Текст книги "Три Германии"

Радуга «Прогресса». В Москве я пытался предлагать «Наместника» другим редакциям. Но пьеса так и не увидела света. Позже, на Франкфуртской книжной ярмарке, Рольф Хоххут, у которого я на всякий случай спросил, не возражает ли он против перевода «Наместника» на русский язык, пожал плечами и хмуро сказал: «Конечно, нет. СССР – единственная в Европе страна, после франкистской Испании, где эта моя пьеса ещё не опубликована и не поставлена». Другие его драмы успешно шли в советских театрах. Одно время интерес к пьесе проявлял журнал «Театр», зарубежным отделом которого руководил Михаил Швыдкой. Возражения цензуры оставались. Опять-таки годы спустя, в 97-м, когда Швыдкой занимал более высокий пост, я встретил его в Баден-Бадене, где президенту Ельцину вручали Премию германских СМИ. После брифинга поинтересовался, не пора ли разморозить «Наместника»? Он рассмеялся, обещал подумать. Я понял: на этом фронте не было перемен. Долго пролежал перевод в «Прогрессе», переименованном вскоре в «Радугу». Его собирались печатать, но раздумали. О причинах сомнений рассказал Ник Ник после беседы с директором издательства Ниной Сергеевной Литвинец. Появился второй перевод, сделанный руководителем ВААП. На самом деле эта организация никакой охраной авторских прав не занималась, возражая против подписания соответствующей международной конвенции. Её деятельность позволяла режиму не платить зарубежным авторам за их публикации в СССР. Исключения делались для «друзей» (коммунистов), на которых распространялось благоволение ЦК. А важнее было следить, чтобы советские авторы не публиковали недозволенное за границей. Говорили, что председатель ВААП занимал высокий пост в КГБ. Его перевод нашли графоманским, под разными предлогами отказывались его напечатать. На публикацию моего текста не решались, опасаясь навлечь на себя гнев литератора от охранки. Запрет на пьесу оказался настолько крепким, что продержался всю перестройку и явно переживёт российскую демократию. «Наместник» Хоххута остается неизвестен широкой публике в России. Хотя актуальность пьесы с годами возросла. Сохранило актуальность и придуманное Хоххутом название.

Путёвка шаманов. «За рубежом». СЖ. Ник Ник оказался прав: командировка в Республику Конго, которая приравнивалась к капстране, облегчала поиски работы. Кадровики в редакциях разговаривали со мной благожелательнее, чем со свежеиспечёнными выпускниками филфака и журфака. Но всё-таки я ещё долго обивал бы пороги редакций, если бы не судьба в лице сотрудника Министерства культуры Александра Петровича Артёмова, к которому попал мой перевод «Наместника». Он пригласил меня, чтобы задать важный вопрос: не хочу ли я передать текст в распоряжение министерства, чтобы получить хоть какие-нибудь деньги. Идея мне не понравилась, и я вежливо отказался, сославшись на то, что уже получил в «Новом мире» гонорар «за не пошедшее». «Я так и думал», – сказал он и стал расспрашивать, что собираюсь делать. Я ходил по редакциям уже четыре месяца и охотно поделился с ним своими наблюдениями и разочарованиями. Внимательно выслушав мой эмоциональный рассказ, он вынул авторучку, написал две записки и протянул их мне со словами: «Одну отнесёшь знакомому кадровику в ТАСС, а другую – Юре Гудкову в «За рубежом». Сам понимаешь, это не директива, а рекомендация. Остальное от тебя зависит». В ТАСС мне предложили сдать экзамен по второму языку – французскому, который я сдал на «отлично», и велели ждать. А ответственный секретарь журнала Юра Гудков повёл меня к редактору Африканского отдела Владимиру Борисовичу Иорданскому: «Вот, наш юный друг набрался впечатлений в Браззавиле и горит желанием чем-нибудь нас удивить». Иорданский терпеливо меня выслушал, посмотрел принесённые картинки художников знаменитого браззавильского квартала Пото-Пото и предложил написать очерк об африканских колдунах. Через два дня он был готов, и мне тоже сказали: «Ждите!»

Его опубликовали. Правда, с небольшими купюрами. Один эпизод вычеркнул редактор отдела. Я описал привычки женщин местного племени, показавшиеся мне любопытными. Мало того, что шоколадные красавицы пока мужчины отдыхали, сидя на земле возле хижин, выполняли весь комплекс «мужских» работ (копали маниоку, охотились, заготавливали «дрова» и носили на голове тяжести – вместительные кувшины с водой), они ещё постоянно курили самодельные металлические трубки, для чего местный шаман выбивал им передние зубы. Знаток африканской культуры Иорданский, очевидно, ощутил в этом эстетический диссонанс. Второй эпизод не понравился Краминову. Работавший с нами в Нгулонкила молодой браззавильский секретарь Макикима активно учил русский язык, но поскольку геологи и топографы в быту столь же активно пользовались ненормативными выражениями, лексикон нашего юного друга состоял преимущественно из них. Близилось 1 мая, из посольства и конголезских учреждений посёлок строителей готовилась посетить представительная делегация. Ко мне подошёл сияющий Макикима. «Мсье Эжен, мы хотим устроить для вас парад. Первыми пройдут шаманы, затем – буровые установки, трактора и бульдозеры, за ними – местные жители. А мы с помощником понесём транспарант». Я пришёл в восторг. При всей моей нелюбви к демонстрациям зрелище обещало быть уникальным. Я помчался к начальнику контракта. Ему затея тоже показалась стоящей, он дал разрешение. Нужно было оповестить и других. Но Макикима не отставал. «Мсье Эжен, вы не посмотрели транспарант!» Он развернул самодельное полотнище: «П.…ц империализму!» Наверное, я позеленел. «Что-нибудь не так? Я сделал ошибку?» – «Не то, чтобы ошибку, просто… в письменном виде… это не смотрится». – «А мсье Егорычев сказал – смотрится». С большим трудом я уговорил секретаря не разворачивать транспарант при гостях, но недооценил его революционное усердие. Демонстрация прошла на ура. А когда начались выступления, Макикима дождался очереди, вышел к импровизированной трибуне и громогласно произнёс отредактированный лозунг: «П.… -ц империализму америкэн!» Нужно было видеть реакцию советских строителей, дипломатов и ничего не понимавших конголезских чиновников. Деревенскую площадь потряс разряд хохота. В письменном пересказе содержался лишь намёк на неприличное слово, но осторожный Краминов перестраховался. Как бы то ни было, а месяца через полтора после публикации очерка я в один и тот же день получил два письма – из отдела кадров ТАСС и из редакции «За рубежом». В обоих случаях меня «брали». В ТАСС была работа с выездами за рубеж, но я предпочёл журнал. Там появились у меня коллеги и друзья, от которых я получил рекомендации для вступления в СЖ. Путёвку в журналистику дали мне африканские шаманы.

Международная журналистика. Неожиданное глубокое погружение в новую для меня среду. Рядом асы – обозреватели и редакторы отделов. Энциклопедический знаток французской литературы Нина Сергеевна Ратиани, редактор Европейского отдела Владимир Дмитриевич Осипов, автор удивительно глубокой и доброй книги «Британия 60-х», написанной после командировки в Лондон от «Известий» с искренней симпатией к простым англичанам. Карен Карагезьян. Он был первым советским студентом, целый год проучившимся в Гейдельберге у профессора Алетана в рамках студенческого обмена и потом преподавал в Инязе как раз в то время, когда я там учился. Редактор латиноамериканского отдела Вадим Поляковский. Попутно выяснилось: и Карен, и Вадим кончали ту же московскую среднюю школу № 557 в Спасоналивковском переулке. Полиглот Лёва Бобров, переводивший синхронно и письменно чуть ли не со всех европейских языков. Жизнь бьёт ключом. На работу разрешается опаздывать, но при условии, что материал сдан вовремя. В моде шутки и розыгрыши. Порой работники журнала напоминали мне весёлых и беспечных бурсаков, описанных Помяловским. Но работают профессионалы на совесть. Я редактирую статьи про Африку, дополнительно (на гонорарной основе) мне всё чаще поручают большие переводы из немецких газет и журналов. Внештатных переводчиков хватает, но, как правило, материал требуется «уже вчера». Большую статью из «Шпигеля» про подводную лодку «Трешер» я переводил, оставшись в редакции на ночь, но сдал в срок. Нередко розыгрыши успешно повторяются. Вадима Поляковского три года подряд 1-го апреля вызывал из проходной «дежурный капитан милиции» или «сторож»: «На Вашу машину снегоочиститель наехал», «Спуститесь, пожалуйста, у Вас колеса не хватает». Иорданского, ожидавшего разрешения на очередную поездку в Сенегал, из соседней комнаты «срочно вызывали» в ЦК на Старую площадь, и он мчался туда, возвращаясь мрачнее тучи. Сотрудники журнала и корреспонденты «Известий» подкалывали друг друга, замечая опечатки. Долго смешил моих коллег заголовок в «Известиях» – «Сталевары, ваша сила в плавках». Сообща смеялись, когда в одной из телепередач Брежнев «запел» голосом Софии Ротару. Но порой виновникам ошибок было не до смеха. Лозунг на развороте в нашем журнале должен был гласить – «В единстве антивоенных и антиимпериалистических сил – залог успеха». Но полосы после вёрстки считывались двумя сотрудниками и во втором случае редактора не насторожила пропажа приставки «анти». Обошлось без увольнений. А за перевранные цитаты классиков марксизма карали нещадно. Главлит не дремал. Справочник запретных тем и эпитетов ежегодно пополнялся.

Четыре столицы королевства. Из «Африки» в «Европу». АПН. В Сказке «12 месяцев» персонажи с лёгкостью переносятся из одного времени года в другое. Впечатления от быстрой смены сезонов можно получить и в реальности. Нужно только отправиться в Марокко. Я оказался там при обстоятельствах странных и случайных. В конце октября 68-го дома раздался телефонный звонок, и голос школьного друга Виктора Плавита произнёс коронную фразу: «Евгений Васильевич, у нас тут собирается симпозиум. Не желаете ли принять участие?» Интеллигентный и начитанный Витька был интересным собеседником. Кроме того, он великолепно играл на гитаре, чему я страшно завидовал, и мог адекватно воспроизвести любую услышанную мелодию, искусно подражая при этом разным инструментам джазового оркестра; слух у него был отменный. Главной страстью его было отбивать ритм. Он часто подрабатывал ударником, поэтому в первые годы после школы я побывал с ним в большинстве московских клубов на вечерах танцев, которые сами по себе меня мало интересовали. Родители, оба гинекологи, произвели его на свет, уже будучи в солидном возрасте. Он обожал своих старичков, говоря о них в нежно-иронической гамме. Витькина манера изъясняться была неподражаема: нарочитая витиеватость со значительной долей иронии, курьёзный синтез великосветской речи и просторечий с инкрустациями жаргонных словечек. В Лосинке, где Витькины родители занимали небольшой домик, его уважала вся шпана. А мы нередко собирались у него, когда благонравные старички, немного напоминавшие старосветских помещиков, уезжали ухаживать за его тёткой в Пензу. Они повсюду ездили только вместе. Услышав слово «симпозиум», я пришёл в весёлое расположение духа, поспешив ответить в той же тональности: «Симпозиум? Ну, конечно! Мы не можем остаться в стороне!» Разговор продолжался, и вдруг я понял, что это не Витька. Но осенило меня лишь после того, как меня попросили зайти в отдел кадров Министерства мелиорации и водного хозяйства, где я бывал перед поездкой в Конго. Заинтригованный звонком, поспешил в конструктивистское здание у Красных ворот. «Извините, мне показалось, что звонил мой приятель», – признался я кадровику. «Я так и подумал», – миролюбиво ответил тот, нарисовав райскую картину: небольшая группа мелиораторов летит на 20 дней в Марокко на симпозиум устанавливать контакты и подписывать контракты. Оформляться нужно было «с колёс»: поездка предстояла сразу после ноябрьских праздников. Поскольку в «За рубежом» я работал в африканском отделе, начальник его Иорданский отпустил меня при радостном для меня условии – принести в клюве репортаж о солнечном королевстве. Оформление закрутилось быстро, мы с женой расслабились и укатили на праздники в Питер с её университетской подругой по химфаку Инной Падуновой и её мужем Марио (сотрудником итальянской нефтяной компании, закончившем тот же факультет) на его новой белой «Волге». Возвращались весёлые и довольные, но под Торжком случилось лихо. Дорогу постоянно перебегали куры и старушки, и одна из них, мирно стоявшая на обочине, неожиданно рванула наперерез, словно нас только и поджидала. Марио успел вывернуть руль: мы воткнулись в канаву, изрядно помявшись, с разбитыми очками и носами. В Москве обратились в Склиф. У меня был синяк под левым глазом, у жены – под правым. Врача не убедила легенда про аварию. Решил, видимо: «подрались с бодуна по случаю праздника». Для обработки раны понадобилось сбрить одну бровь. Чтобы не пугать кадровика, я нацепил тёмные очки, но опытный глаз распознал маскировку. В аварию он тоже не поверил, но смотрел как бы даже одобрительно. В те годы среди кадровиков ходила поговорка: «Пьёт, значит, наш человек». Наверное, ему просто понравилась наша история.

Королевство очаровывало яркими красками. В Рабате стояла солнечная, но прохладная погода, напоминавшая нашу тёплую осень. Пробковые дубы уже осыпали листья. Начался рамадан, чиновники под разными предлогами уклонялись от встреч, а возивший нас шофёр то и дело вылезал из машины, чтобы расстелить коврик и помолиться. Дороги в Марокко считались лучшими в Африке. Такие я видел потом только в Германии. В силу этого обстоятельства все водители были лихачами. Однажды утром мы летели стрелой в сплошном тумане, опаздывая в министерство, но шофёр успокаивал: «Сейчас здесь никто не ездит». При возвращении в полдень я насчитал на обочине шесть разбитых машин. Из Рабата мы отправились в горы – взглянуть на район предстоявшей ирригации. Там уже была зима. Но, спустившись с перевала в долину, мы увидели настоящую весну. А дальше нас ожидали новые сюрпризы: жаркое лето и поразительные красоты ещё трёх столиц – Феса, Мекнеса и Марракеша. Напоследок группу щедро одарили, предложив каждому забрать по два ящика апельсинов и клементинов, по коробке красного вина и по мешку риса. Все трое членов делегации мужественно отвернулись от подношений: «всё равно отберут на таможне». А я рискнул: отберут, так отберут. Не отобрали. В Шереметьево я разделил дары на четыре части, но и того, что привёз домой, хватило на многих родных и друзей. Очерк о королевстве, очевидно, удался. На редакционной летучке его похвалили. Вскоре мне предложили перейти в европейский отдел, и я с радостью согласился, хотя работы прибавилось и Иорданский на меня слегка обиделся: немецкоязычная пресса «обслуживала» все отделы, публикуя очерки и репортажи о жизни не только в Германии, но и в других странах мира. Новые поступления, прошедшие Главлит, первым просматривал Краминов, делая пометки: «обратить внимание, прочитать и доложить, отдать в перевод»… Секретарши передавали прессу в отделы, и начиналась работа. Выносить журналы из редакции запрещалось, но запрет нарушался. Наибольший интерес вызывали статьи, отмеченные фиолетовым штампом-шестигранником («осторожно: антисоветчина!»). В особых случаях ставились два шестигранника. Но именно эти материалы больше всего и привлекали наше внимание. Чаще они печатались в «Штерне» и в «Шпигеле». В числе прочих был еженедельник «Квик», публиковавший гороскопы, и на летучке я предложил перепечатывать выдержки из них в разделе юмора. Идею отвергли, но на следующий день ко мне одна за другой стали подходить сотрудницы, просившие им «погадать» с помощью гороскопа. Я уже успел составить себе некоторое представление о характерах наших милых дам, но поскольку они не только слушали предсказания, но и непрестанно щебетали, я очень скоро стал обладателем более обширной информации о них самих и смог корректировать прогнозы. В следующий понедельник они приходили, по пути делясь друг с другом ценными сведениями: «Нет, ты знаешь, всё так и было: я бежала в парикмахерскую и чуть не попала под автобус!» – «А я купила-таки красные туфли и очень пожалела!» Абстрактные рекомендации гороскопа с учётом характеров «клиенток» делали своё дело. Слава гороскопа из «Квика» перешагнула порог редакции. Узнать, что произойдёт с ними на будущей неделе приходили девушки из «Комсомолки» и даже из самой «Правды». Мужчин больше интересовали цветные вкладки с обнажёнными шведскими красотками. И вот как-то «хозяин» шведской прессы, скандинавист Гена Федосеев пожаловался на летучке, что у него из ящика письменного стола пропала целая папка цветной эротики. Главред побагровел, грозно оглядел притихший коллектив и угрожающе произнёс: «Учтите, порнография приравнивается к антисоветчине! Поэтому найти и уничтожить!» Папку не нашли, санкции не последовали. Да и наказывать похитителя по сути дела было бы не за что; по сравнению с нынешними картинками Интернета шведские фотографии выглядели более чем целомудренно. К тому же западная «антисоветчина» активнее внедрялась в сознание советских граждан радиопередачами свободного мира. Разными способами получая информацию о самих себе из-за рубежа, мы не становились оголтелыми антисоветчиками, но быстрее утрачивали веру в некогда провозглашенные нашими вождями идеалы. Инертность брежневского застоя и отсутствие реформ фактически обусловили развал СССР.

Время летело. Десять лет промелькнуло, как один день. Диапазон интересов расширялся: история, наука, культура, экономика, общественная жизнь… «Моя» Германия обретала новые грани и оттенки. Я становился германистом не только по образованию, но и по характеру работы. Соответственно менялся характер моих публикаций. С учетом распространения английского языка, журналистов-международников со знанием немецкого было не так уж много. Хотелось, конечно, увидеть всё своими глазами. Но в «За рубежом» командировок не предвиделось. За редкими исключениями за границу ездили члены редколлегии.

26 января 1970 г. я получил открытку из Нью-Йорка:«Женя! Привет из каменных джунглей. Прилетели 14-го, чувствуем себя отлично. Впечатления от города пока самые благоприятные. Живём в гостинице на Верхнем Бродвее, недалеко от Центрального парка. На лето сняли дачу на берегу океана. Привет Карену, Лёве Боброву, всем девочкам из машбюро. ИК.» Эту весточку я получил от обозревателя нашего отдела Игоря Ковалёва (сына известного композитора Мариана Коваля). Он стал одним из немногих, кому в составе небольшой делегации довелось посмотреть изнутри на «язвы капитализма». По возвращении Игорь подтвердил нам: «Красиво загнивает капитализм, ничего не скажешь!»

Я вступил в СЖ, стал подумывать о корреспондентской работе. А весной 1972 года позвонил главный редактор Главной редакции Западной Европы Агентства печати Новости Владимир Борисович Ломейко: «Женя, переходите к нам, в ГРЗЕ, в редакцию Центральной Европы: будете готовить статьи наших авторов для прессы ФРГ, Западного Берлина, Швейцарии и Австрии. Характер работы, правда, условно творческий, но через год поедете в один из наших регионов заведующим бюро». Позже он раскрыл мне подоплёку интереса АПН к моей личности. Намечалась реорганизация. Как шутила московская интеллигенция, в АПН до этого работали только «доры», «жоры» и «суки», то есть дочери ответственных работников, жёны ответственных работников и случайно уцелевшие кадры. Такая репутация беспокоила партийное руководство страны (доры и жоры писали неважно) и решено было укрепить состав Агентства профессиональными журналистами, заодно слегка перетряхнув кормушку. Я колебался. Переписывать чужие статьи, делать из г.… конфетку. Разве об этом я мечтал? Ник Ник сказал: «Не дури. Корреспондентских мест за рубежом у АПН с гулькин нос, и почти все укомплектованы варягами. Так что о них и не мечтай. Но ведь главное увидеть страну и пожить в ней». И я решился. Работа была почти рутинной с редкими исключениями. В ноябре 72-го Краминов поручил мне сопровождать в Баку и Среднюю Азию главного редактора дружественного журнала ГДР «Хорицонт» Хайнера Винклера: «Понимаешь, мы предложили ему лететь туда с переводчицей из «Интуриста», но он ни в какую, хочет в пути беседовать с коллегой. Так что не ударь в грязь лицом». Поскольку наш журнал считался органом Союза Журналистов СССР, Краминов оформил поездку как внутреннюю командировку. Культура Востока глубоких эмоций во мне не пробуждала, меня больше интересовал Запад, но вояж в Азербайджан и Среднюю Азию оказался неожиданно увлекательным. В Баку нас встретил молодой коллега Халил Эйвазлы, и пока Винклера кормили по высшему разряду в дорогом ресторане, он повёл меня в погребок – обмыть знакомство. Я рассказал о себе, переводах немецких поэтов, недавнем вступлении в СЖ и поинтересовался: «А ты чем занимаешься?» Он, скромно опустив глаза в коньячную рюмку, произнёс: «Да, понимаешь, писатель я». – «О! И много опубликовал?» – «Первый том азербайджанских пословиц и поговорок. Сейчас пишу второй». Так я впервые близко соприкоснулся с ментальностью Востока. Но в целом небольшое путешествие с Винклером, беседы с муфтием и созерцание красот Бухары, Самарканда и Тувы всё же убавили мои предубеждения против обычаев и нравов Востока.

24 января 1972 г. Берлин (ГДР) – Москва. Зам. Главного редактора журнала «Хорицонт» литсотруднику журнала «За рубежом» Е. Бовкуну:… Хочу ещё раз поблагодарить тебя за помощь во время поездки в Баку и Среднюю Азию. И извини за бесконечные проблемы, которые я тебе доставлял. Я закончил очерк о Сумгаите. Он будет опубликован в 50/52 номере нашего журнала. Дружеский привет товарищу Карагезьяну. С пожеланиями успехов, д-р Хайнер Винклер.

«Напряжёнка» в Висбадене. «Стажировка» АПН оказалась почти формальной и через 10 месяцев я действительно поехал в ФРГ, но не заведующим бюро, а заместителем редактора журнала «Советский Союз сегодня» с обязанностью продвигать в немецкую прессу комментарии московских авторов, а также фотографии, которые оплачивались в валюте. Но прежде чем доверить мне такой пост, руководство АПН решило меня «обкатать». «Женя, – сказал Ломейко, – есть возможность съездить на две недели в ФРГ по линии КМО, с группой молодых парламентариев из Сибири». – «Переводчиком?» – спросил я, собираясь отказаться, поскольку не хотел связывать своё будущее с устным переводом. «Синхронил» я сносно, относительно легко угадывая концовку той или иной фразы, но нередко оказывался на грани конфликта с руководителем, пытавшимся вмешиваться в перевод. «Переводчик у них уже есть, – успокоил Ломейко, сделав вид, что не заметил моего настроения. – Гид им тоже не нужен. Нужен консультант. Ребята абсолютно ничего не знают о Германии. Подготовьте их в дороге к тому, что они увидят и услышат». Сейчас мне по ассоциации вспоминается комедия Карелова «Семь стариков и одна девушка». Выпускница спортивного института с надеждой спрашивает об участниках «группы здоровья»: «Сырой материал?» И тогда перспектива участия в географическом и политическом ликбезе тоже показалась мне чрезвычайно привлекательной. Ребята мне понравились. Я рассказывал им о стране, сожалея, что мои собственные знания ещё недостаточно глубоки. Из-за смещения во времени и пространстве ребята часто клевали носом, но всё же смена декораций за окном автобуса, встречи с новыми людьми и непривычные ощущения во время прогулок не оставляли их равнодушными. Особого их внимания удостоились Майнц с витражами Шагала и Висбаден с его исключительным парком. В центре Висбадена мы сделали остановку и нас (так же, как в «Бриллиантовой руке») отпустили «свободно» погулять. Три с половиной часа свободы. Каждый предоставлен сам себе. Я расслабился. И опоздал. На сорок минут. И все сорок минут члены делегации дисциплинировано просидели в автобусе. Включая переводчика. В голове у меня стучало. Чтобы не молчать, я сказал: «Простите, тут надо было…» И замолк. Меня выручил руководитель делегации: «Понимаем. Надо, значит надо». Я понял, что он подумал. То же самое, очевидно, подумал и переводчик. Но не объясняться же при всех. И мой «прокол» остался без последствий для «личного дела». Так прошла моя первая командировка. Накануне возвращения в Москву в 2005-м узнал: Владимир Борисович Ломейко последние годы жизни провёл в Баден-Бадене. Я жалел, что не увиделся с ним в Германии.

Образы и реминисценции Первой Германии сопровождали моё взросление и превращение из переводчика-германиста в журналиста-международника.