы поверить в самое невероятное. Как, например, в то, что он сдержит слово и даст Элизабет улизнуть вместе с убийцей. Интересно будет взглянуть на него. Узнать, что же такого особенного нашла в нем Элизабет. Наверное, секс, решил Мэтьюз. Секс с большой буквы, который заставил хорошо воспитанную, обычно сдержанную девушку, в которой он так и не смог пробудить страсть, потерять всякое представление о том, что можно и что нельзя, и даже забыть о собственной безопасности. Она говорила о любви. Мэтьюзу стало немного неприятно от этой мысли. Совершенно очевидно, что она имела в виду, когда умоляла его отпустить ее. Отпустить их обоих. «Он любит меня», – сказала она, и, судя по ее лицу, она этому верит. Интересно, может ли что-нибудь ее убедить, что человек подобного сорта и слов-то таких не знает? Может быть, зрелище убитой им жертвы в луже крови? Поток машин тронулся с места. Мэтьюз прибавил скорость, не упуская из виду такси. Элизабет улизнула от одного из лучших сыщиков Лиари точно в такой же ситуации. Но от Питера Мэтьюза ей не уйти.

Элизабет взглянула на часы и, наклонившись к перегородке, сказала шоферу такси:

– Может быть, можно найти другую дорогу? Я опаздываю на самолет.

– Не вы одна, леди, – ответил шофер, взглянув на нее в зеркало.

Она была очень взволнована, прическа растрепана. Но она его не интересовала. Пассажиров он воспринимал как существа другой породы, не совсем как людей.

– Сегодня мы нигде не проедем быстрее. День святого Патрика, вы забыли?

– Нет. – Элизабет снова прислонилась к спинке сиденья. – Этого я не могла забыть.

Может быть, и Келлер так же опаздывает, как она? Он обещал выйти пораньше, чтобы прибыть в аэропорт к одиннадцати. Сколько он будет ждать ее – час, два – возле мексиканского офиса, как они условились? Без нее он не улетит. Догадается, что ее задержали какие-то непредвиденные обстоятельства. Элизабет содрогнулась и закурила. Если бы не Мэтьюз, она бы лежала сейчас мертвая перед пробитой дверью, как и задушенная арабская девушка. Эдди Кинг арестован, а человек, подосланный убить ее, сам убит. Все-таки дядя Хантли оказался прав. Она не была в безопасности в своей квартире, но сейчас ей ничего не грозит, только над Келлером еще висит угроза. Мэтьюз дал им шанс уехать. Элизабет вдруг всхлипнула от благодарности к нему. Но если они с Келлером сегодня не покинут Америку, Лиари найдет их и задержит. Его-то уж не растрогаешь, он выполнит свой профессиональный долг. Такси выехало с проспекта Рузвельта, пересекло Трибор-бридж, и Элизабет успокоилась. Дорога впереди была свободна. До аэропорта Кеннеди оставалось около двенадцати миль. Элизабет снова наклонилась к шоферу.

– Пожалуйста, езжайте побыстрее, как только можно, я вам заплачу вдвойне.

– О'кей, но у меня ведь нет крыльев, не забывайте.

Он нажал на акселератор, и машина понеслась вперед на полной скорости.

* * *

Мартино Регацци стоял на покрытом красным ковром возвышении, где находился престол. В левой руке он держал текст своей проповеди, но не читал, а говорил прямо в микрофон, обращаясь к собравшимся.

– Дорогие братья во Христе, – начал он тихо. – Сегодня не просто церковный праздник выдающегося святого. Сегодня особый день для Америки и американцев, потому что и на нашу землю, как и землю Ирландии, пришел святой Патрик. Его принесли в своих сердцах ирландские переселенцы, согнанные с родных мест нищетой и бесправием. Они приехали сюда в поисках лучшей доли. В поисках свободы и счастья, достоинства и свободы вероисповедания. Для ирландцев, итальянцев, всех людей земли Америка была Землей обетованной, страной, не омраченной тиранией, страной, где господствовал христианский дух всемирного братства.

Регацци на мгновение умолк. Внутри собора не слышно ни звука. Никто не кашлянул, не шелохнулся. Кардинал целиком завладел вниманием собравшихся, подобно тому, как актер завораживает свою аудиторию.

– Дети мои, сто лет назад на утлых суденышках прибыли на эту землю обездоленные наши братья Христовы. И только надежда и вера поддерживали их и давали им силы. Вера в то, что жизнь их детей будет сытой и угодной Богу. Эти люди привезли нам многое из того, что мы имеем сейчас: свою культуру, свои таланты, свою индивидуальность, свою музыку, своих святых, которых мы теперь знаем и чтим. Это святой Патрик, святой Станислав, святой Антоний. Эти люди – часть нашего народа, часть Америки, и в этом уникальность нашей нации. Любовь и христианское братство – вот что объединяет нас.

Регацци снова умолк. Монсеньер Джеймсон, сидя в своем кресле на алтаре, не спускал взгляда с кардинала. Его актерская дикция обычно раздражала Джеймсона. Но сейчас он оценил его талант по достоинству. Кардинал блистательно пользовался этим прекрасно отточенным оружием против врагов Бога. Родители Джеймсона попали в Америку точно так же, как об этом рассказывает Регацци. И хотя Джеймсон знал проповедь наизусть, слушая ее из уст Регацци, он чувствовал, что на глаза навернулись слезы.

– Но задолго до того, как из Европы прибыли корабли с переселенцами, – за целых сто лет до их прибытия – у берегов Америки бросили свои якоря другие корабли. – Кардинал укоряюще протянул руку к морю лиц, обращенных к нему. – Эти корабли привезли наших чернокожих братьев во Христе. Но не для того, чтобы даровать им свободу, а для того, чтобы заточить их в оковы рабства, поправ право человека на честь и свободу. И до сих пор чернокожим людям отказано в этом праве. – Кардинал протянул руку к собравшимся уже не осуждающим, а умоляющим жестом. Каждое его слово, каждое движение дышало страстью, присущей его пылкому народу. – «Приведи ко мне твоих усталых, обездоленных и угнетенных, жаждущих свободы». Это девиз нашей страны, высеченный на статуе Свободы. Америка! Родина! Но не для одной расы, не для людей одного цвета кожи, одной веры, а для всех! Америка, протянувшая руку помощи всем, кто нуждается в приюте, в долгу перед первыми своими мучениками-детьми. Она не может отказывать им в свободе, которую так великодушно дарует всем остальным. И ни один человек, – Регацци направил свой горящий взгляд на первые ряды сидящих, и казалось, что его протянутая рука указывает прямо на кресло, где сидел Джексон, – ни один человек, считающий себя христианином и американцем, не может лишить своих сограждан, своих братьев-христиан великих завоеваний нашей демократии. Поступить так – значит обречь наше общество на проклятие, запятнать честь нашей нации. Любой, кто призывает к ненависти, социальной несправедливости и репрессиям, должен быть лишен доверия американского народа и низвергнут во мрак забвения.

Телевизионная камера, установленная над алтарем, зажужжала, направив объектив на Джона Джексона. Он никак на это не прореагировал. Всю проповедь он просидел не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Сидевшие рядом чувствовали себя неловко. Двое из его сподвижников перешептывались. Жена Джексона, крупная темноволосая женщина, закутанная в меха, сидела так же неподвижно, с таким же непроницаемым видом, как и ее муж. В соборе стояла такая тишина, такое настороженное ожидание, что, когда кто-то чихнул, всем показалось, что прозвучал выстрел.

У выхода на Пятьдесят первую улицу сыщик Смит прислушивался к вылетавшим из динамиков словам и весь кипел от ярости. Он выходил из себя и по более незначительным поводам. Малейшая оплошность на работе, и он срывался на крик и ругательства. Ирландцы, иммигранты – все это сентиментальная чушь. А как насчет коррупции, мафии? Это что? Культура, музыка и святые? Смит грязно выругался в сторону динамика. А чего стоит вся эта брехня о бедных? Пошли они все к черту! С ними одни неприятности. Смит ненавидел их. Он ненавидел многих, но негров в особенности. Когда кардинал заговорил о неграх и рабстве, Смит так и взвился, будто его током дернуло. Дерьмо черное! Вот они кто. И место им в сточной канаве, где и положено быть дерьму, а не на улицах. Ему нравилось арестовывать их, нравилось, как они закатывают глаза, когда их бьют. Он чувствовал, как его захлестывают ненависть и ярость. Красный кардинал! Защитник негров! Да ему давно надо было продырявить башку! Где же этот поганый сачок? Струсил? Из-за него он потерял десять тысяч баксов. Где же он? Надо найти и пристрелить его! Выпустить из него кишки!

Мартино Регацци все еще молчал, выдерживая паузу. Две тысячи человек замерли в ожидании исторического события, когда католический кардинал бросит перчатку на арену предвыборной схватки. Именно это он и собирался сделать, но сделать с подобающей моменту торжественностью. Наконец он заговорил. Ровным, спокойным тоном в противоположность только что звучавшей пафосом речи. Он говорил так, словно беседовал с кем-то наедине. Взгляд его был устремлен на Джона Джексона.

– Сегодня в моем храме перед лицом всемогущего Бога сидит человек, объявивший себя врагом христианской любви. Я заявляю об этом в присутствии всех собравшихся и, обращаясь к нему, говорю: «Отрекитесь от догмата ненависти и невежества. Если вы верите в нашу великую родину, если вы готовы взять на себя руководство страной, вырвите из своего сердца предрассудки, откажитесь от политики репрессий! Ибо если вы не можете выступать от имени всех народов Америки, вы не достойны представлять ни один из них».

Весь собор пришел в волнение. Кардинал поднял правую руку:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Он повернулся и занял свое место на епископском троне.

Миссис Джексон поднялась со своего места. По знаку мужа она взяла свою сумочку и, глядя прямо перед собой, направилась к проходу. Люди задвигались, стали подниматься с мест, чтобы лучше разглядеть, что происходит. Келлер видел, как эта женщина встала и пошла вдоль ряда мимо смущенных прихожан и как следом за ней поднялся Джексон. Внимание всех присутствующих было приковано к тому, что происходит в первых рядах. Никто не заметил, как Келлер вытащил из кармана пистолет. Он тщательно прицелился в голову Джексона с седой блестевшей в свете огней шевелюрой. Когда дуло пистолета с поправкой на траекторию отклонения пули нацелилось прямо в левый висок Джексона, Келлер спустил курок. Пистолет не был снабжен глушителем. Иначе он был бы очень громоздким и его труднее было бы спрятать. Предполагалось, что убийство Регацци произойдет во время исполнения гимна и звук выстрела не будет слышен. Но сейчас, когда Келлер выстрелил, музыки не было. Раздался резкий треск одиночного выстрела и потом громкий крик. Джексон упал боком на спинки кресел. Очки слетели, смешно повиснув на мгновение на одном ухе. Тело его стало медленно сползать вниз, но не упало на пол, поддержанное с двух сторон бросившимися к нему с криком ужаса людьми. Поднялся невообразимый шум. Люди хлынули в проходы. Агенты службы безопасности кулаками пробивали себе путь сквозь толпу. Паника нарастала. «Он мертв. Его застрелили», – раздался чей-то крик. Келлер стоял, прижавшись к колонне, не давая увлечь себя несущейся мимо толпе. Полицейские и переодетые агенты службы безопасности уже оттесняли окруживших Джексона людей. Кто-то крикнул Келлеру: «Не пускай их. Натяни веревки». Но он так и не понял, чего от него хотели, и продолжал стоять на своем месте, спрятав пистолет под одежду церковного служки. Он попал Джексону точно в висок. Он видел, перед тем как тот упал, небольшое отверстие, словно села муха. Джексон мертв, как мертва Соуха, как мертвы планы мистера Кинга. Келлер на своем веку поубивал в боях немало людей, имен которых он никогда не знал. И теперь не испытывал никаких чувств, застрелив человека, которого убийцы Соухи желали видеть у власти. Но пора пробираться к выходу. Ему снова понадобится пистолет, потому что там его ждет человек Кинга.