Текст книги "Олег. Романтическая история о великом князе по мотивам русской летописи «Повесть временных лет» монаха Киево-Печерского монастыря преподобного Нестора-летописца"

Жертвоприношение

Всем невозможно было увидеть, что делает колдун. Олег стоял у него за спиной, а рядом Вееле и Сууло. Колдуна окружили со всех сторон, он сидел на песке и кидал куриные кости. Стояли волхвы из русских племён и внимательно смотрели на то, что делает чудинский. Они переглядывались, перешептывались.

Чудин снова кинул кости, это были куриные шейные позвонки и несколько бедренных костей.

В этот раз кости упали на песок так, будто их положили специально одну за другой. Впереди суставчик к суставчику легли в линию бедренные, а за ними один за другим шейные. Колдун, не поднимаясь с места, повернулся и долго смотрел Олегу в глаза. Взгляд был тяжелый, князю стало не по себе, но он выдержал и оглянулся на русских волхвов, те, не мигая, уставились на кости, и молчали, и даже не переглядывались.

Перед тем как собрать, колдун показал Олегу на короб и ткнул пальцем туда, где садилось солнце, а потом показал на юг – кости легли по направлению похода. Олег украдкой глянул на Вееле и Сууло, те напряжённо смотрели, но, когда увидели, куда указал пальцем колдун, Олегу показалось, что они с облегчением вздохнули.

Он подумал: «Понятно, что хочет сказать колдун, кости – это мы, наш поход, а первые две – это я, мои корабли… Посмотрим, что дальше…»

Чудин снова бросил, кости упали почти так же, только с разницей в том, что если шейные позвонки выстроились, как в прошлый раз, то первая берцовая легла поперёк второй. Колдун сидел и смотрел – кости легли, ясно давая понять, что походу появилась преграда. Светлые князья, обступившие чудинского волхва, сосредоточенно молчали, молчала вся толпа в тени огромного дуба, и Олег смотрел и вдруг…

– Братья! – закричал Вееле, одной рукой он указывал на кости, а другую высоко поднял над головой. – Боги нам ясно указывают…

– Их боги ясно велят нам прекратить поход и вернуться домой!!! – закричал Олег громче, чем Вееле.

Все стоявшие в тени дуба вздохнули и застыли, но так длилось недолго, Вееле на полуслове замолчал, а колдун округлёнными глазами, в которых был и испуг и удивление, уставился на Олега.

И толпа выдохнула, нет, не выдохнула, а заревела:

– Не бывать!

– Долой!

Одновременно.

Волхв сник, и Вееле тоже.

Олег от них отвернулся и, пока те стояли, не зная, что делать, позвал своих и повёл в сторону кораблей. На ходу он оглянулся на тысяцких и сотских и помахал, они заорали что-то весёлое неразборчиво, стали размахивать руками и расходиться по своим тысячам и сотням.

Солнце опустилось, тени растворились и на земле и в воздухе, и всё изменилось, кроме дуба.

Дуб стоял на месте – такой огромный и для всех важный, будто хотел сказать: ничего не бойтесь, всё как было тысячу лет под этим небом, так и останется, а вы все можете продолжать ваши бренные дела и ни о чём не заботиться.

Так и произошло.

В разных местах разом вспыхнули костры и взвились огни до самого неба, в сумерках ещё бледные, но по мере того, как темнело, становившиеся всё ярче и охватывавшие остров Хортицу, как будто снизу кто-то поджигал, и остров разгорался, но ни у кого не возникало страха, одна только радость.

В ход пошли ножи и наконец забегали, хлопая крыльями, безголовые курицы, и покатился волнами хохот, а вокруг костров, над которыми уже висели огромные котлы, суетились полуголые воины и так и мелькали на фоне ярких о́гнищ контрастными чёрными блёскими телами.

Олег уселся на корме своего корабля.

На местах гребцов расселись русичи, светлые князья и заворожённо смотрели на представление огней и пламени.

Они молчали.

Они пришли обсудить, высказаться, кто что думает и знает, но сумерки так быстро загустились до полной темноты, что, рассаживаясь советом к Олегу, они не увидели огней костров и зарева, поднявшегося над Хортицей и оборотились туда, к огням, повернулись спиной к великому князю Киевскому, а тот оказался совсем даже не против, потому что сам заворожённо смотрел вместе с ними.

То, что происходило на острове, было тем, зачем они сюда шли.

И вот оно, перед глазами.

Сейчас их вои начнут разговаривать с богами, намажут им губы кровью убитых животных, сами напьются крови, потом всё смоют хмельными медами, привезёнными с собой и не потерянными ни в волна́х, ни на ветра́х, ни в хмельных пирушках.

Князья молчали и смотрели, молчал и смотрел Олег, но вдруг встал и обратился:

– Братья…

Светлые князья стали поворачиваться к нему.

– У нас будет время обговорить всё, что случилось, а сейчас пойдём туда… к своим…

Князья одобрительно закивали, стали высказываться, хлопали ладонями по коленям, поднимались со скамей и спрыгивали на песок. Олег последним прошёл с кормы на нос и увидел Василису, она стояла на берегу, снизу вверх глядела на него и улыбалась, а рядом с нею был Радомысл. Лицо старика подсвечивалось сбоку, но Олег видел, что Радомысл тоже улыбается.

«А этот-то с чего? – подумал князь. – А Родька где?»

* * *

Родька захова́лся и, сколько Радомысл, Василиса и молодой чудинский князь, имени которого Родька, как назло, не мог вспомнить, молились, сидел в кустах ужом, высматривающим мышь.

Молились долго и, как обычно, скучно. Родька уже сталкивался, когда вои из дружины Олега и других князей молились кресту, и всегда это было неинтересно, потому что они стояли на коленях, бормотали непонятное и бились головою об землю. У каждого из них болталась на груди дощечка с каким-то ликом, чаще всего черная такая, что ничего не разобрать.

«То ли дело наши боги!» – думал он о богах, которым поклонялись все остальные – весёлые, но и страшные. Только у княгини Ольги получалось так красиво и в таком месте, что хотелось смотреть на неё, не отрывая глаз.

А сейчас, когда эти трое уже начали биться головами в землю, в середине острова поднялось зарево от множества костров и стал нарастать шум, крики, гул слившихся воедино голосов.

Молодой чудин повернулся в ту сторону.

Родьке показалось, что он как-то странно молился, будто бы подсматривал за тем, что и как делают Радомысл и Василиса, и повторял за ними, но делал это не слишком ловко. Впрочем, Родька ничего в этом не понимал, ему хотелось убежать отсюда, туда, где были его родные боги, где были друзья-ратники, где было так весело, но вдруг он увидел, что Радомысл поднимается с колен, поднялась и Василиса.

Стал подниматься чудин…

Родька затаился, тем более что уже стемнело, и он не столько видел их, сколько угадывал – вот Радомысл обнялся сначала с Василисой, потом с чудином, чудин тоже обнялся с Василисой, и они пошли все в разные стороны. Родька растерялся. Он знал, что ему надо идти за Василисой, пока она не достигнет какого-нибудь места, где будет князь Олег, или просто вернётся на корабль, но почему-то ему подумалось, что идти надо за чудином, и он пошёл. Он вспомнил, молодого чудина звали Лехо. Родька чуть было не ударил себя по лбу, но вовремя спохватился.

Чудин шёл в сторону западной протоки, в сторону правого берега Днепра, туда, где сейчас стоит их конное войско. Он делал всё правильно – Родька видел двух других чудинских светлых князей с Олегом, поэтому было понятно, что кто-то из троих должен быть со своими, и как раз молодой князь идёт туда, где налажена переправа на тот берег.

Но вдруг чудин остановился и повернулся обратно. Это показалось Родьке странным, ещё показалось странным, что молодой князь, до этого шедший в полный рост и не скрываясь, вдруг пригнулся и стал, прячась, перебегать от куста к кусту туда, откуда он только что ушёл. Родька, стараясь не попасться на глаза, последовал за ним. Князь миновал место молитвы и пошёл вдоль берега, не спускаясь на песок. Родька уже не думал, кто оставил следы, кроме Радомысла и Василисы. И тут он увидел две фигуры впереди, шедшие по берегу в сторону кораблей, он стал вглядываться – это были Василиса и Радомысл. Родька удивился, но быстро сообразил, что Радомысл, видимо, сначала пошёл к своей сотне, а потом догнал Василису и сейчас, скорее всего, провожает её вместо него.

Чудин следил за ними.

Родька нащупал на поясе нож, князь был без меча, тоже только с ножом, поэтому силы были равные. Радомысл и Василиса шли медленно, уже впереди обозначились первые корабли и третьим был корабль Олега. Лехо пошёл быстрее, Родька за ним, но Лехо вдруг остановился, постоял, выглядывая из-за куста, за которым прятался и повернул обратно, чуть не столкнувшись с Родькой.

Прислушиваясь, Родька лежал, он приложил ухо к земле и слышал, что князь удаляется. Он встал и почти догнал Радомысла и Василису в тот момент, когда они остановились под бортом корабля, а на борту стоял подсвеченный кострами Олег.

Родька почувствовал, что свободен, махнул рукой, побежал к кострам, разожжённым вокруг дуба двумя большими кругами, это была дружина великого князя, шатра уже не было, торчали часто воткнутые в землю стрелы вокруг костров. Дальше на юг повсюду горели костры, шутка сказать, сколько тысяч людей было на острове, одних тысяцких была почти сотня.

Заворожённый, Родька встал.

Олег спрыгнул последним, князья пропустили его вперёд, и он пошёл к дубу. Костры горели так ярко, и их было так много, что казалось, что горячее их пламя лижет ставшее низким чёрное небо. Князь посмотрел, но сначала ничего не увидел, он закрылся от костров рукой и только тогда увидал, что небо усеяно звёздами и звёзды такие большие и так близко, будто они хотят то ли погреться от костров, то ли посмотреть, а чего это там горит? Эта мысль рассмешила Олега.

– Посмотрите, – он обратился к спутникам и по казал на небо, – звёзды тоже хотят повеселиться, а?

Князья подняли головы, рассмеялись, и он пропустил их вперёд. Василиса подошла с Радомыслом, старик на мгновение замешкался и пошёл догонять князей.

– Красиво? – спросил Олег.

– Красиво! – ответила Василиса.

Они пошли, перед ними двигались чёрные спины, были видны сполохи – пламя, разгоравшееся всё ярче и ярче и люди, которые двигались. Из-за спин идущих впереди светлых князей Олег и Василиса различали, как ратники, раздевшиеся, кто по пояс, кто донага, плясали вокруг костров, прикладывались к кадушкам и ковшам, выдёргивали стрелы из земли, потрясали ими и втыкали вновь.

Становилось жарко, становилось горячо!

Олег и Василиса уклонились в сторону, шагах в трёхстах от дуба на земле сидели ратники и стояли и что-то плели из лозняка похожее на рыболовную сеть, только очень частую.

– Что это? – спросила Василиса.

– Будем Ма́ру жечь, – ответил Олег, глянул на Василису, но та ничего не поняла. – Увидишь…

Они направились к следующему костру, близко подходить не стали, чтобы не мешать воям, а те, раздетые, снимали шкуру с козла, голова, уже отрубленная, лежала на щеке и зыркала на костёр, рядом стояла корчага, и в неё вои совали пальцы и мазали себя… Василиса поняла, что кровью, она содрогнулась и украдкой глянула на Олега, а тот смотрел на своих ратников и улыбался. Василиса чувствовала, что Олег тянет её туда, ещё несколько шагов, и они окажутся рядом, близко, уже вои стали отвлекаться от того, что делали, и всматривались в темноту, из которой они вот-вот выйдут…

А Олег шёл, его уже не смущало, что он кому-то помешает, не может он помешать таким же, как он сам.

«И меня вымажут кровью… – с ужасом подумала Василиса и остановилась. – Черти, дьявол!» – вспомнила она слова, которые давно уже не приходили ей в голову.

Ратники, нагнувшиеся с ножами над тушей козла, и вправду были похожи не на людей. Она таких ещё не видела, только в Константинополе в церквах на стенах было что-то подобное, но у тех были козлиные рога, длинные хвосты и свиньи пятаки, а эти обычные.

Она замерла.

– Что ты? – Олег обернулся, и она не увидела его лица, за его спиной горел яркий огонь. – В Царьграде, я слышал, такого не бывает…

Он вдруг замолчал, прислушался и произнёс:

– Меня зовут, пойдём!

Во́время, потому что ещё мгновение, и Василиса сорвалась бы и убежала куда глаза глядят, так она испугалась, а Олег этого не заметил, и слава богу…

Василиса повернулась первой, и Олег догнал её в полшага.

Они шли между кострами.

* * *

– Почему тебя не было вместе с нами?

– Я молился!

Вееле и Сууло уставились на молодого Лехо.

– Что ты делал?

– Я молился.

Вееле и Сууло посмотрели друг на друга, Вееле набрал воздуха, чтобы высказаться, но Сууло придержал его.

– Пусть расскажет, – сказал он Вееле и обратился к Лехо: – Рассказывай!

Чудские князья сидели под чёрным небом в свете небольшого костерка, почти не видного, потому что весь правый берег, как и Хортица, тоже пылал кострами.

– Я молился вместе с Василисой!

Вееле с миной, обозначавшей, что он отказывается что-то понимать, посмотрел на Сууло.

– Пусть-пусть, не мешай, пусть расскажет…

Но Вееле всё же прорвало:

– Тебя вообще сегодня с нами не было целый день…

Но снова перебил Сууло, он обратился к Лехо:

– Ты что, собрался поменять веру… – Сууло говорил с паузами, так, как будто ему трудно глотать, – на… греческую?..

– А почему нет, если её все принимают? – вопросом на вопрос ответил Лехо.

Теперь и Сууло сидел ошеломлённый, а Вееле как язык проглотил.

И Лехо продолжал, он сидел скрестив ноги, а на коленях его лежал меч.

– Не заметили, – спросил он, – что многие переходят в эту веру и никто не возвращается обратно к своей, прежней?.. – Он внимательно смотрел на своих собеседников, а каждое слово говорил, как взвешивают золотые песчинки.

И тут оба князя поняли, что Лехо говорит сейчас что-то очень серьёзное.

– Ты прав, Вееле, – продолжал Лехо, – меня с вами не было, я сегодня полдня провёл с Василисой…

Сууло и Вееле переглянулись.

– Это девка, новая наложница Олега, та, про которую нам говорили, что она гречанка по вере…

Вееле и Сууло закивали.

– …она гречанка, но только по вере, а так она их… такая же, как они. Даже Радомысл из варягов, ближний сотский Олега, тоже принял греческую веру, и похоже, что и Олег поглядывает в ту же сторону…

Сегодня Вееле был очень огорчен тем, как неудачно всё сложилось с Олегом, тем, что тот его переиграл. Волхв всё сделал лучше, чем можно было ожидать, кости легли так очевидно, что больше, казалось, уже не о чем было говорить, но Олег выхватил у него, Вееле, удачу и бросил себе под ноги. Его сотские и тысяцкие хотели этого похода, как и сам Олег, и Вееле уже было не перекричать их.

– Так они… – попытался что-то вставить Сууло.

– Погоди, – на сей раз перебил Вееле, ему показалось, что он начал что-то понимать в том, о чём сейчас говорит их молодой спутник.

– Мы для них совсем чужие, и вера другая, и говорим мы на другом языке, поэтому мы им… – Лехо не договорил.

– А если ты примешь, – вдруг задал вопрос Вееле, – или кто-то из нас примет…

– Вовсе не надо ничего принимать, я ничего не принял, я только очень много говорил с этой девкой, я расспрашивал её о греческой вере, о Царьграде, о царях, о людях, о… я даже сейчас уже не могу повторить, о чём я её спрашивал… и ещё бы спрашивал, да только Олег помешал, я не хотел, чтобы он меня с ней видел, когда рядом никого нет из его людей…

– Это правильно, – сказал Сууло, – это было бы нехорошо…

– Ну, ну, и что дальше? – перебил Вееле.

– А дальше то, что я заметил, что, когда я с ней только заговорил, она вела себя со мной, как с чужим, а когда услышала, о чём я спрашиваю, то стала рассказывать сама, у неё глаза загорелись…

Сууло посмотрел на Вееле, теперь он ничего не понимал и даже подался к нему, но Вееле отмахнулся.

– Дальше, – нетерпеливо попросил он Лехо.

– Когда она рассказала про Царьград, я стал спрашивать её про веру…

– И что она?.. – Вееле бы тоже подался вперёд, да только костёр мешал.

– Она сказала: «Приходи молиться, тогда поймёшь!»

– И ты?..

– Стоял с ними на коленях, даже сейчас болят, – сказал Лехо, убрал за спину меч и стал тереть колени.

«А почему ты её не зарезал?» – хотел спросить Вееле, но из темноты вышел старший тысяцкий и сказал:

– Хазаре готовы, Вееле, всё как ты приказал!

Чудские князья посмотрели друг на друга, хлопнули себя по коленям и поднялись.

* * *

Свирьке казалось, что Тарасий не лежит на ней, она его не чувствовала. И ничего не давило в ягодицы и лопатки, она лежала на мягком. Дома она спала на сундуке, прикрытом домотканиной в один слой, и как же болели её бока, когда она поднималась утром, она не могла к этому привыкнуть, а тут…

Ей казалось, что Тарасий летает над ней, он становился то больше, и тогда она видела одни его огромные чёрные глаза и было очень страшно, а то он плавал под потолком, и она видела его всего и любовалась, такой он казался ей красавец… И было так темно, что в светлице не было видно ничего, не различить, где сундук, где лавка, только слегка прочерчивалось окошко, чуть более светлым пятном. Но Свирька очень ясно, как днём, видела Тарасия, каждый завиток его бороды, тоже чёрной, как всё этой ночью. Ей казалось, что она видит его, как днём, хотя кругом было темно, но она видела, особенно когда он смотрел ей в глаза.

И она летала, ей не казалось – она летала…

Она открыла глаза и испугалась. На неё смотрела Ганна, приподнявшись на локте, она в упор смотрела на свою наперсницу Свирьку.

– Ты где была? – спросила она.

– Как ты сказала, хозяйка, ходила к греку… – пробормотала холодными губами испугавшаяся Свирька, она только что пробралась в хату и была рада, когда услышала мерное дыхание Ганны, она знала, когда та спит, а когда только ворочается.

Когда Свирька пришла, Ганна спала.

– А где грек?

Вопрос был такой неожиданный, что Свирька растерялась.

– Я… – только смогла она выдавить из себя.

– Я тебе сказала, зови грека…

– Ты же его выгнала, когда он приходил…

– Я… – сказала Ганна, и, Свирька удивилась, Ганна легла.

Свирька прислушивалась. Ганна дышала то ровно, то со всхлипами, вдруг Свирька услышала, как она что-то бормочет, и догадалась, что на самом деле Ганна бредит. Она потрогала лоб, Ганна лежала горячая, почти как днём.

«Снова к греку идти? – подумала Свирька, и её так обдало изнутри жаром, что она упала бы, если бы не лежала. – Нет, снова не пойду, страшно!»

Ей стало страшно, ей было так сладко, как никогда не было, и страшно. Она не понимала, почему страшно – хозяйка не в себе, грек отпустил и даже подарил такое, что из рук не хотелось выпускать…

Он ей такое подарил, да не рассказать никому, только брюхо в бане само выдаст, когда срок подойдёт.

Вот что было страшно, Свирька потрогала свой живот.

И ничего-то грек не дал!

Её обдало холодом!

Материю, которую перед тем, как выпроводить за порог, сунул грек, не надеть, Ганна отберёт, у Свирьки нет ничего своего, она холопка, рабыня, а если понесёт, хозяйка выставит её с нерождённым дитём, и сдохнет она под каким-нибудь забором…

Но как было сладко!

И тут она стала прислушиваться, только не к Ганне, а к себе.

«А чего это грек меня всё выспрашивал? – Она вспоминала с трудом, потому что, пока летала, пока Тарасий летал, она слышала его, хоть и с губы прямо на ухо, а всё же не очень, не до того ей было, а сейчас она так хотела всё вспомнить, так хотела. – Про княгиню Ольгу, что ли? – Свирьку кидало то в жар, то в холод. – Что она? Да как она? Как она с Игорем? Да что Игорь?..»

Она стала ворочаться, она и забыла, что лежит не на своём привычном сундуке, а на полу.

Она встала, было темно, кругом было темно, всю ночь было темно и везде, что здесь, что у грека. И на душе темно, и она не могла вспомнить, что-то было ещё, перед тем как уйти, уже грек просто рядом лежал…

«Что-то он сказал или спросил?..»

Свирька перебралась лечь на свой сундук и аж подскочила.

«Вот что он сказал… спросил: «А что люди думают, не пора ли Игорю править Киевом?»

* * *

Между кострами была жизнь, которой Василиса не видала. Ей что-то приходило в голову, но она отбрасывала, потому что ей казалось, что это если и было, то давно и в какой-то другой жизни. Она помнила костры в детстве, но тогда все, и мужчины и женщины, и мать и отец, были одетые; жгли соломенное чучело, похожее на человека, но все радовались, а девушки чуть старше, чем она, водили хороводы, ходили, взявшись за руки по кругу, и пели, и она видела, как заворожёнными глазами смотрела на это мама, а отец хлопал в ладоши, когда юноши и девушки прыгали через костёр.

Тут было другое, тут была кровь.

Она шла на полшага позади Олега и, стараясь незаметно, крестилась. Олег шёл, не оглядывался. Вокруг огней плясали, взявшись за руки в круг. Другие голые и полуголые стояли и кричали, а внутри круга дрались петухи, летели перья и клочья. Василиса на мгновение остановилась и увидела в промежутке между мужчинами, как один петух – ей показалось, что он стоит на цыпочках, – так высоко он задрал голову на тощей шее, на которой дыбом торчали два чудом уцелевших пёрышка, ударил клювом другого такого же. И дальше две птицы превратились в клубок из расщеперенных крыльев, крика и пыли.

Люди ревели.

Василиса отвернулась.

То от одного костра, то от другого она слышала:

 
За рекою, да за быстрою
Леса стоят дремучие,
Огни горят великие,
Вокруг огней торчат стрелы вострые,
А стрелы те добрых молодцев.
 

Василиса видела воткнутые в землю стрелы, видела, как вои, ухватив друг друга за руки, или за плечи, или за пояса, вместо которых часто были повязаны толстые верёвки, боролись, пытались повалить один другого…

 
Добрых молодцев, храбрых ратников.
Поют песни ратники.
В середине их старик волхв сидит…
 

Василиса видела волхвов, вокруг них сидели и стояли, а волхвы – кто кидал кости, а кто перебирал требуху зарезанных животных…

 
Он точит свой булатный нож.
Кипит котёл горючий;
Возле́ котла козёл стоит.
 

Но уже не осталось живых козлов. Василиса видела козьи головы, наколотые на пики и копья или валявшиеся рядом с кострами…

 
Хотят козла зарезати,
Пролить на землю его кровушку.
 

Она жалась к Олегу, а голоса догоняли…

Пролить на землю его кровушку…

Василиса чувствовала, что, если сейчас что-то не произойдёт, она просто лишится сил, её уже и без того шатало, и она схватилась за рукав Олеговой рубахи, он обернулся:

– Ты что? Что с тобой?

Но она только помотала головой.

 
Прими, земля, кровушку,
Оборони добрых молодцев,
Храбрых ратников…
 

Вдруг кто-то дотронулся, она вздрогнула и с испугу готова была лишиться чувств, но обернулась и увидела рядом с собой Радомысла и Родьку.

Олег вошёл в круг светлых князей, из круга вышел Вееле и повёл рукой:

– Я хочу… – ещё из круга вышли Сууло и Лехо, – мы хотим… – Вееле обращался к светлым князьям, – успеха нашему походу. А в доказательство… – и Вееле махнул рукой, зазывая князей за собой.

Вееле повёл князей к тому месту, где плели сеть. Сеть была готова и расстелена на земле, вокруг горели костры и воины, которые плели Ма́ру, уже складывали в неё отрубленные куриные головы, кровавыми бусами потроха; набиралась куча, из темноты в эту кучу бросали головы козлов, летели рваные рубахи, штаны, ломаные ковши, краюхи хлеба, куски обгорелого мяса, дохлые петухи, погибшие в боях с сородичами. Куча росла, князья смотрели и удивлённо переглядывались – это был обычай перед походом сжечь всё зло, избавить себя от неудачи, отпугнуть дурное, всё то, что может случиться с ратником в походе.

Это было обычно, так всегда делалось, а чем чудь хочет удивить или порадовать?

– Ради удачи нашему походу мы хотим отдать в жертву вот этих… – сказал Вееле и обернулся в темноту, из темноты вывели пятерых хазарских рабов, раздетых донага, со связанными за спиною руками.

– Прими, Мара, нашу жертву!.. – прокричал Вееле и поднял руки к небу.

– Стойте, – вдруг раздался крик, и все посмотрели, из круга вышел Олег. – Стойте!