Текст книги "Дух"

Наряд в столовую начинался раньше других нарядов из-за каждодневной необходимости привозить продукты со склада. Склад почему-то находился на территории автомобильного парка, поэтому перед каждым нарядом за продуктами туда отправлялась дежурная шишига. В этот раз машина сломалась и нам пришлось самостоятельно идти на склад. К моменту, когда мы получили коробки с продуктами из рук вороватого начальника склада старшего прапорщика Старостина и вернулись обратно в столовую, было уже почти семь часов вечера.

Тяжесть несения наряда в столовой, тот объем работ, который предстоит сделать за сутки, зависел от умения правильно принять наряд от предыдущей смены. Если быть очень придирчивым к предыдущей смене, то после ужина работы будет мало и можно раньше лечь спать. Но мы этого еще не знали. А из-за того, что мы долго ходили на склад, предыдущая смена ушла, не сдав нам наряд. Ничего не оставалось, как быстро поужинать и приступить в уборке.

– Давайте, не засиживайтесь! – подгонял нас дежурный по столовой. – Вас еще ждут полы и посуда! Короткий перекур и за уборку! Кто быстро уберется, идет помогать варочному чистить картошку. Чем раньше почистите картошку, тем раньше ляжете спать!

Наряд по столовой был самым тяжелым из всех, что был в части. Молодых солдат до присяги старались меньше в него ставить, понимая как тяжело сразу привыкнуть ко всем армейским требованиям. Но после присяги, обычно именно молодые солдаты и ходили в наряд по столовую. Офицеры редко ставили старослужащих в наряд по столовой, дабы не обидеть их самолюбия и не нарушить того негласного правила в армии, по которому вся самая тяжелая работа доставалась молодым. Я бы сказал, что не просто вся самая тяжелая работа доставалась молодым, а вообще вся работа доставалась молодым. Чем больше дней ты отслужил в армии, тем меньше тебе приходилось работать. Таково было главное правило. Чем больше военный отслужил в армии, тем больше его уважали.

После того, как вся часть покушала, мы принялись за работу. Все полы, все стены, все помещения и вся посуда, вместе с котлами для варки в столовой моются три раза в сутки. За солдатами, несущими наряд, закрепляются разные помещения и в соответствии с этим солдат так и называют «Зал», «Мойка», «Коридор», «Варочный». Самый простой наряд у «варочного». Ему ничего почти убирать не надо, он только таскает бачки с едой из кухни в раздаточную на второй этаж и убирается в самой варочной. Самый тяжелый – у «коридора». Ему приходится весь наряд мыть сортир и коридор, по которому взад-вперед ходят повара, таскаются бачки с пищей и обязательно проливается горячий суп или липки кисель. Всегда рядом Пешков, который как заведенный на тебя орет, периодически спуская на тебя поваров, которые впрочем и без напоминаний прапорщика любят делать замечания молодому солдату, говорить ему гадости или озадачивать какой-нибудь работой. На втором этаже наряд у солдат немного попроще, Пешков там бывает только один раз в день. Но не дай бог Пешкову оказаться там в этот момент в плохом настроении! Сорок ведер пены, разлитых по всему этажу, тебе гарантированы! И никого не волнует, что, например, через полчаса придет кушать часть – в лепешку расшибешься, но убраться до прихода солдат ты обязан!

Сегодня я был «коридором». Первый раз в армии мне предстояло мыть так много полов. Длинный кафельный пол из красной плитки на первом этаже, казалось, еще помнил солдат царской армии. Плитка была потрескавшейся, пол шел волнами, местами напоминая уменьшенную копию брусчатки Красной площади. Стоя на карачках, я пытался отмыть плитку от жира разлившегося супа. Прапорщик Пешков беспрерывно ходил в варочную, давая последние указания поварам перед своим уходом, и периодически покрикивал на меня.

– Что очки уже отпидорил, солдат? – смотрел на меня Пешков сверху. – И не вздумай меня обманывать! Со мной такие номера не проходят! Пошевеливайся, давай! Кто же так моет! Так ты до завтрака будешь мыть!

Мне хотелось скорее выбраться на второй этаж. Вечерний прием пищи закончен и в столовой больше нет никого кроме поваров и суточного наряда. Скоро повара уйдут в роту, и мы сможем, наконец, сытно поужинать остатками пищи.

– Коридор! – разнеслось по первому этажу.

Знакомый мне уже повар Соколов звал меня. Он был одним из трех поваров нашей части. Из всех поваров он был самым молодым, призвался на полгода раньше нас. Повара старшего призыва и старослужащие постоянно его гоняли, давали ему разные поручения. Обычно они заставляли его приносить что-нибудь из столовой в казарму, жарить картошку и делать прочие блюда специально для старослужащих. Но об этом мы тогда еще не знали, и считали его таким же старослужащим, каких и остальных поваров.

Прыщавое лицо Соколова выглянуло из-за стены и посмотрело с призрением в мою сторону.

– Где тебя, холера, носит! Помоги варочному переставить кастрюлю!

Я покорно пошел в сторону варочной. Варочная представляла из себя просторную комнату с высоченным потолками, огромными окнами из фасадной стеклянной плитки. На полу и стенах была потрескавшаяся плитка, отполированная и покрытая плесенью, от постоянного мятья. Черные, закопченные потолки говорили мне, что ремонт тут не делался со времен постройки здания. У дальней от входа стены стояли промышленные электрические плиты, вдоль окон стояли большие котлы с водой, а при входе был разделочный стол. Возле плиты стоял рядовой Мальгин с полотенцем в руках и смотрел на меня.

– Смотрите, не поскользнитесь! Уроните, будите суп ложкой собирать обратно в кастрюлю! – повторил нам повар.

Взявшись с Витьком за горячие ручки мы перетащили тяжелый чан с варевом на пол.

– А ну-ка, пойди… пойди сюда! – услышал я странный голос за своей спиной.

Я повернулся. Снизу вверх на меня смотрел небольшого росточка парнишка с раскосыми глазами в белом халате повара.

– А ну-ка, наклони свою хаю! – угрожающие кричал на меня солдат. – Это сё такое? Я тебя спрасиваю, солдат! Это се такое?

Не разобрав его слов, я растерянно посмотрел на Мальгина, ожидая его помощи. Солдат схватил меня за подбородок и стал тыкать своим пальцем на мою верхнюю губу.

– Чего? – не понимал я.

– Сё это такое, а? Тебя сто, солдат, бриться не усили?

– Чего? Прости, я не понял, что ты сказал.

– Ты сё, дурак?! По-русски не понимаешь?! – в довесок к своим словами он наградил меня оплеухой – Посему не бреешься, солдат, а?

– Я бреюсь… – растерялся я. – просто у меня усы быстро отрастают. Я…

– Сё за бред ты несесь! – заорал на меня солдат и наградил повторно оплеухой – Еще раз увизю небритым, сказю твоим дедуськам! Ти меня понял, солдат?!

Наряд начинался не очень весело. Никогда не знаешь, чего ожидать от этих поваров. Все злые как собаки. Прапорщик злой, повара злые, сержанты злые, все кругом злые. Чего ради? Почему нельзя нормально общаться?

К счастью, скоро все разошлись. От тяжелой работы не так сильно устаешь, как от этих озлобленных военных, люто ненавидящих всех, так и норовящих тебя как-то унизить, указать тебе на твое место или озадачить очередной малоприятной работой. Проползав три часа на корточках и отмыв всю плитку в коридоре, я присоединился к другим солдатам, которые сидели в цехе приготовления холодных закусок. Было уже очень поздно и всем хотелось спать. Но оставалась еще одна боевая задача, которую нужно было выполнить перед сном – почистить три мешка картошки. Сгрудившись над ведром с очистками, солдаты срезали кожуру с мерзлой картошки.

– А, Женек, закончил? – обернулся в мою сторону Витя Мальгин. – Возьми у дежурного нож и присоединяйся к нам!

– Да тут есть нож! – протянул мне старый ржавый столовый нож рядовой Горохов. – Присаживайся.

– Холодно у Вас тут… – промолвил я, присаживаясь.

– А мы тут чаем согреваемся, который остался после ужина. Ты хоть успел поесть?

– Да, немного перекусил.

– Давно я так плотно не кушал – довольно произнес Мальгин. – Если ты успеешь наверх, может быть «мойка» еще не все помыла и там что-нибудь осталось.

– Я уже ходил, они все помыли. Это все надо сегодня почистить? – грустно выдохнул я.

– Не все. Еще полмешка моркови и лука.

– Тогда надо поторапливаться. Хочется еще поспать сегодня – завтра еще весь день убираться.

– Ха, ты надеешься сегодня поспать?

– Ну, хотя бы пару часов…

– Забудь!

– Ты хочешь, сказать, что все солдаты вот так ходят в наряды? Что только и делают, что убираются и чистят картошку?

– А ты как думал?

– И старослужащие?

– Нет, за старослужащих молодые все делают – вставил свое слово Воробьев.

Солдаты замолчали. Было очень холодно, пар шел изо рта солдат. На нас были бушлаты, но это не помогало. На улице стоял сильный мороз, а комната, где мы чистили картошку, как на зло, располагалась у самого входа.

Тема дедовщины все больше и больше волновала солдат. Несмотря на то, что мы жили в отдельной казарме, где все было строго по Уставу, время от времени мы сталкивались с солдатами из других рот и понимали, что они живут совсем по другим правилам. Общение с солдатами из других рот не всегда было приятным. Скорее было нормой, что от них исходил один сплошной негатив. И было не важно, кто был этим старослужащим: почтальон, который приносил долгожданные письма из дома, случайный солдат на улице или повар в столовой. Каждый встречавшийся нам старослужащий пытался нами командовать, угрожать, показывал свое презрение к нам. А если и попадались относительно дружелюбные старослужащие, то они всегда нас предостерегали насчет дедовщины, пугали теми порядками, которые заведены у них в роте.

Вскоре вниз спустились братья Жидких. Они домыли посуду и закрепленную за ними территорию и теперь принялись тоже чистить картошку.

– Говорят, в роте будет совсем не сахар… – нарушил тишину Горохов.

– Да ебал я в рот, этих дедушек! Пускай только попробуют что-нибудь сделать мне! Ночью перережу их вонючие глотки! – с кавказским акцентом выругался Богаев – Умрут как последние собаки! Клянусь своей матушкой!

– Правильно, Мавлей! Так и надо! Надо держаться всем вместе, бороться за свои права, отстаивать! – поддержал его Андрей Жидких.

– Мы с братом друг друга в обиду не дадим! – добавил Виталий Жидких – Надо всем быть за одно. Вместе мы сила!

– Вы будете драться с ними? – удивился Горохов.

– Если понадобиться, конечно, будем!

– Давайте договоримся, никого из наших в беде не бросать! Нас много и вместе мы сможем дать отпор дедам – добавил я.

– А ты уверен, что у нас будет возможность защитить друг друга? Они же могут нас и по одиночке… – не унимался Горохов.

– Но, мы же всегда будем в курсе, если что-то случится с кем-нибудь из наших товарищей! Так ведь, парни? Мы же не трусы! Мы сможем их наказать!

– Правильно говоришь, Женек! Все зависит от нас самих! Мы не затем с братом пришли в армию, чтобы прислуживать тут дедам!

– Да, нас наши родители не поймут, если мы будем тут унижаться перед дедами! Нам будет стыдно смотреть им в глаза.

– Значит договорились?

– Договорились! – солдаты единогласно поддержали мое предложение.

– Вот это я понимаю! – ерзал на стуле Горохов. – А то по отдельности они нам быстро кислород перекроют! Посмотреть только на Фадеева…

– А что Фадеев?

– Не хотел бы я попасть в одну роту с Фадеевым!

– Интересно, а в какой роте этот повар служит? – вспомнил я про неприятный случай в варочной пару часов тому назад.

– Ты имеешь в виду хлебореза, который сегодня к тебе приставал? – посмотрел на меня Мальгин.

– Хлебореза? Я думал это повар.

– Нет, это хлеборез. Соколов из РТГО.

– Еще один Соколов?

– Да, они оба Соколовы.

– Почему он так меня невзлюбил?

– Да он ко всем так. Ты разве не понял, старослужащие… они со всеми молодыми так себя ведут!

– Что плохого я ему сделал? Какое ему дело до моих усов?

– Не бери в голову!

– Нам надо держаться вместе. Мне не нравится, когда со мной так обращаются. Если надо, я готов с ними драться.

– Я тоже готов! – улыбнулся Мальгин.

– И мы готовы!

– Пусть только тронут кого-нибудь из моих друзей! Зарежу! – поднял голову Богаев.

Так за разговорами о дедовщине, прошло еще несколько часов. Становилось еще холоднее, мы периодически вставали и разминались, пытались как-то согреться. Очень хотелось спать, но количество картошки все никак не уменьшалось.

– А куда потом все эти очистки девают? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

– Свиньям. На свиноферму нашу отвозят.

– А зачем вы тогда бросаете окурки свои сюда?

– Больше грязи – шире морда!

– Ну, вы даете…

– А картошка все никак не кончается – вздохнул Мальгин.

– А мы сейчас сделаем так – сказал Богаев и высыпал остатки картошки в ведро с очистками. Потом тщательно перемешал все это с остатками. Довольный собой он встал со скамейки и ушел мыть руки.

– Ну, раз всё, то надо будить дежурного и идти в роту.

– Теперь понятно, почему, когда дежурит сводная рота по столовой, пюре получается таким жидким.

– А ты думал, что они быстрее нас картошку чистят? – посмотрел на меня с недоумением Горохов.

– Ладно, не умничай, Горох! Пойдемте, наконец, в роту уже!

Было уже четыре часа ночи. Мы оказались одни на улице и даже в ночное время, когда кругом нет никого, солдаты не должны ходить, как им вздумается. Солдаты должны ходить только строем. А строй должен кто-то вести, поэтому еще минут пять мы потратили на пререкания, кто из нас главный и кто должен вести наряд в роту. Мне и Мальгину было все равно кто главный, хотелось поскорее упасть в койку и уснуть. Но другим почему-то обязательно нужно было продемонстрировать, что они выше остальных, показать свои амбиции, свои претензии на лидерство.

В пять часов утра все тот же молодой повар Соколов растолкал нас.

– Вставайте, уроды! – шепотом подгонял он нас.

Смертельная усталость сковала меня. Веки не слушались, руки опускались, а свинцовая голова так и тянула меня назад к подушке.

Совершив очередной подвиг во имя Родины, мы потащились в столовую. Теперь никто не спорил, кому вести солдат к столовой, кому командовать в этот раз. Засыпая на ходу, мы нехотя добрели до столовой. Мороз лишь на время взбодрил нас, придя на место, большинство солдат поспешило найти укромные места, чтобы вздремнуть еще какое-то время. Жесткие скамейки оказались не такими и жесткими для сна, на полу спалось не менее сладко, чем в армейской койке, а отсутствие подушки с лихвой компенсировалось толстым бушлатом.

Но поспать и десяти минут нам так и не удалось. Часть еще досматривала свои сны, на улице было темно, но в столовой уже вовсю шло приготовление пищи. Приближался завтрак, нужно было поднимать тяжелые кастрюли из варочной на второй этаж, помогать «залу» сервировать столы и разносить тарелки с хлебом и маслом. Повара упорно не хотели давать нам отдохнуть, придумывая все новую и новую работу для нас. Пол в коридоре был окончательно испачкан, и после короткой передышки на завтрак, я принялся снова натирать полотером плитку.

– Коридор! – в очередной раз донеслось из варочной.

Побросав тряпку и полотер, я поспешил в самую теплую и светлую комнату на территории всей части. Около входа за разделочным столом стоял Пешков. Не обратив на меня никакого внимания, он продолжил ножом разделывать сваренное мясо. Вырезанные куски сала он откладывал в сторону, мясо же, нисколько не церемонясь, рукой направлял себе в рот.

Помогая Мальгину перетаскивать очередную кастрюлю с одной плиты на другую, я продолжал украдкой посматривать на начальника столовой. Пешков все также невозмутимо поедал солдатское мясо. Положив, очередной кусок себе в рот, Пешков обернулся в сторону поваров:

– Ну что, Сокол, я жду тебя у себя к одиннадцати. Две порции, смотри не опаздывай. А это вот – прапорщик ножом ткнул куски сала. – на обед.

Старший прапорщик удалился к себе в комнату.

– Чтобы ты сдох, ублюдок! – выругался про себя повар. – А вы что встали?! – заорал на нас Соколов. – Работы что ли нет?

Я вернулся к своему полотеру. Полы в армии моются не так как на гражданке. Берется обычное ведро и стругается в него очень мелко половинка хозяйственного мыла, заливается все это чуть-чуть водой на самом донышке, после чего начинают переливать эту смесь из одного ведра в другое. Получается пена, целое ведро пены. Этой пеной обильно поливаются полы, и солдат начинает усиленно натирать плитку полотером, потом проходит полы еще раз тряпкой, смывая остатки пены. Так отмываются черточки от армейских сапог, коих за день в столовой после целого табуна кирзачей остается очень много. В бесконечном натирании полов и смывании тряпочкой пены проходит весь наряд. На целые сутки солдату выдается только половинка мыла, которой не хватает на эти сотни квадратных метров полов. Пользоваться шваброй негласно запрещено, да и полотером не все черточки отмываются, поэтому большую часть времени солдат моет полы тряпкой, стоя на четвереньках.

Вымытые полы, покрытые глянцем от мыльной воды, и тщательно натертые полотером, блестели как купала Савинно – Сторожевского монастыря. Уставший, но довольный собой, я поспешил помочь Мальгину перенести большую кастрюлю чая на второй этаж. Приближался обед, в раздаточной суетился Андрей Жидких, а его брат мыл полы в зале.

Поставив чай на стол в раздаточной, Мальгин вышел в зал и обратился к Виталию:

– Виталик, я что-то не понял, ты что «зал»? Разве ты не с братом на мойке?

– Да, я с братом, просто помогаю Мавлею.

В темном дальнем углу зала спиной к нам сидел рядовой Богаев. Услышав, что говорят про него, ингуш наклонил ниже голову, и сделал вид, что он ничего не слышит.

– Ничего не понимаю. А… – не находя слов, Мальгин указал рукой на Мавлея.

– Ну, видишь ли – Виталий стал говорить шепотом – он мусульманин, им Коран запрещает брать в руки тряпку, не мужское это дело.

– И что? – разозлился Мальгин. – А сало кушать Коран не запрещает?

– Ладно, не кипятись, Витек! – попытался успокоить Мальгина старший Жидких – Не кипятись! Я уберу за него, ничего со мной не случится.

– Коридор! Варочный! – донеслось с первого этажа.

– Пошли, Вить, нас зовут! – позвал я Мальгина.

Витя недовольно вздохнул и пошел со мной по лестнице вниз. Видеть его расстроенным или злым было большой редкостью. Неунывающий Мальгин всегда излучал оптимизм и жизнерадостное восприятие жизни. Он был одного возраста со мной, попал в армию после сельскохозяйственного института, не косил и не бегал от службы, он просто хотел служить в армии, потому что считал, что через это должен пройти любой уважающий себя мужчина. До службы он усиленно занимался гиревым спортом, о чем красноречиво говорили его бицепсы и фигура.

По лестнице нам на встречу поднимался хлеборез:

– За мной – работа есть!

Соколов отвел нас в свою комнату, которая находилась напротив раздаточной. В ней стояли тележки с черным хлебом и холодильник, в котором хлеборез хранил масло. На столах стояли подносы с тарелками нарезанного черного хлеба и пайками маслами. В каждой тарелке лежало по четыре пайки сливочного масла, по одной на каждого солдата.

– Берите подносы и расставляйте пока хлеб по столам. – указал нам Соколов.

Хлеборез открыл потрескавшиеся от времени деревянные ставни окна, выходящего в зал, и мы с Мальгиным принялись разносить хлеб, помогая готовить зал к приему солдат. Через свое окно Соколов подавал хлеб и масло, мы расставляли его по столам. В окна зала через сиротливые ветви деревьев без труда пробивался яркий свет зимнего солнца. После нескольких часов подряд проведенных на холодном полу коридора первого этажа, было приятно оказаться под теплыми лучами солнца. С минуты на минуту должны были прийти первые солдаты. Богаев все также продолжал обиженно сидел в стороне.

– Вот эти тарелки поставись вон на се столы – указал рукой Соколов на столы, которые располагались вдоль окон.

Получив из рук хлебореза очередную тарелку с маслом, я был удивлен количеством паек масла в ней:

– Э.… А, тут масла, кажется, больше чем надо…

– Сиво?! – посмотрел на меня злобно хлеборез. – Не твое собасье дело! Завали свой ебальник и неси!

Такое грубое общение все еще было непривычно для меня, но чем больше я находился в армии, тем больше замечал, что военные, особенно солдаты, очень озлоблены, на них на всех давят их начальники, они в свою очередь отыгрываются на своих подчиненных. И такое общение было нормой для большинства. Все распоряжения в армии сопровождаются криками и матом. Каждый солдат пытается утвердиться в коллективе, в своем окружении, и делает он это за счет других, унижая и оскорбляя своих товарищей при любой возможности. Солдат, рядовой, при любом удобном случае, пытается командовать другими. А старослужащие считают за правило, что все молодые солдаты являются их подчиненными.

Быстро пообедав, наш суточный наряд вышел на финишную прямую. Теперь нужно было подготовиться к сдаче наряда. Последний бросок, последняя уборка. Еще раз все заново перемыть, протереть, расставить по своим местам, проверить инвентарь. Помыть полы нужно было так подгадать, чтобы к моменту прихода нового суточного наряда они еще не успели высохнуть, чтобы они блестели и принимающие не могли ни к чему придраться.

В шесть часов вечера в коридоре появился солдат сводной роты рядовой Дерендяев. С расслабленным ремнем на талии и обрезанными сапогами с болтавшимися по-пижонски хлястиками, он уверенной походкой прошелся по плитке, которую я только что помыл:

– Ну что, солдат – обратился он ко мне. – так не пойдет! Перемывай все!

– Но я только что помыл… – растерянно посмотрел я на него, вставая с колен. – Все чисто.

– А меня не ебет! Я не приму наряд, пока тут не будет полного порядка!

– Но тут и так все чисто…

– А это что? – провел Дерендяев по стене пальцем. – Видишь, какая грязь?

Рядовой Дерендяев приподнял тяжелую тумбочку, стоявшую в темном закутке коридора, указав мне на пыль, которая была под ней. После чего, он принялся мне указывать на каждую черточку на плитке, приговаривая:

– А это? И вот! Да меня не ебет, что ты мыл! Заново все перемывай! Не приму наряд, пока все не помоешь!

– Но тут чисто! Это вообще не грязь, а просто трещина на плите. А этот след не отмывается, этой плитке тысячу лет, ее менять давно пора! – пытался я возразить.

– Не понял! – повысил солдат голос – Ты че, солдат? Ты со мной еще спорить будешь? Совсем духи оборзели!

В коридоре появился пьяный начальник столовой:

– А! Давай, Дерендяй, задрачивай его! Проверяй все, а то тебе придется все это мыть самому! А ты, солдат – посмотрел Пешков на меня – давай пошевеливайся! Нужно было раньше головой думать и все тут отпидорить заранее, а не бегать на второй этаж жрать перловку!

– Но я… – хотел было возразить я начальнику столовой, но Пешков не стал слушать меня, а пошел дальше в свою комнату.

– Понял, солдат? – добавил Дерендяев – Все тут помоешь снова, потом отмоешь ведро и тряпку обязательно помоешь. Я приду и проверю. А пока я буду на втором этаже. Свистнешь, как закончишь!

Это было похоже на какой-то заговор, на какое-то специальное наказание для молодых солдат. Как будто всем командирам было выгодно натравливать солдат друг на друга.

Расстроено вздохнув, я принялся снова мыть полы. Каждый солдат ходил в наряд регулярно, потому каждому солдату приходилось регулярно принимать и сдавать наряд, каждый раз ругаясь, придираясь к другому солдату или посылая его на три буквы. В таких перебранках солдаты совершенствовали, оттачивали свое мастерство в армейской брани. Сегодня ты сдаешь наряд и к тебе придираются и не отпускают в роту, завтра также и ты будешь придираться к солдату, чтобы в наряде как можно меньше убираться.

К счастью, в семь часов принимающий наряд солдат отпустил меня, и я уставший ушел в роту.

На ужин была в очередной раз костлявая рыбка навага и пюре, из нашей вчерашней картошки. Сидя за столом, мы обсуждали еще один прожитый в армии день.

– Ну, как тебе наряд по столовой? – посмеивался надо мной Рылевич, видя как я устал.

– У меня руки отваливаются, спина жутко болит – показал я Мишке свои мозоли на руках.

– Это еще ерунда. Вон, когда я ходил в наряд, у нас Терентьева этот дикий прапор залил. Сорок ведер воды ему вылил в зал. А потом еще заставил в противогазе бегать по всей столовой.

– У нас, слава богу, ничего такого не было – вставил младший Жидких.

– Хоть покушал нормально, первый раз за все это время – выдавил я из себя, отодвигая в сторону тарелку.

– Да уж – добавил Андрей Жидких – столько вчера после ужина съели, что до сих пор не могу отойти.

– Помыться бы теперь! Сутки почти полы мыл, весь грязный, уставший. – сказал я.

– Терпи солдат. Теперь только в следующую субботу помоешься. – ответил мне Рылевич.

– А разве в роте нельзя мыться? У нас же есть там душ.

– Это только для старослужащих. – ответил мне Миша, поглядев в сторону Володина.

– Отставить прием пищи! – прокричал в ответ младший сержант и встал из-за стола, чтобы отвести солдат обратно в казарму.

*****

Высокий, темноволосый офицер с кобурой на поясе пружинистой ковбойской походкой подошел к массивной железной двери. Капитан недоверчиво посмотрел в нашу сторону.

– Стойте здесь! – обратился он к нам, доставая ключи из кармана.

В коридоре штаба было невыносимо душно. То и дело мимо проходили офицеры, заставляя нас выпрямляться и козырять. Облокотившись на стену мы ждали. Синяя краска на стенах облупилась, то тут, то там из-под нее виднелась бетонная стена и можно было прочесть надпись карандашом «ДМБ-99». Рядом стоял стол, в стене над столом было специальное отверстие, куда вставлялось дуло автомата при перезарядке.

Втроем с Широковым и Володиным мы ожидали офицера возле оружейной комнаты штаба. Сегодня нам предстояло получить для роты долгожданные автоматы. Трех автоматов АКМ было недостаточно, чтобы обеспечить оружием каждого солдата в роте, но хватало, чтобы научить нас собирать и разбирать автомат на отдельные части.

– Беспалов, ремень подтяни! – сделал мне замечание Володин – И ты, Широков, тоже!

– Держите! – вынес офицер автоматы Калашникова. – Они, конечно, шестидесятых годов, но чтобы потренироваться сгодится. Хотя нет, вот этот, кажется, семьдесят четвертого года. – мрачно произнес военный.

Офицер перевернул оружие цевьем вниз и посмотрел на клейменье на прикладе.

– Точно, вот этот один из самых новых в нашей части. Держите! А, ты, Володин, тут распишись! – переписав номера всех автоматов, капитан расписался сам и указал сержанту место для росписи. – Володин, перед сдачей почистите оружие. Иначе не приму. Ты меня понял?

– Так точно, товарищ капитан! Товарищ капитан, а вы не знаете, скоро мы поедем на стрельбы?

– А тебе зачем, Володя? Ты что воевать собрался?

– Ха-ха! Ну, так просто… – улыбался Володин. – Скоро?

– Скоро… – все также мрачно отвечал офицер.

Мы повесили на свои плечи автоматы, которые оказались неожиданно тяжелыми. Каждому хотелось себя почувствовать настоящим военным с настоящим оружием. Какой мальчишка в детстве не играл в «войнушку», какой мальчишка в детстве не мечтал пострелять из настоящего автомата? Сбылось! Вот оно! Я не просто в армии, не просто в военной форме, но и с оружием в руках!

– Стоять! Куда пошли? Кто давал команду? Кто так оружие носит?! – набросился на нас Володин. – Сюда идите! Автомат вот так носится! Вот так! Ремешок нужно натянуть и вот здесь закрепить! Учитесь! Давайте, шагом марш!

В сопровождении младшего сержанта Володина мы прибыли в учебный класс казармы, где на протяжении нескольких часов весь взвод по очереди тренировался собирать и разбирать автомат Калашникова. Вскоре большинству солдат эта процедура надоела, солдаты молча сидели в сторонке, безучастно поглядывая на рядовых Перепелкина, Воробьева, Виноградова и Синицына, которые на перегонки продолжали терзать старенькие автоматы.

– Окончить занятие! – скомандовал Володин. – Расселись все по своим местам!

– И все-таки я быстрее! Ровно десять секунд! – пробубнил Перепелкин своим товарищам, возвращаясь на свое место за партой.

– Быстрее рассаживайтесь! – начал сержант. – Ну как, у всех получается?

– Да… Ничего сложного… – понеслось с разных сторон. – А когда мы сможем пострелять из них?

– Скоро. До призыва по идее должны Вас свозить на стрельбище. А потом забудете об оружии до самого дембеля. Если повезет, то может быть пару раз за время службы дадут вам пострелять. Хотя на вряд ли…

– А что так? – снова раздался гнусавый бас Перепелкина.

– А что вы так на меня уставились? – стоял Володин, вальяжно облокотившись на стол. – Ваше оружие метла и лопата! А еще половая тряпка! Вы уже узнали, как моются полы в армии?

– Ну, да, пеной… С полотером и на карачках… – отвечал за всех Воробьев.

– Нет, вы еще не знаете, как они по-настоящему моются! Вас просто жалеют, потому, что вы еще молодые, присягу не приняли. Ну, ничего, подождите! Вот присягу примите и увидите, как офицеры сядут вам на шею! Только и будете, что работать с утра до вечера! Вам жизнь в РМП после этого раем покажется!

Солдаты примолкли.

– И что так, до самого дембеля, что ли, убирать снег и мыть полы?

– Ну, почему же! У вас есть выбор. Вы можете жить по уставу и тогда вас будутзаебывать уборкой, заправкой постелей и прочими работами до самого дембеля, а можете жить по дедовщине, как я. Вот посмотрите на меня, никто не может меня заставить взять в руки тряпку или лопату.

– Ну, вы же сержант! – возразил Воробьев.

– А звание тут не причем! Даже если меня разжалуют в рядовые, я все равно уже в руки тряпку не возьму и работать не будут. Я свое уже отпахал, отлетал я свое.

– А как же офицеры? Ротный может? Он же может Вас заставить работать?

– Нет.

– Как так?

– Просто! Негласное соглашение. Понимаете? Если вы думаете, что офицеры хотят, чтобы все было по Уставу, то ошибаетесь! Все офицеры негласно поддерживают дедовщину.

– И даже Дема?

– Дема? Дема – это отдельная история! Дема у себя в роте сам первый дедушка. Правда, он больной на голову. Он как-то с моста упал… головой вниз… Все мозги себе отшиб. Не хотел бы я оказаться у него в роте. Вот кто попадет в нашу роту, в РТГО, тому считайте, повезло. У нас совсем другие порядки. У себя в роте я могу днем валяться на кровати, могу смотреть телек в любое время, кушать, когда захочу, могу носить под формой теплую одежду. Да много чего еще такого. И служба идет совсем ненапряжно. Не жизнь, а малина!

– Вот здорово! – заулыбался рядовой Вилюм. – Не то, что мы тут, только и делам, что убираем снег, да полосы эти дурацкие на кроватях равняем! Задолбал уже этот кантик!

– Ну, вы же понимаете, что ничего в жизни просто так не бывает? Сначала, конечно, вам придется помыть полы, полетать немного духами. Но потом заживете припеваючи. Полгода духом отлетать – это не так страшно, как до дембеля по уставу заебываться.