Текст книги "Медуза. Роман"

Глава 3. Занзибар

Свет ворвался в глаза.

– Цуцик!

Люда пришла? Паша секунду висел в несуществующем пространстве, где догорали и таяли остатки сна – а снились ему какие-то поросята. Железные поросята. Железные так, что сшиты из листов сурового железа. Собранного заклепками. Они стояли и смотрели на него. Но это были уже глаза Люды.

– Людок…

– Людок распусти шнурок! – взвилась от кровати, прошлась голубем, – Матрос, люби мене! Юбку клеш купи мене!

– Где набралась?

– С дефками.

Чотко разделась, в два движения.

– Ну что там с твоими тапками? – спросил Паша, когда курили на балконе и смотрели на звезды, тусклые невнятные звезды московского неба, на Большую Медведицу наползло отражение от вывески магазина «Дети», – Ой, Арктур заходит!

– Артур? – изогнулась, приобняла.

– Арктур. Звезда.

– Твой шеф тоже звезда.

Ну какой он мне шеф, думал Паша, он где-то там, между кулером, губернатором и президентом России. Это странное чувство…

(с) – подумал Паша при словах «странное чувство».

Когда ты видишь человека, здороваешься, он тебе даже кивает головой, он тебе даже жмет руку, но он уплывает туда куда-то, в бездны высшего общества, а ты остаешься здесь. Как будто звездой поцелованный. Зачем ты здесь? Ну а кому ты нужен там? Ну а кто кому нужен там? Никто никому, тем не менее, они там, а ты тут.

– На руках осталось тепло руки федерального министра, а у ворот гаража встречает шпана, зажигает канистру.

Рэп. Господи, как меня опьяняет секс. И хорошо, что редко. Как жалки, как бессмысленны унылые женатики, которые и редко, и вяло, и по принуждению – ну как же, я же муж, у меня супружеский долг.

– Меня стаааашнит! – крикнул Паша, и его звонкий голос отразился от бетонных кишок города.

– Кто пил? – соловые глаза подруги сверкнули в свете фонарей.

Банально – «кто пил», юзано, сто лет в обед, но с ней… Паша резко затушил сигарету.

Потом пили чай.

– Ну ты как? – вдруг спросила она.

– Ну так…

Вот именно сейчас говорить о том, как ты нелепо, не вовремя позвонила, да ты меняй свои привычки… Ну нельзя так делать. Вот просто нельзя, и все, неба твердую гладь ломать. Зачем ломать, надо делать, надо строить, надо жить, еще тридцати лет нет, радость, свобода, кайф.

Паша расправил плечи, отчего под его локтями поехала клеенка – вроде как скатерть на столе. Но если есть в кармане пачка сигарет…

Пачка-то есть. В том-то и дело, что с пачками никаких проблем все это время. Как супчик на пароходе из Парижа, приносит почта туфельки «для проститутки» откуда-то из Китая через Сан-Франциско и Порт-Саид в Москву. Но все очень плохо на сегодняшний день. Паша посмотрел на полную Луну, Луна лыбилась в потрепанное окно.

– Что щеришься?

– Нет, ты прикинь, я тут на фитнесе познакомилась с негритянкой. Но их так нельзя называть. Только «черненькие». Они на это не обижаются. И она такая – а вы где отдыхали? Ну я такая – ну в Турции.

Турция, ну как же, Паша даже привстал. Только что познакомились, вот этот вечный страх «даст-не даст», а тут набрался наглости, «полетели», а она – «полетели», ну и прилетели, а уж я-то расстарался, и отель-то такой-сякой, и номер-то не пальцем деланный, ну уж не знаю даже, оценит она это или раньше лучше видела, а только заходим в номер, валю ее на кровать, употребяял все скудные усилия, через пять минут с влажным чмоканьем:

– Добро пожаловать в Турцию, дорогая!

– А она мне – Турция? Вы не были на Занзибаре? А я такая – а это где? Ну оказалось, у негра в жопе!

Засмеялась, закашлялась, сама себя похлопала по груди, волосы спустились на комбинацию, «комбинация», мой Бог, так говорили раньше, и это вовсе не про группу, хотя теперь никто не знает, что это такое, группа Комбинация, и в шахматы никто не играет, Гад, не в том смысле, что «гадина», а как у протестантов, у «Сторожевой башни» – «Гад!». Почему я пьянею от нее, от крашеной, от вульгарной, от.

– Занзибар?

Луна уже зашла. Она заходила мучительно, порылась красной коркой, скукожилась, и тут ей предстояло самое страшное испытание – контур 16-ти этажки, она и так, и сяк, но ее заглатывало все глубже и глубже под горизонт. Сколько времени? Так в Москве не говорят.

– Так в Москве не говорят.

– Так? Как?

Она не пойдет завтра на работу, потому что она не работает. Ей так нравится. Она делает то, что ей нравится. Она женщина. Женщины как будто из другого вещества созданы. Словно из более качественного, что ли. Ну это как будто вы купили Диор в Каире на экскурсии, или в бутике в Париже, вот мужик – это про Каир, а женщина – это за Париж. Но их не купить. Ну то есть можно. Но это не то.

Паша засыпал.

– Так вот! – резко в голове, оторвался от клеенки, сидит, стряхивает унылый пепел куда попало, а куда не попало, туда не стряхивает, – Занзибар, короче, тема. Всесезон. Копейки внутри, лишь бы перелет оплатить. У меня все визитки. Козлик, ну мы же полетим, да? Мы же сможем?

Когда Паша проснулся, ее не было. Отвратительным визгом впился в висок высокий назойливый звук будильника. Здравствуй, новый день, «дни поздней осени бранят обыкновенно», ни разу не поздняя, а бранят.

Глава 4. Новый поворот

Дорогой на работу Паша пришел в себя от бессонной ночи полностью. Метро бодрит. Он стоял, опершись подбородком на руки, которые, в свою очередь, сжимали поручень, и смотрел на рекламу – а куда еще смотреть? Досталось бы место – читал бы, а так руки заняты, ноги периодически тоже оказывались заняты чужими ногами. Пару-тройку станций Паша думал о том, что разместить рекламу в метро – лучший способ сделать твой товар ненавистным. Потому что товар теперь будет ассоциироваться с вонью и давкой вагона. Впрочем, именно этот товар был ненавистен изначально: на рекламном плакате была женщина в бигудях и с пилой, и задрюченный мужчина. Смысл в том, что раз жена – так непременно пилит, и удовлетворить ее можно только деньгами. А денег нет – надо брать кредит. Так, мол, устроена жизнь. Паша помечтал, как они поженятся с Людой, поедут в Икею, и купят милые пустяки для комфорта. Ему представилась почему-то зима, тихий ровный свет в крошечной комнате, мягкий бархат ранней ночи за окном. Это были последствия пережитого в ночи, конечно же.

По мере того, как биохимия молодого здорового организма брала свое, Паша перешел во вторую стадию рефлексий – у него появилась вдруг энергия. Ух ты, ах ты, чем не космонавты. Паша вспомнил, как он узнал, что есть возможность пойти на госслужбу. За несколько секунд в голове провертелся калейдоскоп – чиновники Петра Великого, мечтавшие о благе России, доблестные красные комиссары, спасавшие детей от голода, мудрые косыгинские прожектеры. Да! Что это за странная робость? Ну да, в Группе полно офисного планктона, который живет от звонка до звонка, любит среду, обожает пятницу, и ненавидит понедельники. Но я не ради этого пришел! Не ради того, чтобы «пересидеть». Я пришел делать великие дела. И пусть пока мне не по чину… хотя что значит не по чину? Вон Аркадий Домкович – молодой, это мягко сказано. Стал замминистра, приходит в министерство в первый день, а гардеробщица – «мальчик, вы к кому»? И поди ж ты, какие высоты, какой размах, какая ответственность и масштаб задач. Я даже постарше его буду, если брать момент его восхождения. Смелость, озорство, порыв!

Смелость и озорство, правда, несколько растворились при виде массивных дверей Группы, в них вливались люди с блеклыми лицами, на которых запечатлены были страдания и муки. Вот молодая женщина стоит у турникета, ищет пропуск. Вроде как все при ней. Длинные ноги, высокие туфли, тонкие колготки, элегантный плащ, макияж, некоторый перебор парфюма, что простительно ранним утром. У нее в руках ключи от машины. Она пытается этой рукой искать пропуск, в другой держит айфон:

– Нет, ты подумай, какая сволочь… Меня это не устраивает!.. Я так и сказала, да – будешь грабли свои распускать – женушка твоя кровавыми слезами заплачет.

Паша смотрел на ее лицо, и не видел в нем ничего, ужаса и страха. Это странно, но это потому, что она поставила ад впереди себя, потому что допустила ад внутрь себя, думал Паша. Нравится ли ей эта работа? Конечно, перед подружками бахвалится – госслужба, все дела. Но на самом деле – нет. От госслужбы ей нужны понты, и гаишнику корочку показывать. А если идти на нее с высоко поднятой головой.. Паша расправил плечи. Смелость и озорство не вернулись, но порыв остался.

Порыву оставалось жить минут 10. В комнату ворвался Арон Ашотович, управление внутренней безопасности

– Корсаков, вы ездили в командировку в Орел?

– Да.

– Вы почему ночевали не там, где все?

– Ну, так получилось.

– Пойдемте поговорим.

В небольшом кабинете Арона Ашотовича было сумеречно, на столе стояли пирамидки из Египта, на стене висели африканские маски.

– Вы должны понимать, что вы чиновник. Ваше отсутствие в делегации могли расценить как попытку наладить контакты с противной стороной. То есть попытку подкупа вас. Или, что хуже, вашу попытку получить взятку у неустановленного круга лиц.

Паша сначала что-то пытался объяснять. Но объяснить ничего было нельзя. Потому что невозможно объяснить тот шок, который его накрыл – ну хотя бы потому, что и не шок это вовсе, а так. Сопли. Что невозможно Люду сюда приплести – а без нее никак, не сложится пасьянс. Ту девочку-официантку, кстати, как ее звали? Алена, кажется. Нашлась только часть правды, которая годилась для вынесения на люди, и Паша ее вынес:

– Хотел посмотреть Орел. Изучить, так сказать, место будущих побед.

Арон Ашотович понял, что перед ним романтик, вздохнул. С точки зрения Арона Ашотовича, все города были говном. Москва тоже была говном, но тут хотя бы платили. Смотреть на Орел так же глупо, как смотреть на Иркутск. В Париже можно ни на что не смотреть, а просто дышать, это Париж, детка, ну а Орел, это не та птица, чего уж там. Арон Ашотович понимал, что главное в жизни – это нужные люди, а на улицах Орла или Иркутска люди ненужные. Нужные люди были там, откуда Паша сбежал, даже официантка, про которую ему так и не рассказали, была бы признана отчасти нужным человеком. И, поругивая Пашу, старый номенклатурщик старался на самом деле не про взятку выяснить – да какая тут взятка, посмотрите на этого телка нелизанного, а уму-разуму немного научить. С другой стороны, чем черт не шутит. Занесут ему взятку, пусть плевую, а он даже не знает, с кем делиться. Но про такое не расскажешь просто так. Это надо, чтобы занесли, чтобы руки пашины уже были бы вымазаны, и тогда, играя на его причастности к делу, можно научить правильным кабинетам и темным коридорам Группы. Все это бегло и нехотя обдумывал Арон Ашотович, вслух бубня обычные для такого случая мантры.

Событие несколько подкосило пашин дух, но, когда он вернулся в комнату и увидел кислые рожи сослуживцев, дух по принципу противоречия воспрял. А тут как раз из Орла позвонили, Галина Викторовна, на этот раз никакого металла в голосе, курлычет в трубку:

– Павел? – бархатный голос бальзаковской женщины, – Очень приятно. Как у вас погода?

Так в разговорах о погоде проходят бесцельно дни, думал Паша. Но о погоде рассказал. Занзибар, Занзибар.

– Мы провели утренник, все хорошо, предварительные материалы посылаем.

Сленг – самое сложное в любой профессии. На самом деле, в профессиях, как правило, вообще ничего нет сложного. Надо только освоить птичий язык, на котором говорят носители профессии. Так журналист идет рубить хвост, и несведущие думают, надо же, какой хвост? А журналист механически отрубает буквы, которые не влезли в отведенное в газете место. К черту детали. Паша не знал про хвост, но хуже, что он не знал и про утренник, не спросил.

– Вам уже завели корпоративную почту?

Конечно, завели, тут это быстро.

– Присылаю. Ну а вы там приведите к формуляру и согласуйте.

Как приводить к формуляру – Паша уже знал. Положив трубку, взял за жабры Руслана, и выяснил, что утренник – это незапланированная утренняя проверка. Вот так все просто. Законы ограничивали Группу в возможности проводить плановые проверки. Но стараниями Мстиславского были придуманы ходы, чтобы проверки все-таки проводить тогда, когда надо, рассказывал Руслан. Внеплановые проверки проводят внезапно, утром, поэтому называются они утренники. Вот так все просто.

Пашу поразило, как быстро сработали орловские коллеги. Вчера только был разговор по телефону – сегодня уже навестили целую сеть магазинов, и вот уже, не прошло и трех часов, прислали предварительные материалы.

Материалы, правда, оказались несколько сумбурными. Львиную долю их составляли итоги заседания в Орле, а наблюдения за самими магазинами были, мягко говоря, лапидарными. Но то, что следовало из дела, привело Пашу в ужас. Он вышел покурить на двор, но уже не подавленно, как в прошлые дни, а скорее чтобы скинуть лишнюю энергию. Голубь не появлялся.

«Сапожок» оказался той еще конторой. Ну в самом деле. Около центрального магазина нет поблизости других обувных магазинов. То есть гражданин не имеет выбора, брать или в «Сапожке», или нигде. Правда, магазин на окраине Орла располагается возле рынка, где обувью торгуют. Но он грешит недостоверной рекламой – «Дешевле чем на рынке», гласит рекламный плакат, а на рынке можно встретить вьентамки совсем дешево. В «Сапожке», правда, вьетнамок нет, но ведь это тоже обувь! Также в виде справочной информации сообщалось, что у магазина ранее были выявлены налоговые нарушения, дело давнее, и нарушения были устранены, но осадок остался. Среди учредителей затесался гражданин Литвы. Также в отчете орловских коллег фигурировала фраза про ужасные условия в офисе «Сапожка», кулера нет, туалет грязный – конечно, тут нарушение на нарушении, и страну от таких горе-бизнесменов надо чистить.

Так вышло, что обсудить ситуацию с Русланом удалось только за обедом, до обеда Руслан где-то бегал. Паша пришел в столовую, встал в очередь с подносом, цены в столовой Группы его не переставали радовать, хотя разнообразным питание трудно все-таки было назвать. Когда он отходил от кассы, потратив 120 с чем-то рублей, Руслан – тот уже сидел – приманил к себе.

– Кетчуп бесплатный, круто! – порадовался Паша, пока Руслан жевал, чтобы завести разговор.

– По «Сапожку». Тебе уже звонили?

– Из Орла?

– Из Орла-то понятно. Тебе из приемной не звонили? Мстиславского? Быстро сооружай и вперед. Это твое первое дело и твой трамплин. А то на помещения «Сапожка» уже инвестор копытом бьет.

– Как так?

– Ну так.

– Ну ты поясни же.

– Ну а что пояснять. Делай быстро, а то помещения пора освобождать.

– Конечно, пора, там столько нарушений. Туалеты грязные, реклама врет.

– Вот-вот. Это удача – только начал работать, и такое громкое дело.

Вечером Дима Великанов пригласил Пашу посидеть-выпить чаю. Сидели в клубе рядом с офисом Группы, клуб пока еще работал просто как ресторан, ценник поэтому был приемлемым, а офисные работники удачно разбавляли немногочисленных ранних тусовщиков, пришедших занять места в ожидании вечерней программы.

– Прижился? – интересовался Дима, – Как тебе в клоаке?

– Почему в клоаке?

– Ну, здоровая самоирония. На самом деле, нас загнали, конечно, как рабочих лошадок. Я бы не сказал, что у нас высокие зарплаты. Да ты и сам успел это понять. И нас мало, по всей России несколько тысяч человек. Ты удивишься, сколько в стране федеральных структур, которые могут сократить тысяч сто сотрудников, и еще тысяч 30 останется. При этом только штрафов мы выписываем в год на десятки миллиардов. Мы возвращаем в казну явно больше, чем тратим на себя. Ну и где благодарность? Мы даже не министерство. Хотя давно переросли по многим параметрам любое министерство.

– Вот как.

– Для тебя это прекрасный старт и чудесный челендж. Говорят, ты хорошо размялся с каким-то третьестепенным делом.

К моменту разговора Паша, подгоняемый пожеланиями начальства, уже отдал материалы по «Сапожку» наверх, и ему сказали, что он может забыть про обувь, про Орел и про то, что ночевал не там. Ну и про то, что во время первого телефонного разговора мямлил. С кем не бывает.

– У меня на тебя планы хорошие, – продолжал между тем Дима.

Ценность диалога заключалась еще и в том, что Дима потреблял морковный сок, и сказанное никак не могло идти по категории «пьяного базара».

– Я хочу тебя наверх немного двинуть. Не удивляйся, что так быстро. Просто у нас молодая динамичная команда, мы растем тут стремительно.

У Паши в голове заколосился образ молодого замминистра Аркадия Домковича, появился в мечтах отдельный кабинет, чем черт не шутит – секретарша, а главное: он и Мстиславский идут к президенту, Мстиславский впереди, Паша сзади несет бумаги, а в бумагах правда такая подлинная, факты такие убийственные, что страна меняется на глазах, и где ступили они на ковер кремлевской дорожки – там цветы расцвели.

– Быстро растут, и быстро падают, – продолжал меж тем Дима, переходя не к самой приятной части беседы, – Ты иллюзий не питай. Обкакался тут у нас один начальник отдела. Бросили его на компанию одну, компания дрянь, если честно, собирает бабки с людей под 20% в месяц, ну и, конечно, кидает. Ему же поручили расследовать побочный бизнес этой компании, торговый. Он взялся с жаром, а так вышло, что во главе компании стоял человечишка со связями. Академия ФСБ все дела. Он с Мстиславским быстро договорился. А сотрудник-то и не знал. Ему мягко намекают из приемной Мстиславского – стоп машина. А он не понимает. И даже умудрился выступить на коллегии с критикой руководства, мол, я авгиевы конюшни чищу, а свои мне мешают. Нарушение регламента налицо. А мы терпеть этого не можем, потому что Группа помимо прочего еще и самая высокоорганизованная структура во всем госбардаке. У нас тут не министерство природных ресурсов и уж точно не минэкономразвития, это чтобы ты понимал. Так вот, местечко свободно будет с понедельника. А утром завтра решать будут.

Паша, конечно, знал, что в Группе за год дорастают до начальника отдела люди, пришедшие с улицы. Но он-то не пришел с улицы. Он не мог похвастаться опытом работы, однако же, Дима его привел, Диму он не подвел, и теперь, наверное, Дима знает, что говорит.

– Тут мне помог твой «Сапожок», уж очень ты ловко, – добавил Дима.

– Не так уж и ловко.

– Сразу увидел, что надо, а чего не надо, того не увидел. Точнее, я уверен, что ты увидел все. Но ты не задал лишних вопросов. Это очень ценно, не задавать вопросов.

– Ответы были в бумаге.

– Ну хорошо.

За соседним столиком сидела девушка, она рассеянно смотрела по сторонам, и у нее тряслись руки. Она ждала, когда в клуб подтянутся пушеры, и предложат ей избавление от страданий. Паша смотрел на нее, и начинал испытывать странное чувство – чувство превосходства себя над нею. Это было необычно. Вообще-то Паша считал себя человеком из народа, и готов был ставить знак равенства между собой и последним забулдыгой. И у него были ошибки, и у забулдыги были. Забулдыга меньше работал, нежели Паша, но ему мешала среда, а Паше среда помогала. К тому же – если эту девчонку брать – Паша готов был сознаться сам себе, что она живет даже более интересной жизнью, чем он. Паша вкалывает и мечтает о славе и деньгах, не имея ни того, ни другого. А девочка трахается с кем попало – Паша тоже так хочет, но не получается. Она тусит всю ночь – Паша идет в кроватку, и не дай Бог Люда узнает, что он тусил. Паша сам себя окружил какими-то условностями, какой-то ответственностью перед другими, причем сначала эти «другие» ничего такого от Паши не просили, а потом с радостью приняли игру и стали его контролировать, как будто так и надо. А она клала на всех с прибором, и наслаждалась жизнью. Вот сейчас пушера только дождется…

Но вот именно сегодня, в эту минуту Паше показалось, что он взлетает куда-то ввысь, а она остается внизу. И что там, наверху, у него будут не только визиты к президенту, но и какая-то другая, принципиально другая жизнь, не проститутки, не наркотики, там покруче наркотиков вещи будут, это как если ты Королев, и у тебя летит ракета, какие наркотики.

– В Орле, кстати, тоже перемены скоро, – бросил Дима, уже ожидая счета, – Девочка наша из тамошнего отделения взяла бабки, да сдуру стала с судьей делить. Хотя судья, знаю я его по касательной, мог бы и так подмахнуть. Ну или не подмахнуть – с девочки какой спрос? В канаве давно никого не находят. Ну как-то там вскрылось, я не знаю деталей. Это чтобы ты понимал, почему твоя ночная прогулка вызвала такой интерес.

Они уже стояли на улице.

– Хотя я сам романтик! – произнес вдруг Дима, – Я же понимаю, мокрый асфальт, свет фонарей. Ну, бывай.

Паше снились в ту ночь какие-то наркотические картинки. И козел какой-то. Ну то есть животное. С бородой, все дела.