Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

 
Буду резать…
 

Это следующая, значит, строчка. В дрожь вгоняет несовершенный вид глагола. Нет, бандит не предупреждает: зарежу! Он заявляет: буду резать – подчеркивая, так сказать, продолжительность действия, а может быть, и неоднократность его. Не то чтобы «всажу нож куда попало и убегу» – отнюдь! Буду резать: с чувством, с толком, с расстановкой – то направо, то налево, то одного, то другого… Чтобы жертвы валились в разные стороны, как снопы. И обратите внимание на особую модальность этого заявления, на эдакий противоестественный кураж: вот, дескать, захочу – и буду резать. И никто меня не остановит, у меня справка. А мало вам резать – так еще и бить буду. Прямо так и декларируется:

 
Буду бить…
 

Синтаксический параллелизм – вот что тут особенно ужасает. Мы слышим не случайный выкрик обезумевшего маньяка – нет, это целостная, хорошо продуманная программа действий, как бы расписанная по этапам:

а) буду резать,

б) буду бить.

То есть фактически воспользуюсь ножом, выхваченным из кармана, на полную катушку, совершив все действия, которые фактически можно совершить данным инструментом насилия.

Слава Богу, что про расчленение ничего не говорится, хотя, в общем, слово «резать» уже само по себе достаточно подозрительно в этом плане: не намек ли это на такие гнусности, которые даже вербализации не поддаются?..

И теперь вот какой вопрос: а за что? Каковы мотивировки столь чудовищных поступков, от одной мысли о которых оторопь берет? Что касается мотивировок, то они просто кощунственны.

Язык не поворачивается повторить вслед за этим «месяцем»:

 
Все равно тебе водить!
 

Что за цинизм! Это ведь то же самое, что сказать: все равно ты человек второго сорта. Которому я ноль внимания, кило презрения! Понятно ведь: пока остальные, более прыткие, будут разбегаться кто куда, чтобы затаиться в самых недоступных местах, ты-то все равно никуда не денешься: тебе же водить! То есть стоять с закрытыми глазами, спиной к убийце и выполнять свой долг. И как раз в момент выполнения тобою твоего долга я и появляюсь: повернешься, глаза откроешь – здра-а-авствуйте! Вот он я, месяц, – с ножом, уже вынутым из кармана и с программой резать и бить. Тут уж, как говорится, пиши пропало. На сотни миль вокруг – никого, а тебе, дурачку, – водить, то есть плутать в тумане, тщетно разыскивая спрятавшихся от убийцы в укромных местах сотоварищей… И пока ты этим занимаешься, я тебя и буду резать, буду бить. Вот когда раскрывается страшный смысл этого ужасного, ужасного несовершенного вида: я не то чтобы многих буду резать и бить, что некоторые наивные люди предполагали, – я тебя одного как многих буду, и буду, и буду… С чувством, с толком, с расстановкой!

И – никакого просвета в конце…

Такая вот считалочка. Недаром, стало быть, в словаре Владимира Ивановича Даля упоминается: «На месяце видно, как Каин Авеля вилами убил (как брат брата вилами заколол)»… Да и в народе месяц называли еще «месик» (от «месить»), а это у псковичей – опять же по Далю – «драчун», «забияка»… Ну, хорошо, пусть драчун, пусть забияка, но не в такой же патологической форме!

Все-таки лучше считаться как-нибудь по-другому, мягче, нежнее: дескать, светит месяц, светит ясный, светит белая луна… все равно тебе водить!

Хотя вообще-то и так считаться тоже… немножко странно

Глава 16
Конец охоты и начало траурной церемонии

Когда Петропавел начал основательно уставать, он позволил себе еще раз остановиться – естественно, остановились и преследователи.

– Я хочу спросить…

– Не много ли вопросов для жертвы? – не дали ему спросить как следует.

– Просто меня интересует то, что касается данной охоты… – вы ее задумали как удачную?

– Смотря для кого удачную, – неудачно, по мнению Петропавла, сострил Пластилин Бессмертный. – Ну, скажем, вариант пленения тебя более или менее устроит?

Вот тебе раз! Он, Петропавел, избавивший их всех от страшного плена Муравья-разбойника, в честь чего даже учредили хоть и мимореальный, но все же Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника… стало быть, сам он теперь пленник? У них же?

– Хороша благодарность… – сказал он усмехаясь.

– Благодарность… за что? – живо поинтересовались в толпе.

– За избавление от рабства, – не стал темнить Петропавел.

– Мы не рабы, рабыни мы! – пошутила Шармоська, симпатичная, но сильно склонная к полноте дамочка без возраста и национальной принадлежности, а Смежное Дитя выстрелило в Петропавла из рогатки, попав ему камнем в ухо. Ухо несильно заболело.

– «За избавление от рабства!» – расхохоталось Дитя. – Заява, конечно, крутая. У меня буквально забрало упало – я подчеркиваю слово «буквально»!..

– Ты хочешь сказать, мальчик, что не я освободил вас?

– Ты Еж, – напомнил ему ребенок (или старик), – а косишь под героя. Еж – классный клиент, но отнюдь не с героическим прошлым.

– Я не всегда был Ежом…

– Да и я не всегда был смежным, дурилка ты картонная!

– Вообще все уже изменилось, – философически заметило Безмозглое-без-Глаза.

– Но я ведь не окончательно стал Ежом… – полуспросил Петропавел.

– Время покажет, – тут же утомилось Безмозглое-без-Глаза, с удовольствием закрывая оба глаза.

Между тем остальные, не участвовавшие в разговоре, каким-то образом успели сгруппироваться вокруг Петропавла подозрительно тесным кольцом.

– Уносите ноги, Еж или кто Вы там! – промелькнул слева направо Блудный Сон.

– Поздно, – в пространство ответил Петропавел и понял, что он почти в плену.

«Итак, я Еж, – сказал он теперь уже себе. – И не просто Еж, но Еж плененный… Интересно, долго ли будет продолжаться эта игра?»

– Почему Вы употребляете такое странное слово – «игра» – Блудный Сон промелькнул в обратном направлении. – Всё по-настоящему.

– Давно ли?

– Это уж как Вам угодно.

– Но Вы же сами говорили про инсценировку… Разве все это больше не инсценировка?

– Для них, может быть, еще инсценировка. Но не для Вас.

«Для них»?.. Петропавел едва успел поймать последнее высказывание Блудного Сона за этот коротенький хвостик. – Постойте! – хотел он крикнуть Блудному Сону, единственному из всех здешних обитателей, который, оказывается, был вне этой компании, – иначе откуда в его речи «они»? «Они», а не «мы»!

– Прошу прощения, дорогой Еж, – не дал ему крикнуть Остов Мира, – но я вынужден прервать Ваш незаслуженный отдых и официально заявить, что Вы окружены. Для Вас, по сценарию, настало время метаться из стороны в сторону. Мечитесь, пожалуйста, и тут же прекращайте бесполезное это занятие.

– Угу, – сказал Петропавел, упал вперед и сильно-сильно замахал руками. Однако домахивал руками он уже на земле. Полет не состоялся.

– И неудивительно, – словно бы откомментировал его падение Остов Мира. – Ежи не летают. Это и Ежу понятно. Эй, Еж!

– Да? – Петропавел поднялся с земли и, предупреждая очередной вопрос, устало сказал: – Мне все понятно.

– Следовательно, будем рассматривать этот душой исполненный полет в качестве попытки метаний. С метаниями, стало быть, покончено. Клетку, пожалуйста! – Голос Остова Мира прозвучал, как голос шпрехшталмейстера на арене цирка.

Из-за ближайшего угла Смежное Дитя легко выкатило металлическую клетку на колесиках, чрезвычайно тесную. Дверца распахнулась – Петропавел, ни о чем не спрашивая, протиснулся внутрь: кажется, клетка была предназначена для ежа натуральной величины. Дверца захлопнулась.

– Гуманисты! – сказал он изнутри. – Чем отличается ваш поступок от моего с курткой, когда я поймал Ежа… первого Ежа?

– Ну, то был далеко не первый Еж – и не последний, как мы видим. А потом, если прежняя охота действительно должна была закончиться неудачно, это еще не говорит о том, что и данная охота тоже. Данная-то как раз предполагалась как удачная. С удачной охотой вас! – и автор спича, опять же Остов Мира, громко зааплодировал.

– Надо у самой жертвы спросить, как прошла охота! – весело предложил Ой ли-с-Двумя-Головами. Предложение, естественно, прозвучало дуэтом.

– Как прошла охота? – спросили у Петропавла практически все сразу.

– Спасибо, плохо, – буркнул Петропавел, согнутый в три или в четыре погибели. – Но меня интересует, что дальше?

– Дальше? – почти не используя голоса, переспросил Ваще Таинственный. – Ну… тебя немножко подрессируют – дрессировке ты, похоже, хорошо поддаешься, – а потом… потом, скорее всего, будут водить.

– Разве это Ежа водить должны? – заозирался по сторонам Петропавел. – Это Слономоську водить должны!

– Слономоськи у нас больше нет, – тихо, как на кладбище, ответил Ваще Таинственный и смахнул со щек девять-десять скупых мужских слез. Остальные кто тяжело вздохнул, кто разрыдался в голос. – Сразу же после охоты начнется траурная церемония…

Петропавел кисло усмехнулся:

– Тут никого из тех, кто был, больше нет… хоть по каждому траурную церемонию устраивай!

– Зачем же по каждому – нервы-то трепать? Нам и одной пока хватит. И потом… если ты сам вызвался быть Слономоськой… – с коня сказал Всадник Лукой ли.

– Я Еж! – запротестовал Петропавел, не припоминая, когда это он вызывался быть еще и Слономоськой.

– Что Вы несете? – ужаснулся Блудный Сон, появившись и исчезнув одновременно.

В ответ на ответ Петропавла все удовлетворенно крякнули, словно стая уток.

– Еще недавно – до того, как стать Ежом, ты утверждал с такой же категоричностью, что ты не то Петр, не то Павел, – сказал довольно большой, размером с Голиафа, Центнер Небесный. – И что? Сделался Ежом как миленький. Теперь пришло время как тому же миленькому стать Слономоськой… Если ты сам настаиваешь на том, что водят не ежей, а исключительно слономосек.

– Я ни на чем не настаиваю, – махнул рукой Петропавел («Слава Богу!» – пронесся мимо Блудный Сон), – кроме одного («Ну, вот!» – разочаровался он же): выпустите меня из клетки.

– Почему? – искренне удивились присутствующие.

– Мне это унизительно. Я… я клянусь, что никуда не убегу.

– Унизительно? – заволновались все сразу, проигнорировав факт клятвы. – Непонятно тогда, зачем Вы там сидите и унижаетесь! Выходите, пожалуйста: клетка ведь не заперта. Охота прошла удачно, Еж был пойман и был посажен в клетку… чего ж еще?

Петропавел вышел на свободу, разминая затекшие члены. Едва он покончил с членами, как издалека вблизь подъехал роскошный лимузин – и все стали бурно приветствовать невысокого господина, одетого в красное, будто палач.

– Кто это? – с опаской спросил Петропавел у стоявшего рядом Пластилина Бессмертного.

– Это Творец Съездов или кто-нибудь еще, – без опаски ответил Пластилин Бессмертный и принялся расцеловываться со вновь прибывшим.

– Так-так-так-та-а-ак, – засуетился господин в красном, нацеловавшись с Пластилином и остальными вдоволь. – Съезд, посвященный траурной церемонии, разрешите считать закрытым.

Стало быть, все же Творец Съездов… Правда, Петропавлу на минуту подумалось, что съезда как такового не будет, раз его закрыли, не успев открыть, но оказалось иначе. «Закрытый» на языке Творца Съездов означало, что посторонние на съезд не допускаются.

– Мне уйти? – с надеждой спросил Петропавел у внушавшего безграничное доверие Центнера Небесного.

– С какой стати, когда ты Еж?.. Кстати, это Еж, – обратился Центнер Небесный к Творцу Съездов, указывая на Петропавла.

– Я так и думал, – ответил тот парадным голосом и полез целоваться. Целовался он долго и страстно, как когда-то Шармен.

– Итак, мы закрыли съезд от посторонних глаз, – наконец продолжил он, с удовольствием, словно только что съел сахарную вату, утирая губы, – дабы в узком кругу отметить печальное событие, а именно – безвременный уход от нас Слономоськи… или как там его звали, неважно. Поскольку все, наверное, забыли, кто такой был Слономоська и как он выглядел, я нарисую его словесный портрет. Слономоська, уходя от нас, был ребенок пяти-шести лет от роду. И не просто ребенок, а очаровательный ребенок.

– Это неправда! – само собой вырвалось у Петропавла. – Я совсем недавно видел его… зрелым!

– Кончай знобить, Еж! А то я мусоров приглашу, с позволения присутствующих! – взвилось Смежное Дитя.

– И я приглашу, – беззвучно подхватил Ваще Таинственный, серым волком глядя на Петропавла. – Ну и что из того, что ты видел Слономоську совсем недавно? Творец Съездов, может быть, ваще никогда его не видел, но это нисколько не мешает ему иметь о Слономоське собственное мнение… Простите, что прервали Вас на самом интересном для нас месте, – поклонился Ваще Таинственный Творцу Съездов.

– …а очаровательный ребенок! – как ни в чем не бывало повторил Творец Съездов. – Ребенок с золотыми волосами и небесно-голубыми глазами, поразительно хрупкое и нежное существо. Ребенок этот жил в ладу с самим собой и со всем миром, он был сама гармония…

Петропавел хмыкнул – против воли.

– До каких же пор! – Бон Слонопут, косо глядя на Петропавла, стукнул кулаком по спящему Безмозглому-без-Глаза. – Вы мешаете оратору, ме-ша-е-те!

– Извините, – оробел за Безмозглое-без-Глаза Петропавел. – Я просто подумал… не лучше ли дать слово какому-нибудь очевидцу, чтобы тот рассказал, каким действительно был Слономоська?

– Да кому это нужно? – всхлипнула Шармоська. – Кому тут нужен образ толстого, зажравшегося, да еще и аморального борова со всеми его невестами? Слономоська был… был закадычным другом многих из нас – так к чему напоминания, которые так больно ранили бы сердце!

– Если он был другом, то тем более странно и даже кощунственно…

– Ладно Вам, моралист! – вмешался Остов Мира. – Непонятно разве, что господин Творец Съездов предлагает свое, художественное, я бы даже сказал, высокохудожественное видение Слономоськи? Он показывает нам его таким, каким мы его не знали, открывает в нем новые, неожиданные стороны, что для всех нас чрезвычайно ценно… Продолжайте, пожалуйста, господин Творец!

– …сама гармония, – нимало не смущаясь, действительно продолжил оратор.

– Вы еще не устали тут распоряжаться? – мелькнул в отдалении Блудный Сон.

А Петропавел и впрямь устал. Он уже не воспринимал ничего из того, что слышал.

– …в почетный караул у словесного портрета Слономоськи, – это он все-таки воспринял, – назначаются Бон Слонопут и Шармоська.

«Бред какой-то! – сказал себе Петропавел. – Получается, сам Слономоська по частям стоит в почетном карауле у своего портрета, причем словесного!»

А Творец Съездов от посредственных обязанностей приступил к непосредственным. Откуда ни возьмись возникли столы со всевозможной снедью – и участники церемонии принялись есть как заведенные, забыв про все на БЕЛОМ СВЕТЕ. Петропавел даже не подозревал, что тут могут так объедаться. Его самого к трапезе не пригласили, Бон Слонопута с Шармоськой – тоже.

– Сколько же они вот так будут стоять в почетном карауле на пустом месте? – спросил Петропавел у шедшего за катившимся апельсином Тридевятого Нидерландца.

– А пока не свалятся! – ответил тот, догнал апельсин и съел его на месте преступления, пожаловавшись Петропавлу: – Несытный апельсин. Я хотел что-нибудь болееутоляющее!

После обильной еды гастрономическая оргия превратилась, наконец, в церемонию, в ходе которой все церемонились страшно: никто не ходил – все прохаживались, никто не разговаривал – все беседовали, никто не плакал – все проливали слезы. Кроме того, церемонившиеся интенсивно обменивались взглядами… Какие-то удивительно вежливые дети из другой оперы, имея в маленьких руках большие гирлянды живых и мертвых цветов, на цыпочках медленно ходили вокруг да около, исполняя наиболее грустные песни народов мира.

– Церемонней, еще церемонней! – поддавал жару Творец Съездов, демонстрируя истинное мастерство в деле, которому был предан как могучей душой, так и тщедушным телом. Время от времени он читал специально отобранные из сокровищницы мировой литературы стихотворные строки – причем особенно выразительно звучали те, в которых были слышны мотивы смерти (безвременной или своевременной), ухода (по собственному желанию или по желанию родных и близких), погребения (обычного или заживо). Стихотворные строки изысканно перемежались с небольшими докладами Творца Съездов – наиболее впечатляли доклады на вечные темы, словно подчеркивавшие бренность всего живого и ценность всего мертвого.

Нацеремонившись, все проголодались и опять принялись за еду, причем за ту же самую.

Бон Слонопут и Шармоська, вцепившись друг в друга, валились со всех ног.

Внезапно Петропавел услышал в отдалении стук копыт. Мимо проскакал… сначала Петропавлу показалось, что это Ой ли-с-Двумя-Головами на коне Всадника Лукой ли. Но Ой ли-с-Двумя-Головами в две глотки пожирал блюдо за блюдом.

А фигура проскакавшего мимо всадника была печальна, печальна, печальна…

Трудно сказать, что заставило Петропавла упасть вперед и сильно замахать руками.

– Еж улетает на фиг! – заорало Смежное Дитя, бросаясь к Петропавлу, который опять оказался на земле, теперь уже с разбитым до крови носом. Однако, не обращая внимания на нос и на Смежное Дитя, он поднялся и решительно направился к Летучему Жуану, пытавшемуся за один присест на край стола съесть телячью ногу.

– Почему я не могу взлететь? – строго спросил Петропавел у Летучего Жуана.

– Ужи и ежи, как мы знаем из классики… – поверх телячьей ноги намекнул тот и отвернулся.

Петропавел обошел его с другой стороны.

– Может быть, мне объяснит это Тридевятый Нидерландец?

– Может быть… если там у них в Тридевятых Нидерландах этому учат!

– Понятно, – сказал Петропавел, направился прямиком к Ой ли-с-Двумя-Головами и бестактно поинтересовался: – Откуда у Вас две головы?

– От рождения и не твое дело откуда, – ответили две головы по-разному.

– На коне поскачем? – предложил Петропавел беззаботным голосом.

– Вот еще и я не сумасшедший, – последовал двойной ответ.

Ага… Но у проскакавшего мимо всадника было две головы, причем это был определенно не Ой ли-с-Двумя-Головами: Ой ли-с-Двумя-Головами находился в поле зрения. Кстати, Всадник Лукой ли тоже находился в поле зрения, да и голова у него единственная!.. А кроме того, совсем недавно я умел летать – теперь же не умею, значит…

– Ну вот, дошло, наконец! – совсем интимно, в самое ухо, шепнул вездесущий Блудный Сон.

Глава 17
Ничего этого не было

Какими путями приходит Понимание – Бог его знает. Факты копятся, копятся, копятся – щелк! «…дошло, наконец!»

Впрочем, «дошло» – это, конечно, сильно сказано. Так говорят тогда, когда человек отчетливо осознает то, чего раньше не осознавал. В данном же случае человек (Петропавел, разумеется) как не понимал ничего, тем более – отчетливо, так, честно говоря, и не понял. То есть еще хуже: теперь ему казалось, что не понимает он гораздо сильнее, чем прежде. Между прочим, объяснить непонимание ничуть не проще, чем понимание. Понимание, кстати, можно вообще не объяснять: понимаешь – и понимай себе. А вот что касается непонимания… Ужасно утомительно объяснять, например, чего именно ты не понимаешь: ведь то, чего ты не понимаешь, надо сначала как-то назвать… а как оно называется – поди знай!

Впрочем, случай с Петропавлом был особый: то, что он понимал раньше, и то, что ему предлагалось понимать сейчас, было отнюдь не одно и то же – это-то он как раз понимал. Но на таком понимании, увы, далеко не уедешь.

– Съезд по случаю траурной церемонии разрешите считать продолжающимся, – сбил его размышления жизнерадостный возглас Творца Съездов.

– Разрешаем, разрешаем! – жизнерадостно же откликнулись любители, по-видимому, всяческих съездов, вскакивая из-за столов, как сумасшедшие, и принялись самозабвенно аплодировать до упаду. Когда все они, наконец, попадали с ног, Творец Съездов заявил:

– Необходимо срочно принять резолюцию съезда. Разрешите зачитать резолюцию.

Ни у кого не было сил разрешить – и Творец Съездов приступил к чтению без разрешения, предварительно сбегав к лимузину, с трудом вытащив из багажника и доставив к месту продолжения съезда неподъемную урну с символическим прахом Слономоськи:

Резолюция съезда, посвященного траурной церемонии

В ходе осуществления траурной церемонии по случаю ухода Слономоськи из жизни съезд незаметно для присутствующих постановил:

1. считать Слономоську отныне не существующим ни физически, ни духовно;

2. более точно выяснить день ухода Слономоськи из жизни Слономоськи и задним числом объявить этот день Днем Всемирного Траура;

3. рассмотреть список кандидатов на замещение вакантной должности Слономоськи и заместить эту должность одним кандидатом (список из одного кандидата прилагается).

Конец резолюции.

– О, какая милая и странная резолюция! – закричала Королева Цаца, обливаясь слезами Пластилина Бессмертного. – Вношу предложение считать эту резолюцию маленьким шедевром. Кто за это предложение – прошу побледнеть.

Побледнели все.

– Принято единогласно.

– Разрешите огласить список кандидатов на замещение вакантной должности Слономоськи? – опять попросил разрешения вежливый Творец Съездов.

Ему разрешили.

– Будем голосовать поименно или списком?

– Поименно и списком! – предложил Пластилин Бессмертный.

– Зачитываю поименно.

Творец Съездов хотел выдержать паузу, но не выдержал и крикнул:

– «Еж»!.. Кто за эту кандидатуру, прошу голосовать.

Все опустили какие-то разноцветные бумажки в урну с символическим прахом Слономоськи.

– Зачитываю список. «Еж»!.. Кто за этот список, прошу голосовать.

Процедура с бумажками повторилась.

– А на самом деле – чей прах в урне? – спросил Петропавел у находившегося рядом Смежного Дитяти.

– Хрен его знает, если позволительно прибегнуть к этому фигуральному выражению, – ответил частичный малыш. – Должно быть, Творец Съездов пришил кого по дороге.

Петропавел покачал мудрой головой Ежа.

– Предложение принято единогласно всеми, кроме Ой ли-с-Двумя-Головами, принявшим предложение двугласно. Кандидат избран!

– О, какой милый и странный кандидат! – прозвучал резюмирующий вопль Королевы Цацы.

Все взгляды обратились к Петропавлу.

– Я подумаю, – сказал он.

Стало очень тихо, хотя и до этого было очень тихо.

– У меня испортилось хорошее настроение, – заявил Творец Съездов и лег на землю.

– У него испортилось хорошее настроение! – зашушукались участники съезда в страшной, как смерть, панике.

– Что ж ты делаешь-то, шельмец? – подскочил к Петропавлу Тридевятый Нидерландец, причем настолько близко, что превратился просто в точку. Однако в точку угрожающую. – Ты ведь ритуал нарушаешь! А это огорчает Творца Съездов, которого тут не принято огорчать!

– Сначала надо объяснить, что принято, что нет… а потом предъявлять претензии, – с благородным металлом в голосе отозвался Петропавел.

– Ну и ежи пошли! – прямо-таки обомлел Ой ли-с-Двумя-Головами. – Всем ежам ежи.

Тридевятый Нидерландец согласился с ним, описав согласие речевыми средствами:

– Я киваю головой. – Он все еще стоял настолько близко от Петропавла, что так и представлял собой точку, компонентов которой (головы, рук, ног) увидеть было нельзя. – Киваю головой и ярюсь. Пусть кто-нибудь напомнит этому Ежу, что тут принято, что нет.

– Тут принято и не принято одно и то же, – охотно взял на себя инициативу Пластилин Бессмертный.

– Понятней не скажешь! – восхитилась Королева Цаца.

– Стало быть, не будучи согласен стать Слономоськой, Еж, тем не менее, согласен стать Слономоськой, – от фонаря заключил Бон Слонопут, уже просто лежавший возле словесного портрета Слономоськи.

– Что и заставляет нас приветствовать, а также не приветствовать Слономоську в лице и теле Ежа! – не изменил себе Пластилин Бессмертный.

– Интересно, как вы это будете делать – «приветствовать, а также не приветствовать», – не удержался Петропавел.

– Да уж сделаем как-нибудь, – пообещали участники съезда и разделились на две группы: первая из них поприветствовала Петропавла словом «привет», вторая демонстративно отвернулась.

Неизвестно почему у Творца Съездов сразу же улучшилось плохое настроение – и он принялся бегать кругами, как бы резвяся и играя, потом скомканно попрощался со всеми сразу и укатил в своем роскошном лимузине, крикнув напоследок:

– Все свободны и счастливы!

Петропавел отошел в сторону с лицом, с которым отходят в мир иной.

Не прошло и минуты, как – с выражением свободы и счастья во взоре – к Петропавлу, потирая чьи-то чужие руки, приблизился Ваще Таинственный.

– Ну-с, где тут у нас Слономоська? – интимным шепотом поинтересовался он.

– Меня же сначала дрессировать надо, – несколько даже капризно ответил Петропавел и добавил еще более капризно: – Я ведь не готов пока…

– По этому поводу можешь не беспокоиться! – заверил его Ваще Таинственный. – Мы с Пластилином, между нами говоря, прекрасные дрессировщики.

– Да уж, помню, – мрачно согласился Петропавел.

– Как ты это можешь помнить? – камерно рассмеялся Ваще Таинственный?

– Были попытки… – Петропавлу показалось, что он намекнул на очевидные вещи.

…Оказавшиеся, впрочем, не столь уж очевидными.

– Минуточку, минуточку! – Ваще Таинственный вгляделся в Петропавла, как в даль. – О каких это попытках, с твоего позволения, идет речь?

– Да как же… – начал было Петропавел и вдруг осекся – эдаким стартовым пистолетом. Ваще Таинственный, и это было ясно как день, не знал об уроках, которые давал Петропавлу Ваще Бессмертный. – Простите, – продолжил тогда Петропавел, – что-то я не могу припомнить, при каких обстоятельствах мы с Вами познакомились: в голове, видите ли, все перепуталось… то я Еж, то Слономоська – уследи тут за собой!

– А не было никаких особенных обстоятельств – вот ты их и не помнишь. Просто однажды в ответ на твое заявление о том, что тайное всегда станет явным (а ты любишь такого рода заявления за их… надежность, так сказать!), я вдруг возьми да и возникни перед тобой из ниоткуда – причем с обещанием: дескать, это тайное, я то есть, никогда не станет для тебя явным. Что и подтверждается: ты же до сих пор не знаешь, кто я и откуда пришел…

Петропавел напряг свою память так, что вспомнил годы жизни фараона Тутанхамона, количество истребленных гугенотов, а заодно и подробности восстания луддитов, но вспомнить эпизода, описанного Ваще Таинственным, так и не смог. Данного эпизода не было, не происходило!

– И… когда же все это случилось? – осторожно поинтересовался он.

– Да тогда, когда королева Цаца кокетничала с тобой, надеясь, что об этом не узнает Центнер Небесный, который как раз и летал над вами в виде Грамма. Почему, собственно, он и следит за тобой с тех пор! – Ваще Таинственный с участием посмотрел на Петропавла и покачал головой: – В столь юном возрасте такие провалы в памяти – это извините!

– Я правда не помню ничего! – с ужасом сказал Петропавел. – То есть я помню всё. Но другое.

– Ну, в общем, это, конечно, дело твое, что помнить. Наша память – вещь загадочная…

– Да я не о том! А Муравей-разбойник… Муравья-то-разбойника я убивал?

– Гм, муравей… Сыновей Разбойника я знаю, слышал о них. Есть еще Кумовья Разбойника, тоже гадкая компания. Но вот чтобы у Разбойника был еще и муравей…

Что ж… мир действительно распался – и обломок этого распавшегося мира, видимо, ударил Петропавла по голове. Его лишили последней уверенности – уверенности в том, что он видел своими глазами. Оказывается, ничего этого не было. И новые имена его старых знакомых… да нет никаких новых имен и старых знакомых нет! Есть имена, напоминающие другие имена, и есть существа, напоминающие другие существа, но ведь между «быть» и «напоминать» целая пропасть! И в пропасть эту бесследно провалился огромный кусок жизни – вот оно как… В конце концов, нет имени, которое не напоминало бы другого имени, как нет существа, не напоминающего другое. Что можно на этом родстве построить? Ни-че-го! Но Всадник-с-Двумя-Головами! Он-то ведь практически только что проскакал мимо – эдакий привет из той жизни, в которой тоже не все было понятно, но к которой он, Петропавел, хоть привык… или начинал привыкать.

Опять упав лицом вниз, он изо всех сил замахал руками. Нос на сей раз остался цел, зато грудь Петропавел отшиб изрядно.

– Поразительна склонность этого Ежа к воздухоплаванию! – восхитился Летучий Жуан, перелетев с земли на ветку высокого тополя. – Он просто попирает законы природы, бедное животное…

– Я не животное! – с достоинством сказал Петропавел.

– Защищается! – умилилась Королева Цаца. – Наивный какой… Вы, значит, так до сих пор и полагаете, будто противостояние способно что-нибудь изменить? Не лучше ли плыть по волнам, а, Еж?

– Все зависит от направления ветра, – заумничал Петропавел, – которое не всегда совпадает с направлением, нужным тебе.

– А интересно было бы послушать о направлении, нужном Вам, – что это все-таки за курс? – раздумчиво сказала Королева Цаца.

– Курс на Спящую Уродину или… или на то место, где она спала, – Петропавел опустил глаза.

– Это Вы сами выбрали для себя такой курс?

– Да нет, мне просто сказали, что оттуда начинается дорога к моему дому.

– Дорога к Вашему дому начинается отсюда, – очень серьезно сказала Королева Цаца, – и к Спящей Уродине никакого отношения не имеет. Спящая Уродина есть миф. Ориентироваться на миф – занятие безрассудное.

– Но ведь мне нужны хоть какие-то ориентиры, – на шаг отступил Петропавел. – А то меня тут уже дрессировать собираются!

– Всё не случайно, – вздохнула Королева Цаца. – Как знать, а вдруг ориентиры возникнут именно в процессе дрессировки? Может быть, дрессировка для того и существует…

Между тем Пластилин Бессмертный и Ваще Таинственный, взявшись за руки, уже с любовью взирали на Петропавла. Остальные тактично отошли в сторону. Петропавлу ничего не оставалось, как приблизиться к дрессировщикам и, на всякий случай, прикинуться диким зверем. Для этого он два раза невыразительно рыкнул.

– Мяса сырого хочешь? – едва шевеля губами, спросил Ваще Таинственный и услышал вполне честный ответ:

– Ни за что!

– Хочет! – тихонько поделился Ваще Таинственный с Пластилином Бессмертным, после чего достал из-за пазухи кусок сырого мяса и с улыбкой протянул его Петропавлу.

– Что мне с ним делать? – спросил тот, принимая кусок.

– Ну как же… есть! И тем самым вырабатывать условный рефлекс. В следующий раз ты ради такого куска будешь готов на многое.

– Сомневаюсь что-то, – покачал головой Петропавел. – Вряд ли данный кусок станет мне так дорог.

– А ты скушай, – посоветовал Пластилин Бессмертный.

– Ежи вообще-то насекомых едят… и всяких таких, вроде устриц, – тускло блеснул Петропавел.

– Мы тебя не как Ежа дрессируем, а как Слономоську, запомни, – Пластилин Бессмертный многозначительно переглянулся с Ваще Таинственным. – Тебя же потом водить будут. На-по-каз. А кому это нужно – Ежа напоказ водить? Кто на Ежа смотреть пойдет? Ежи в диковинку не бывают!

– Не стану я сырое мясо есть, – откровенно сказал Петропавел. – Пусть меня лучше так водят, если… если иначе нельзя. И вообще, я очень сомневаюсь, что на меня – дрессированного или нет – кто-нибудь специально придет смотреть.