Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

Глава 19
Забыться и заснуть

Видимо, каких-то новых событий следовало теперь ожидать только после прибытия в НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТИК: Петропавел предположил, что водить по-настоящему его будут уже там. А до тех пор он, будучи ведомым по незнакомым ему дорогам, впал в состояние как бы анабиоза. С ним никто не разговаривал – правда, кормили. Редко, нерегулярно и отнюдь не тем, чего ему хотелось бы. Неожиданно для себя Петропавел полюбил словосочетание «фу-ты ну-ты» и часто пользовался им в пути. Как-то в ответ на очередное его «фу-ты ну-ты» он услышал знакомый голос:

– Поменять бы Вам слова-паразиты, что ли! Пора уже!

– Ну, слава Богу!.. – Петропавел подпрыгнул бы, если б не избыточный вес Слономоськи. – Долго же Вас не было слышно!

– А я не говорил ничего – вот и не было слышно, – объяснился Блудный Сон. – Когда я говорю, обычно бывает слышно. Видно вот меня плохо…

– Понятно, понятно, – заторопился Петропавел, желая только одного: не упустить на сей раз Блудного Сона. – Скажите, мне показалось, что однажды… давно уже, во время траурной церемонии, кто-то проскакал на коне… с двумя головами?

– На коне с двумя головами? Это что-то новенькое! – весело ответил Блудный Сон. – Коней с двумя головами я пока не видел.

– Да нет же! Всадник был с двумя головами! Но это не Ой ли… Ой ли тогда рядом со мной был и сказал, что на конях не скачет…

– Не все, кто с двумя головами, должны скакать на конях, – умозаключил Блудный Сон.

– Разумеется! – торопился Петропавел. – Вот у меня и возник вопрос к Вам: не был ли это Всадник-с-Двумя-Головами?

– Минутку! – Блудный Сон, по всей вероятности, задержался около Петропавла. – У меня-то об этом зачем спрашивать? Ведь не я же видел всадника, а Вы… и, судя по Вашему рассказу, это был всадник именно с двумя головами!

– Я имею в виду того всадника, прежнего Всадника-с-Двумя-Головами! У которого имя такое было: Всадник-с-Двумя-Головами.

– Таких имен не бывает, – твердо сказал Блудный Сон. – Это все равно, что сказать: «Вот человек с тремя подбородками» – и считать такое описание именем данного человека. «Как Вас зовут?» – «Человек с тремя подбородками, а Вас?» Оно даже и не очень прилично получается… Мало ли какие у кого недостатки!

Петропавел чувствовал, что тупеет уже окончательно.

– Дело в том, – очень обстоятельно начал он снова, – что раньше… еще раньше я был знаком с одним всадником. Его называли… за глаза, кажется, Всадник-с-Двумя-Головами.

– Так это же совсем другое дело – называть за глаза! Что ж Вы мне голову морочите, которая у меня одна? Есть множество невоспитанных особ, способных за глаза еще и не такое сказать.

– Да я не о том… Вы вообще-то понимаете, о каком именно всаднике идет речь?

– Понимаю: о всаднике с двумя головами. Но если Вы хотите спросить меня, о каком именно всаднике – из всадников с двумя головами! – Вы говорите, то такого всадника я не знаю.

– Я говорю об одном вполне определенном Всаднике-с-Двумя-Головами, я видел его раньше… тогда же, когда был знаком со всеми остальными: с Шармен, с Бон Жуаном, с Белым Безмозглым… И когда они велели мне целовать Спящую Уродину.

– По-моему, Вы просто немножко запутались в образной системе, – загадочно, как Ваще Таинственный, сказал Блудный Сон. – Ну, хорошо… оставим эти ностальгические мотивы. Допускаю, что во время траурной церемонии где-то в отдалении и проскакал именно тот самый всадник с двумя головами, Вам знакомый, – и что же?

– А то, что я с ума схожу, вот что! Или уже сошел.

– Это не одно и то же, – вскользь заметил Блудный Сон.

– Для меня одно и то же! Потому что события последнего времени – они вообще уже… полный вперед! Я и раньше-то не понимал, где я, а теперь и подавно.

– Да Вы все там же, не надо так нервничать, – минуты две-три Блудный Сон помелькал молча. – И не надо засыпать и задумываться столь часто, потому что, проснувшись или очнувшись в той же самой точке, в которой Вы заснули или задумались, Вы можете продолжить движение уже чуть-чуть в другом направлении, то есть оказаться в параллельном мире, который, между прочим, все это время тоже эволюционировал… бок о бок с тем миром, в котором Вы находились до этого. То есть фактически Вы в прежнем пространстве и прежнем времени, но на боковой, факультативной, скажем, линии… Мне казалось, Вы это уже сообразили – или должны были знать такие вещи.

– Предположим! – плохо понимая Блудного Сона и даже не стараясь понять его как следует, отрезал Петропавел. – Но если уж мне никак не выбраться отсюда домой, то я хочу, по крайней мере, туда, где был сначала! Где Всадник-с-Двумя-Головами!

– Вот наказание-то… – вздохнул Блудный Сон. – А чем Вас Ой ли не устраивает? Он тоже с двумя головами!

– Ой ли не должен быть с двумя головами, он должен быть Лукой ли! Он из Андерсена. А Всадник-с-Двумя-Головами – это… потому что у Майн Рида есть Всадник без головы вообще и потому что у какого-нибудь другого всадника в мире, следовательно, две головы… Там было все яснее ясного! А тут попробуй пойми – с какой такой стати этот Ой ли оказался вдруг с двумя головами…

– И тут все яснее ясного, – спокойно сказал Блудный Сон. – Просто непривычно немножко. Для Вас.

– Но я не хочу привыкать, понимаете?

– Понимаю, однако сие от Вас не зависит. Вам придется привыкнуть: Вы же в данный момент здесь, а не там. Но, между прочим, та жизнь, о которой Вы вспоминаете, она тоже продолжается… очень недалеко отсюда.

– Без меня?

– Почему же без Вас? С Вами.

– Но я-то здесь!

– Вы так потому говорите, что по-прежнему считаете, будто у Вас только одно существо! Вот и… как бы это выразиться… пользуетесь им одним. Остальные же свои существа Вы бросили на произвол судьбы – и они там, на произволе судьбы, не ведают, что творят.

– Все равно ведь эти жизни… две эти жизни, про которые Вы говорите…

– Пардон, я говорю про гораздо более чем две жизни.

– Неважно! Но все эти жизни – они же не пересекаются?

– А как Вы тогда попали из одной в другую? Как тогда на траурной церемонии оказался Всадник-с-Двумя-Головами, Ваш старый знакомый? Выходит, что могут и пересечься. И если бы Вы пользовались даже не всеми – хотя бы некоторыми из своих существ, то, попадая с одной линии на другую, куда меньше удивлялись бы происходящему там. И не пытались бы наводить там порядок до тех пор, пока Вас об этом не попросят.

– А что я делаю… то есть как я веду себя сейчас там, Вы не знаете?

– Почему же не знаю? Знаю.

– Расскажите! Расскажите мне об этом!

– Об этом бессмысленно рассказывать… это надо прочувствовать самому. Вы же там живете – не я! Тут важно только самосознание, самоощущение – все прочее есть фуфло, как сказала бы Смежная Королева.

– Тут так говорит Смежное Дитя…

И Петропавел задумался – впервые за все время разговора. А потом неожиданно для себя отомстил Блудному Сону, причем чисто геометрически:

– Параллельные прямые не пересекаются!

– Вы все тот же… – умилился Блудный Сон. – Кто ж Вам сказал, что они прямые?

– Так если параллельные – значит ведь, прямые? А если не прямые, значит…

– Уроки Ваще Таинственного пошли впрок. Ставлю Вам «отлично», – сказал Блудный Сон, скучая где-то далеко в стороне.

– У меня еще только последний вопрос… они там все чем заняты, пока я тут черт знает во что превращаюсь?

– Музей открывают. Мимореальный Музей Бревна, убивавшего Муравья-разбойника.

Петропавел вздохнул. Действительно, как обидно, что он не с ними!

А Блудный Сон вдруг взял да и перестал мелькать.

– Мелькайте дальше! – потребовал Петропавел. Но потребовал тщетно, догадываясь, что так тут лучше не разговаривать.

– Он опять занят беседами с самим собой, наш милый, наш странный Слономоська! – услышал Петропавел: именно это сообщила Королева Цаца интимно летевшему рядом с ней Центнеру Небесному – так же, как и все остальные, она, видимо, не считала факт присутствия Петропавла сколько-нибудь значимым и напрямую к Петропавлу не обращалась.

– Философ! – добродушно рассмеялся Центнер Небесный – впрочем, при всем добродушии интонации слово это прозвучало как «идиот».

– Да, философ! – крикнул Петропавел в два раза громче, чем мог. На крик даже не обернулись.

Что же это такое происходит-то, а? Кажется, на него не просто не обращают внимания – его самым элементарным образом не слышат, будто голос его отнюдь не сообщает воздуху необходимых колебаний. Возникает впечатление, что он находится под стеклянным колпаком, который изолирует его от окружающих. Один только Блудный Сон каким-то образом сохранил способность к взаимодействию с ним.

Если меня все равно не слышат, решил Петропавел, имеет смысл, по крайней мере, разрядиться. Решение было приведено в исполнение немедленно.

– Эй вы, мерзавцы! (– Не слышат! – ) То, что я подчиняюсь вашим дурацким распоряжениям, еще не значит, что вы победили! Я в любой момент могу плюнуть на все это и порвать ваш смехотворный поводок! Теперь, когда во мне столько весу, кое-кого из вас я мог бы и растоптать очень даже спокойно. Так что имейте в виду: я все-таки Слономоська!

– Ура! – взвизгнула Шармоська. – В нем проснулось самосознание! Он сказал: «Я все-таки Слономоська!»

Тут все они бросились к Петропавлу, принялись пожимать ему конечности – и трудно было понять, как случилось, что голос его стал вдруг слышен.

– Долго еще будет продолжаться этот идиотизм? – сразу же воспользовался Петропавел падением звукового барьера.

Ответа не было. И ему опять показалось, что никто ничего не услышал.

– Не пора ли кончать со всем этим? – повторил он. – А если кому-то очень недостает Слономоськи, пусть сам попробует сделаться Слономоськой, не обременяя других, так сказать.

– А хрен ли Слономоська больше ничего не говорит? – закапризничало Смежное Дитя, словно Петропавел действительно не произнес ни слова. – Пусть говорит!

– Видишь ли, детка, – начал объяснять Ваще Таинственный, – когда в живом существе просыпается самосознание, данное живое существо чаще всего впадает в шоковое состояние: слишком уж сильным оказывается потрясение. Дай Слономоське прийти в себя, не торопи его… Вспомни о том миге, когда ты впервые осознал себя человеком!

– А с чего ты взял, дед, что я человек, позвольте полюбопытствовать? – смежно, как ему и полагалось, высказалось престарелое Дитя, путая пустое «Вы» с сердечным «ты». – Я торчу от таких фишек!

За время этого диалога Петропавел совершенно случайно понял кое-что, относящееся непосредственно к его теперешнему положению.

– Позвольте мне как Слономоське… – сказал он специальным экспериментальным голосом – и даже продолжать не стал.

Его услышали, зашептались:

– Внимание! Он говорит! Слушайте Слономоську!

– Да пошли вы со своим Слономоськой… – снова сказал он теперь уже обычным своим голосом и снова не стал продолжать.

После мучительной паузы Смежное Дитя заныло:

– Он опять не говорит! Я ему сейчас просто вломлю промеж ушей!

Так и есть… Худшие предположения Петропавла оправдались: его слышали только тогда, когда он говорил от имени Слономоськи, то есть когда для них он был Слономоськой. Стоило ему вернуться в свое естественное состояние – его переставали воспринимать органами слуха. На него вообще не обращали внимания. Да, веселая теперь начнется жизнь. Раздвоение личности уже обеспечено…

Стоп-стоп-стоп: раздвоение личности! Или – мания двуличия, как называл это Слономоська. Ну, конечно! Значит… Значит, Слономоська тоже не всегда был Слономоськой – знавал он, значит, и другие времена. Кем же он был? Неужели человеком? Хотя ведь…

Это было открытие: оказывается, Петропавел не мог с достаточной определенностью сказать, был Слономоська человеком или нет даже в тот момент, когда Петропавел впервые его увидел. Конечно, Петропавел помнил, что перед ним предстало существо, отдаленно напоминающее слона и моську сразу, причем довольно громадное, но вот человеческое существо или… или нечеловеческое? Вопрос этот внезапно показался Петропавлу неразрешимым абсолютно. Аб-со-лют-но.

– Я должен сосредоточиться, – грозно сказал сам себе Петропавел. – Я должен собраться.

– Уйдем отсюда, – предложил всем присутствующим Ваще Таинственный. – Не будем мешать ему пробуждаться.

И они на цыпочках покинули Петропавла. Он остался один как перс.

Он сосредоточился. Он собрался. Ясность не приходила. Слономоська возникал в его памяти как слово. Возникал как понятие. Но никакого конкретного объекта не стояло за этим понятием, несмотря на то, что об объекте этом Петропавел как будто знал все: и что натура его крайне противоречива, и что Слономоська хотел как-то покончить жизнь самоубийством, но не мог решить, кого именно убить в себе – слона или моську, и что у него есть невеста – Тридевятая Цаца, она же – Спящая Уродина…

Впрочем, ни той, ни другой как будто не существовало: Тридевятая Цаца не то вообще распалась… не то, наоборот, объединилась со Смежной Королевой и с Летучим Нидерландцем, которые, в свою очередь, не то распались, не то объединились с другими… или и распались, и объединились. А про Спящую Уродину вообще теперь ничего не понятно… Хоть Блудный Сон и утверждает, что тут (где «тут» – тоже большой вопрос!) все так и было и что Петропавел раньше тут тоже бывал – и правда, когда бы в противном случае он успел пригвоздить Гуллимена к борту арены шпагой? – а кроме того, бывал еще и не тут, а там, где находился в соответствии с его, Петропавла, представлениями!

«Я б хотел забыться и заснуть!» – пропел вдруг Петропавел и засмеялся. Засмеялся, надо сказать, довольно глупо. И как раз в этот самый миг – бывают же совпадения… совпадения совпадений! – мимо него опять проскакал Всадник-с-Двумя-Головами: теперь-то уж Петропавел точно разглядел, что не какой-нибудь вообще – с двумя головами, а именно тот самый!

– Постойте! – крикнул Петропавел.

Всадник остановился – немыслимо далеко.

– Простите, – Петропавел употребил на это «простите» весь голос, который у него был. – Вы и есть тот самый Всадник-с-Двумя-Головами?

И тут же подумал: «Что за глупый вопрос я задал!», но Всадник-с-Двумя-Головами уже кивнул и – исчез. А куда исчез, неизвестно: направление определить было невозможно.

– Какая нелепость! – вслух сказал Петропавел.

– Никакая не нелепость, – ответил Блудный Сон, снова возникший ниоткуда. – Всадник-с-Двумя-Головами – молчаливый персонаж, за все это время он не проронил ни слова. Так что ему действительно можно задавать только те вопросы, на которые допустимы однозначные ответы. А больше он Вам ничего не скажет. Пока.

– Тогда Вы говорите! – потребовал Петропавел и испугался своей требовательности. Но Блудный Сон, казалось, не обратил на это внимания.

– Я, конечно, скажу. Если Ваш запрос будет сформулирован корректно, а… а не как всегда.

Петропавел напрягся, как зонтик.

– Слономоська – человек?

– Так… – приостановился Блудный Сон. – Запрос сформулирован как всегда, чего и следовало ожидать. Насколько я понимаю, Вас в данный момент интересует, человек ли Вы, ибо Вы и есть Слономоська.

– Да нет! – нетерпеливо отвечал Петропавел. – Даже если я Слономоська, то не я себя интересую, а тот Слономоська… ну, как это сказать… экс-Слономоська, он человек?

– Для меня это вопрос праздный, – твердо ответил Блудный Сон. – Как и для всех тут: уверяю Вас, ответа на него никто не знает. Это же не оговаривалось!

– Где не оговаривалось?

– Ну, здесь… И там тоже. Это нигде не оговаривалось. Просто… Слономоська предъявлялся как некоторая данность – и все! Да обычно это и не оговаривается нигде и никем. А то странно было бы: «Здравствуйте, меня зовут так-то и так-то, я человек». Стало быть, не оговаривается. Зачем же Вы спрашиваете, человек он или нет, если нам не дано это знать?

– Просто я никак не могу вспомнить…

– А что касается всех остальных – про них Вы вспомнили? Про Ежа, например: он кто – животное? Сам по себе животное, животное в своем представлении или животное в Вашем представлении? И – когда Вы были Ежом, а Вы ведь успели уже им побывать, – Вы были животным? Животным для себя или для других? Животным в представлении человека, которым Вы еще были, или животным в представлении человека, которым Вы уже не были, то есть фактически животным в представлении животного?

Петропавел слабо загородился конечностью от призрака Блудного Сона. В точности он не знал даже того, когда именно перестал быть Ежом и сделался ли Слономоськой, а если перестал и сделался, то сохранилось ли в нем что-нибудь от человека… или никогда и не было в нем ничего от человека, а напротив, всегда он представлял собою метафизическую субстанцию, говорящую метафизическую субстанцию, по меткому, как латышский стрелок, выражению Таинственного Остова… Да, он мог связно рассказать о том, кем его считали или за кого принимали, но вот кем он действительно при этом был… и был ли?

Глава 20
Страшный сад

Потом его опять водили и наконец привели. Только отнюдь не в НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТИК. Когда БЕЛЫЙ СВЕТ, на котором разыгрывались события последнего времени, подошел к концу, Остов Мира вдруг объявил голосом гида:

– СТРАШНЫЙ САД.

Петропавел не то чтобы оробел, но сильно проникся: словосочетания такого рода действуют независимо от обстановки, и потом… кто их всех тут знает, верить им, в конце концов, или нет! А белый свет, между тем, и впрямь несколько… потемнел, что ли.

Кстати, было не очень понятно, водят его уже или просто ведут, а это ведь далеко не одно и то же! Хотя… зеваки-то кое-какие попадались, правда, не толпы зевак и не на улицах, а так… отдельные и в чистом поле. Но появлялись ли они в связи со Слономоськой или вне всякой связи со Слономоськой, этого у них на лбу написано не было. А если и было, то слишком мелко.

– Как Вы думаете, коллега, – Пластилин Бессмертный взял Ваще Таинственного под руку, – Слономоська когда-нибудь выйдет из того ступорального состояния, в которое его погрузила мысль о том, что он Слономоська?

– Я бы на его месте не вышел, – лично прореагировал Ваще Таинственный. – Мысли типа «Слономоська есть Слономоська» ваще безысходны, а потому надеяться фактически не на что.

– Но нам ведь нужно с ним как-нибудь взаимодействовать! – сразу же заволновался Пластилин Бессмертный. – Иначе глупо получается: Слономоська существует, но не мыслит. Во всяком случае, не говорит о том, что мыслит.

– Мыслить и говорить о том, что мыслишь, – разные вещи, – напомнил Ваще Таинственный. – Говорить о том, что мыслишь, – это уже называется «общаться», а не «мыслить».

– Общение и мышление в принципе исключают друг друга, – сказало в промежутке между двумя зевками Противное-без-Глаза (теперь Безмозглое называли здесь и впрямь только так – впрочем, ему было все равно, как его здесь теперь называют).

– Из этого высказывания, – с радостью подхватил противоречивый Пластилин Бессмертный, – как раз и следует, что Слономоська мыслит: он же не общается ни с кем!

Ваще Таинственный погладил Пластилина по голове – ласково, словно чужое дитя.

– Дело в том, – ни с того ни с сего начал Петропавел, не зная, как он будет продолжать, – …что я не вижу выхода из создавшегося во мне положения…

– …и это совершенно естественно, – тихо поддержал его Ваще Таинственный.

– Значит, Вы, – в свою очередь поддержал Ваще Таинственного Пластилин Бессмертный, с непонятной радостью посмотрев на Петропавла, – на пути к тому, чтобы стать бессмертным, ибо только бессмертие есть полное отсутствие какого бы то ни было выхода!

– Почему только бессмертие? – оживилось вдруг полумертвое Противное-без-Глаза. – Безмозглость – это тоже полное отсутствие выхода. Тем более что безмозглость в данный момент вакантна.

– Каких-то полдня всего вакантна! – поспешил придраться Пластилин Бессмертный.

– Не спорьте со мной, а то засну навеки, – пригрозило Противное-без-Глаза, и испуганный Пластилин умолк. – Все уже условились называть меня не Безмозглым-без-Глаза, а Противным-без-Глаза, к чему я отношусь абсолютно без интереса, но таким образом безмозглость как признак, как метафизическое свойство, согласитесь, зависает в пространстве…

– Зависает, зависает! – подлым голосом поддакнул Старик-без-Глаза, вполне аутентичный старик, вообще лишенный детских черт, что поразило Петропавла чуть ли не больше всего остального в этой истории.

– Вы же были Смежным! – крикнул ему Петропавел.

– А ты – смешным! – не растерялся Старик-без-Глаза и рассеялся в окружающей действительности.

– …тем более, – продолжало Противное-без-Глаза, – что пациент уже идентифицировал себя в качестве Слономоськи, а большего от него и не добиться. То есть никакого развития характера, по-моему, не предполагается. – Противное-без-Глаза зевало теперь даже не через слово – через слог.

Петропавел понял, что пациент – это он. Если бы у него было хотя бы немного свободного времени, он, может быть, продуктивно и поразмышлял бы о том, не сумасшедшего ли все-таки дома он пациент… Но времени не было ни секунды!

– К тому же, тут давно очередь на Слономоську выстроилась, – все еще героически не засыпая, продолжало активизировавшееся Противное-без-Глаза. – Кому не понравится-то, когда его водят?

– Э-э, нет! – Петропавел вмиг осознал ситуацию. – Я уже привык быть Слономоськой, мне… мне это приятно, а вот Безмозглым – ни за что!

Собеседники повели себя так, будто он опять ничего не сказал, хотя явно услышали сказанное.

– А Бессмертным у него еще будет время побыть. Вагон времени! – мрачно схохмил Ваще Таинственный.

– Между прочим, Нидерландец тоже хотел Безмозглым побыть! – мелочно заметил Пластилин, сделав вид, что ему как бы обидно за обделенного друга. – Полетали бы с его, более или менее!..

– Да он уже Тридевятый давно, Ваш Нидерландец, и попробуй узнай, чем он там у себя, за тридевять земель занимается, – может, спит как сурок! – нахамил отсутствующему Ваще Таинственный.

– Пусть этот Безмозглым будет, Нидерландца нет нигде! – Появившийся откуда ни возьмись Грамм Небесный, оказывается, уже слетал за тридевять земель и все разузнал.

– Ну, пусть! – утешился собственной непоследовательностью Пластилин и задел за живое Грамма: – Вот уж кому-кому, а Вам бы в первую очередь не мешало амплуа поменять… Варьируетесь тут, понимаете ли, в пределах одного жанра!

Но Грамма Небесного и след простыл… и даже замерз.

– Я не хочу быть Безмозглым! – заметался в совершенно разные стороны Петропавел.

На него посмотрели плохо. И сказали:

– На Ежа Вы согласились чуть ли не со скандалом, от Слономоськи руками и ногами отбивались, теперь от Безмозглого нос воротите, хотя, как бы это сказать, насчет мозгов у Вас… А что поразительно – так это патологическое стремление занять ту или иную… гм, должность навсегда! Просто синдром штатности какой-то. В каждом случае: если уж кем стать – так навеки! Вы конформист. Или коммунист.

– Должность? – Петропавел все-таки нашел, к какому слову придраться.

– Ну, не должность, не должность!.. – плаксиво затянул Пластилин, а Ваще Таинственный, взглянув Петропавлу прямо в глаза Слономоськи, тихо взорвался:

– Все-таки ужасно трудно с Вами! Как с мертвецом…

Петропавел не успел отреагировать надлежаще строгим образом, поскольку вместе со всеми ему пришлось обернуться на страшный шум. Какие-то гонцы, похоже, докладывали о поступлении новых сведений – в том числе и насчет Спящей Уродины, что особенно сильно взволновало Петропавла: Спящая Уродина все еще оставалась его последней надеждой!

– Где ее нашли? – он едва протиснулся к источнику информации. Им оказался Гуллимен, которого, наконец отгвоздили от борта арены, как не без облегчения предположил Петропавел.

Гуллимен имел вид повесы и был явно под хмельком.

– Ее не нашли, – уточнил он, глядя на Петропавла так, словно ничего не случилось во время той памятной им всем корриды. – Просто о ней прошел слух.

– Как это «прошел слух»?

– Ну, так, как говорят «прошел дождь» или «прошел год», – дружелюбно пояснил Гуллимен.

Между тем Гуллимена уже ставили в курс актуальных событий: повесу под хмельком живо заинтересовала вакансия Слономоськи.

– Нет никакой вакансии! – из оставшихся сил упорствовал Петропавел.

– Вот настырный! – вздохнул Ой ли-с-Двумя-Головами. – Ну, хорошо: если тебе так дорог этот образ, хочешь – мы посмертно объявим тебя Почетным Слономоськой? Будешь Безмозглым Почетным Слономоськой!

– Не буду! – с безысходной решительностью заявил Петропавел. – Я вообще ухожу отсюда.

– Очень сожалеем, но теперь это абсолютно исключено.

Хор голосов прозвучал как никогда слаженно. И как никогда окончательно.

– А в чем дело? – как никогда окончательно испугался Петропавел.

– Дело в позиции. Еще одной позиции. Занимаемой конкретно Вами. Без которой уже не обойтись, – такими короткими фразами объяснил суть дела Остов Мира. А напоследок выдал длинную: – Количество возможных комбинаций напрямую зависит от количества имеющихся в распоряжении позиций.

Петропавел не понял – тоже как никогда окончательно, в чем и признался.

– Не понял – не надо, – не мудрствуя лукаво ответил Остов Мира. – Тем более что Ваще Безмозглому и необязательно что бы то ни было понимать.

– Безмозглому – кому?!

То, что выяснилось впоследствии, Петропавел отказывался переваривать. Как из тумана, всплывали перед ним доводы: что-то насчет пресловутой вакантной позиции Безмозглого, которая, дескать, вынужденно вакантна, а кроме того, насчет усталости Ваще Таинственного быть настолько Таинственным и желания его стать Белым Таинственным, ибо позиция Белого вакантна – случайно или по недосмотру, и, наконец, насчет освобождения в связи с этим позиции Ваще, на которую пока ваще никто не претендует. В силу каковых обстоятельств Петропавлу и предлагалось теперь сделаться Ваще Безмозглым.

Ничего более отвратительного, чем Ваще Безмозглое, он себе не представлял. И именно этим ему полагается быть теперь?

– Я свободная личность! – декларировал Петропавел.

– Это понятно, – поняли его. – Но обстоятельства… Они стеклись таким образом, что в данной точке пространства и времени для данной свободной личности существует только одна свободная позиция и, значит, только одна возможность воспользоваться своей свободой.

Петропавел принялся немотивированно выкрикивать отдельные звуки.

– Ну что тут скажешь? – дружно развели руками присутствующие. – Ваще Безмозглое.

Придя в себя, Петропавел спросил:

– А готовить меня к этой новой… должности не будут?

– Да нет, – сказал Ваще Таинственный, начиная понемногу белеть. – У тебя и так все славно получится. Тебя будто сама природа создала быть Ваще Безмозглым!

– И на пень меня сажать не надо?

– Так это Белое Безмозглое на пне сидело… на какой-то поляне, забыл название, – объяснил Грамм Небесный, на мгновение случившись возле, – а ты же Ваще Безмозглое. Тебе-то зачем на пне сидеть?

– Вроде, незачем, – согласился Петропавел. – А где я тогда буду сидеть?

– Сиди тут, если хочешь, – разрешили ему. – А мы побежали передавать из уст в уста миф о Спящей Уродине, о которой прошел слух.

– Я тоже хочу передавать, – альтруистично проявился Петропавел.

– Ну, передавай… – разрешили ему и это, срываясь с места гурьбой и тут же коллективно развивая необратимую скорость.

– Как это делается: из уст в уста? – чуть не насмерть задохнулся на бегу Петропавел.

– А вот так! – Гуллимен подпрыгнул и заорал во все горло: – Как известно, прошел слух!

Ему ответил дружный раскат (впрочем, тут же и закат) хохота.

– Так вот, слух прошел – и опять ни слуху, ни духу, – Гуллимен развел руками. – И все снова выглядит так, как будто этот миф придуман не нами. Очень смешно.

– Очень смешно, – серьезно подтвердили остальные, продолжая нестись с необратимой скоростью.

– А этот миф придуман вами? – еле выдохнул Петропавел.

– Теперь уже неважно кем!.. Когда что бы то ни было уже придумано кем бы то ни было, вопрос об авторстве теряет всякий смысл, – по-быстрому объяснил Пластилин Бессмертный. – Продолжайте передавать из уст в уста, – обратился он к Гуллимену. – Ужасно интересно!

– Так вот! Миф обрастает свежими подробностями. Поговаривают, что Спящая Уродина все это время не столько спала, сколько…

– …бодрствовала? – не выдержал Петропавел.

– Экий ты… конкретный! – Гуллимен словно в первый раз увидел Петропавла. – Раз не спала – так обязательно бодрствовала? Да нет… насчет того, бодрствовала она или нет, ничего не известно. Поговаривают же, что она не столько спала, сколько снилась.

– Снилась… кому? – схватился за соломинку Петропавел.

Соломинка тут же и обломилась – Гуллимен опять развел руками и поинтересовался:

– Не слишком ли много вопросов, если учесть, что у Вас мозгов совсем нет?

– Это… просто так говорится, что нет! – той же монетой отплатил Петропавел.

– Просто так ничего не говорится!

Ну, здравствуйте!..

– Тут все, между прочим, только и делали, что убеждали меня в обратном! – воскликнул Петропавел. – А именно в том, что слова говорятся просто так – безо всяких оснований.

– Может быть, говорятся-то и без оснований, – Гуллимен вздохнул, – но, как правило, для чего-то. То есть безосновательные заявления тоже могут преследовать некую цель. Высказывание обычно беспочвенно, но обычно не бесцельно.

…Внезапно те, кто бежал впереди, резко остановились – бегущие следом попадали на них. Петропавел, до того тащившийся сзади, оказался на самой вершине пирамиды.

– В чем дело? – спросил он оттуда, как с трибуны.

– СТРАШНЫЙ САД… начинается, – раздался сдавленный – в частности, им самим – шепот. И чрезвычайно стройная до этого момента пирамида развалилась в полном беспорядке. Петропавла отшвырнуло в сторону. Где-то на пути в сторону он потерял сознание.

Очнувшись, он только и успел произнести:

– Не будь я Ваще Безмозглым…

– С какой это стати? – услышал он рядом с собой. – С какой это стати ты присвоил себе мое амплуа, когда я давно уже в очереди?

Рядом с ним стоял совершенно очевидно Безмозглый Нидерландец с дурными намерениями в руках.

– Тихо-тихо, – попытался урезонить его Петропавел, с опаской поглядывая на дурные намерения, – я Ваще…

– И о Ваще думать забудь! – прервал его Безмозглый Нидерландец. – Ваще теперь Тридевятый: его просто никогда уже не видно – он постоянно за тридевять земель, даже на окрик не отзывается… Э-э-эй, Ваще Тридевятый!

Отзыва действительно не было.

Ну, слава Богу!.. В голове Петропавла стало светло, как в больнице. Теперь, когда все их дурацкие вакансии заняты, он может наконец стать тем, кем был когда-то… вот только вспомнить бы, Петром или Павлом!

Он машинально огляделся по сторонам, ища того, кто помог бы ему ответить на этот вопрос… Никого подходящего не оказалось. Тогда Петропавел хотел закрыть глаза, чтобы сосредоточиться, но тут прямо из-под земли вынырнул перед ним всадник. Всадник-с-Двумя-Головами. И белый его конь стал перед Петропавлом в точности как лист перед травой – Петропавел даже удивился разительному сходству коня с листом.