Текст книги "Упущенные возможности"

Кладбище живых людей

Моему дорогому брату.

Я не могу уехать, не попрощавшись. Надеюсь, ты не обиделся, что я взял твою куртку. В Эдельвуде сейчас прохладно. Говорят, осень приходит туда намного раньше.

Именно поэтому туда лежит мой путь. Знаю, ты будешь злиться, но ради нашей матери, Царство ей небесное, оставим споры.

Телефон я с собой не брал. Не хочу отвлекаться на звонки или что-либо еще. Так что можешь не пытаться связаться со мной.

По пути я буду проезжать мимо маленького села Цепка. Ты рассказывал, что мы играли там, когда были детьми. Хотел бы вспомнить что-нибудь из тех времен.

Вернусь я через неделю. Умоляю, не забрасывай лечение. Дай поручение Юле, пусть она следит за тобой, если ты сам не в состоянии.

Виктор.

Вероятно, только из-за административной ошибки Эдельвуд звался городом. Двадцать три дома, шесть из которых многоэтажные. Единственный рынок – скромный ряд палаток с дешевой одеждой и фруктами в промокших коробках. Сойдешь с главной дороги, повернешь налево или направо, и все – ты в лесу. К Эдельвуду не вело шоссе, возле него не стояла остановка междугороднего транспорта. О цивилизации напоминали только электрические провода, трещащие над единственной дорогой к городу да телевизоры в домах людей.

Пока везде шел август, в Эдельвуде уже умирал сентябрь. Деревья стояли голые, широкие лужи прятались под желтыми и красными листьями, ветер гонял едва теплый воздух. Люди одевались по погоде: свитера с высоким горлом, осенние ботинки, даже шарфы.

Виктор достал из сумки блокнот, провел пальцем по неровным записям, пока не нашел нужную. Адрес.

Он припарковал машину возле четырехэтажного здания. У подъезда на лавочке сидела дама лет пятидесяти. Она кормила толстую бродячую кошку. Животное облизывалось и ходило кругами возле ног женщины.

– Здравствуйте, – сказал Виктор. – Это ведь улица Тома Колпака?

– Да, дорогой, – ответила женщина и улыбнулась. – Вы Виктор?

– Во плоти.

– Светлана. Я говорила с вами по телефону. По голосу вы кажетесь старше. – Женщина встала, и кошка, чуть подпрыгнув, пустилась в кусты. – Пойдемте в квартиру. Я купила весь этот дом, – пояснила она. – Люди бегут из Эдельвуда, поэтому жилье дешевое. Хотя место прекрасное.

– Почему все уезжают отсюда?

– Как знать? Кто-то хочет жить в большом городе. Кому-то не нравятся люди.

– Люди везде одинаковые.

– Только не у нас. Наш народ очень странный – так говорят все приезжие. Вот ваша квартира, номер одиннадцать. Санузел совместный, стиральной машинки нет. Зато есть утюг, одеяла и электрическая плита. Даже микроволновка.

– Большего и не надо.

Квартиру слово поместили в вакуум. Она была явно не из двадцать первого века. Тяжелые деревянные комоды и шкафы, которые так часто можно встретить в деревнях; сломанная швейная машинка давно стала столом; на балконе стоял старый холодильник, а рядом с ним валялась целая куча книг советских времен. Виктор попытался открыть дверь в кладовку, но та не поддалась.

– Вы можете складывать вещи в гостевой комнате, – сказала женщина. – Замок в кладовке подводит, а починить некому.

– Не беда. Мне нравится эта квартира.

– Одеяло в шкафу в комнате, там же вешалка. Думаю, за такую цену – очень приличное жилье.

– Лучше не бывает.

– Сама я живу на первом этаже. Если что-то понадобится, то спускайтесь и спрашивайте. Можете пользоваться телефоном, – Светлана кивнула в сторону маленького красного аппарата с барабаном, – но не звоните на мобильные.

– Мне это ни к чему. – Виктор поставил свою сумку возле шкафа, стянул куртку и бросил ее на кровать. – Скажите, а где здесь самые красивые места?

– Если пойдете на север города, выйдете на поляну. Чуть дальше овраг. Там пасут коз. Замечательное место. А на северо-западе можно найти пруд. Возле него небольшое болото, а перед тем луга. Там пасутся коровы из деревни неподалеку. Тоже занятное местечко. На юге спуск с холма. Там стоит памятник безымянному солдату и большой крест. Можете поклониться ему.

– Обязательно.

Когда Светлана вышла из квартиры, Виктор достал свой фотоаппарат. Он прикрутил объектив, настроил светочувствительность и вышел на балкон сделать первый кадр. Город или нет, но Эдельвуд походил на всякую провинцию, оставаясь самодостаточным. Дома выкрашены в постельные тона: розовый, желтый, бежевый; пустующие детские площадки; редкий шум автомобилей. Даже запах словно напоминал о чем-то. В нем словно можно было почувствовать время, в котором застрял Эдельвуд.

Виктор вернулся в квартиру и сделал еще несколько снимков. Он сфотографировал мебель, книги, чертову сломанную дверь кладовой. Наконец, Виктор отложил аппарат и достал из сумки кошелек. Постоялец схватил ключи, что Светлана оставила в прихожей, и закрыл за собой дверь.

На рынке толпились люди. Будто бы кто-то поднял Эдельвуд, словно ковер, и стряхнул весь народ к лавочкам и палаткам.

– Надо было брать с собой фотоаппарат, – сказал сам себе Виктор и подошел к лавке с молоком и, как ни странно, импортной одеждой.

– Чего вам, молодой человек? – спросил мужчина. На вид ему было за шестьдесят. Синяя жилетка поверх серого свитера, вязанные перчатки без пальцев, старомодная кепка. Он так походил на типичного деревенского рабочего, что впрок было поставить его восковую фигуру в музей эталона.

– Литр молока, – ответил Виктор. – И сыра, если есть.

– А как же! Все есть. Есть сыр, творог, сметана, масло. Все свежее. Все вкусное. Может, хотите немного творожку?

– Только сыр, спасибо.

– Сыр так сыр. Держите ваше молоко, молодой человек. Сколько сыра?

– С полкило, пожалуйста.

– Полкило сыра, держите. Там немного сверху лично от меня! Спасибо за покупку, молодой человек. – Мужчина засунул деньги в нагрудный карман, даже не пересчитав.

Виктор купил еще немного мяса, масла и свежий хлеб. Даже соблазнился ведерком черники, хоть та и влетела ему в копеечку. Теперь, нагруженный продуктами, он вернулся домой, где поужинал и лег спать еще до заката.

Сквозь сон Виктор слышал музыку. Слышал он и крики, слышал пение и лязг. Визг, топот, скрип, стоны и мольбы. Слышал, но не проснулся.

Солнце уже сияло в зените, когда Виктор поехал на север Эдельвуда. Дома быстро закончились, и теперь по обе стороны от машины мелькали только деревья. Он остановился там, где начинался овраг, и вышел наружу.

Ветер, качающий кусты, сырая трава, вытоптанные тропинки. Вокруг только и слышно, как блеют козы. Виктор прищурился, закрыл глаза от солнца ладонью и осмотрелся. Он сел на одно колено и сделал несколько снимков. Ничего особенного, но, если сопроводить их историей Эдельвуда с его ранней осенью, очень интересная получается работа.

Виктор вернулся в город только через два часа. Светлана, как и вчера, сидела на лавочке, а возле нее лежала кошка.

– Здравствуйте, – сказал Виктор. Женщина помахала ему рукой. – Вы знаете интересных людей в Эдельвуде? Тех, кому есть, что рассказать.

– Дай-ка подумать. Что ж, есть Всеволод. На свадьбах он играет на баяне и поет, но всегда хотел танцевать.

– Всеволод. – Виктор сделал запись в блокнот. – А где мне его найти?

– Он живет чуть выше по улице. Через два дома. Поспрашивайте там.

Виктор нашел Всеволода без проблем. Тот жил в одноэтажном доме и сразу открыл дверь гостю. Он выглядел лет на двадцать. Ярко-зеленая толстовка, приличная прическа, дорогие джинсы. Всеволод всем своим видом лишь подчеркивал провинциальность Эдельвуда.

– Здравствуйте. Меня зовут Виктор.

– Угу, – промычал Всеволод.

– Можете рассказать мне о городе? Как здесь живется?

– А ты кто? Репортер какой-нибудь?

– Нет. Я фотограф. Делаю проект про Эдельвуд.

– Крупный проект? Для журнала какого-нибудь?

– Да нет, так, небольшая выставка на личном сайте. Я могу сделать и ваши фото, если захотите.

– Ладно, заваливайся.

Дом Всеволода выглядел богаче квартиры, куда заселился Виктор. Облицовка из орешника, на полу паркет, дорогая мебель, большой телевизор на стене, искусственный камин. В таком доме не грех и в столице жить, а уж для Эдельвуда это прямо-таки немыслимая роскошь.

Виктор сел на диван, покрытый белым пледом. Всеволод сразу предложил кофе, но фотограф отказался.

– Значит, про Эдельвуд пишешь? – спросил он.

– Хочу сделать иллюстрированную хронику. Я еле нашел его на карте, но он чудесный. Тут странная погода.

– Что ж, лето у нас, и правда, короткое. Что же такого ты хочешь узнать?

– Есть какие-нибудь секреты у города? Почему тут все устроено так, а не иначе?

– Не знаю, – ответил Всеволод, пожав плечами. – Я недавно сюда переехал. Дядя скончался и оставил мне свой дом с гаражом и машиной, а родители как раз гнали куда подальше. Выбора не было. Знаю только, что Эдельвуд – древнее место. Как рассказывал мне дядя, здесь еще до революции был процветающий город, но потом что-то пошло не так.

– А именно?

– Не знаю.

– Хорошо, – протянул Виктор. – Я сделаю несколько фотографий?

– Пожалуйста. Могу попозировать, если надо. Я танцор, знаешь ли.

– Мне говорили. А еще говорили, что вы играете на свадьбах.

– Единственный заработок. Если надо, могу и баян притащить.

Виктор и Всеволод долго общались. Они обсуждали жизнь города, его секреты. Как оказалось, во времена Второй мировой войны Эдельвуд оказывал помощь солдатам. Не только союзникам, но и фашистам. Латал раненных, кормил голодных, грел замерзших. Эдельвуд не делил людей на хороших и плохих.

Виктор сделал много фотографий. Он попытался запечатлеть богатство дома. Уже перевалило за восемь вечера, когда Всеволод сказал:

– Солнце вот-вот сядет. Тебе лучше идти.

– Отчего?

– Не люблю общаться после заката.

Всеволод выпроводил гостя на улицу, захлопнув дверь прямо у него перед носом. Виктор хмыкнул, но не стал ничего говорить. Он направился домой.

Солнце, и правда, быстро спускалось к горизонту. Как только последний луч скрылся где-то во тьме сумерек, будто бы из неоткуда появилась женщина на инвалидной коляске. Бедняга чем-то напоминала принцессу Диану, только лишенную всякого королевского достоинства. В руках она держала флейту, а коляска каким-то образом ехала сама по себе. Наконец, женщина поднесла инструмент к губам и выдавила первую ноту. Она наигрывала какую-то странную мелодию. Не страшную, но кричащую, шумную, неровную. Словно бы грязную.

И город преобразился.

От провинции не осталось и следа. Вокруг выросли дома. Да не просто здания – архитектурное искусство. Статуи, держащие балконы на своих плечах. Изысканные колонны. Невероятной красоты дворы, широкие мраморные лестницы. Барокко, готика и классицизм – все смешалось с разрухой и упадком. Стены в трещинах, окна разбиты, по дорогам валялись трупы и гнилая еда. Собаки бегали туда-сюда в поисках пищи, у дороги сидели калеки. Кто-то без ног, у кого-то неестественно скрючено тело. И все смотрели на Виктора, тянули к нему руки, будто тот был мессией. Спасителем.

Виктор дернулся. Мужчина с красными глазами и качающейся головой схватил его за ногу. Он жевал сухой хлеб, выплевывая на землю крошки и слюни. Фотограф крикнул и побежал к дому.

У подъезда сидела Светлана, но узнать ее можно было только по одежде. Женщина постарела лет на пятьдесят, превратившись в сухую мумию. Морщины паутиной обвили кожу, глаза бегали, слезоточили. Она читала молитвы, изредка с треском поднимая голову к небу.

А в саду, что был разбит перед домом, появились надгробия. Каждое второе – разбитое, но на некоторых кто-то писал странные послания: «Жду второго», «не трогать, посещают дети», «есть родные!», «не разбивать». Среди могил стоял мужчина, напоминающий гориллу. Он не двигался и смотрел куда-то вдаль. Даже не заметил пробежавшего мимо Виктора.

Внутри подъезд превратился в полигон. В стенах зияли дыры от пуль, краска слезла, открывая миру арматуру. Между вторым и третьим этажом сидела старуха, шепчущая себе под нос что-то на одной ей известном языке. Перед ней стояла бочка с грубо сшитыми куклами и свечами.

Виктор обогнул старуху и поднялся к себе.

Квартира тоже изменилась. Исчезла всякая мебель, кроме кровати, окна на рамах потрескались. Стены превратились в голый кирпич, на которых то тут, то там висели иконы. И кресты.

Виктор схватил свою сумку и бросился на улицу. Он сел в машину, завел ее и тронулся. Он не видел, как проезжал мимо убогих. Не мог видеть, как больные люди танцевали. Как они ели собак, как жарили кошек. Виктор не хотел видеть, как извращенец трется у дома.

Наконец, Эдельвуд остался позади. Фотограф ехал так быстро, как только мог. Не разбирая дороги – лишь бы вперед.

Машина остановилась перед оврагом. Виктор вышел наружу, выдохнул, и его вырвало скромным обедом. Рукавом куртки вытерев губы, он подошел к оврагу.

Это был овраг на севере Эдельвуда. Виктор сделал круг.

Он вернулся в машину. Мотор заревел. Виктор помчался подальше от города, как вдруг понял, что опять вернулся в Эдельвуд. Снова и снова фотограф менял дорогу, сворачивал со свежих следов вглубь леса. Сворачивал со своих же следов.

Снова и снова Виктор возвращался в Эдельвуд. Почти всю ночь он пытался выбраться из города, пока у него не закончился бензин.

– Твою мать! – крикнул Виктор и ударил руками по рулю.

Ближайшая заправка была в тридцати километрах от Эдельвуда. Виктор вышел из машины и направился, как он думал, туда.

Но уже утром он обнаружил, что приближается обратно к городу. К тому городу, которым был Эдельвуд при свете дня. Провинция, как она есть.

Виктор осторожно сделал шаг по дороге. За ним второй. Прохожие улыбались ему, дети играли в догонялки. Никакого упадка. Все светло и ясно.

Виктор быстрым шагом дошел до дома, где снимал квартиру. Возле дома Светлана, по своему обыкновению, кормила кошку. Худощавое животное шипело на траву и нападало на кусты.

– Что здесь было? – спросил Виктор.

– Ты о чем?

– Неважно. Где можно купить бензин?

– На рынке, дорогой, на рынке, – ответила Светлана и улыбнулась. – Но зачем тебе бензин?

– Хочу уехать из Эдельвуда.

– Но люди не уезжают из Эдельвуда.

Виктор отмахнулся. Он направился на рынок, но его остановил крик Светланы:

– Виктор! Виктор, постойте! – Она бежала за ним. – Вы ходили к Всеволоду?

– Ходил.

– Он танцевал для вас?

– Нет.

– Пусть станцует. Но после заката. Он прекрасно танцует ночью.

Виктор сжал губы и поднял руки так, будто к нему прикасалось что-то неприятное.

На рынке он купил пятилитровую канистру бензина. Даже сдачу не забрал, а сразу пошел к машине. Но вышло так, что Виктор не смог найти свой автомобиль. Куда бы он ни пошел, все время возвращался обратно в Эдельвуд. Раз за разом. Снова и снова. Виктор уже бросил бензин и пошел искать ближайшее шоссе, но и тогда он выбрался лишь к дому Светланы.

– Это снова вы, – усмехнулась она.

Виктор не ответил. Он поднялся в съемную квартиру и попытался набрать номер брата, но в трубке была лишь тишина. Виктор сел на пол и заметил, что телефонный провод перерезан.

За всем этим день незаметно подходил к концу. Пока Виктор сидел без сил в квартире, солнце село и по улице снова пронеслась знакомая мелодия.

Обои в квартире отрывались от стен, поднимались вверх и исчезали. Мебель пропадала в белом шуме, и в нем же появлялись иконы. Виктор вышел на балкон.

Улицу заполонили увечные и юродивые. Они выли, хрипели, голосили. Город снова стал сценой для искалеченных актеров.

Виктор спустился вниз. Светлана читала молитвы, держа в руках мертвого кота. Возле надгробий, как и прошлой ночью, стоял мужчина с озадаченным выражением лица.

Виктор побежал к дому Всеволода. Остановился он только у самых окон, за которыми стоял мужчина лет шестидесяти в белой майке. Он о чем-то ворковал с голубем, наклоняясь к тому, словно целуя. Птица не обращала внимания на человека. Даже когда тот стал танцевать, заламывая самому себе руки, она не повернула головы. Тогда Всеволод поднял голубя с подоконника и начал ломать его в своих руках. Левое крыло. Правое. Ноги. Птица извивалась, точно змея, кричала. Наконец, Всеволод сломал ей шею.

Виктора снова чуть не вырвало. Он нашел гараж, а в нем и машину. Старенький жук. Виктор выбил окно локтем. На его счастье ключи были внутри.

Жук выехал на улицу, тарахтя и скрипя, но Виктор остановился у самой границы Эдельвуда. Все дороги, что были перед ним, все направления он испробовал. И правда, люди не уезжают из Эдельвуда.

Виктор развернул машину и вернулся к дому Светланы, где провел остаток ночи.

Следующим днем Виктор снова сходил на рынок. Он купил себе пачку макарон, колбасу и молоко. Рядом с продуктовым стояла и табачная лавка, но Виктор покачал головой.

– В другой раз, – сказал он сам себе.

– Добрый день! – крикнула ему Светлана, когда Виктор подходил к дому. – Как спалось этой ночью?

– Прекрасно, – ответил Виктор и улыбнулся. – Просто прекрасно! Я думаю, что останусь в Эдельвуде чуть дольше, чем планировал.

– И хорошо! И хорошо! Это чудесный город, вот увидите.

– Увижу. Обязательно увижу.

Куда ночь, туда и сон

Никогда не любил поездки к бабушке. Долгий путь в автобусе, зачастую стоя, часы ожидания пригородного рейса, а затем такси. Чаще всего я бывал там летом с крестной, но той весной выдался особый, хоть и грустный случай. Бабушка умерла.

Всю дорогу я только и думал, как будут проходить похороны, кто приедет, помимо нас с мамой, и как лучше изобразить скорбь. С бабушкой мы общались мало, я толком ее не знал, так что боль утраты была слабой.

Наконец, мы вышли из машины. Я помог маме достать пару сумок из багажника и недоверчиво рассмотрел церковь, возле которой остановилось такси. Всегда так получалось, что приезжали мы только ночью, часа в четыре. В это время исполинский деревянный крест и старый клен позади него смотрелись зловеще.

Мама прервала мои размышления, приказывая пошевеливаться. Она не спала уже вторую ночь, а тут еще пришлось водителю показывать дорогу, так что ее терпение подходило к концу. Мы прошли по каменистой тропинке и оказались в поле, на котором селяне всегда косили траву для скота. Сейчас, без стогов сена, которые я привык здесь видеть, это место казалось пустым.

Послышался лай пса. Это нас приветствовал Малыш. Неповоротливый клубок черной шерсти. Больше нахлебник, чем охранник. Самая добрая собака, которую мне доводилось видеть. Я притащил его в дом, будучи еще совсем мальчишкой. Помню, строил щенку комнату из кирпичей и силой пытался заставить его заснуть. Однажды даже получилось. Малыш всегда узнавал меня несмотря на редкие встречи. Можно сказать, нас связывала настоящая дружба.

Пес подбежал ко мне, стал облизывать руки и лицо, грязными лапами пачкая мне одежду. Я радовался встрече со старым знакомым, а мама лишь выдавила сухое «привет, Малыш».

Дом бабушки всегда отделял лишь шаг от заброшенности. Старым чердаком давно никто не пользовался, оконные рамы не красили, пожалуй, уже десяток лет. Зато под крышей висела телевизионная тарелка. За домом располагался небольшой огород, на котором бабушка сажала кукурузу, а во дворе, помимо старой и разбитой летней печи, стоял сад. Летом я нырял в него в поисках созревших ягод клубники и малины. Позади сада возвышались сараи. В первом держали корову и кур. По утрам я бегал туда за яйцами, пока крестная или бабушка доили рогатую Пятнашку. Второй сарай когда-то обустроили под мастерскую. Там жил мой дядя, там же и повесился. А за третьей дверью обычно лежало сено. Я очень редко туда заходил, мама говорила, что там могут быть змеи. В ее словах была правда, эти гады не стеснялись и в сам дом заползать. Помню, одну наглую рептилию случайно прижали входной дверью. Ох, меня распирала гордость, когда я, вооружившись лопатой и праведным гневом, разрубил ужа пополам, а потом выбросил через забор.

Бабушка сажала картошку, зелень и овощи на большом огороде, прямо за сараями. Это было любимое место Малыша, пес резвился среди грядок каждый раз, как в последний. И именно это место меня пугало больше всего. За огородом стоял лес. Очень густой, деревья росли плечом к плечу, образовывая непреступную стену. Лишь однажды я с мамой гулял по тому лесу. Темное и неприятное место. Особенно, когда встречаешь среди кустов и невысоких березок наполовину развалившуюся заброшенную школу. Такие картины врезаются в память.

Войдя внутрь дома, я с небольшим облегчением обнаружил, что все осталось, как раньше. В узкой прихожей хранились бело-синие корзинки с яйцами и банки с молоком. На кухне стоял покосившийся стол, сухофрукты лежали на печи, а буфет покрывала паутина. В большой комнате все так же веяло прохладой и какой-то больничной стерильностью. Она всегда была самой чистой, хотя убирались в ней как раз-таки реже всего. Бабушка не заходила туда без особой нужды, только селила редких гостей. Из мебели две скрипучие кровати, платяной шкаф с детскими вещами моей мамы и ее братьев-сестер да столик с зеркалом, на котором неизменно стояли свечи и иконы. Я всегда спал именно в этой комнате. По ночам меня съедала тревога из-за теней за окнами, но я успокаивал себя книгами из маленькой домашней библиотеки.

А вот в спальню бабушки мама пустила меня не сразу. Думаю, она боялась, что там осталась утка или, быть может, грязные покрывала, но и эта комната оказалась такой, какой я ее помнил. Письменный стол, заваленный таблетками. Шкаф, в котором рядом со всяким тряпьем хранились лучшие вещи бабушки. Аккуратно заправленная кровать. Угловые полочки со стаканами карандашей, иконами и прочими мелочами.

Весь дом оставался ровно таким, каким я запомнил его. Словно время в этом селе не шло вовсе.

Мама принялась что-то готовить, убираться, раскладывать вещи, словом – хлопотать по дому. Я знал, что ей сейчас это нужно, в отличие от моей помощи. Таким способом она заглушала собственную боль. На все предложения прилечь и поспать эта упертая женщина отвечала железным отказом, а споры с ней могли закончиться ссорой. Потому я, переодевшись в старые спортивные штаны и свободную футболку, вышел во двор. Ко мне сразу пристал Малыш, и мы стали бегать по полю, огороду и вокруг дома. И это был мой способ заглушить хоть и незначительную, но все-таки боль.

Вечером к нам подтянулись родственники. Двоюродная бабушка Маня обняла меня и похлопала по плечу. Даже не представляю, настоящее ли это имя, но все ее звали именно так. Выглядела она всегда на шестьдесят, хоть недавно и отпраздновала восьмидесятилетие. На моей памяти бабушка Маня всегда лезла «поперед батьки в пекло», как любила говорить моя мама. Боевой женщиной она была и останется.

С ней пришли ее внуки, Таня и Вадим. Первая – солидно располневшая мать троих детей, которых оставила дома с мужем. Крестная как-то сказала, что Таня станет копией бабушки Мани. С этим сложно спорить. А вот Вадим пошел по стопам моего дяди и каждый вечер тонул в бутылке. Собственно, даже смерть моей бабушки стала для него поводом выпить. Я старался не судить его, как-никак он мой родственник, хоть и далекий.

И вот мы впятером сидим за скромным столом. Внезапно кончились разговоры о жизни, детях и внуках, а их место заняли рассуждения о похоронах. Сейчас тело бабушки лежало в морге, а церемонию назначили на послезавтра. Для меня эта беседа казалась чем-то инородным. Не привык я участвовать в решении семейных дел. Просто шел туда, куда говорили и делал там то, что приказывали.

Вадима, крепко надравшегося, выпроводили домой. Таня вскоре тоже убежала удостовериться, что с ее детьми все в порядке. А я тихо ушел в большую комнату, чтобы почитать, прекрасно понимая, к чему приведет тет-а-тет бабушки Мани и мамы. Конечно, пошли песни о смысле жизни. О любви обретенной и утраченной.

Я не заметил, как заснул прямо в одежде и с книгой в руках. Всю ночь меня мучали кошмары про смерть мамы. Утром я с криками выпрыгнул из кровати, к счастью, к тому времени дома кроме меня никого не было. Вытирая рукой глаза, я подошел к окну, как научила меня когда-то бабушка, и трижды повторил «куда ночь, туда и сон». Давно не проводил этот своеобразный ритуал, но сейчас он показался мне как никогда уместным.

День выдался пасмурным. Темные грозовые тучи, холодный ветер и невыносимое ожидание бури. Я сделал себе небольшой завтрак. Ничего сверхъестественного: пара бутербродов с сыром, кофе и сырое яйцо. Из окна я увидел, что мама копается на огороде, вырывая сорняки.

Прикончив завтрак, я вышел из дома помогать маме. После огорода мы пошли разбирать старые вещи в сарае. Все время за нами бегал Малыш. Маме он мешал, но мне было куда веселее в компании пса. Из вчерашних разговоров за столом мне стало понятно, что участок выставляется на продажу. Много денег за него выручить, конечно, не получится, но и ухаживать за ним никто не собирался. Можно отдать его бабушке Мане, но у той и своей земли много, ей даже удалось отхватить кусок соседской.

Она снова навестила нас вечером, но в этот раз уже без внуков. Они с мамой принялись рассказывать всякие истории из их жизни. Сначала веселые, я даже пару раз усмехнулся. Но чем темнее становилось на улице, тем печальнее делались их байки. А когда пошел дождь, мама совсем расстроилась.

– Был случай, – начала она, но замолчала. Я понял, что мама вот-вот продолжит, просто выдерживает паузу, собираясь с мыслями. – Мне тогда исполнилось лет десять. Ходили слухи, что в конце улицы живет ведьма, – бабушка Маня кивнула, что-то припоминая, а я навострил уши и не сводил глаз с мамы. Даже не моргал, кажется. – В то время забеременела девушка. Темная история, я точно не помню, от кого она понесла и почему решила сделать аборт.

– Помню-помню. Ее женатый мужчина обрюхатил, – подсказала бабушка Маня. – В те времена нравы не в пример жестче были. Ох, сколько разговоров-то ходило. Позор, каких поисках надо, да черти где сыщешь. Слухи слухами, но поначалу никто точно ничего не знал. Так, молва там да сям. Пока живот у бедняжки расти не начал.

– Вот она и обратилась к той ведьме, – мама провела рукой по губам, словно эти воспоминания касались ее самой.

– Лучше бы и не обращалась, вот что я скажу, – кинула бабушка Маня.

– А что случилось? – спросил я, подгоняя рассказчиков.

– Ведьма-то ей помогла, только девушке плохо стало. На ногах еле стояла. Так и лежала на кровати три года, а потом умерла. А вот малыш… Поговаривали, что малыша ведьма у себя в доме под половицами похоронила. После того случая редко кто доходил до конца улицы, а если и были смельчаки, так слышали детский плач, доносящийся из дома. И ведьму никто больше не видел.

– А что с домом? Никто не проверил его? Вдруг она умерла?

– О, проверили, конечно. И да, она умерла. Только зайти в дом осмелились лишь через несколько лет после происшествия. Родственников у ведьмы нет, земля стала ничейной. Но на проклятом участке вряд ли кому-то понравится огород высаживать, а государство пока не придумало, что с ним делать.

– Да и думать еще долго будет, здесь земля дешевая, никому не нужная, – добавила бабушка Маня. – А если строить магазины или банки, то на кой они тут сдались? Двадцать домов, да и в тех одни старики. Ненужная эта земля.

– А дом? – уточнил я. – Еще стоит?

– Стоит, куда ж он денется, – ответила бабушка. – Ног же у него нет, хотя это странно.

И разговор ушел в другое русло. История обещала мне новую порцию ночных кошмаров, но спал я крепко, а утром чувствовал себя вполне бодрым и веселым. Несмотря на то, что настал тот самый день.

Впервые я видел, как мама рыдает. Не просто плачет, а буквально захлебывается слезами. Памятник для бабушки выбрали такой же, как стоял у моих деда и дяди. Белый с золотистым напылением. Рядом с круглой фотографией выгравировали цитату из Библии: «Блаженны чистые сердцем, ибо они увидят Бога». Бабушка мне не представлялась чистой сердцем, скорее уж железной леди, но раз на памятнике написано…

Очень скоро процессия вернулась домой. Стол накрывали мама и Таня. Тарелки занимали все место, а в редких свободных уголках стояли рюмки, до краев наполненные водкой. Поминки обещали быть громкими.

Я старался сидеть отстраненно. В тот момент мне хотелось погулять с Малышом, но уйти в самый разгар – неуважение. Так что приходилось терпеть свою родню и их пустые разговоры. Как обычно за нашим семейным столом не обошлось без ссор, хоть и легких. Мама смотрела на некоторых с такой злостью в глазах, что мне самому становилось не по себе. Будто это я в чем-то провинился.

Наконец, появился повод уйти с этого «праздника жизни». Вадим напился и побрел в туалет, но уж слишком долго не возвращался. Мама сказала, мол, его нет уже с полчаса, но мне казалось, что она ошиблась раза в три. Меня послали найти его.

Спешить искать троюродного брата, да еще пьяного в хлам, я не собирался. Наверняка, свалился где-нибудь и уснул с голой задницей. Ночь выдалась слишком приятной, чтобы не заметить этого и вообще куда-то спешить. Прохладный воздух, запах дождя, свежесть. На небе танцевали звезды, вальяжно ходили тучи, то закрывая полную луну, то показывая ее миру. Света хватало, чтобы рассмотреть даже далекие деревья, стеной охраняющие лес. В такие моменты жизнь останавливается, и мысли о вечном приходят в голову сами, без приглашения и предупреждения.

Вадима не оказалось в туалете. Рядом с сараями пьянчуга тоже не валялся. Ни у летней печи, ни на огороде, ни в саду его не было. Тут я начал немного волноваться, но недостаточно, чтобы бить тревогу. Вместо этого я взял куртку старшего брата, которую он оставил на крыльце, поднес ее к лицу Малыша и сказал:

– Ищи.

– Тяв! – гавкнул пес и помчался через огород на улицу.

Я прекрасно понимал, что Малыш вряд ли найдет Вадима, его никто этому не обучал. Мне просто нравился сам процесс этого поиска. Можно было представить себя полицейским или военным, который бегает по развалинам израильского города и пытается обезвредить бомбу. К тому же, я придумал себе вполне убедительную версию пропажи Вадима. Он просто пошел к какому-нибудь соседу, чтобы вместе разделить горечь утраты за бутылкой особенно крепкого и невкусного пойла.

Малыш чуть убавил шаг, а потом пустился с новой силой. Я не поспевал за псом, пока тот не остановился возле старенькой лачуги. Дом чем-то напоминал бабушкин, только был явно заброшенным. Доски на стенах потрескались, окна скривились, дверь вообще держалась на одной петле. С фасада казалось, что это и не дом вовсе, а лицо великана, искаженное агонией и горем.

Я осторожно ступил за забор. Впрочем, это сложно назвать хоть какой-то оградой. Просто кривые палки, наспех прибитые к тонким столбам. Ничего ужасного не произошло, потому я сделал второй шаг. Малыш остался на дороге и, наклонив голову, смотрел на меня. Тучи разошлись, открыв луну. Серебряные лучи осветили дом, и он казался уже не таким устрашающим. Вдруг я услышал храп и чуть не ударил себя по лицу ладонью. «Этот идиот не придумал ничего лучше, чем выспаться в доме ведьмы?» – спросил я сам себя и вошел внутрь.