Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

Тут Слономоська принялся метаться по площади, пока наконец не вскрикнул: – Вот она! Нашел!.. С Бон Жуаном будет говорить Тридевятая Цаца. Тем более что Тридевятая Цаца – моя невеста.

– Вторая? – поразился Петропавел.

– То есть как – «вторая»? – тоже поразился Слономоська.

– Погодите, погодите… – Петропавел очень заинтересовался. – Вы же сказали, что Спящая Уродина – Ваша невеста!

Слономоська задумался:

– Какой Вы, право!.. Прямо как на суде! На Страшном суде!.. Действительно, нечто в этом роде я говорил. Не знаю, как такое случилось… Видите ли, я не употребляю слова в жестких значениях: во-первых, они сами не очень любят жесткие значения, а во-вторых, это слишком ко многому обязывает. И трудно потом выкручиваться. Я же имею обыкновение заботиться о своих тылах: будучи чертовски противоречивым, я всегда должен иметь возможность отступить в надежное укрытие. Хм… Спящая Уродина – моя невеста. Тридевятая Цаца – моя невеста. Знаете, я не думал над данным противоречием. Будем считать его несущественным.

Петропавел даже крякнул от изумления.

– Почему Вы крякаете? – поинтересовался Слономоська.

– Да потому что как раз данное противоречие нельзя считать несущественным! Ради чего же тогда огород городить и добиваться от Спящей Уродины признаний с помощью Тридевятой Цацы, если сама Тридевятая Цаца – Ваша невеста? Тут все непонятно!

Слономоська молчал и думал.

– Никак не возьму в толк, о чем Вы, – признался он наконец. – Ясно ведь, что мои высказывания о невесте в настоящий момент представляют собой суждения философские, а не эмпирические… Но даже если бы это были эмпирические суждения, Вам-то какая разница?

– Ну-у, я исхожу из того… – Петропавел задумался, из чего же он исходит: обозначить это оказалось трудно, и он обозначил общо: – Я исхожу из… порядка вещей. Есть порядок вещей! – воодушевился он. – В соответствии с ним, даже если у человека, как это бывает на Востоке, несколько жен, то невест – одновременно! – не может быть несколько.

– А с чего Вы взяли, что у меня их несколько?

– По крайней мере, две!

– Откуда же две? – заторговался Слономоська. – Одна у меня невеста, только по-разному называется: Спящая Уродина и Тридевятая Цаца… Поясню это на примере, – Слономоська неизвестно откуда взял мел и вычертил на асфальте схему, которая, как выяснилось впоследствии, не имела отношения к его дальнейшим рассуждениям. – Вообразите, что на пальце у меня украшение.

– Не могу, – честно сказал Петропавел: у Слономоськи не было пальцев.

– Неважно, – поспешил заметить Слономоська. – Так вот, на пальце у меня украшение с большим камнем. Вы подходите ко мне и спрашиваете: «Что это у Вас на пальце, Слономоська, – кольцо или перстень?» – «Не знаю точно», – отвечаю я Вам. Теперь скажите, сколько, по-вашему, украшений на моем пальце?

– Одно, – ответил Петропавел, все еще недоумевая.

– Действительно, одно, – подтвердил Слономоська. – Только оно может называться и так, и эдак. Следовательно, и невеста у меня одна.

– Извините! – не хотел сдаваться Петропавел. – Кольцо и перстень – это обозначения одного и того же предмета, это синонимы, а Спящая Уродина и Тридевятая Цаца – не синонимы. Это имена, и они относятся к разным лицам!

– По-моему, Вы следите только за поверхностным уровнем моих высказываний, а надо ведь считаться не только с тем, что выражает слово своей оболочкой, но и с тем, что оно в принципе может выражать! Пусть упомянутые имена относятся к разным лицам, зато к одному понятию: невеста, – резюмировал Слономоська.

Однако, по мнению Петропавла, резюмировать было еще рано:

– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!

– Именно с понятием – при чем тут живые существа? Хороши живые существа – одна вообще не дана в чувственном опыте и находится за тридевять земель, а другая на сегодняшний день спит как мертвая, то есть все равно, что отсутствует в мире! – Слономоська сокрушенно вздохнул и вычертил еще одну бесполезную схему. – Ладно. Приведу другой пример. Предположим, я говорю, что преподношу Вам на день рождения гусыню. Но я только заявляю об этом, а гусыни не даю. Сделал я Вам в таком случае подарок или нет?

– Конечно, нет! – воскликнул Петропавел.

– А по-моему, сделал! – обиделся Слономоська. – Пусть я не подарил Вам гусыни, но что-то все-таки подарил – понятие подарил, фиктивную философскую сущность подарил… Тоже немало! – Он сделал паузу и гневно добавил: – Человек Вы, между прочим, расчетливый и меркантильный!

Пропустив этот вывод мимо ушей, Петропавел сосредоточился на заинтересовавшей его подробности – и тут его осенило:

– Значит, речь идет о фиктивных философских сущностях! Но из этого следует, что у Вас вообще нет невесты как таковой.

– Неплохо, – поощрил Слономоська. – Вы были бы правы, если бы то, что у меня есть невеста, не следовало из более ранних моих высказываний. А их было два. Произнесу эти высказывания от третьего лица: Тридевятая Цаца – невеста Слономоськи; Спящая Уродина – невеста Слономоськи. Стало быть, в качестве предпосылки годится утверждение: у Слономоськи есть невеста.

– Да пусть у Слономоськи будет хоть пять невест! – вспылил Петропавел, которому все это уже надоело.

– Пусть! – покорно согласился собеседник. – Нам с Вами дела нет до Слономоськи.

– То есть как? – оторопел Петропавел. – До самого себя Вам, что ли, нет дела?

– Почему «до самого себя»? Ведь это Вы квалифицировали меня как Слономоську! А я не Слономоська, точнее, Слономоська – не я. Если бы я был Слономоськой, я не стал бы разговаривать с Вами после того, как убедился в том, что Вы – свинья. Даже две свиньи.

– Сами Вы две свиньи! – дошел до ручки Петропавел.

– Не надо быть таким обидчивым, – мягко заметил Слономоська, – Вам это не идет. Поговорим лучше о деле, которому мы служим… Через час сюда прибудет Паросенок – мы сгоняем за Тридевятой Цацей – хорошо бы ей быть где-нибудь поближе: вдали она уж очень велика! – и за Бон Жуаном, доставим их сюда, и я, завязав вам всем глаза, поведу вас всех к Спящей Уродине. Путь к ней долог и труден, а знаю его один я, но тайну эту унесу с собой в Вашу могилу.

Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.

…Поразительно было уже то, как Паросенок мог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, хотя на самом деле под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Впрочем, все четверо были благополучно доставлены к НАСЕЛЕННОМУ ПУНКТИКУ – только на окраину, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания Слономоську водить.

На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – непрерывно дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка как Бон Жуана, так и Тридевятую Цацу. А Тридевятая Цаца всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.

Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б. Г. Мот, Слономоська кое-как втолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла рассказать Бон Жуану о его задачах.

Когда же прошло достаточно времени для того, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом вернулся к оставленной паре, и взорам их открылось ристалище: пара сражалась в крестики-нолики, забыв обо всем на свете. Не обратив на это внимания, Слономоська заговорил:

– Друзья, римляне и сограждане! – он цитировал не «Юлия Цезаря» Шекспира, а «Охоту на Снарка» Льюиса Кэрролла, но никто из присутствующих ни того ни другого не читал и цитаты не опознал. – Наши с вами задачи, пожалуй, посложней, чем у Бомцмана, Булочника, Барристера, Бандида и других!.. – Слономоська настойчиво продолжал без ссылок цитировать никому не известный текст. – Вспомним этих славных людей: им достаточно было только поймать Снарка – целовать же его было необязательно. А нам с вами целовать Спящую Уродину придется обязательно! И от того, правильно ли мы ее поцелуем, зависит наше будущее. Я не стану рисовать его в радужных красках: очень может быть, что все мы погибнем от руки или ноги Спящей Уродины, когда она наконец проснется. Но это пустяки. Подобной смерти бояться не надо!..

Друзья! Трудно сказать, что ожидает нас, – ясно одно: так продолжаться больше не может. Отныне Спящая Уродина не должна лежать непоцелованной где-то там, далеко от нас. Она должна лежать среди нас – поцелованной…

– …или мертвой! – неожиданно ввернула Тридевятая Цаца и дико захохотала.

– Что Вы имеете в виду? – испуганно спросил Слономоська.

– Ах да ничего! – прошептала Тридевятая Цаца на ухо Слономоське, после чего, наклонившись к уху Бон Жуана, гаркнула туда: – Это я так! Для странности! – А тот горячо зааплодировал в ответ.

– Чему Вы аплодируете? – возмутился Слономоська.

Бон Жуан повернулся к нему спиной и громко спросил у Тридевятой Цацы:

– Разве этот Слономоська – женщина? Почему он хочет, чтобы я разговаривал с ним? Спросите его самого о его поле!

Тридевятая Цаца спросила. Слономоська ответил, что он не женщина. И добавил, что он мужчина.

– Как он ответил? – поинтересовался Бон Жуан.

Тридевятая Цаца, все переврав, повторила ответ Слономоськи – и почему-то получилось, что он не только не женщина, но и не мужчина. А Бон Жуан сказал в пространство:

– Как часто мы по собственной воле оказываемся в дурацком положении!

– Выступаем в полночь! – рявкнул вдруг Слономоська, прекратив косвенные препирательства с Бон Жуаном.

Это заявление возмутило уже Петропавла:

– Почему в полночь? Другого времени, что ли, нет?

– Это самое неудобное время, какое я могу предложить! – мстительно произнес Слономоська, мстя непонятно кому.

Петропавел глубоко вздохнул и спросил:

– Когда же у вас тут полночь?

– Полночь уже наступила! – быстро откликнулся Слономоська. – Так что мы опоздали и должны теперь очень спешить.

Глядя на ослепительное солнце, Петропавел просто вознегодовал:

– Вот еще, спешить! До сих пор не спешили, а теперь будто что случилось: мы – разве в какое-нибудь определенное время должны ее целовать?

– О да! – проникновенно заговорил Слономоська. – Спящую Уродину лучше всего целовать на рассвете… Может быть, на вид она действительно тошнотворна, однако масштабность ее как явления природы восхищает! Она велика и могуча, словно… – Тут Слономоська поискал подходящего сравнения и нашел его: – словно великий и могучий русский язык.

– Как же Вы собираетесь на ней жениться? – уличил его Петропавел. – Вам… не много ли будет?

– Нет, мне нравятся рослые, – отвечал простодушный Слономоська.

– А Вы уверены, что она вообще проснется от поцелуя?

– На сто процентов! Конечно, если поцелуй будет сладок… Прекратите же наконец игру! – крикнул он Бон Жуану и Тридевятой Цаце. Те игру продолжали.

– Может быть… если мы собрались уже в последний путь, – вздохнул Петропавел, – настало время пригласить остальных? Все-таки историческое событие…

– Обойдутся! – грубо сказал Слономоська. – Поцелуй Спящей Уродины – это таинство. Скажите спасибо, что Вас пригласили!

Петропавел не понял последнего заявления, но смолчал и подумал, что, если путь к Спящей Уродине действительно долог и труден, то имело бы смысл, скажем, выспаться – необязательно же выступать именно в сегодняшнюю полночь!

– Дождались бы завтрашней полночи, – проворчал он. – Глядишь, послезавтра на рассвете и были бы на месте.

– Послезавтра? – с доброй улыбкой посмотрел на него Слономоська. – Даже если мы выступим сегодня, то успеем лишь к рассвету сто сорок девятого дня.

– Какая точность расчетов! – изумился Петропавел. – А если кто-нибудь из нас сломает ногу в пути?

– Придется убить его, – просто ответил Слономоська. – А самим поспешить дальше.

– Но тогда ведь состав будет неполон! А Вы утверждали, что нужен полный состав.

– Пожалуйста, соблюдайте разницу между тем, что высказывается, и тем, что утверждается. Я действительно высказывал что-то в этом роде, но ничего подобного не утверждал.

Тут Слономоська глубоко вздохнул, чтобы в его тяжелые легкие набралось побольше воздуха, и истошно заорал:

– Вперед!

Самозабвенно резавшиеся в крестики-нолики Бон Жуан и Тридевятая Цаца, вздрогнув, сорвались с места и в мгновение ока скрылись из виду.

Слономоська выругался.

– Разве они тоже знают, где лежит Спящая Уродина? – воскликнул Петропавел. – Этого ведь, кроме Вас, не знает никто!

– А откуда у Вас такая уверенность, что они именно туда? – Слономоська опять вздохнул. – Ох, наказание Господне… А Вы не заметили, в какую сторону они унеслись?

Петропавел заметил и показал.

– Ну что ж… Попробуем поверить, что они на правильном пути. За мной!

И тут его как ветром сдуло.

* * *

 
Ехал грека через реку…
 

Такое, значит, у этой истории начало.

И тут прежде всего надо разобраться с половой принадлежностью героя (героини), что, к сожалению, весьма затруднительно. Может быть, этот вопрос и допустимо квалифицировать как праздный, однако все-таки интересно: если она мужчина, то почему «грека», а если он женщина, то почему «ехал»? В общем, какая-то несуразность во всем этом сразу же ощущается: нам, вроде бы, с самого начала пытаются заморочить голову, нас прямо с порога начинают дурачить в открытую. С единственной, по-видимому, целью: выбить почву из-под наших ног, иными словами – подорвать в нас веру в собственные интеллектуальные возможности.

Во-первых, дескать, у нас не все в порядке с проблемой половой идентификации личности, а во-вторых – с проблемой идентификации национальной. Действительно, национальную принадлежность особы, ехавшей через реку, определить ненамного проще, чем половую. Есть некоторая вероятность, что особа эта греческого происхождения. Но особ греческого происхождения именуют либо «грек», либо «гречанка» – и уж никак не «грека»… Это самое «грека» заставляет усомниться в подлинности едущего через реку персонажа, но – увы. Нам ничего не остается, как удовольствоваться таким национально-половым гибридом (упорядочив, правда, грамматические характеристики и тогда уж последовательно сочетая слово «грека» с формами женского рода), и посмотреть, что там с этим гибридом происходит дальше. А дальше события развиваются таким образом:

 
Видит грека: в реке рак.
 

Ну, в целом это, конечно, можно принять (если уж мы «греку» приняли!) – правда, тоже не без оговорок.

Вообще-то раки, как известно, локализуются на дне реки. Дна же в данном случае, по ситуации, вроде как не должно быть видно. Ведь сам факт того, что грека через реку ехала (а не шла через нее вброд), заставляет предположить известную глубину, делающую данную реку, как бы это сказать, судоходной. Стало быть, наша глубокая река должна была быть немыслимо прозрачной, чтобы на дне ее оказалось возможно увидеть рака и особенно – идентифицировать его в качестве такового, а не в качестве, например, краба. (Кстати, это заставляет предположить в греке недюжинные зоологические познания: с подобного расстояния – и не ошибиться!..) Приходится допустить, что столь высокая степень прозрачности в самом деле имела место – и грека действительно увидела сквозь толщу воды рака и идентифицировала его, предположим так: передо мной рак.

Что же делает грека дальше?

А дальше грека ведет себя в высшей степени странно, о чем сообщается в следующих выражениях:

 
Сунул грека руку в реку…
 

Этот поступок не поддается осмыслению в сколько-нибудь рациональных категориях. Будем исходить из того, что грека обладает хотя бы некоторыми предварительными знаниями о раках. Иначе, зорким глазом увидев сквозь толщу воды некоего представителя подводной фауны, грека не могла бы соотнести его с классом ракообразных и пребывала бы в полном неведении относительно того, кто там разгуливает по дну реки. На деле же грека опознала в раке – рака, а также, скорее всего, предположила наличие некоторых вытекающих отсюда последствий. И тем не менее – грека безрассудно сует руку в реку, непонятно чего дожидаясь.

В общем и целом, поведение греки в данной ситуации мыслится как, мягко говоря, аномальное, а сама грека – как, извините, круглая дура. Ведь для человека, обладающего столь обширными зоологическими познаниями (а именно таким человеком уже зарекомендовала себя в наших глазах грека), совершенно очевидно, что последует за этим сованием руки в реку. Однако сование все-таки состоится, заканчиваясь, как тому и надлежит быть, в высшей степени плачевно:

 
Рак за руку греку цап!
 

Смириться с данным финалом нет сил. Перед мысленным взором вереницей проходит унылая череда абсолютно тождественных и столь же бредовых ситуаций: например, ехал негроид через реку, видит негроид: в реке крокодил, сунул негроид голову в реку… или: ехал индеец через лес, видит индеец: в лесу берлога гризли, сунул индеец туловище в берлогу… и так далее.

В каждом конкретном случае интеллектуально полноценное существо воздержится от подобных действий. И это заставляет предположить, что «грека» не есть представитель Греции, давшей миру образцы самой высокой интеллектуальной деятельности, а что, напротив, «грека» – это, скажем, кличка, означающая умственно отсталого субъекта или что-нибудь в этом роде.

В любом случае данную историю следовало бы переписать – хотя бы так: ехала, дескать, гречанка через реку и, предположив наличие рака в реке, захватила с собой корзину с тухлым мясом. Опустив в реку эту корзину, гречанка собрала на тухлое мясо множество раков, которых по одному и перебила на берегу.

Правда, зачем она это сделала и почему она должна была быть именно гречанка, останется, по-видимому, загадкой.

Глава 13
Этот тот свет

Слономоська исчез из виду так внезапно, что Петропавел даже не успел опомниться. А когда он опомнился, вокруг был только БЕЛЫЙ СВЕТ. БЕЛЫЙ СВЕТ – и ничего больше. Все, что Петропавел знал про белый свет, – это то, что по нему идут. И он пошел по БЕЛОМУ СВЕТУ, проклиная свою нерасторопность.

– Нерасторопность, – внятно говорил он на ходу, как бы обращаясь к нерасторопности, – я проклинаю тебя!

Сказав так раз пять-шесть, он услышал в ответ:

– Ну и правильно.

При этом мимо него быстро прошел кто-то. Настолько быстро, что Петропавел даже не успел разглядеть, кто это был. Он так и спросил:

– Кто это был?

– Я это был, – и опять кто-то стремительно прошел мимо, и опять конец фразы Петропавел услышал уже вроде как издали. Короткой, кстати, фразы.

– И что же? – растерялся он. – Вы уже ушли?

– Такое впечатление, что да.

…и уследить этими мельканиями было совершенно невозможно.

Ну, ушел так ушел. С ушедшим нет смысла и разговаривать. Приняв это решение, Петропавел продолжал идти по БЕЛОМУ СВЕТУ.

– Правда, я опять приходил, – сначала сзади и тут же спереди донеслось до него.

– Как-то Вы ненадолго приходите, – на всякий случай сказал Петропавел. И в ответ мимо него – этакой ласточкой – пролетел смех.

– Весельчак! – тяжело вздохнул Петропавел, пытаясь сосредоточиться на мысли об утраченном Слономоське. Попытка оказалась неудачной: мимо все время ходили взад-вперед.

– Кто бы Вы ни были, Вы немножко мешаете мне сосредоточиться, – напрямик заявил Петропавел, не переставая идти по БЕЛОМУ СВЕТУ. – А я бы очень хотел сосредоточиться, потому что я лишился существа.

– Подумаешь! – Теперь голос звучал насмешливо. – У каждого из нас гораздо больше, чем одно существо.

– Я имел в виду Слономоську, – уточнил Петропавел.

– А я – Вас, потому что Слономоська никогда Вам не принадлежал. Нельзя лишиться того, что тебе не принадлежит. А лишиться одного из своих существ – это не трагедия.

– Маскарад жизни? – вспомнил Петропавел вслед удаляющемуся голосу.

– Только отчасти – жизни, – все еще издалека, но уже с другой стороны отозвался некто. – Маскарад – это шутки Пластилина. На самом деле он гораздо тоньше, этот Пластилин. Просто иногда прикидывается поверхностным.

Петропавла слегка огорчил столь развязный тон в адрес Пластилина Мира, но он счел возможным промолчать. А хождение взад-вперед не прекращалось. И это раздражало.

– Может быть, настало время познакомиться? – осведомился он без особой учтивости.

– Вам со мной?

– Нам друг с другом, – строго возразил Петропавел.

– А я с Вами знаком. Тут о Вас каждому пню уже известно.

– Вы пень? – аккуратно сострил Петропавел.

– Я Блудный Сон, – не в тон сказали рядом. – Если это Вам что-нибудь говорит.

Петропавел честно подумал и честно сказал:

– Говорит. Но не это.

– А какому из Ваших существ что-нибудь говорит пусть даже не это?

Петропавел вопроса не понял. И ответа не знал. Когда собеседнику это стало ясно, он заметил откуда-то слева:

– Никак не ожидал, что после всего случившегося Вас может поставить в тупик такой простой вопрос.

– Ну, насчет простого вопроса… – нерешительно начал Петропавел и решительно закончил: – У меня одно существо.

– Это шаг назад, – сокрушился Блудный Сон спереди. – Впрочем, теперь я понимаю, почему именно Вам поручена такая глупость… целовать Спящую Уродину! Все-таки Вы единственный кандидат. Нечего было с Бон Жуаном и огород городить.

Петропавел перестал идти по БЕЛОМУ СВЕТУ и сел в сторонке. Он сел, чтобы спросить:

– Чего Вы от меня хотите, а, Блудный Сон?

– Почему Вы думаете, что все от Вас чего-то хотят? На самом деле от Вас как от… Вас, то есть от Вас как такового никому ничего не нужно, – Блудный Сон, казалось, мелькал уже со всех сторон.

– Ну… положим, кое-что нужно. Чтобы я, скажем, поцеловал Спящую Уродину как свою возлюбленную, – с некоторой даже гордостью заметил Петропавел, стряхивая с плеча несуществующую пылинку.

– Да полно Вам! – долго рассмеивался и наконец рассмеялся Блудный Сон. – Нашли себе занятие… кавалер!

Петропавел – тоже смешком, правда, нервным – поддержал странную шутку, но, как говорится, делу дать хотя законный вид и толк… в общем, он разъяснил Блудному Сону следующее:

– Видите ли, тут все очень серьезно. В соответствии с легендой, издавна бытующей в этих краях, должен прийти «бесстрашный и глупый человек, чтобы поцеловать Спящую Уродину как свою возлюбленную…»

– И кто же этот бесстрашный и глупый человек? – перебил Блудный Сон.

– Я, пусть это и нескромно звучит, – скромно сказал Петропавел и очутился просто-таки в кольце смеха.

– Вы шутите? – прорвалось сквозь смех.

– Да какие уж тут шутки! – Петропавел поднялся, чтобы идти дальше.

– Ну и ну! А Вы еще удивительней, чем о Вас рассказывают! В первый раз наблюдаю человека, который с такой охотой соглашается с тем, что он не только бесстрашен, но и глуп. И даже этим гордится. Эко Вас заморочили…

Петропавел почувствовал, что весь БЕЛЫЙ СВЕТ уходит у него из-под ног.

– Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, – он явно не находил слов, этот бедный Петропавел, – что меня разыгрывали… разыграли? Что мне элементарно морочили голову?

– Скажете тоже – элементарно! – чуть ли не разгневался Блудный Сон. – Тут элементарно ничего не делается: тут мастера высшего класса. Они достигли совершенства в своем искусстве.

– Искусстве морочить голову? Значит, весь этот спектакль… такой долгий и подробный…

– Инсценировка, я бы сказал. Спектакля на сей раз не ставили – обошлись инсценировкой. Спектакль требует очень больших затрат энергии и обстоятельной проработки.

Петропавел почувствовал себя вправе оскорбиться, что и сделал тотчас же.

– Получается, – раздельно сказал он, – я такой дурак, что…

Продолжать не стал, оставил как есть.

– Получается, – сочувственно согласился Блудный Сон.

– Ну, все ясно, – Петропавел поднялся и побрел по Белому Свету, не думая больше об утраченном Слономоське.

Действительно, если все это только инсценировка… Может быть, обратной дороги вообще нет? Может быть, пора уже как-нибудь обживаться тут, обзаводиться хозяйством – или чем они здесь обзаводятся? Похоже, ничем не обзаводятся… вот тоска! Нет, но как же так получилось? Взорвался пирог с миной… А потом сразу же начала происходить вся эта чушь. Или с тех самых пор мне просто снится сон?

– Вот-вот, в высшей степени продуктивная мысль!

Петропавел не отвечал. Петропавел влачился по БЕЛОМУ СВЕТУ.

Но тогда, выходит, он просто заснул во время званого ужина, чего никак быть не могло. С какой это стати – взять и заснуть! Кроме того, значит, он и сейчас спит, а это уже вовсе, извините, абсурд. Все-таки, по большому счету, человек ведь отдает себе отчет в том, спит он в данный момент или не спит. Но даже если человек не отдает себе в этом отчета…

– Вот-вот, вторая в высшей степени продуктивная мысль!

…отчета, то и тогда есть способ стряхнуть сон усилием воли до того, как он превратится в кошмар! И человеку это обычно удается. Если… если же не удается, стало быть, это не сон. Догадка вызвала у Петропавла озноб. Стало быть, это смерть!

– Вот-вот, третья…

– Хватит считать! – рявкнул Петропавел и – испугался.

Если теперь он все-таки на Том Свете – правда, опять же странно, что он не заметил, когда умер, – вряд ли стоит так орать на его обитателей. Какой-то и впрямь он подозрительный, этот БЕЛЫЙ СВЕТ…

– Прошу извинить, – начал Петропавел как мог вежливо, – но я вот еще не собрался тут у кого-нибудь спросить… мы, что же, на Том Свете?

– На «том» – это, простите, на каком? – с изысканным любопытством поинтересовался Блудный Сон.

– Ну… на лучшем, – неуклюже польстил Петропавел.

– В известном смысле – на лучшем, – лаконично поддержал его Блудный Сон.

Петропавел решил, что комментариев не будет, но комментарии были, и странные:

– Если мы с Вами, дорогой Вы мой, сумеем договориться, что считать лучшим, что худшим.

«А ведь он провокатор, Блудный Сон! – подумал Петропавел. – Вот скажи я сейчас, что лучший – это тот свет, то есть этот свет… нет, именно, конечно, тот – не тот вообще, а тот, на котором мы сейчас находимся, то есть этот…» Петропавел запутался окончательно и спросил в лоб (улучив момент, когда, по его представлениям, лоб Блудного Сона промелькивал мимо):

– Я, простите, жив или умер?

– Это как посмотреть… или откуда посмотреть.

– Меня вообще-то интересует не философская сторона этого вопроса, а… как бы это сказать, практическая, физиологическая то есть.

– Что Вам сказать? – Кружение Блудного Сона, кажется, несколько замедлилось. – Практически Вы живы. Но вообще-то Вы не по адресу обратились. Я отвечаю только за философскую сторону бытия. И в этом плане мог бы сказать, что одно существо в Вас уже умерло, другое все еще живо, но скоро умрет, третье спит, однако вот-вот проснется, четвертое думает, что спит, а на самом деле бодрствует, пятое наблюдает за этим бодрствующим и думает, что само бодрствует, а между тем спит, и это ему снится…

– Благодарю Вас, я все понял.

– Вы прямо как Еж! – восхитился Блудный Сон. – И все же… еще минутку! Я очень рекомендовал бы Вам поразмышлять о том из Ваших существ, которое, во исполнение одной допотопной легенды, вознамерилось на полном серьезе целовать мифическую и спящую Уродину, считая себя бесстрашным глупым человеком и, по-видимому, таковым являясь… И о другом Вашем существе, которое догадывается, что все допотопные легенды сомнительны, и, кроме того, склонно оспорить тезис о своем бесстрашии и глупости, считая себя, скорее, трусливым и умным!

– Я не хочу и не буду размышлять обо всем этом, – Петропавел держался руками за голову. – Мне тут навязали чужую легенду, убедили в необходимости ей следовать, я следовал… а теперь говорят: «Не следуй ей, это чепуха, тебя разыгрывают!» Я просто теряюсь…

– Но ведь вопрос не в том, разыгрывают – не разыгрывают…

– А в чем?

– А в том, насколько Вы сами позволяете себя разыгрывать…

– Я не позволяю! Не позволяю! – дважды сделал заявление Петропавел.

– Вот и пеняйте на себя. Хозяин барин!

– Но… получается, тут вообще верить никому нельзя! Между прочим, и Вам в том числе.

– Я сон, с меня взятки гладки. Снам хочешь верь, хочешь нет, знаете ли…

– Так мне не целовать Спящую Уродину? Не устраивать всего этого… с Бон Жуаном и прочими? Инсценировка, значит… Да где же Вы?

– Я, как бы это сказать, блуждаю поодаль, – такой ответ услышал Петропавел. Но это был ответ на последний его вопрос – вопрос для него, кстати, не очень важный. А о Спящей Уродине – ни слова.

Петропавел подождал, сколько вытерпел, и, не дождавшись, пристальным взглядом исследовал пустынные окрестности БЕЛОГО СВЕТА, чтобы… Ничего давно уже не осталось от всех его «чтобы» – и от этого последнего «чтобы» тоже ничего не осталось.

– Зачем я живу? – с отчаяньем почти крикнул он.

– Вот хорошая постановка вопроса, – одобрил издали Блудный Сон. – Теперь бы только не ответить на него – и тогда Вы само совершенство.

– Можете считать меня совершенством прямо сейчас, – грустно пошутил Петропавел. – Я не отвечу, – он вздохнул. – Выработали мы замечательный план со Слономоськой, чтобы я мог в конце концов поцеловать эту пресловутую Спящую Уродину, если она, конечно, предпочтет меня…

– Чтобы? – Блудный Сон даже задержался на мгновение – впрочем, виден не стал все равно.

– Чтобы она пробудилась от сна…

– Чтобы?

– Чтобы, пробудившись от сна, встала и освободила мне дорогу!

– Чтобы?

– Да что ж Вы заладили-то, ей-богу!.. Чтобы по этой дороге мне уйти домой и – жить дальше! Где всех этих «чтобы» уже не существует.

– Жить дальше – и только-то? Живите дальше здесь… где это тоже не возбраняется.

Петропавел усмехнулся.

– Интересное дело! Чего ради мне жить здесь, если у меня вообще-то дом есть? И потом, другие у меня планы, понимаете?

– Понимаю, чего ж тут не понять? Человек предполагает, а Бог…

– Вы думаете, это… Бог вмешался?

– Экий Вы, однако! Что за формулировки – «вмешался»! Вы бы хоть понимали, что Бог не может вмешаться, потому как вмешиваются обычно в чужие дела. А для Бога нет чужих дел, ибо всё в руках Божьих – о каком же тогда, извините, вмешательстве идет речь? Просто-напросто Ваши прежние планы не соответствовали Божьему промыслу. Просто-напросто Вы ошиблись… ошибались – и только.

– Все время ошибался?

– Все время.

– И как же мне теперь? – Петропавел пристально вгляделся в пространство: на секунду ему показалось даже, что он увидел Блудного Сона.

– Вернуться к началу, дорогой мой! Что там было в начале, ну-ка?

– В начале было… слово.

– Вот к слову и вернитесь.

– К какому-то определенному слову?

…М-да, такого продолжительного периода чужого смеха Петропавлу еще не приходилось переживать. Но переживал он его, к чести сказать, мужественно. И дождался исхода. Исход был таков: