Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

– Вне всякого сомнения, дорогой мой, Вы все еще спите, – сказал Блудный Сон. – Вы спите, и я Вам снюсь.

– А другие? Другие тоже приснились?

– Ну, это Вы у других и спросите.

– А вот… что касается Вас, долго Вы еще будете мне сниться?

– Не знаю, а что?

– Да нет, просто… Просто все совсем иллюзорно стало.

– Иллюзорно и было, только Вы не замечали. А теперь… теперь я Вас поздравляю.

– С чем?

– Да как же, заметили все-таки! Многие вообще ничего не замечают. Так и живут, думая, что правда живут.

– А на самом деле?

– А на самом деле-теле, тили-тили, тили-бом!

– Поконкретнее, прошу Вас! – взмолился Петропавел.

Раз взмолился, два взмолился… Но никого больше ни рядом, ни поодаль не мелькало. Зато упал на одну из протянутых ладоней Петропавла невесомый какой-то предмет. Оказалось, живой. Мошка. Тля. Чепуха на палочке. На четырех палочках.

Глава 14
От грамма к килограмму и далее

– Привет, – кисло сказал Петропавел, ничего в ответ не ожидая. И зря.

– Привет, – едва слышно пискнула чепуха. – Не узнал?

– Как-то… не очень, – сэтикетничал Петропавел.

Чепуха тонюсенько рассмеялась.

– Да и как узнаешь! Пустяк, ничтожество, блудный сор…

– Блудный Сор? – Петропавел насторожился.

– Это я так… образно выражаясь. Вообще-то мы уже встречались – я еще обещал следить за тобой. Ладно, не мучайся, я – Грамм Небесный.

– Я с Гномом знаком Небесным, – внес ясность Петропавел.

– Раз ты с Гномом знаком, то и со мной, выходит, тоже: я часть того Гнома. Грамм, если быть точным.

Петропавел чуть не застонал.

– Нечего тут застанывать. Эка невидаль – Грамм Небесный! Не Килограмм ведь – Килограммом-то тебе руку бы отшибло!..

Петропавел подумал и согласился.

– Ну вот! А я между тем… и этим честно за тобой следил.

– Между чем и чем?

– Между Сциллой и Харибдой, между молотом и наковальней, между городом и деревней, между умственным и физическим трудом! – с горячностью выкрикнул Грамм Небесный.

Петропавел чуть было не зааплодировал, но в последний миг опомнился:

– Вот прихлопнул бы я Вас – и поминай как звали! Кстати, как, получается, звать-то Вас? Гном? Грамм?

Поймать Грамма Небесного врасплох не удалось.

– Да как только не звали! – вздохнул он. – Просто как хотели, так и звали. Но это их проблемы.

– Кого – «их»?

– Тех, которые звали. А ко мне их представления обо мне отношения не имеют.

– Знакомые мотивы! – Петропавел подозрительно вгляделся в ладонь.

– Ах! – беспечно пропищал Грамм Небесный. – Все уже кем-нибудь сказано – и по многу раз.

– Лучше бы Вам все-таки Гномом быть, – некстати озаботился Петропавел. – А то, – он легонько потряс ладонью, – как-то уж очень… ненадежно.

– Не-на-деж-но, не-вы-год-но, не-у-доб-но! – отскандировал Грамм Небесный явно в антирекламных целях.

Петропавел тончайшим образом улыбнулся. Грамм был, конечно, тот же Гном, только в малых дозах.

– Значит, что же… Эволюция такова: от Грамма через Килограмм к Гному?

– Ну, если даже и так, то потом – к Центнеру, Тонне и так далее. – Писк Грамма сделался гордым.

– Куда ж далее-то? – затосковал Петропавел, вспомнив о массивной Спящей Уродине.

Грамм Небесный не ответил.

– Куда ж далее-то? – повторил Петропавел.

– В ответ на твой вопрос я пожал плечами, – объяснился Грамм, – но ты этого, конечно, мог и не заметить.

Петропавел извинился, а потом взял и спросил, причем как бы безразлично:

– Говорят, Спящую Уродину целовать уже не обязательно?

Вопрос получился как нельзя более светским.

– Ну, если говорят… – уважительно отозвался Грамм Небесный. – Тогда, может быть, и не стоит целовать. Надо верить тому, что говорят.

Петропавел, всего несколько минут назад призванный к прямо противоположному, даже осунулся:

– Но как же в таком случае освободить дорогу к дому?

– К чьему дому?

– К моему. («Опять пошло-поехало!» – загрустил в сердце своем Петропавел.)

– А где твой дом?

– Трудно сказать…

– Вот видишь! – выразительно пискнул Грамм Небесный. – Сначала надо выяснить, где дом, а потом, может, и дорогу освобождать не придется. Если дорога, например, и так свободна.

– Но на ней же лежала Спящая Уродина!

– То-то и оно: лежала! Это когда-а-а еще было… Тебе никто не поручится в том, что она до сих пор там лежит. Могла ведь встать и уйти.

– Как это… когда она Спящая?!

– А если она лунатик? Лунатики ведь ходят во сне.

Петропавел зарычал, как зверь:

– Меня не предупреждали, что она лунатик!

– Ты прямо, как зверь, зарычал, – адекватно отреагировал Грамм Небесный. – Только вот… когда ты хотел, чтобы тебя предупредили? Ты ведь не проявлял интереса к этому аспекту проблемы. Хотя с твоей стороны было бы вполне естественно, услышав о Спящей Уродине впервые, задать вопрос типа: «А она случайно не лунатик, эта Спящая Уродина?» И тебе, я уверен, точно ответили бы: «Да кто ж ее знает? Может, лунатик, а может, и нет». – Грамм Небесный без труда выдержал непосильно долгую паузу. – И потом, с чего ты вообще взял, что она спящая?

– Если она называется Спящей Уродиной, то вполне нормально предположить…

– Тебе бы в передаче «Живое слово» выступать! – саркастически пропищал Грамм Небесный. – «Называется»! Вот Мертвое море называется мертвым, так что же – хоронить его теперь? Или ты уже участвовал в похоронах?

– Не участвовал, – буркнул Петропавел.

– Надеюсь, что также не был и не состоял, – мимоходом понадеялся Грамм Небесный. – Ты еще, чего доброго, скажешь, что она и уродина, эта Спящая Уродина?

– Разве нет? – озадачился Петропавел.

– То есть… не знаю… Но очень может быть, что и нет. В крайнем случае, она, скажем так, не красавица, но ведь и ты не красавец!

– При чем тут я? – Петропавел разозлился.

– Ну подумай сам, – примирительно продолжал Грамм Небесный. – Если она так велика, что взгляд не охватывает ее целиком, мыслимо ли вообще сказать что-нибудь определенное насчет ее внешних данных? Может статься, она неземной красоты, да поди обозри ее! И потом… смотря на чей вкус! Кроме того, она дама… А о дамах, как о мертвых, – либо хорошо, либо ничего.

– Я домой хочу! – прорвало вдруг Петропавла.

– Эк тебя прорвало… – снова продемонстрировал поразительную точность реакций собеседник. – Хочешь – иди, никто не держит.

– Не держит! Когда у вас тут на дорогах черт знает что валяется…

– Не только у нас – вообще на всех дорогах черт знает что валяется, – прибегнул к обобщению Грамм Небесный.

– Да, но нигде тебя не заставляют целовать то, что валяется!

– И тут не заставляют, успокойся. У тебя какие-то… левые сведения обо всем!

– «Левые»! – горько усмехнулся Петропавел, а Грамм Небесный с внезапным азартом предложил:

– Поохотимся?

– На кого смотря, – гуманистично уклонился Петропавел.

– Да на Ежа, которому все понятно. Знаешь, Ежа? Так вот… Я вообще-то в данную минуту гонец, меня за тобой послали: слетай, говорят, пригласи на охоту. Никому ведь в голову не могло прийти, что тебе прямо сейчас как раз и приспичит целовать Спящую Уродину.

– Что это значит – мне приспичит? У меня задание было такое… ее целовать.

– А-а-а… ну конечно, если задание, то дело другое, – толерантно высказался Грамм. – Правда, никто не знает точно, где она и существует ли вообще, но это так… детали.

– Слономоська все знает точно. Спящая Уродина – невеста Слономоськи.

– А Слономоську-то ты где нашел? Он же не в доступе: его ведь, кажется, водили до последнего времени.

– Водили! Напоказ! Но я случайно набрел на место, где водили.

– Вот уж не повезло тебе! Гм… Спящая Уродина – невеста Слономоськи, забавный поворот! Все-таки он был поэт, тот Слономоська.

– Почему «был», почему «тот»? – встревожился Петропавел.

– Неважно! – Грамм Небесный на его онемевшей ладони резко зашевелился. – Нам пора, если ты согласен гонять Ежа. Согласен?

– Не знаю… А зачем?

– Противный, вот зачем. Все всегда ему понятно… Чтобы впредь не выпендривался!

– И он действительно не будет выпендриваться?

– Будет! Он ведь выпендривается принципиально, – с пониманием дела объяснил Грамм Небесный.

– Чего ж тогда гонять зря?

– Ты напоминаешь мне человека, который спрашивает: зачем руки мыть, если все равно испачкаются? – Грамм Небесный затих, потом встрепенулся и сказал сурово: – Для гигиены гонять будем. Гигиену уважаешь?

– О да! – горячо отозвался Петропавел, не мытый несколько дней… или лет… или веков…

– А уважаешь гигиену – так гоняй Ежа! – афористично закончил Грамм Небесный и тонко взревел.

На его рев начали появляться… начали появляться – Петропавел не узнавал никого.

– Что это за люди?

– Ну, если это люди… – повозившись на ладони, Грамм начал быстро перечислять: – Ой ли-с-Двумя-Головами, Королева Цаца, Безмозглое-без-Глаза, Всадник Лукой ли, Шармоська, Ваще Таинственный, Остов Мира, Смежное Дитя, Летучий Жуан, Пластилин Бессмертный, Тридевятый Нидерландец, Бон Слонопут… всё, я утомился, я же Грамм – не Тонна! Соразмеряй задачи!..

Мироздание рухнуло. Петропавел сел на землю в предобморочном состоянии. Голова кружилась в разные стороны… в абсолютно разные стороны. Его стошнило – прямо на ладонь с Граммом Небесным.

– Фу! – сказал тот, отряхнулся и улетел с ладони.

– Вот Вам и «фу»… – вяло отнесся зеленый Петропавел, теряя-таки сознание от стыда и совести.

– Ну ты и выдал! – прокомментировал этот поступок полузнакомый детский голос. – Хотя все яснее ясного: перепады атмосферного давления – кто хочешь с крышей поссорится.

Голоса слились, потом разлились обратно. Когда Петропавел открыл глаза, над ним стояло Смежное Дитя… кажется. Дитя было смежным со Стариком. Двумя наличными, но разными глазами оно укоризненно смотрело на Петропавла.

– Удачный симбиоз, – задумчиво оценил Петропавел. – Если бы вы соединились другими половинами, у вас могло бы вообще не оказаться глаз.

– Что ты гонишь! – не согласилось Смежное Дитя. – У нас же Безмозглое-без-Глаза!..

– …без глаза, стало быть, и без мозгов, – не сказать чтобы деликатно констатировал Петропавел и взглянул на Безмозглое.

Как ни странно, органы зрения – причем оба – у того были на месте.

Страшно стесняясь обоих своих глаз, бесполое существо проворчало:

– Еще одна доказательство того, насколько язык… – Понятно, что сон тут же сковал его постоянно отсутствовавшие члены.

Нет, Петропавел не стал ни к кому из них придираться. Наученный горьким опытом, он стоически принял новые имена и обличья, решив не обращать на это никакого внимания. Внимание его занимало теперь другое, а именно – неизменность поведения Ежа, которому, по словам Грамма Небесного, все было, как и прежде, понятно. Данная черта личности Ежа неожиданно показалась Петропавлу последним островком стабильности в уплывающем из-под ног мире. И за это, стало быть, – за это! – надлежало устроить на него охоту… «Вот гады!» – гневно подумал Петропавел и тут же дал себе слово защищать верного прежним идеалам Ежа до последней капли крови. О чем не преминул поставить в известность всех присутствовавших.

– Я буду защищать верного прежним идеалам Ежа до последней капли крови! – так прямо и заявил он, испытующе взглянув на почти не знакомое ему общество.

– Своей крови или его? – двумя голосами поинтересовался страшноватый на вид Ой ли-с-Двумя-Головами, на каждой из которых было только по одному глазу, а Пластилин – кажется, Бессмертный – сказал:

– Да ради Бога!.. Кто ж Вам мешает пролить чью угодно кровь, но желательно – все-таки свою!

«Неприятно, – подумал Петропавел, – что они желают именно моей крови».

Глава 15
Еж отпущения

Из охотников только один был на коне – Всадник Лукой ли, малоинтересный старик в черных одеждах не по росту. Вот и вся тебе кавалерия. Ее-то, немногочисленную эту кавалерию, и следовало вывести из строя первой – как наиболее опасную для гонимого Ежа. Если убить коня, размышлял Петропавел, то вероятность поимки Ежа сократится, по крайней мере, вполовину. Правда, Всадник Лукой ли с коня, скорее всего, не слезал никогда, так что оставалось одно – убить коня Всадника Лукой ли под Всадником Лукой ли, а это было весьма и весьма непросто.

Петропавел перебрал в уме все известные ему способы убийства коней, потрясшие его, между прочим, своей жестокостью, и остановился на самом безобидном – том, которому соответствовала речевая формула «капля никотина убивает лошадь». Стало быть, достать эту каплю никотина – и убить ею данную конкретную лошадь, всего-то и дел!

Развязной походкой Петропавел подошел к кому попало – как выяснилось, к Пластилину Бессмертному (дольше обычного задержавшемуся в облике некоего Папаши) – и спросил:

– Папаша, закурить не найдется? – после чего тут же, на месте, и получил затрещину.

– It does not matter at all! – был странный ответ бессмертного, но не того полиглота.

Хуже всего, что новые качества старых знакомых Петропавла перемешались в полном беспорядке, и вычислить линии поведения новых знакомых теперь оказывалось явно невозможно. Приходилось обращаться наобум и – не предвидеть последствий.

– Вы не курите? – спросил Петропавел у того, кого Грамм Небесный отрекомендовал ему как Летучего Жуана.

– Я летаю! – с собственным достоинством ответил тот и улетел, два тем самым понять, что летание и курение – это в точности как гений и злодейство.

– Закурить кто-нибудь даст или нет? – вопрос Петропавла прозвучал зычно.

– Да что ты прикопался ко всем и каждому? – воскликнуло Смежное Дитя и изысканно предложило: – Соблаговолите вот… на халяву!

– Спасибо, детка, – даже растрогался Петропавел, вынимая из протянутой ему пачки «Marlboro» две сигареты «Пегас».

– Две штуки? Ну, пурга!.. – обиженно заголосило Дитя. – А морда не треснет, мягко говоря?

– Надеюсь, что треснет, – признался Петропавел, загадочно добавив: – У кого-нибудь.

– Хорошо бы у Вас, милорд! – мечтательно произнесло Смежное Дитя, впрочем, сразу же утрачивая интерес к Петропавлу.

А тот твердым шагом подошел к коню Всадника Лукой ли и, не церемонясь, засунул обе сигареты в ржавшую от преждевременной эмоции пасть животного. Животное чавкнуло с приятным аппетитом, после чего упало и стремительно издохло. Всадник Лукой ли кубарем скатился в траву и из травы ошеломленно взглянул на Петропавла.

– Что Вы сделали и зачем Вы это сделали? – Такой подробный вопрос задал Всадник Лукой ли, похоже, более разговорчивый, чем Всадник-с-Двумя-Головами.

– Я убил лошадь каплей никотина. Или двумя, – с ответственностью за происшедшее заявил Петропавел.

– Вот идиот! – восхитился Всадник Лукой ли и обратился ко всем присутствующим со словами: – Он убил лошадь каплей никотина. Или двумя.

– Вот идиот! – поразились присутствующие.

– Наша кавалерия на время выведена из строя, – трезво пискнул Грамм Небесный. – Это и Ежу понятно. Эй, Еж!

Ничего, видимо, не подозревая, Еж вышел из-за пенька.

– Тебе понятно?

– Мне все понятно, – опять не солгал тот.

– Ату его! – вскричал Бон Слонопут – невысокое существо, то худевшее, то толстевшее прямо на глазах, – и, забыв о потере кавалерии, все бросились за Ежом.

Петропавел понял: его промедление подобно смерти Ежа – и со всех ног припустился вослед охотникам.

Вскоре стало ясно, что угнаться за Ежом проще простого: маленькие пятки млекопитающего мелькали отнюдь не со скоростью света. Петропавел догнал преследуемого практически моментально.

– Я буду защищать тебя! – поклялся он Ежу.

– Зачем?! – От изумления Еж остановился. Охотники, как ни странно, тоже.

– Ну… для того…

– Еж! – крикнул солидный Остов Мира, страшно похожий на Пупа Земли. – Долго ты еще намерен прохлаждаться? Тут многие уже утрачивают охотничий азарт.

– Прошу извинить! – гаркнул Еж и, искоса взглянув на Петропавла – очень подозрительно, снова дал деру.

Охотники, с гиканьем и улюлюканьем сорвавшись с места, одною общею пулею промчались мимо Петропавла, пеший Всадник Лукой ли только буркнул: «Ты зачем моего коника замучил?» – впрочем, ответа дожидаться не стал.

С минуту Петропавел постоял молча, думая о том, как это все-таки низко – преследовать беззащитное существо, даже с его согласия… Однако нежданно-негаданно в нем самом взял да проснулся охотничий азарт. Проснулся – и принял безобразные формы.

– Лови-и-и! – почти завизжал Петропавел и в несколько прыжков опередил ошарашивающихся на бегу охотников. Когда до добычи оставалось уже рукой Петропавла подать, он сбросил куртку и, раскрутив ее над головой, как лассо, метко бросил вперед. Куртка накрыла Ежа. Бедняга сделал под ней шаг-другой и – замер. Взявшись за рукава, Петропавел поднял куртку, имевшую вид мешочка с Ежом.

– Я поймал его! Он здесь!

Снова остановившиеся охотники с весьма и весьма почтительного расстояния исподлобья взирали на Петропавла. К протянутому мешочку с Ежом никто не подходил.

– Да вот же он, Еж… – акцентировал Петропавел. – Охота закончена, ура!

– Выпусти Ежа, садист! – сказал вдруг двумя опять одинаковыми голосами энергичный все-таки старикан Ой ли-с-Двумя-Головами.

– Почему? – Петропавел стоял, как Килограммом Небесным пораженный. – Он же выпендривался…

– Это не твое собачье дело. Это наше и его собачье дело.

– Но меня ведь пригласили… поохотиться…

Ой ли-с-Двумя-Головами покрутил пальцем у виска Безмозглого-без-Глаза:

– Именно что «поохотиться»! Гонять, но ни в коем случае не ловить! Нет, ты скажи: слово «ловить» вообще звучало? Какого черта ты тут за всех – и за меня в том числе – решаешь, чем должна закончиться охота? Может, это, по нашим представлениям, неудачная охота должна была быть!

– Но ведь ваш Еж, он же едва передвигается…

– Как может, так и передвигается. И не тебе учить его передвигаться, это и Ежу понятно. Эй, Еж!

– Чего? – обиженно откликнулся Еж из мешочка.

– Тебе понятно?

– Нет, – закапризничал Еж. – Теперь мне ничего не понятно!

– Эй, долго ты еще будешь животное мучить? – Этот яростный вопрос Ой ли-с-Двумя-Головами (и голосами) был обращен уже к Петропавлу. Пришлось тому положить куртку на траву и развернуть. Свободный как птица Еж с укоризной взглянул на мучителя и задал вдруг такого стрекача, что и пятерым петропавлам было бы не догнать.

– Видишь, что ты наделал? – зазвучал необыкновенно тихий голос, просто шепот Ваще Таинственного, и зазвучал, как на похоронах. – У нас был свой противный, но интеллектуальный критерий по имени Еж. Ты лишил нас этого противного, но интеллектуального критерия – и отныне мы как без рук… то есть – как без головы. Придется – на то время, пока животное не оклемается, – тебе побыть Ежом.

– Как это? – ужаснулся Петропавел.

– Да так вот… Будешь сидеть в кустах – все время наготове – и отзываться на слово «Еж».

– Еще не хватало! – Петропавел возмутился до самой глубины своей, как положено, бездонной души.

– Послушай, – шепотом сказал Ваще Таинственный, – твоего согласия спрашивают? Тебя назначают Ежом, понимаешь? И тебе придется им быть. Вот и весь мой сказ. Для начала от тебя требуется, чтобы ты изучил повадки ежей… то есть приспособился ходить на четвереньках – брюхом по земле, а также принюхиваться…

– Что значит «принюхиваться»? – Петропавла словно паралич разбил.

– Это когда ежи так сопят… посапывают отрывисто, будто принюхиваясь – и на самом деле, между прочим, принюхиваясь. Давай-ка попробуем. Принюхайся!

– Нет! – вопреки ожиданиям Петропавла, голос его прозвучал совсем безвольно.

Ваще Таинственный исключительно тихо, но весело рассмеялся:

– Ты ведешь себя так, словно от тебя зависит, как тебе себя вести. Между тем от тебя это… да и вообще ничего! – давно уже не зависит, а стало быть, и успокойся навсегда!

– Хотите сказать, что это от вас зависит? – осведомился Петропавел с сарказмом, правда, остаточным.

Ваще Таинственный вздохнул и ваще таинственно переглянулся с другими. Другие развели руками, как бы все понимая, но как бы не будучи в состоянии что-либо сделать.

– Ну, довольно, – почти неслышно закрыл тему Ваще Таинственный. – Начинай принюхиваться. Ты вынуждаешь нас прибегнуть к насилию над личностью. Над твоей, – уточнил он, причем молчаливый голос его обещал мало хорошего и много плохого.

– По какому праву Вы командуете? – зашумел было Петропавел.

– По праву сильного, – уже беззвучно ответил Ваще Таинственный.

И все они начали приближаться к Петропавлу, лица имея недоброжелательные.

«Пусть меня убьют, – дал себе слово Петропавел, – а принюхиваться не стану!» – и принюхался.

Идущие остановились.

– Так, что ли, принюхиваются? – в голосе Петропавла слышался вызов на дуэль.

– Да не-е-ет! – рассмеялись незадачливые охотники на Ежа.

И каждый принялся чрезвычайно старательно демонстрировать Петропавлу, как правильно принюхиваться. Они шмыгали носами, сопели, пыхтели…

– Сколь многообразно и своеобычно может быть это принюхиванье! – периодически восхищались они, стараясь в процессе демонстрации требуемого навыка перещеголять друг друга.

Петропавел постоял с пожатыми плечами. Потом спросил.

– Если вы все так умело принюхиваетесь, почему бы вам всем и не стать тогда ежами?

– Во-первых, так много ежей нам ни к чему, – объяснили Петропавлу, – а во-вторых, разве дело только в том, что кто-то умело принюхивается – кто-то нет? Да, мы принюхиваемся мастерски, этого у нас не отнимешь. Но не мы вывели Ежа из строя! Ты вывел – тебе и расплачиваться. Так что учись принюхиваться, наш мальчик!

– И скажи спасибо, что тебя не заставляют еще и конем быть. Которого ты тоже вывел из строя, – последнее высказывание принадлежало Всаднику Лукой ли.

– Ну, положим, одновременно конем и ежом я бы все равно не мог стать. Это чисто зоологически разные вещи, – высказался в ответ Петропавел и пожалел о высказанном, поскольку тем самым он как бы соглашался стать только Ежом.

– Существуют же грифоны, – безразличным голосом произнес в открытое пространство Бон Слонопут. – А кроме того если Вы пристально вглядитесь хоть в Гуллимена, хоть в Шармоську…

О перспективах такого пристального вглядывания Бон Слонопут, в которого тоже, кстати, не мешало бы вглядеться попристальнее, не сообщил – и Петропавел, на всякий случай, не стал вглядываться, а просто сказал, обращаясь к Всаднику Лукой ли:

– Большое спасибо, что меня не заставляют быть еще и конем.

Продолжение этого разговора сулило ему совершенно очевидные неприятности, и он принялся принюхиваться изо всех сил, чтобы произвести хорошее впечатление, по крайней мере, как Еж. Искусство принюхивания оказалось непростым: Петропавел потратил уйму времени, чтобы овладеть им как подобает. Когда охотникам показалось, что он принюхивается вполне сносно, все облегченно вздохнули:

– Ну наконец-то… Теперь за тебя не придется краснеть хотя бы как за Ежа. Можешь идти в кусты. Только не забывай все время принюхиваться.

Петропавел, недоумевая, зачем он это делает, начал выполнять приказ.

– Ты на четвереньках иди: на четвереньках Ежа, не на своих двоих. Иначе получается, что ты принюхиваешься, как Еж, а ходишь, как человек. Глупость же получается!

«Действительно глупость, – думал Петропавел, словно во сне. – Тем более что на четвереньках-то ходить поинтересней будет, чем принюхиваться. Впрочем, принюхиваться тоже здорово: идешь, принюхиваешься!.. Даже неизвестно, что лучше – принюхиваться или на четвереньках ходить. И то и другое прекрасно!»

Не сказать чтобы Петропавел был совсем не способен взять свои мысли под контроль: если, конечно, попытаться взять их под контроль… если, конечно, рывком… Но было лень. Что-то большее, чем только усилия охотников, заставляло его проделывать все эти сложные эволюции. «Взялся за гуж – не говори, что не Еж!» – оформилось в его затуманенном мозгу. Мозгу, который, похоже, и впрямь спал. Правда, теперь уже было совсем невозможно вспомнить, на каком месте жизни случилось заснуть… может быть, до пирога с миной – может быть, после…

В кустах было сыро – особенно животу, который, в соответствии с требованиями охотников, Петропавлу приходилось волочить по земле. И, что характерно, едва только он втягивал живот, как издали раздавалось: «Не щади живота своего!» – и живот, разумеется, приходилось снова опускать на мокрое…

Вдруг Петропавел услышал нечто другое:

– Эй, Еж!

Какая-то невидимая сила вытолкнула его, как пробку, наружу.

– Тебе понятно? – прозвучал знакомый голос.

– Мне все понятно, – ответил он в соответствии со здешними традициями.

– Замечательная это, однако, должность – Еж, – с сарказмом произнесла миниатюрная Королева Цаца. – Любому, кто становится Ежом, сразу же все понятно… Вы только посмотрите на него: ему все понятно! Каково, а?

– Ату его! – без предупреждения завопил Бон Слонопут, и Петропавел понял, что теперь уносить ноги придется ему, поскольку именно на него в данный момент объявлялась охота. Бросив последний взгляд на охотников, он увидел, что Всадник Лукой ли опять на коне.

«И чего я добился? – на бегу рассуждал Петропавел. – Вмешался в охоту на Ежа, изловил его – кто меня просил? Стоял бы себе в сторонке, наблюдал бы за происходящим, так нет: стал Ежом! Ежом отпущения…»

– Да не шумите вы так! – через плечо крикнул он охотникам, которые что-то уж очень разошлись. – У меня из-за вас все мысли перемешались!

– А ты, Еж, не размышляй в полевых условиях. Тебя, между прочим, сейчас гоняют, так что твоя задача – просто-напросто стремить свой бег, – объяснил ему в спину Тридевятый Нидерландец, уменьшавшийся по мере приближения.

– Я и стремлю его, – огрызнулся Петропавел, а потом на всякий случай поинтересовался, куда именно тут положено стремить свой бег.

– Это не твоя забота, – сообщил Тридевятый Нидерландец. – Тем более что своим бег только называется…

– Все только называется, но не существует! – напомнило Безмозглое-без-Глаза, на секунду приоткрыв глаза: оно бежало в состоянии сна.

– Своим бег этот только называется, – повторил Нидерландец, не обращая внимания на Безмозглое, как тут и было принято, – на самом же деле этот бег совершенно не твой и не мой.

– А чей? – Понятно, что вопрос этот задал Петропавел. Задав вопрос, он остановился выслушать ответ.

Преследователи остановились тоже.

– Отвечайте на вопрос, – напомнил Петропавел, чтобы они не забыли, зачем остановились.

– Вы приняли то, что есть, но Вы не поняли того, что есть, – ответила Королева Цаца. – И сколько Вы ни принюхивайтесь, сколько ни ползайте на животе, до Ежа Вам все равно далеко, как… как до Тридевятого Нидерландца. Еж – это не просто млекопитающее. Еж – это образ жизни. И ответ «мне все понятно» надо выстрадать – иначе грош ему цена.

– Я выстрадываю… – сказал Петропавел, стоя на четвереньках с мокрым животом.

– Ну-ну, – поощрила его Королева Цаца и сокрушенно крикнула: – Ату его! – с грустью добавив: – К сожалению.

Этот клич был правильно воспринят как Петропавлом, так и охотниками: все сорвались с места. Охота продолжалась!

…На данном ее этапе произошло нечто странное: Петропавел – явно против воли – начал петлять. Его мотало из стороны в сторону, причем всякий раз лицо его при этом выражало бескрайнюю степень изумления. Петли становились все более замысловатыми – и позади себя Петропавел услышал фразу:

– К нему приходит опыт. Искусство быть Ежом – это искусство, но искусство быть гонимым Ежом – искусство вдвойне.

Кажется, действия Петропавла за все последнее время впервые оценивались положительно.

* * *

Есть еще замечательная такая считалочка: ею пользуются, когда играют в прятки – безобидную одну игру… хотя, с другой стороны, конечно, смотря как спрятаться. Можно ведь и так спрятаться, что тебя не найдут никогда, но это крайность, каждому ясно!

А считалочка начинается, можно сказать, даже романтично:

 
Вышел месяц из тумана…
 

Впрочем, как посмотреть… Кому-то может показаться, что после такого начала ничего хорошего ждать не приходится. И показаться не без оснований, потому как хорошее из тумана не выходит. Из тумана плохое выходит: воры выходят, убийцы выходят. И не просто так выходят, а для совершения грязного преступления. Совершат свое грязное преступление – и опять в туман, только их и видели! Стало быть, если что-то (или кто-то) выходит из тумана – держи ухо востро.

Даже если это всего-навсего как бы и месяц.

Так и тут: придирчивый слушатель сразу же захочет представить себе, зачем конкретно этот месяц мог бы выйти из тумана. Ответа долго ждать не приходится: вторая строка проясняет почти все. И действительно подтверждает самые мрачные наши догадки. Вот она, эта строка:

 
Вынул ножик из кармана…
 

Все понятно? Даже те, кто считал рассуждения по поводу первой строки данной, казалось бы, невинной считалочки пустыми придирками, теперь уже, по меньшей мере, насторожатся. А насторожившись, вынуждены будут согласиться: для «придирок» имелись, наверное, кое-какие основания. То есть если уж выходят из тумана, значит, в кармане не цветок. И не кусок торта. В кармане нож. Иного не дано.

И настает время разобраться с этим так называемым месяцем, точнее, с тем, кого наиболее наивные из нас – на основании ложно понятой первой строки – принимали за месяц.

Хотя, с другой стороны, что оставалось делать, если нам так прямо и сообщалось: вышел, дескать, месяц из тумана… Как же, месяц он, дожидайтесь! Когда у него карман, а в кармане нож! И когда он этот нож сразу вынул! Зачем же так быстро-то?… Мало ли что у кого в кармане – совсем необязательно при первом знакомстве карманы выворачивать. Тем более что никто и не просил особенно: ну, лежит у тебя что-то в кармане – так это твое дело. Лежит, например, открытка с видом на море – носи, пожалуйста, ее при себе, пользуйся, не запрещено, но зачем ты эту открытку всем с порога прямо под нос-то суешь? Может быть, она никому, кроме тебя, и не интересна. А у тебя даже не открытка – у тебя нож, это ж думать надо!

…Причем прошу заметить: никаких подробностей о том, как именно осуществлялось данное действие (предъявление ножа) намеренно не приводится. Ведь и нож из кармана тоже по-разному можно вынуть: можно вынуть тайно, или озираясь, или опустив глаза. Так хоть предполагалось бы наличие какой-никакой совести… Но нет: выходка по извлечению ножа из кармана выглядит просто разнузданной. Прямо внаглую нож выхватывается – и все. Как будто перед нами пьяный хулиган в темном переулке, которому море по колено и который уверен в своей безнаказанности. Эдак… с вызовом даже: плевать мне, дескать, что вы все там обо мне подумаете, а вот у меня нож – и я его вынимаю из кармана!

Из кармана, значит… В том смысле, что нож не за голенище сапога спрятан, не за пазухой он – в тряпицу завернутый, нет! В кармане он, ножик этот! Выходил «месяц» из дома, сунул в карман на всякий случай – зарезать там кого или еще что… Чтоб легче достать было: руку в карман и – ррраз! Прямо какой-то заранее на все готовый преступник, с которым и днем-то лучше не встречаться, не то что ночью!..

Однако особый цинизм ситуации в том, что как раз днем он и не выходит из тумана, – сидит себе в тумане, носа не кажет. А как ночь – он тут как тут: