Текст книги "Дух"

По рядам солдат прокатился смех.

– А что вы смеетесь? Именно так, сначала бросаетесь на пулемет, закрываете своим телом амбразуру, а потом пишете рапорт. – продолжал офицер. – Если ваш рапорт проигнорировали, тогда специально для вас мы сделали возможность обратиться с жалобами к руководству армии. Для этого вот тут – Свисюк указал на неприметный с виду почтовый ящик, который висел при входе в расположение чуть ниже выключателя – висит специальный почтовый ящик с адресом приемной министра обороны, куда вы можете смело писать свои письма. Кроме того, у командира роты, и у меня, и у командира части есть специальные дни и часы приема, когда вы можете обратиться к нам напрямую с любыми вашими проблемами. Так что все в ваших руках. Если больше вопросов нет, то разрешите откланяться.

– Встать! – скомандовал ротный. – Ты и ты относите стол в комнату, остальные расставить стулья и построиться на взлетке. Дневальный, строй роту!

– Рота, стройся возле тумбочки дневального! – прокричал дневальный со своей тумбочки.

На улице стояла настоящая зима. Снег шел постоянно. Воинская часть превратилась в снежный городок, в котором не осталось и следа от прежней армейской серости. Темные зимние дни были заполнены постоянной уборкой снега, в коротких передышках между этой важной воинской задачей нас готовили к присяге. Мы изучали устав, учили текст присяги, ходили строем, маршировали и учились собирать автомат на пустующем втором этаже нашей казармы.

Вечером второго дня грипп, который я подхватил еще на пересыльном, наконец, взял верх надо мной и ротный отправил меня в санчасть, располагавшуюся в торце соседней казармы напротив штаба части.

Молоденький лейтенант медицинской службы Майков осмотрел меня без особого энтузиазма и выделил свободную койку в одной из трех комнат санчасти.

– Савицкий! – прокричал лейтенант на всю санчасть. – Где тебя, холера, носит?

– Здесь я, товарищ лейтенант.

– Будешь выдавать бойцу аспирин каждый раз после еды и проверяй температуру.

– Хорошо.

– Да, и что там с туалетом? Помыл его?

– Заканчиваю.

– Ладно, иди отсюда! Глаза бы мои на тебя не смотрели!

Рядовой Савицкий дослуживал свои последние деньки. Он был последним из своего призыва, кто еще не уволился. История умалчивает, почему так получилось, но в армии солдат, которые увольняются под Новый год, называют «дедами Морозами». Савицкий всегда находился в прекрасном настроении, не обращая внимания на шутки офицеров, которого любили над ним подшучивать, и, как и все дембеля, позволял себе вести полугражданский образ жизни, носить под формой гражданскую теплую одежду и давно уже отпустил волосы, готовясь к жизни после армии.

– Эй, Вилюм, как самочувствие, боец? – обратился он к моему соседу по комнате.

– Хорошо.

– Короче, есть боевая задача для тебя. Ты же хочешь послужить Родине? Ну, тогда слушай задачу: берешь тряпку и ведро и идешь мыть полы в туалете.

– Но… – хотел было возразить солдат.

– Что «но»? Ты что уже выздоровел? В роту захотел или хочешь, чтобы я и дальше молчал и не говорил лейтехе, что ты градусник на батарее греешь?

– Ну ладно, ладно! – недовольно проворчал солдат и нехотя встал с постели. – Так бы сразу и сказал! А то «как твое здоровье?», «послужить Родине»!

*****

Неделю я провел в санчасти, почти забыв, что я нахожусь в армии. Днем читал книжку «Трое в лодке, не считая собаки» на английском языке, чтобы не потерять навыки английского, а по вечерам после отбоя вместе с другими больными смотрел фильмы. По телевизору постоянно крутили клип испанской группы «Las Ketchup» с их хитом «Asereje». Как только на экранах появлялись девушки этой группы, все солдаты прилипали к экранам. На три минуты мы переносились далеко-далеко из заснеженной России на райские острова где-то в Средиземном море, окунались в атмосферу счастья и беззаботной жизни. Потом нас ждало жестокое разочарование, потому что в такие минуты мы особенно сильно чувствовали, что девушек мы увидим еще очень не скоро. Один только «дед Мороз» веселился и пританцовывал: «О, девчонки, я еду к вам!».

Иногда к нам наведывались дежурные офицеры, обычно перед отбоем, чтобы проверить порядок, часто заходили молодые солдаты мазать зеленкой мозоли, от которых мучилось полроты РМП, не привыкшей ходить в портянках, да наш ротный любил захаживать к лейтехе, чтобы пропустить с ним стопку другую припасенного медицинского спирта. Но, в основном, мы были предоставлены сами себе. Здоровье солдат не очень волновало Майкова, сам он был не частым гостем в санчасти, предпочитая компанию капитана Демьянова и прапорщика Мотузина в РМП. Поэтому лейтенант понятия не имел, что у него в санчасти лежат здоровые солдаты, которых давно уже пора выписывать.

Наконец меня вернули в роту, Савицкого с почестями демобилизовали, а на его место назначили Прядкина, который так мечтал служить в санчасти. В роте мне пришлось заново привыкать к армейскому распорядку дня, постоянным крикам сержантов и бесконечным построениям и перекличкам.

Но больше всего я уставал от такой армейской процедуры, как «равнение кроватей». Начиналась она утром, после зарядки, повторялась регулярно по несколько раз в день и длилась в среднем от получаса до часа. Заправлять надо было не просто свою кровать утром, а нужно было постоянно в течение дня свою и чужие постели поправлять, отбивать кантики и следить за тем, чтобы полоски на всех кроватях в расположении были в одну линию параллельно грядушкам. А грядушки в свою очередь должны быть в одну линию и параллельны полосам на линолеуме. В свою очередь, подушки, прикроватные тумбочки, цветы на тумбочках и все остальные предметы в казарме также должны подчиняться этому правилу тотальной параллельности и перпендикулярности.

Ловкими движениями сержант Попов несколько раз показал нам мастер-класс, как правильно заправлять армейские койки, после чего мы скоро научились также ловко и быстро заправлять постель сами. Но этого сержантам было недостаточно. Нужно было не просто заправить постель и выровнять все остальные кровати. Нужно было сделать кантик. Кантик – это любимая забава всех военных. Кантик в армии должен быть везде и во всем. Постель не достаточно было заправить аккуратно, нужно было еще при помощи специальных дощечек с рукоятками или же перевёрнутой табуреткой отбить кантик, для этого двумя дощечками наносились удары одновременно сверху и сбоку до тех пор, пока все углы заправленной постели и подушки не становились прямыми.

Так же с кантиком летом подстригался кустарник на территории части, солдаты с кантиком подстригали каждый вечер друг другу затылки, а сугробы в армии обязательно должны иметь вид правильных параллелепипедов, быть одинаковой высоты на все территории части. Одним словом, кантик – это квинтэссенция всего армейского единообразия и уставного. Это уставная догма, возведенная в ранг абсолюта. Маниакальное стремление военных к единообразию, постоянное равнение кроватей и борьба за кантик никак не могли ужиться в моей голове с тем, что я уже успел увидеть в армии за эти дни: сержантом Володиным, который читал нам Устав по слогам, вороватым старшиной роты Мотузиным, постоянно пьющими на службе Майковым и Демьяновым.

Я искренне удивлялся, зачем нужно было равнять кровати так долго и по несколько раз за день, если любому, даже молодому солдату хватало пяти минут, чтобы идеально ровно заправить свою постель. Кроме того, солдатам запрещено было в течение дня лежать или просто сидеть на кроватях. С этим приходилось просто мириться и продолжать дальше равнять кровати.

Утренняя процедура по заправке постелей была в самом разгаре. Дневальные домывали полы, остальные солдаты, только что пришедшие с зарядки, суетились вокруг постелей. Сержанты Володин и Фадеев о чем-то громко смеялись, стоя в дверях умывальной комнаты, Попов стоял широко расставив ноги посреди расположения с пультом в руках и щелкам по разным каналам.

– Иванов, что тупим? – подгонял ефрейтор Ретюнских молодых солдат. – Что встал Иванов? У тебя руки откуда растут? Ты что постель заправить нормально не можешь? Первый день в армии что ли?

Иванов судорожно бегал вокруг кровати, лоб его покрылся испариной. Постель упорно не хотела поддаваться, края постели топорщились из-за того, что покрывало было слишком сильно натянуто, кантик никак не получался. Я поспешил на помощь боевому товарищу, памятуя об обещании данному Коробову.

– Запомните, бойцы, жизнь солдата сложна и когда вы перейдете в роту, вам жизнь в РМП покажется раем. Поэтому вам надо сейчас привыкать ко всем тяжестями и не расслабляться, – поучал нас Попов – Хлопцев, Ретюнских, что молчим? Что успокоились? Что сами хотите заправлять постели? Что расслабились?

Ефрейторы, как верные церберы сержантов, набросились на нас с новой силой и рота забегала вокруг кроватей еще быстрее.

– Рота, стройся возле тумбочки дневального на утренний осмотр! – раздался привычный крик дневального.

– А ну быстро все в строй упали! – закричал из умывальной комнаты Фадеев.

Солдаты бросились строиться, между делом забежав в умывальную комнату, чтобы в специально отведенном для этого уголке почистить сапоги перед предстоящем осмотром.

– Первая шеренга, два шага вперед! – проводил утренний осмотр в нашем взводе младший сержант Володин и трудно было не заметить, что это ему доставляло огромное удовольствие.

Володин упивался своим недавно обретенным сержантским статусом и своей властью над нами. Низко спущенный армейский ремень с начищенной медной бляхой, увешанная всевозможными значками и нашивками грудь, а также заправленный с характерным для всех старослужащих сзади хвостом китель настойчиво нарисовали в моем воображении образ молодого петушка, который красуется перед насестом с курочками и образ дешевого деревенского мачо, который пришел в сельский клуб кадрить девчонок.

– Первая шеренга, кругом! Снять головные уборы! Содержимое карманов в шапки! – продолжал младший сержант.

Осмотрев наши шапки и выкинув из них на пол все, что не полагалось таскать с собой, Володин продолжал осмотр.

– Бесплов, ты, что не бреешься? – обратился ко мне Володин.

– Бреюсь, товарищ младший сержант – отвечал я – Просто у меня тонкая кожа на лице, даже после бритья видны волосики усов под кожей.

– Эй, Фадей, иди посмотри! – недоверчиво рассматривая мое лицо, позвал Володин своего товарища.

– Ну… – удивленно посмотрел на меня Фадеев – Ну, значит бывает. Но в следующий раз тщательней брейся, солдат!

– Есть! – ответил я.

Сержанты продолжили утренний осмотр.

– Что вы таскаете с собой календари? Дни что ли считаете до дембеля? Вам до дембеля еще как до Луны! Не положено вам иметь календари! Мало прослужил, сынок! – отчитывал Володин рядового Перепелкина.

Володин порвал календарь на мелкие кусочки и бросил на пол.

– Через пару недель любая бумага в ваших карманах превратится в труху, замучаетесь штаны отмывать! Мы же о вас заботимся! – добавил Попов. – Запомните, все что вам полагается носить с собой: военный билет и носовой платок, еще разрешается носить одну, подчеркиваю, одну пачку сигарет и зажигалку. Все остальное не положено и будет изыматься!

– Кругом! Наклонить голову вперед! Правую ногу на носок! – Володин проверял наличие кантика на затылках и состояние каблуков на сапогах.

Провинившиеся получали подзатыльник и удар по пятке. После этого следовала проверка наличия обязательных клеймений на одежде, сапогах, ремне и шапке. Также проверялась намотка ниток, которые полагалось делать из ниток двух цветов: зеленого и черного, которые наматывались на иголку, приколотую на скрытой части шапки. Проверялась чистота подворотничков, длина стежков – они не должны быть больше одного сантиметра, а также проверялась длина ногтей. Если у солдата на осмотре были длинные ногти, ему полагалось наказание от сержанта в виде удара бляхой по ногтям.

– Получай! А никого не волнует, что у тебя нет ножниц! В следующий раз родишь ножницы! – приговаривал Володин, когда наказывал провинившегося. – А если не хватает времени днем, вставай ночью и приводи себя в порядок.

– Кругом! Первая шеренга встать в строй! – почти одновременно скомандовали замкомвзвода своим солдатам.

– Становись! Равняйсь! Смирно! Рядовой Перепелкин, рядовой Воробьев, рядовой Синицын, выйти из строя! – командовал сержант Фадеев.

Солдаты сделали два шага вперед.

– За ненадлежащий внешний вид объявляю вам по одному наряду вне очереди! Придете с завтрака и отпидорите сортир. Встать в строй! – Есть! – отозвались провинившиеся.

– Командуй, Володя! – передал бразды правления в роте Фадеев.

– Одеваемся и выходим строиться на улицу – подхватил Володин.

Стук армейских кирзачей и хлопанье входной дверью на пару минут наполнили помещение казармы какофонией звуков.

– Так, что за пиздешь?! Кто разрешал разговаривать? Кто последний выйдет из казармы будет после завтрака помогать тем троим пидорить очки!

На улице нас ждал декабрьский мороз и традиционная песня по дороге. Армейская столовая находилась в паре сотни метров от нашей казармы и представляла из себя двухэтажное здание с офицерским клубом, музеем части и помещением для приготовления пищи на первом этаже и большим залом для приема пищи на втором. Быстро повесив свои бушлаты и ополоснув руки на первом этаже при входе, мы забежали на второй этаж и построились в несколько колонн рядом со столиком, где завтракал дежурный по части.

– Равняйсь! Смирно! – командовал Володин, стоявший напротив роты. – Равнение на-право!

Володин находился в отличном настроении и продолжил свои кривляния. Приложив на манер французских военных руку к виску ладонью вперед, он манерно выпятил свою грудь и улыбался.

– Товарищ капитан, рота молодого пополнения в составе пятидесяти пяти человек на прием пищи построена! Командир отделения – младший сержант Володин. – обратился сержант к офицеру, сидящему за столом.

Капитан неторопливо поднялся и стал внимательно оглядывать стоящего перед ним «клоуна».

– Вольно… – недоверчиво произнес капитан.

– Вольно! – повторил сержант, делая доворот в нашу сторону.

– Ну, докладывай, Володин! Где остальные?

– Ха-ха – не сдержался Володин – Трое в наряде по роте, двое в санчасти, один из них болен, другой санинструктор…

– Понятно… – еще раз с недоверием посмотрел на Володина капитан, – Заводи!

– Ха-ха, слева по одному!

Вереница голодных солдат потянулась вдоль раздатки. Казалось все солдаты, которые сидели в зале, внимательно осматривали молодое пополнение. От их леденящего взгляда на душе становилось неуютно. Впереди шли сержанты и ефрейторы, которым повара охотно добавляли порцию.

– А можно мне тоже добавки? – обратился я к повару, чье лицо мне показалось очень знакомым.

– Можно Машку за ляжку! – скривил злое лицо мне человек в белом халате и поварском колпаке. – До фига отслужил что ли солдат?

– Ну, а все же? Тебе что жалко?

– Нет, я сказал! Ты что русского языка не понимаешь?! Не задерживай роту! Иди отсюда!

– Эх, встретил бы я тебя под Сталинградом в сорок третьем… – расстроено произнес я.

Рядом с окном хлебореза на столике лежали два подноса с нарезанным черным хлебом, который остался после предыдущих приемов пищи. Я взял себе пару горбушек, чтобы набить чем-то желудок.

– Ты что делаешь? – послышался предостерегающий шопот рядового Горохова за спиной. – Положи на место! Ты что не знаешь, что нельзя брать отсюда хлеб? Нехватом станешь!

– Сами вы нехваты! Я кушать хочу!

Лавки и столы РМП располагались в дальнем углу зала. Мы расселись и принялись завтракать. Многие солдаты старались занять места поближе к сержантам, которые иногда угощали колбасой и маслом.

На завтрак нам полагалась гречневая каша с подливкой, в которой вместо мяса были только шкварки. Сегодня был понедельник, командирский день, а значит, командир части и все командиры рот должны были присутствовать на завтраке вместе с солдатами.

В столовую зашел Батя в сопровождении начальника столовой прапорщика Пешкова и ротных. Рядом услужливо суетился дежурный по столовой. Батя по-хозяйски расхаживал по залу, заглядывал в тарелки солдат и отпускал все новые и новые распоряжения.

– Сидите, сидите! – произнес полковник Быстров, подходя к тому месту, где сидела рота молодого пополнения. – Когда вы кушаете или работаете, не зачем вставать. Приятного вам аппетита!

– Взаимно! – дружно отозвалась рота и продолжила уплетать кашу.

– Ну как вам армейская пища, бойцы? Нормально вас кормят? Есть какие-то просьбы, пожелания? Да вы не стесняйтесь, говорите!

– Товарищ полковник, все хорошо, но только мало, нельзя ли хоть немного увеличить порции?

– Ну что же… учтем… Товарищ старший прапорщик возьмет ваше замечание на заметку. Так ведь Иван Андреевич? – обратился Батя к стоящему от него по левую руку начальнику столовой.

– Будет сделано, товарищ полковник! – вытянулся Пешков в струнку, пытаясь спрятать свой живот.

– Ну ладно, кушайте! Кушайте! Наедайтесь! Набирайтесь сил! – сказал командир и вместе со своей свитой проследовал в офицерский зал, где его ждало специальное угощение.

За каждым столом в солдатской столовой умещались сразу восемь человек. Солдаты быстро ели и обсуждали последние новости, которые могли обсудить только во время приема пищи, потому что в другое время солдаты были заняты

– Мавлей, а как же ты ешь сало? Это же свинина! Разве мусульманам можно есть свинину? – обратился один из солдат к призывнику из Ингушетии.

– Видишь, я в тенечке сижу?

– И что из этого?

– Аллах меня не видит, так что ничего страшного нет!

Солдаты дружно рассмеялись.

– Закончить прием пищи! – скомандовал Володин, вставая из-за стола, – По команде «Закончить прием пищи» вы должны убрать руки со стола и ждать следующей команды. Отставить разговоры!

Сдав свой поднос с грязной посудой на мойку, Володин вернулся.

– Выходим строиться! Живее давай! А тебя что, солдат, это не касается? Выходим строиться!

Запихав горбушки черного хлеба в карманы и сдав посуду я вместе с другими выбежал на улицу.

– Что-то я совсем не наелся… – грустно произнес Женя Козлов.

– Ага, только раздразнили желудок – перешептывались солдаты в строю.

– Отставить разговоры! – командовал ротой Володин. – Шагом марш!

На встречу роте шел одинокий солдат сводной роты. Он был небольшого росточка с огромными румяными щеками, он двигался уверенными шагами по направлению к столовой, держа руки в карманах.

– Духи, в роте вам пизда!!! – прокричал вдруг всей роте незнакомец.

Как гром среди ясного неба прозвучала его угроза. Взгляд солдата выражал крайнее призрение к нам. Володин радостно заулыбался. Мурашки побежали по спинам солдат. Впервые с начала службы, несмотря на все увешивания наших командиров, что в части нет никакой дедовщины, мы почувствовали страх перед той невиданно жесткой силой, которая находилась где-то тут же рядом в части и от которой трудно было ожидать чего-то хорошего. Никто не знал, что такое дедовщина в действительности, кто такие деды и чем грозит встреча с ними. Но злобный оскал проходившего мимо солдата не оставлял нам никаких сомнений, что после перехода в роту к старослужащим нас ждут тяжелые времена, нас ждут испытания и возможно сопряженные с риском для здоровья. Мы понятия не имели, что нас ждет, но это незнание и неизбежность встречи с ним нас пугали. Какое-то злое и кровожадное чудовище по имени «дед» жило рядом с нами в части. Оно затаилось и ждало. И вот сегодня мы увидели пока только его глаза, красные глаза налитые кровью, эти глаза пока всего лишь осматривали, оценивали нас. Страшное чудище нагуливало аппетит.

– Привет, Круглый! – бросил ему Володин – Держи, краба!

– Привет! – пожал на ходу протянутую руку рядовой и пошел дальше.

Рота подошла к казарме.

– На месте стой! Налево! Справа по одному в казарму шагом марш!

Сегодня весь день шел снег, зима набирала обороты, температура неуклонно ползла вниз, приближаясь к минус тридцати. По ночам в роте было очень холодно, и ротный разрешал нам поверх тоненьких одеял укрываться бушлатами.

Часть мгновенно покрылась метровыми сугробами снега, солдаты постоянно его убирали, но снег продолжал идти дни напролет. Почти все дни мы проводили на улице, очищая плац, дорожки вокруг казармы и Аллеи Славы и дорогу в столовую, которая также была закреплена за нашей ротой. Отдельные взводы поочередно занимались строевой подготовкой с сержантами на плацу, но чем ниже становилась температура, тем чаще занятия переносились на незаселенный второй этаж казармы. Остальные солдаты продолжали убирать снег.

Злой ветер дул в лицо, поднимал снежинки вверх, словно никак не хотел мириться с армейскими порядками. Природа отторгала кантики и любую попытку навести порядок на вверенной солдатам территории. Дорога в столовую стараниями солдат обрастала новыми сугробами по обочине, но снега на самой дороге упорно не становилось меньше. Через полчаса прохода по ней скребками и лопатами новый слой снега не оставлял и следа от проделанной работы.

Я впервые увидел, как Коробов выглядит в военной форме. Он одиноко шел в столовую своей четкой уверенной походной. Военная форма изменила его до неузнаваемости, теперь он совсем не походил на того молодого щегла, каким он выглядел на пересыльном. Суровый мужчина, который каким-то невообразимым образом за неделю, казалось, вырос на целую голову и оброс грудой мышц, шел мне навстречу.

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Ну, здравствуй, здравствуй, Беспалов! – улыбнулся мне в ответ Коробов своей лучезарной улыбкой, – Как поживаешь? Как служба?

– Да вроде бы все в порядке. Только вот болел я недавно. Даже в санчасти лежал.

– В санчасти, говоришь, лежал… Хочешь я дам тебе совет один? Если ты хочешь нормально служить в армии, ты должен забыть о всяких болезнях. Это армия, здесь не любят тех, кто отлынивает от службы и валяется по больницам.

– Я знаю, товарищ капитан. Но у меня была высокая температура… – попытался я оправдаться.

– А это никого не волнует! Учти, если еще раз услышу, что ты лежишь в санчасти, я тебя к себе в штаб не возьму. – грозно посмотрел на меня Коробов. – Мне такие солдаты не нужны. Будешь вместе с другими солдатами копать окопы от забора и до обеда. Ты меня понял?

– Я все понял… – опустил виновато голову я – А когда я буду заниматься нормальной работой?

– Ты сначала присягу прими! Будешь нормально служить, в апреле сядешь за компьютер. Только не подведи меня! С русским языком, с грамотностью у тебя все нормально?

– Да вроде бы нормально. Ну, относительно, конечно…

– Ладно, Женька! Хорошо служи и все у тебя будет хорошо! Главное не лентяйничай и время пролетит быстро!

– Спасибо, товарищ капитан! Я не подведу.

– Я знаю. Успехов тебе! – произнес Коробов на прощание, пожал мне руку и удалился по направлению в столовую.

Через каждый час мы должны были греться в казарме. А самое теплое место в казарме была сушилка. Прислонившись спиной к батареям, мы пытались запастись теплом до следующего выхода на улицу. Набившиеся в сушилку солдаты за прошедшую неделю уже успели достаточно хорошо узнать друг друга. У некоторых солдат появились прозвища. Теперь это уже была не безликая масса одинаковых солдат. Солдаты стали постепенно меняться, речь солдат стала все больше походить на речь военных. В ней стало еще больше мата и специфических армейских ругательств.

– Слышали, что сегодня сказал этот солдат из сводной роты? – не унимался рядовой Горохов. Это был щупленький восемнадцатилетний парнишка с тоненькими ручками и длинными пальцами.

– Свисюк говорил, что нет в части дедовщины… – мрачно оппонировал рядовой Шемотюк.

– Да кого ты слушаешь? Ему что дедушки обо всем докладывают? Он что стоит за дверью, когда дедушки «воспитывают» молодых?

– Нас все равно намного больше! Мы сильнее! Возьмем количеством! Правильно я говорю, Леха? – обратился рядовой Шемотюк к вошедшему в сушилку погреться рядовому Басову.

Леха Басов был словно сказочный герой. С лицом старичка и ростом метр с кепкой в свои неполные девятнадцать лет, он все делал по-деревенски неспешно и обстоятельно. За деревенский говор на «о» его в роте быстро прозвали «Костромой». Но сам он был не из Костромы, а из Ярославской области, что не меняло сути, потому что всю жизнь он прожил в глухой глубинке, в большой деревенской семье. С детства привык к тяжелому ручному труду, о чем свидетельствовали его большие мозолистые руки. Он никогда не обижался, если его передразнивали, и всегда готов был отозваться на любую просьбу товарищей.

– О, Леха, Леха Басов пришел! – обрадовался младший из братьев Жидких Андрей и попытался спародировать характерный говор Басова, – Здорово, Леха! Ты, правда до армии работал водителем кобылы?

– Чур, тебя! Сам ты водитель кобылы! Электриком я работал! У меня даже допуск есть для работы с высоким напряжением! То-то!

– Леха, что делать будем?

– А что случилось-то?

– К дедушкам в роту хочешь?

– А, чему быть, тому не миновать. Ну, поколотят маленько… Что об это говорить? Вы бы вон ноги лучше отряхивали при входе в казарму. А то грязь развели, а дневальным убирать за вами!

– Так, я не понял, что за посиделки устроили?! – через открывшуюся дверь сделал нам замечание сержант Фадеев. – Что уже все убрали? Работы никакой нет что ли? Вам работу найти?

Не знаю, что лучше: убирать снег в двадцатиградусный мороз или маршировать в тоненьких портянках по плацу, но постоянные работы на свежем воздухе шли нам на пользу, мы закалялись и крепли. Никогда, наверное, еще я за всю свою жизнь не проводил столько времени на улице, на свежем воздухе.

Правда, свободного времени с каждым днем становилось все меньше и меньше. За день ломалась пара совковых лопат, солдаты натирали новые мозоли на ногах с непривычки и из-за этого постоянно бегали в санчасть. Но более всего солдаты страдали от холода. Не помогали ни ватные штаны, ни валенки, ни тулуп с варежками, выданные старшиной для уборки снега. Все чаще мы бегали в казарму греться. Настоящий отдых для солдат наступал только после ужина. Это было единственное время, когда мы могли заняться своими делами. Сняв кители и сменив тяжелые кирзовые сапоги на резиновые тапочки, солдаты бродили на казарме в поисках занятия. Телевизор смотреть не разрешалось, поэтому большинство солдат предпочитало сидеть в ленинской комнате и комнате отдыха, где можно было почитать газету «Красная звезда» месячной давности, поиграть в шахматы или написать письмо родным.

Уже почти две недели в армии, а еще ни одного письма из дома ни я, ни другие солдаты не получали. Каждый день мы с нескрываемой надеждой смотрели на приходящего в казарму солдата-почтальона по прозвищу «Кабан». Но писем в очередной раз не было.

Одиночество и тоска по дому усиливались с каждым днем, проведенным в армии. Грусть накатывала с новой силой. Все окружавшее меня казалось каким-то чужим, противоестественным. Но не так пугали меня бытовые условия, как нехватка нормального общения с нормальными людьми. С каждым днем молодые солдаты становились злее, коллектив стал распадаться на компании по интересам, общение с некоторыми солдатами становилось невыносимым. Каждый солдат пытался самоутвердиться, показать, что он главный здесь, пытался задеть другого солдата за больное место, оскорбить.

Когда я писал письма родным я отгораживался от внешнего мира невидимой перегородкой и погружался в свой мир, в котором все было по-доброму и по-простому. Мир, где тебя понимают, любят и ценят, где с твоим мнением считаются и не имеет значения, что ты рядовой и мало еще прослужил. Я представлял себе свой дом, своих родителей и сестер. Я общался с ними, изливал свою душу и мне казалось, что они слышат меня сейчас, просто не могут ответить.

– Женек, может партейку сыграем? – застал меня в раздумьях Саша Иванов.

– Чего? А, не… нет, спасибо! – поднял я глаза на Иванова, который сидел рядом с шахматной доской.

– А может все-таки сыграем? – продолжал он меня упрашивать.

– Не Саш, с тобой играть бесполезно! Ты любого в два хода сделаешь!

– Это верно! – заулыбался Иванов – у меня ведь юношеский разряд по шахматам!

– Ты уже подшился? Кантик сделал?

– Успею! Еще партию сыграю с кем-нибудь и пойду готовиться к утреннему осмотру.

– Хорошо! Если тебе понадобится моя помощь… – не договорил я, потому что мои мысли уносили меня со скоростью истребителя далеко домой.

– Ага! Сделаешь мне потом кантик?

Дверь в комнату открылась и оттуда выглянул дневальный.

– Парни, к-к-кто-нибудь есть шаа-а-аряший в компьютерах? – произнес рядовой Широков.

– А что случилось? – спустился я с небес.

– Там это… – заикаясь говорил Широков – Ка-ка-какой-та а-а-а-фицер звонит. Ему нужен компьютерщик. Па-а-адойдешь?

– Уже иду – обрадовался я и пошел за Широковым к тумбочке дневального, где стоял телефон.

– Рядовой Беспалов! – произнес я в трубку, слегка волнуясь и пытаясь соблюдать заведенные в армии правила общения. – Слушаю Вас!

– Как? Беспалов? Беспалов, ты в компьютерах разбираешься? – услышал я в трубку сильно картавивший голос. Знаешь, как таблицу в Ворде сделать?

– Конечно! Это легко! Нужно войти в меню «Таблица», выбрать…

– Подожди! Не гони коней, Беспалов! Знаешь, где шестое отделение находится?

– Ну, так, весьма приблизительно.

– Значит так, мальчик большой, найдешь, не заблудишься! Иди сюда! Придешь, спросишь капитана Баронова. Жду!

– Но, товарищ капитан, я не могу без разрешения уйти из роты…

– Считай, что оно у тебя есть! Позови ротного к телефону!

На улице стояла метель и завывал ветер. Слабый свет уличных фонарей освещал неубранную дорогу в шестое отделение. Дорога была длинной и что находилось в конце ее было не различить. Узкая полоска света уличных фонарей освещала путь. Было очень темно. Я оказался в одиночестве. Но только на этот раз одиночество было не душевным состоянием, а физическим явлением. Впервые за все это время я оказался один на один с собой. Мне не нужно было идти в ногу с другими солдатами, на меня не смотрели сержанты и сослуживцы, мне не нужно было следить за тем, правильно ли на мне сидит форма. Я был один. Я мог прыгать, плясать, кривляться и говорить в слух разные глупости, не боясь за это быть наказанным.

Подпрыгнув изо всех сил вверх и повалявшись вдоволь в сугробе, я почувствовал, какое это счастье быть свободным. Преодолев желание повалять еще дурака, я пошел в шестое отделение. Отделение находилось за отдельным забором. При входе меня встречал очень угрюмый сержант, который молча показал мне, где сидит капитан Баронов.

– Разрешите войти, товарищ капитан? – обратился я к офицеру, который сидел в темной комнате при входе в отделение.

В комнате было темно, лишь свет от экрана монитора падал на лицо офицера. Капитан много курил, окурки не умещались в пепельницу, так и норовя вывалиться на стол.