Электронная библиотека » Евгений Карнович » » онлайн чтение - страница 13


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 03:00


Автор книги: Евгений Карнович


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Шрифт:
- 100% +

В этом мундире нужно было ходить в Несвиже, а если кто-нибудь надевал его, не имея на то права, то с того албанчики снимали его силою. Радзивилл сам носил такой же мундир, только на запонке был у него не его вензель, а буквы F. A. F., что значило: fiducia amicorum fortis, т. е., силён верностью друзей.

Одетые таким образом албанчики, большею частью, были молодец к молодцу, кто с чёрными, кто с светло-русыми, кто с седыми усами. Особенно живописна была та минута, когда они, стоя плотною толпою в несвижском костёле, вдруг, во время чтения молитвы Богородице, по старопольскому обычаю, все надевали на головы шапки, и обнажив сабли, махали ими, выражая этим, что они готовы идти ратовать во имя Пресвятой Девы.

Среди этих молодцов особенно отличался пан Володкович, и тот, кто видал его портрет, не пожелал бы встретиться с подлинником не только ночью, но и днём – такой ражий из себя и такой с виду приветливый был этот детина!

В молодости Радзивилл любил тоже пошаливать, как и вся польская молодёжь того времени, а поэтому и албанская банда была сборище не безгрешное. В Польше, по смерти короля начиналось ещё более неурядицы, чем бывало даже при самом слабом короле; страсти начинали кипеть; до собрания большего сейма бывали маленькие местные сеймы, следовательно были многочисленные съезды шляхты, а съезды эти, само собою разумеется, не обходились без попоек и разгула. В таком состоянии была Литва и Польша по смерти последнего короля из саксонского дома Августа III и пред воцарением Понятовского. Трибуналы, в небытность короля, бездействовали, их временно заменяли так называемые каптуровые суды. И вот однажды возный новогрудского каптурового суда повестил албанчикам, чтобы все они явились в этот суд для объяснений по жалобам, принесённым на них в суд, касательно бесчинств и гвалтов в шляхетских домах. Когда повестка об этом дошла до Володковича, он тотчас дал подписку в том, что явится в суд с своим адвокатом. При этом, чтобы познакомить возного с своим адвокатом, он показал ему его – это была ремённая нагайка. У Володковича их было три: ремённая на судью Хрептовича, другая на Понятовского, о котором уже громко говорили, что он будет королём, тоже была ремённая, но обвитая шёлком, и третья на виленского епископа князя Мосальского, тоже ремённая, но обвитая золотою нитью. Возный пожал плечами и уехал, исполнив свою обязанность.

Но выполнил также и Володкович свою подписку: он собрал немедленно шесть самых лихих рубак из албанчиков и отправился на суд в Новогрудок. Только что издали завидел судья своего подсудимого, как убежал задними дверями в монастырь. Володкович вошёл в суд и спросил где судья?

– Он вышел, – отвечал регент.

– Нечего сказать, хорош судья, – заметил Володкович, – зовёт подсудимых, а сам уходит. Впрочем, – добавил он, – в небытность судьи место его заступить регент.

Спутники Володковича поняли смысл этого замечания, и чрез несколько минут несчастный регент лежал растянутый на присутственном столе, крепко придерживаемый шестернёй дюжих парней, а сам Володкович с широкого своего плеча отсчитывал сотню нагаек исправляющему должность судьи. Отсчитав сполна регенту то, что было назначено его начальнику, Володкович забрал из суда все производившиеся в нём дела и уехал из Новогрудка, как ни в чём не бывало.

Но когда воцарился Понятовский, в Новогрудке собрался трибунал; к этому же времени, как будто для свидания с князем Каролем Радзивиллом приехал туда же виленский епископ князь Мосальский. В это же время стоял в Новогрудке королевский полк, которым командовал брат епископа. Положено было расправиться с Володковичем.

Один из майоров полка, переодевшись евреем, отправился в Несвиж к Радзивиллу – уверить князя, что полк Мосальского готов пристать к конфедерации, и просил только, чтобы Радзивилл отпустил с ним Володковича, как самого деятельного её члена, к которому королевские солдаты окажут всего более расположения. Володкович согласился и пред самым рассветом приехал в Новогрудок, прямо на квартиру майора. Едва успел Володкович осмотреться вокруг, как целый полк Мосальского окружил дом, в котором остановился Володкович. Он увидел западню, ему приготовленную, но уже было поздно. Однако он успел выбить дверь и кинулся в сад, думая пробраться в поле между деревьями; но все дороги были пресечены, куда ни кидался он, всюду встречал ряд штыков; солдаты не стреляли в него, им было приказано взять его живым, и 100 червонцев было обещано тому, кто исполнит это. Несмотря на неравный бой, Володкович, одарённый необыкновенной силой, успел пробиться через несколько рядов; смельчаки подступили было в нему, стараясь схватить его, но он или убивал их, или наносил им тяжёлые раны. Противникам Володковича хотелось взять его живым, чтобы придать этому делу не вид насилия, но законного суда.

Наконец силы Володковича истощились; он спустился в яму, бывшую в саду, и оттуда продолжал обороняться чем ни попало. Любопытные евреи, которым, надо сказать правду, крепко доставалось от Володковича, толпами бежали смотреть на его схватку с целым полком. Уй! ой! вай! и прочее слышались во всём Новогрудке; но никто не догадывался, как овладеть Володковичем без новых потерь в людях. Тогда один из евреев подал следующий совет: бросать в яму, в которой укрылся Володкович, разный хлам; все жиды от малого до великого кинулись за работу: кто тащил ломаный стул, кто стол, кто доску, кто полено, кто ведро, кто лохань, кто перину, и всё это летело в яму, где отбивался Володкович. Тесно в ней стало молодцу, и он сдался.

Тогда его взяли, связали, отнесли в суд и там прочитали ему декрет, обвиняя его во множестве преступлений. Менее чем через час Володкович был уже расстрелян, вследствие приговора суда. Спустя шесть часов, Радзивилл, узнавший о бедственном положении своего друга, пришёл в нему на выручку, но уже было поздно, и он в отмщение за смерть Володковича разбил на голову полк князя Мосальского.

Со смертью Володковича значительно ослабела разгульная деятельность албанской банды.

Пан Лада и Фридрих Великий

см. примечание [11]11
  Анекдот о соперничестве польского пана с знаменитым прусским королём служил не раз сюжетом и для серьёзных и для комических рассказов в польской литературе. Основой же для настоящего очерка послужил рассказ, напечатанный в издавшейся три года тому назад в Петербурге польской газете «Słowo». Со своей стороны мы изменили этот рассказ во многих частностях, стараясь приноровить его главным образом к общей цели наших очерков, а именно к ознакомлению читателей с особенностями старинного быта Польши.


[Закрыть]


В 1772 году совершился первый раздел Польши, и вот началось межевание между новыми владельцами и Речью Посполитой. Проще всех распоряжался в этом случае король прусский Фридрих Великий. В ту часть Польши, которая при первом её дележе досталась Пруссии, было послано в каждый уезд по два комиссара; комиссары приезжали к приходскому ксёндзу и заговаривали с ним по-немецки, но как, в большей части случаев, ксёндзы не понимали по-немецки, то между ними и представителями новой власти начинался разговор на ломаном полу-польском и полу-немецком языке. В заключение разговора, ксёндз и собиравшиеся около него прихожане догадывались, о чём идёт дело; они под конец узнавали, что местность, посещённая пруссаками, принадлежит уже не светлейшей республике, но его величеству, королю прусскому, которому она досталась при разделе Речи Посполитой, под именем южной Пруссии.

После такого объяснения, комиссары вынимали из карманов несколько листов печатных бумаг, которые они называли королевскими патентами. Четыре экземпляра таких патентов вручались местному владельцу, четыре ксёндзу для прочтения с амвона в первое воскресение или в первый праздничный день и для прибития к дверям костёла, и наконец ещё четыре экземпляра слуга, состоявший при комиссаре, относил в ближайшую корчму, для сообщения во всеобщее сведение.

За распоряжавшимися таким образом королевско-прусскими комиссарами, являлись прусские солдаты; они ставили на указанном комиссарами месте столбы, с прусскими чёрными орлами, и в заключение всего оставлялось у ксёндза столько экземпляров объявлений на немецком языке, сколько считалось в околотке шляхетских домов.

Излишним кажется говорить, что патенты и объявления извещали о присоединении к королевству прусскому тех местностей, в которых ставились солдатами столбы с королевскими орлами. Расставляя столбы, немцы упорно торговались с поляками, отстаивая в свою пользу каждый клочок земли. При этом, для избежания недоразумений на будущее время, они старались проводить границу вдоль рек, ручьёв, болот и вообще по таким местам, где сама природа уже провела свою собственную границу. Пруссаки крепко держались такого способа размежевания; но весьма часто случалось, что земли, принадлежавшие одной и той же деревне, были расположены по обоим берегам пограничных речек и ручьёв, и так как оказывалось невозможным делить деревню, то возникало множество столкновений и споров. Ввиду этих обстоятельств, в Берлине, после разных толков и недоразумений, постановили наконец правилом, что положение помещичьей усадьбы должно решать вопрос, к какому государству принадлежит всё поместье.

Идя с патентами и столбами вдоль новой прусско-польской границы, королевские комиссары и сопровождавшие их солдаты приближались к обширному имению, расположенному на одном из пограничных ручьёв. В этом имении крестьянские хаты живописно были раскинуты под тенью развесистых лип, дубов и клёнов, за ними не в дальнем расстоянии виднелся большой замок причудливой архитектуры. Это имение и этот замок принадлежали пану Яну Ладе, потомку древнего шляхетского рода.

Пану Ладе в ту пору, когда собирались навестить его прусские комиссары, было уже лет за пятьдесят, и несмотря на рану, которую ему пришлось получить в бою, сражаясь в рядах конфедератов, он крепко стоял на ногах, и не прочь был опять отправиться в поход против своих недругов. Пан Лада был широкоплечий мужчина высокого роста, и отличался такой величавой и молодецкой осанкой, которой мог бы позавидовать каждый сенатор и каштелян. Пан Лада происходил из обедневшей шляхты, но ему посчастливилось жениться на внучке воеводы Серадзского; за женой он получил много богатых поместий, а в числе их и то, к которому приближались теперь нежданные и непрошеные гости. Несмотря на богатство и отвагу, пан Лада был человек весьма добрый, обходительный, и потому во всём околотке пользовался любовью и преданностью шляхты.

Не без сильного волнения узнал пан Лада о приближении пруссаков, и волнение его обратилось в ужас, когда ему сообщили правила, которыми руководствуются при размежевании комиссары. Старый замок пана Лады стоял на прусской стороне ручья, и следовательно по силе правил, принятых в Берлине, владелец этого замка должен был перейти в пруссакам. Этой ужасной мысли никак не мог перенести пан Лада.

Известно, что ввиду близкой опасности люди бывают находчивее, нежели в ту пору, когда их ничто не пугает порядком; так было и с паном Ладой. Не ожидай он к себе в скором времени прусских комиссаров, он бы не догадался, каким способом можно отделаться от подданства Пруссии, но теперь, ввиду неминуемой опасности, вдруг озарила его голову светлая мысль.

Пан Лада поспешно собрал всех своих крестьян, дал им заступы и лопаты, и после трудной, но непродолжительной работы, успел отвести русло ручья за свой сад. Быстрый ток, бросившийся стремглав по покатистому месту в новое узкое ложе, рвал и уносил землю, и к прибытию комиссаров, граница, за которую с таким удовольствием хватались немцы, была уже на новом месте. Шумно бежал теперь ручей не перед садом, но за садом. Находчивый шляхтич вздохнул свободно, и спокойно ожидал королевских комиссаров. Явились они в поместье пана Лады, походили кругом да около, потолковали между собою, и затем, к общему удовольствию, вскоре удалились, поставив граничные столбы далеко за лесом, который принадлежал пану Ладе и тянулся сплошной, широкой полосой по его владениям.

Успешная сделка пана Лады с обманутыми комиссарами была отпразднована в его замке достойным образом. Множество гостей, после трёхдневных пиров, уехали от пана, жалуясь на тяжесть в голове, и не совсем отчётливо припоминая всё что им привелось видеть и слышать в доме радушного хозяина.

Оправившись от лихой выпивки с приятелями и соседями, пан Лада вдруг начал сильно хмуриться. В голове его, вместо приятного чада от токайского, стали бродить самые тяжёлые думы.

– Я радуюсь, но чему? – спрашивал сам себя пан Лада, – разве тому только, что я спасся от немцев?.. Но неужели же мне не позор принадлежать к такой бессильной, расслабленной республике? Нет! Польша не стоит меня: она не сумела удержать за собою такого гражданина, и чуть было не выдала меня немцам… Разве я заслужил подобное пренебрежение от своей родины?.. Я докажу, что я человек не дюжинный… Я знаю что сделаю…

Проговорив эти слова самым решительным голосом, пан Лада приосанился и гордо посмотрел вокруг себя, но в комнате на этот раз не было никого.

Через несколько дней разнёсся в замке слух, что скоро приедут польские комиссары для постановки пограничных столбов со стороны Речи Посполитой. Снова скликнул пан Лада всех своих крестьян, снова раздал им заступы и лопаты, и спустя несколько времени, ручей бежал по прежнему руслу. Грустно посмотрели польские комиссары на великолепное имение, отошедшее к Пруссии, и поставили столбы далеко за лугом, за орешником и песчаным холмом.

Производя постановку столбов с белыми польскими орлами, комиссары пытались было навестить пана Ладу, но вместо гостеприимного приглашения получили от него следующий ответ:

"Я перестал быть подданным Речи Посполитой и не принимаю граждан её в моём доме".

С грустью прочли этот обидный ответ прежние соотечественники пана Лады; они в раздумье покачали головами, пошали плечами, и принимая подобный ответ, как выражение скорби, перенесли обиду и постановили между собою избегать на будущее время всяких сношений с паном Ладой.


После этого происшествия пан Лада видимо изменился. Из человека, прежде весёлого и общительного, он сделался суров и молчалив. Большую часть дня он сидел безвыходно у себя в комнате, а если проходил иногда через залы, то шёл мерными, медленными шагами, не обращая внимания ни на прислугу, ни на шляхтичей, живших в его замке.

Все начали перешёптываться между собою, недоумевая о причине такой быстрой перемены. Даже супруга ясновельможного пана не могла объяснить себе некоторых странностей своего сожителя, который стал смотреть на неё свысока и говорил с ней только изредка, да и то как-то важно и отрывисто.

После продолжительных совещаний и долгих колебаний, обитатели замка положили, наконец, разрешить мучившее их сомнение. Для того они избрали из своей среды старика-шляхтича, пана Онуфрия, любимца пана Лады, и поручили ему осведомиться обо всём подробно. Пять раз приближался старик к ясновельможному, пять раз раскрывал рот и пять раз, не пробормотав ни слова, отступал почтительно перед величавым взглядом пана Лады.

Все были недовольны депутатом. На него со всех сторон сыпались укоры и насмешки. Приходилось, для избежания неприятностей, действовать с большею решимостью, и старик, помолившись усердно Богу и подкрепив себя порядочной чаркой, явился снова перед сумрачным паном.

При появлении пана Онуфрия пан Лада быстро вскочил с кресел.

– Что тебе нужно от меня?.. – грозно, почти бешено закричал он.

– Простите великодушно, – проговорил запинаясь оторопелый старик, – простите великодушно, но ваша печаль, ваше одиночество беспокоит всех, кто вам предан и кто любит вас…

– А кто тебе сказал, что я печален… Напротив, мне весело, да и как ещё весело, – как никогда не бывало!.. Ну что ты смотришь на меня таким бараньим, бестолковым взглядом?..

– Я… я сомневаюсь…

– Сомневаешься! а в чём?.. Неужели же ты или кто-нибудь другой может сомневаться, что я теперь государь, что я король, ни от кого независимый?

Изумлённый пан Онуфрий разинул рот и с явным недоверием смотрел на стоявшего перед ними пана Ладу.

– Я хотел сказать… – заговорил оправившийся немного старик, – я хотел сказать, что мы очень радовались, когда увидели, что вы так искусно спасли нас от немцев.

– Ну так что же? Говори скорей!.. – крикнул нетерпеливо пан Лада.

– А теперь мы с грустью видим, что вы, надумавшись, предполагаете, по своей доброй воле, передаться пруссакам.

– Чёрт их побери! – гаркнул громовым голосом пан Лада, – кто это тебе наврал, старый пустомеля?..

– Но ведь ваша милость не приняли польских комиссаров, и столбы, которые белеются теперь за орешником и песчаным холмом, ясно показывают…

– Что ты просто на просто глуп… Да, ты глуп, пан Онуфрий, – заговорил с заметным хладнокровием пан Лада, не давая вымолвить старику ни полслова. – Я хотел было сделать тебя канцлером, но вижу, что ты в этому неспособен. Убирайся с Богом… Да и все вы оставьте меня в покое и знайте только одно, что всякие перешёптывания и догадки вам строго воспрещаются… Ждите – придёт время, и узнаете то, чего теперь никак не можете понять.

Растерявшийся старик поплёлся назад: в голове его был невообразимый переполох.

Между тем пан Лада, запершись в своей комнате, всё читал и писал. Никто не смел потревожить его, кроме гайдука Игнация, который получал непосредственно от него какие-то таинственные приказания. Гайдук почти не слезал с лошади. Едва успевал он отвезти одно письмо, как должен был скакать, сломя шею, с новым посланием своего пана. Но от этого верного слуги нельзя было добиться ни слова: он всегда молчал и имел привычку раскрывать рот только тогда, когда нужно было есть или пить.

Прошло ещё несколько недель, среди тревожных ожиданий всех проживавших у пана Лады и среди постоянных его занятий писанием и чтением. Между тем из Торна и Познани, по его приглашению, явились в замок обойщики, драпировщики и разные мастеровые; в замке закипела деятельная работа, и дней через пять жилище пана Лады явилось в полном блеске. В главной зале замка стены покрылись дорогими обоями, голубого и белого цвета, а на возвышении в несколько ступеней, устланном красным сукном, поставлено великолепное золочёное кресло с пунцовою бархатною подушкою и гербом пана Лады под королевскою короною. По обеим сторонам этого кресла, на низших уступах возвышения, было поставлено двое других кресел, хотя и весьма искусной работы, но уже не столь великолепных, как среднее. Прямо перед седалищем были две резные скамьи, а остальная часть залы осталась пустою, как это принято для тронных зал.

Потолок залы украсился позолотой и разными лепными фигурами и изображениями, служащими символами для означения верховной власти и разных царственных добродетелей. На стенах залы были развешаны гербы тех благородных фамилий, с которыми была в родстве фамилия пана Лады, а по бокам возвышения, как эмблема могущества и силы, были поставлены военные трофеи и рыцарские доспехи.

Наружность замка тоже подновилась; на фасадах его явилось много фигур и изображений, сходных с теми, которые были помещены на потолке парадной залы; над главным подъездом замка был прибит огромный гербовый щит под королевскою короной, а на самой возвышенной точке кровли, на высоком древке, величественно развевался огромный флаг с гербовыми цветами пана Лады, белым и голубым.

Все работы, как внутри, так и снаружи замка, производились с чрезвычайною поспешностью, под надзором самого пана, но никто, даже проницательный капеллан пана Лады, не мог угадать цель этих необыкновенных приготовлений.

Когда замок был совсем отделан и убран, то накануне праздника рождества Богородицы стали являться к пану Ладе гости, приглашённые им через письма, развезённые Игнацием.

Великолепные новомодные экипажи, старинные рыдваны и колымаги, тележки и повозки постоянно подъезжали к главному крыльцу замка; тут же останавливались и приезжавшие верхом в гости. Пан Лада радушно встречал гостей, и сообразно с важностью каждого из них приказывал отводить помещение или во флигеле или в крестьянской избе. Затем, когда по поверке списков все приглашённые оказались налицо, гости, по особому зову хозяина, собрались в назначенному времени в праздничных нарядах в главной зале замка, и там с нетерпением ожидали развязки непонятных для них затей.

Появление пана Лады положило конец мучительному ожиданию.

Двери залы широко распахнулись на обе половинки, и в дверях показался хозяин. На голове у пана Лады была дорогая меховая шапка с цаплиным пером, пристёгнутым большою бриллиантовой запонкой; одет он был в кунтуш из бархата пурпурового цвета с золотым поясом, на котором висела кривая сабля, осыпанная драгоценными каменьями. Но в глаза гостей не столько бросался этот великолепный наряд хозяина, сколько его повелительный вид и величественная осанка.

Пан Лада вёл под руку свою жену; её роскошный наряд и блеск дорогих каменьев и яркая белизна жемчуга ещё резче выставляли смущение скромной женщины. Видно было, что она смиренно подчинилась воле своего мужа, но что сердце её как будто предчувствовало что-то недоброе. С выражением грусти и сдержанного ужаса смотрела она на всё, что окружало её теперь, и как будто хотела спросить: что же всё это значит, в чему все эти приготовления? За паном Ладой и его женой шёл их сын, прехорошенький десятилетний мальчик, единственный наследник имени, славы и богатства своих родителей; он был одет в дорогой венгерский костюм.

При появлении пана Лады мгновенно смолкнул говор присутствующих. Он медленным шагом прошёл мимо изумлённой и онемевшей толпы, поднялся на возвышение, и поставив подле себя с одной стороны жену, а с другой сына, приподнял немного свою шапку, в знак поклона, и громко произнёс следующую речь:

"При новом разграничении Польши и Бранденбурга, оба эти государства обошли мои владения, как это ясно показывают пограничные столбы, расставленные и прусскими, и польскими комиссарами. Таким образом, земли мои остались независимыми!.. Вознося благодарственную молитву Господу за явленную его к нам милость, мы, Ян Капистран Идзий I, обещаемся употребить все усилия, чтобы доказать миру, что простой некогда шляхтич Ян Лада, по гербу, впрочем, не хуже Понятовских, сумеет править подвластными ему, хотя не многочисленными, но зато храбрыми, вверенными ему Богом народами!.. Мы не оставим границ наших владений без обороны, казны без денег и законов без исполнения и опоры.

Я учреждаю отныне отдельную державу под наследственным правлением моего дома. Кто захочет споспешествовать новому государству и остаться в его пределах, тот пусть громогласно изъявит своё желание… Будьте уверены, что со временем, когда всё устроится как следует, ни один благонамеренный гражданин и ни один истинно-храбрый воин не будут скучать в тесных, по-видимому, границах моей державы.

Законы и конституция уже готовы, остаётся только присягнуть им. Должности военные, гражданские и придворные уже учреждены и ожидают только достойных кандидатов. Теперь же, братья-шляхта, предлагаем вам объявить ваше мнение: кто со мной, тот пусть остаётся, а тот, кто хочет служить республике, тот пусть скорее убирается из моих владений".

Речь эта произвела странное впечатление на слушателей. Одни из них во всё время, пока говорил пан Лада, стояли разинув рот и вытаращив глаза, другие почёсывали затылки, третьи потирали лбы, четвёртые легонько откашливались, и хотя каждый из гостей ещё заранее ожидал чего-то необыкновенного, но то что они теперь услышали далеко превзошло все ожидания.

По окончании речи, гости зашумели; они принялись с жаром толковать между собою о сделанном им предложении, и так как все чрезвычайно любили пана Ладу, как доброго соседа, и так как смелость его понравилась, то после непродолжительных совещаний общий шум и говор слились в единодушный, со всех сторон раздавшийся крик: "да здравствует пан Лада!"

Увидев, что дело с первого раза идёт удачно, пан Лада, приветливо поклонившись своим новым подданным, величественно поместился на троне, посадив на стоявших по бокам его креслах жену и сына, и когда, по данному им знаку, всё смолкло, он заговорил снова:

"Итак, пусть по единодушному желанию, изъявленному предстоящими здесь моими соотечественниками, начнётся отныне благополучное наше царствование. Грамоты на должности уже готовы, нужно только вписать в них имена и фамилии назначенных мною лиц".

– Вы, отче, – сказал пан Лада, обращаясь к ксёндзу, – займёте должность канцлера.

Ксёндз осмотрелся, и видя со всех сторон одобрительный взгляд, почтительно поклонился новому государю и отошёл к указанному ему месту.

– Вы, пан Балтазар, будете моим государственным казначеем, – проговорил пан Лада, смотря на шляхтича Годзембу.

Шляхтич покраснел от удовольствия и, низко поклонившись пану Ладе, отошёл в сторону и занял место подле канцлера.

– Вам, Якуб Наленч, вверяется гетманская булава, – произнёс торжественно пан Лада, и тот, к кому относились эти слова, последовал примеру канцлера и казначея, а между тем новый повелитель продолжал:

"В большом числе сановников мы пока не нуждаемся, и жезл нашего придворного маршала остаётся в руках пана Онуфрия Побоча. Учреждаем, впрочем, новую должность с титулом оберегателя государственных наших границ, и поручаем её племяннику нашему, пану Юзефу. Обязанность его будет заключаться в неусыпном надзоре за целостью и неприкосновенностью границ и во внимательном наблюдении, чтобы в пределы наши не допускались люди вредных правил и еретики, то есть немецкая саранча из-за Одера.

Завтра, после торжественной службы в честь Пресвятой Богородицы, мы расставим наши пограничные столбы, дабы каждый из соседей наших знал наши пределы и почитал бы в нас коронованную особу. Но так как, по этому случаю, двор наш должен будет явиться в полном блеске, то мы повелеваем нашему канцлеру раздать всем надлежащие грамоты, а казначею нашему – выплатить вперёд месячное жалованье по утверждённым нами окладам.

В заключение приглашаем вас, благородные гости, разделить с нами наш королевский пир".

Окончив эту речь, пан Лада встал с своего седалища при громких криках: "Да здравствует король!" Затем гости, предшествуемые державным хозяином, отправились в залы, где были накрыты столы. Много в этот день было съедено, а ещё более выпито, как гостями, так и сановниками нового королевства.

На другой день происходило в Ладове, по особому церемониалу, поставление пограничных столбов. Торжественное шествие сопровождали два отряда: один конный, состоявший из сорока человек шляхтичей, а другой пехотный, состоявший из шестидесяти крестьян, вооружённых алебардами и пиками.

Гимн, пропетый перед статуей Богородицы, стоявшей на каменном столбе при въезде во владения пана Лады, завершил торжество этого дня, с которого и положено было считать воцарение в Ладове короля Яна Капистрана Идзия I.


Вскоре весть о проделках пана Лады разнеслась во все стороны. Одни подсмеивались над ним, считая его за самодура, другие же, напротив, хвалили его смелость и решительность. Короче, о нём шли самые разноречивые толки. Впрочем, так как новый владетель был богат, щедр, обходителен и гостеприимен, то замок его не оставался пустым, и во владения его со всех сторон густыми толпами валили новые граждане. Пиры в Ладове не прекращались.

Что же касается соседних государств, то отношения их к новому королевству были неодинаковы. Польше, обуреваемой в то время внутренними смутами и угрожаемой извне соседями, некогда было обращать внимания на отпадение пана Лады от Речи Посполитой, но аккуратные немцы посмотрели на поступок польского пана несколько иначе, и тогда как в Варшаве, при дворе Понятовского, кроме самого короля, подсмеивались над Ладой, как над чудаком, в Берлине, при дворе великого Фридриха, толковали о нём очень серьёзно и методически обсуждали последствия подобных поступков. Прусское правительство придавало действиям пана Лады характер государственной измены и не было вовсе намерено выпустить из своих рук превосходное его имение.

Вследствие всех этих политических и финансовых соображений, к пану Ладе послано было объявление, предлагавшее ему уплатить, без малейшего сопротивления, в окружную королевскую кассу всевозможные подати и налоги: подушные, дорожные, речные, лесные, трубные и т. д.

Нешуточное требование Пруссии заставило опомниться пана Ладу; он как будто очнулся от неприятного сна, все его мечтания о независимости разлетелись в прах при виде бумаги, запечатанной печатью с прусским орлом. Но такое состояние духа продолжалось самое короткое время. Пан Лада скоро оправился и в пылу негодования велел, к общему удовольствию своих гостей, затравить гончими пруссака, доставившего ему объявление.

Такое самоволие пана Лады должно было накликать на него со стороны Пруссии грозную расправу. И действительно, через несколько дней после травли чиновника, оберегатель границ, пан Юзеф, известил своего царственного дядю, что во владения его идут двадцать человек пехоты и столько же конницы в зелёных бранденбургских мундирах, с красными отворотами и такими же отложными воротниками, в низеньких треуголках, белых чулках, башмаках и с напудренными косами. Посмеялся пан Лада над нарядом своих недругов, но на деле они были для него опасны. Он положил действовать решительно, и собрав десять человек вооружённой шляхты, принял над ними начальство и смело двинулся против приближавшихся пудренных бранденбуржцев.

Пан Онуфрий, высланный к приближавшимся пруссакам в качестве парламентёра, добился наконец от немцев объяснения, что войско, вторгнувшееся во владения пана Лады, имеет предписание арестовать его за неуважение к королевскому чиновнику и за разные другие самовольные поступки, совершённые им в противность прусских узаконений. С трудом выслушал пан Лада эту весть; он кипел от сильного гнева и вместо ответа бросился прямо с своим небольшим отрядом на неприготовившегося к отпору и озадаченного неприятеля. Немцы не выдержали быстрого натиска и показали свои белые косы. В это же время, на подкрепление пану Ладе подоспело окольными путями несколько вооружённых шляхтичей. Появление их в тылу немецкого отряда было как нельзя более кстати. Пруссаки, считая себя окружёнными со всех сторон, сдались все военнопленными, и только один капрал, благодаря быстроте своего коня, мог принести на родину печальную весть о поражении и плене своих ратных товарищей.

После этой блистательной победы начались в замке пана Лады шумные празднества, но торжество победителей было весьма непродолжительно, потому что, спустя один день, пан Юзеф снова известил своего дядю, что на него наступают пруссаки, и что теперь их уже гораздо более, нежели в первый раз.

Призадумался сначала пан Лада при получении этой вести, но потом вскоре оправился и собрал на военный совет всю находившуюся в его замке шляхту. В то же время он разослал гонцов во все стороны Речи Посполитой, с извещением о том, что с ним случилось, и с приглашением панов-братий подать помощь. Между тем крестьяне принялись работать над возведением укреплений; они копали рвы, устраивали западни и волчьи ямы, перекапывали дорогу, огораживали иные места засеками и тыном, и после трёхдневной работы пан Лада укрепился довольно прочно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации