Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

Глава 11
До и после бревна

Ледяная пустыня кончилась куда более внезапно, чем началась: Петропавел дошел-то всего-навсего до горизонта – а за ним тут же и открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута.

– Шпрот-в-Сапогах, – раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, поспешил задать вопрос:

– До Слономоськи далеко мне еще?

– Если пешком, то порядочно.

– А как можно по-другому? – с надеждой спросил Петропавел.

– Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по затылку.

Петропавел пристально взглянул на рыбку:

– Вы такой злобный шпрот?

– Да нет! Это не я – это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну.

Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку.

– Шаг вперед – и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает.

– Может, как-нибудь… в обход? – поежился Петропавел.

– Не советую. Там с одной стороны – Волка-Семеро-Казнят, а на другой – вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже…

– И трудная загадка?

– Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто.

– Ладно, давайте загадку.

– Да Вы что? А камнем? – Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел.

– Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте.

– Во даете! – восхитился Шпрот-в-Сапогах. – Подсказать отгадку?

– Благодарю Вас, я сам.

Шпрот-в-Сапогах заплакал и прошептал сквозь слезы:

– Сколько будет дважды два… четыре? – при этом он взял в руки два черных флажка.

– Я знаю несколько разгадок этой загадки. – Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. – Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка…

– Довольно, довольно! – радостно закричал Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигналить о чем-то в сторону смотровой вышки.

– Кроме того, – невозмутимо продолжал Петропавел, – дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом, «Степь да степь кругом»…

– Хватит! – с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах.

– И наконец, – закончил Петропавел, – спросите у Дамы-с-Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по затылку?

Шпрот-в-Сапогах испуганно замахал красными флажками. В ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками.

– Она благодарит Вас и говорит, что не хочет, – пролепетал Шпрот-в-Сапогах.

– Тогда привет ей от всех – начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом, – сказал Петропавел и шагнул на стерню.

– Погодите, – закричал ему вслед Шпрот-в-Сапогах. – Там есть одна тонкость! Там не просто поле – там АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ.

Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно – несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему-то получилось вот что:

 
Муравей, муравей в шапочке,
В тюбетеечке – жалобно ползешь!
Раз ползешь, два ползешь, три ползешь…
 

И – словно в ответ на это – в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлу волнения, а над полем понесся богатырский пописк.

«Черт меня дернул запеть эту песню!» – ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником, да еще на открытом месте, его ужасала. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда:

– Эй, Муравей-разбойник, выходи на честный бой!

– Как бы не так! – в богатырском пописке едва уловимо обозначились слова. – В честном-то бою ты меня победишь. А ты попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет равных.

Петропавел, еле держась на ногах, безуспешно пытался сообразить, что такое нечестный бой, когда вдруг на краю поля появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон Жуан, Ой ли-Лукой ли, Белое Безмозглое, Пластилин Мира, Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше – Тридевятая Цаца, увеличившаяся до невероятных размеров, Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, за ней кто-то незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), потом Ваще Бессмертный… Они понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали стихии. А вот и замыкающие – они летели! – Гном Небесный и влюбленный в небо Летучий Нидерландец…

В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны:

– Сколько вас? – воскликнул он. – Куда вас гонят?

– Свали в туман! – услышал он родной разно-регистровый голос Смежной Королевы. – Все мы – пленники Муравья-разбойника.

Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия – и так распоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно невооруженным глазом… стоп! Мысль показалась Петропавлу продуктивной. Вот что! Необходимо вооружить глаз! Только вооружив глаз, можно победить Муравья-разбойника.

Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружать – правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый – минус 0,5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю:

– Эй, Муравей-разбойник! – голос его звучал сильно и нагло. – Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз!

– Какой – правый или левый? – богатырски пропищал хитрый Муравей-разбойник.

– Левый! – злорадно гаркнул Петропавел.

– Ну, мне конец! – в богатырском пописке отчетливо послышался страх.

– Думаю, что да! – сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал.

Однако чем вооружить левый глаз? Под рукой ничего не было, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови.

Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза Петропавел увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил:

– У Вас соринка в глазу.

Замечание прозвучало вполне вежливо.

– А у себя в глазу бревна не видишь? – в обычной своей нахальной манере осведомился изнуренный старик.

– В каком глазу? – Голос Петропавла перекрыл вой бури.

– Да вот же, в левом! – ответил старик и, как бы между прочим, добавил: – Глаз, вооруженный бревном, – страшная сила.

– Помогите! – все поняв, богатырским пописком пискнуло откуда-то с юго-востока – и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья-разбойника…

А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место бесславной этой смерти чистая слеза.

И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар.

– Выпьем за нашу победу в нечестном бою! – воскликнул он бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись…

Тут Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте Старика-без-Глаза, ни любовные припадки Шармен, ни даже постоянно-переменный рост Гуллипута… А это вот что за незнакомое лицо – длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты?

– Разрешите представиться… – начал Петропавел.

– Представлялись уже, – проворчал незнакомец. – Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов.

Петропавел бросился к нему на шею, но тот, все так же ворчливо, отстранился:

– Довольно… Ты же не Шармен, ей-богу!

Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла никакого внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, «Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника». Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида.

– Почему вы употребляете в названии причастие несовершенного вида? – обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному.

– Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и причастия несовершенного вида, – ответил эрудированный Гном. – А в данном случае никакого действия совершено не было.

– Что значит – «не было»? – растерялся Петропавел. – Как же не было, когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от плена и гибели!

– А ты всегда лезешь не в свое дело, мешая истории развиваться естественным образом. И мы уже к этому привыкли, – походя отчитал его Гном Небесный. – К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а убивал, не спас, а спасал… то есть события происходить-то происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст Бог, здоров, только уж теперь долго не появится из своей ЧАЩИ ВСЕГО. А наш священный ужас, как и водится, неизбывен – стало быть, ничего не изменилось! Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твоя проблема… У нас же, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле.

– Тогда чему вы все так радовались? – спросил Петропавел.

– Жизни… – развел руками Гном Небесный. – Вечной Жизни и… многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает.

– Но зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей – это увековечивание памяти о ком-то умершем… У вас же, получается, никто не умер!

– Какой-какой музей? – переспросил Гном Небесный. – Произнеси-ка это слово по слогам!

– Ме-мо-ри-аль-ный…

– Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут все мимореальное.

И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то мимореальное бревно.

Петропавлу же ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку:

 
Жир был у бабушки —
смерть от глюкозы!
Вот как, вот как —
смерть от глюкозы!
 

Он хотел было задуматься над горькой судьбиной, неизвестно откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко крикнул в темноту:

– Ау-у-у!

– Уа-а-а! – тут же раздался из сумерек детский плач.

Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным младенцем!

Он осторожно двинулся в направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо к нему идти. Не пойду.

– Уа-а-а! – снова донеслось до него.

– Это я зря, едва ли… – громко сказал Петропавел себе, но договорить не успел, услышав сразу же:

– Слесаря вызывали? – причем голос был хриплым.

Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же, у слесаря был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не слесарев ребенок, и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?

– Мы не вызывали слесаря! – строго ответил Петропавел, нарочно употребив множественное число – для острастки, и тут же еще более строго спросил: – Слесарь, это Ваш ребенок или нет?

– Дед! – отозвался слесарь.

Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал-то явно не дед, а ребенок!

– Почему тогда у деда детский голосок? – проницательно поинтересовался Петропавел.

– Дед сам невысок! – Кажется, слесарь был балагуром…

Петропавел решил все-таки внести ясность в положение дел и, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, сказал:

– Вот что, слесарь… Все это очень странно. Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы… Вы кто-то другой, а не слесарь?

– Дорогой, я не слесарь! – ответил слесарь.

– Вы надо мной издеваетесь?

– Раздевайтесь!

Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте приказ напоминал начало разбойничьей сцены.

– Вы, что же, серьезно? – спросил Петропавел.

На сей раз ответ оказался уже и вовсе невразумительным:

– Вы тоже Сережа.

Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал:

– Наверное, Вы отчасти правы… В какой-то степени каждый из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие, тоже немножко Сережа. («Что я несу! – думал он. – Это просто бред сумасшедшего!») Я рад, но мне очень…

– Оратор, короче! – оборвали из тьмы.

Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило.

– Тут кто-то спрятался!.. – игриво произнес он, несмотря на то, что душа у него ушла в пятки.

– Никто тут не стряпает, – ответили ему. – Стряпать тут не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего, кроме ассоциаций.

– АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? – повторил Петропавел и вдруг напрямик спросил: – Простите, а с кем я все-таки говорю?

– Хрю-хрю! – раздалось над полем.

– Там у Вас еще и поросенок?

– Нет, – в голосе послышалась усмешка. – Паросенок прибывает в шесть ноль-ноль.

– Куда прибывает? – не понял Петропавел.

– К третьей окраине поля. Тут все очень продумано: первая окраина охраняется Дамой-с-Каменьями. Ко второй окраине в шесть ноль-ноль прибывает Паровоз, к четвертой – там начинается ОЗЕРО РИСА – Пароход, а к третьей – Паросенок. Тут три вида парового транспорта.

– Паросенок… – задумчиво проговорил Петропавел и признался: – Никогда не слышал о таком транспорте.

– Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в мире, – посоветовали из тьмы. – Это самое банальное заблуждение.

– Ну да!.. – воскликнул вдруг Петропавел. – Вспомнил: даже выражение есть странное – «класс езды на паросенке»! Я никогда его не понимал.

– Вот видишь, и выражение есть!..

– Но все-таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом… виден стал.

Во тьме вздохнули:

– Меня ты никогда не увидишь. Я – Эхо. Странно, что ты до сих пор этого не понял.

– Эхо? – Петропавел был потрясен.

– Ты что-нибудь имеешь против?

– Да нет… Я только привык думать, что эхо попросту повторяет чужие слова – даже не слова, а окончания слов.

– Интере-е-есно, – обиженно протянуло Эхо, – на основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем.

– Извините меня… – Петропавел сконфузился. – Дело в том, что всегда, когда я раньше слышал эхо…

– Раньше ты, наверное, плохо слышал, – посочувствовали в ответ. – Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом виде, в котором получает. Точность – въедливость королей, и точность скучна. «Ау» – «Уа», «Вы, что же, серьезно?» – «Вы тоже Сережа», «Я рад, но мне очень…» – «Оратор, короче!» – если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но ничего более интересного ты и не произнес. Повтор хорош тогда, когда он смысловой: просто пересмешничать – глупо… Ну-ка, скажи что-нибудь, да погромче!

– Э-ге-ге-гей! – охотно заорал Петропавел.

– Спаси-ибо, – уныло протянуло Эхо. – И что прикажешь с этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат «ау» или «эге-ге-ге-гей!» чисто механически, не отдавая себе в этом отчета. Язык владеет человеком… – Эхо вздохнуло.

– Человек владеет языком! – с гордостью за человека сказал Петропавел.

Эхо хмыкнуло.

– На твоем месте я бы не делало таких заявлений: право на них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю языка, подчинено его диктатуре – и бездумно пользуется тем, что подбрасывает ему язык. Мало кто способен на преобразования.

– Подумаешь, преобразования! – расхорохорился Петропавел. – К чему они? Достаточно ведь просто знать точное значение слова.

– У слова нет точного значения: ведь язык – это тоже всего лишь Эхо Мира. – Эхо помолчало и предложило: – Ну как – сыграем напоследок?

– Опять играть… Во что?

– Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю.

Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул довольно удачно:

– Белиберда!

– Бурли, бурда! – донеслось в ответ. – Так говорят, когда варят какую-нибудь похлебку; это заклинание, чтобы она быстрее варилась: «Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!»

– Понятно, – сказал Петропавел. – Еще выкрикивать?

– Выкрикивай все время!

Тогда Петропавел усмехнулся и выдал:

– Асимметричный дуализм языкового знака!

– А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! – незамедлительно откликнулось Эхо.

– Ничего не понятно, – придрался Петропавел. – Кто такая Сима? И кого она разит?

– Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл… Значит, идет бой… – воодушевилось Эхо.

– Где идет бой? – не успел включиться Петропавел.

– В контексте!.. В контексте может происходить все, что хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима – предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой и беспощадностью, а зовут ее Сима – так вот, Сима скачет на коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, – например, ты! – видит, как враг прицеливается, чтобы убить безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! – Эхо умолкло, тяжело дыша.

– Какая-то глупая история получилась, – честно признался Петропавел.

– Каков материал – такова и история, – обиделось Эхо. – Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь?

– Не чушь! – Петропавел высоко ценил дружбу. – Так Белое Безмозглое всегда говорит. А что касается этой невероятной легенды про Симу…

Эхо засопело – видимо, Сима все-таки была дорога ему как тема – и закапризничало:

– Нет. С Симой так было!

– Бред! Сивой Кобылы! – неожиданно для себя отыгрался Петропавел и удивился: это его собственное маленькое ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев – полузабытых, перемешанных, переиначенных, переработанных образов из книг, пословиц и поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии, его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок…

И он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось навстречу ему, потому что они поняли друг друга: фантазия свободна, она – золотая бабочка, живущая один день, один миг, взмах крыльев – и прощай! Она уже другая, уже изменилась, превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение – и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков плывут по небу: одно – бабочка, другое – цветок, третье – лента, четвертое, пятое, шестое…

И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и мир заплясал под веселую музыку маскарада – зыбкий, неуловимый, чудесный!

А ровно в шесть к третьей окраине АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и перекликнулся с Паровозом у второй окраины и Пароходом у четвертой. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил кто-то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был небольшой медведь, который наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез. А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед – у Петропавла даже дух захватило: он никак не ожидал, что может показать такой класс езды на Паросенке!

Глава 12
Мания двуличия

Паросенок развил немыслимую скорость: Петропавел даже удивился, когда увидел, что – взмыленный и задыхающийся – их все-таки догнал Гном Небесный. Молча сунув Петропавлу какую-то бумажку, он сразу же безнадежно отстал. «Следить за тобой прекращаю, – было написано там, – невозможно угнаться. Гном…»

Так и доставили Петропавла на площадь какого-то города. В городе этом, казалось, никто не жил. Петропавел огляделся и наугад отправился по одной из улиц. Чем дальше он шел по ней, тем яснее слышался гул, по-видимому, толпы.

Неожиданно улица сделала поворот – и Петропавел увидел еще одну улицу, очень широкую: она была запружена людьми, которые никуда не двигались. Мало того, что они заполнили мостовую, они еще высовывались изо всех окон и свисали со всех балконов.

– Что случилось? – спросил Петропавел у кого попало, и спрошенный Кто Попало возбужденно забормотал:

– Дело в том, что кого-то водят по улицам… Как видно, напоказ, что в нашем НАСЕЛЕННОМ ПУНКТИКЕ – редкость.

– Слона! – подсказал Петропавел. – По улицам слона водили…

– Если бы слона! – не дослушал Кто Попало. – Вы только посмотрите на него, попробуйте протолкнуться!

Петропавел попробовал и протолкнулся – правда, не без труда. На маленьком пятачке свободного пространства какие-то ребята действительно водили по кругу существо, производившее очень двойственное впечатление. В общем-то, на первый взгляд, просматривалось отдаленное сходство со слоном, но, присмотревшись, вы уже не увидели бы этого сходства и сказали бы, что существо напоминает, скорее, домашнее животное из мелких. Оно не то было, не то не было покрыто шерстью, не то имело хобот, не то не имело хобота и казалось не то агрессивным, не то совершенно миролюбивым. В сознании Петропавла мелькнула не вполне отчетливая ассоциация с Гуллипутом, но он не смог удержать ее и стал просто смотреть, как существо это маленькими кругами водили…

– И чего это вы его тут водите? – насмотревшись, спросил Петропавел.

– А они в диковинку у нас! – раздался подготовленный ответ.

– Кто?

– Да вот такие, как этот.

Между тем водимое существо выглядело уже изрядно замученным. Петропавел изо всех сил сосредоточился на нем и внезапно вычислил:

– Да это же Слономоська, путь к которому долог и труден!..

– Ну, слава Богу! – отозвалось существо и, обратившись к толпе, заявило: – Вот вам простой логический пример того, как некто, предварительно обдумав, кто такой Слономоська, искренне принимает меня за Слономоську, поскольку считает, что я Слономоська, каковым я de facto и являюсь в его глазах.

– Оно разговаривает! – раздались отовсюду крики ужаса, люди в панике бросились врассыпную: миг – и улица опустела.

– Вы по какому вопросу? – раздраженно спросил Петропавла Слономоська.

– Спящая Уродина, – лаконично ответил Петропавел, понимая гнев Слономоськи по поводу глупости людей.

Слономоська вздрогнул:

– А что с ней?

– Ничего-ничего, – счел необходимым успокоить его Петропавел. – Я хочу попросить Вас проводить меня к Спящей Уродине… или рассказать, как пройти. Я должен поцеловать ее.

– Спящая Уродина – моя невеста, – неожиданно сообщил Слономоська, – поставлю ее в известность об этом после сна.

– Поздравляю Вас, – промямлил Петропавел, не веря своим ушам. – Я-то уж определенно не собирался на ней жениться: только поцеловать – и все…

– Целовать без намерения жениться – свинство! – гневно выкрикнул Слономоська.

– Да просто так нужно, поймите! По преданию… – стал оправдываться Петропавел.

– В тексте предания упомянуто Ваше имя? – осведомился Слономоська.

– Еще не хватало! – не сдержался Петропавел. – Слава Тебе Господи, нет!..

– Ну, милый мой… Зачем же тогда Вы берете на себя такие полномочия? Вы напоминаете мне человека, который, случайно завидев судно, готовое к спуску на воду, разбивает о его нос бутылку шампанского и провозглашает: «Нарекаю это судно “Королева Элизабет”», после чего судно все равно остается безымянным, потому как дать ему имя может не кто угодно, а только тот, кому предоставлены соответствующие полномочия.

– Но я же не сам решил целовать Спящую Уродину! Так решил народ. Мне-то уж, во всяком случае, это удовольствия не доставит.

Слономоська заплакал и запричитал:

– Это свинство с Вашей стороны – так отзываться о ней! А целовать без удовольствия – дважды свинство. Вы свинья, голубчик! Даже две свиньи.

– Прекратите истерику, – сказал Петропавел. – Спящая Уродина не заметит, кто ее поцеловал. Она проснется после этого. А во время поцелуя она все еще будет спать как мертвая. И видеть сны.

– Да не проснется она от Вашего поцелуя, – внезапно успокоился Слономоська. – В предании говорится: «…и поцелует Спящую Уродину как свою возлюбленную». Вам так не поцеловать.

– Так ее никому не поцеловать, – обобщил Петропавел. – Трудно предположить, что в нее кто-нибудь влюбится.

– В Вас просто широты маловато для такого предположения, – сделав это заявление, Слономоська, кажется, почувствовал себя отчаянным парнем и бросил Петропавлу в лицо: – я влюблен в Спящую Уродину.

Петропавел смутился:

– Прошу прощения… только я что-то не соображу никак, почему бы Вам тогда самому не поцеловать ту, в которую Вы влюблены.

Слономоська сразу весь сник:

– Видите ли… я бы хотел, чтобы Вы меня правильно поняли… я не могу: это как-то уж слишком само собой разумеется. А все, что слишком само собой разумеется, идет вразрез с моей природой. Природа моя ужасно противоречива.

– И что же? – Петропавел ничего не понял.

– Ну… и… Дело в том, что у меня тяжелое наследственное заболевание – мания двуличия. Все, что не содержит в себе противоречия, исключено для меня. Я влюблен в Спящую Уродину и хотел бы жениться на ней, но, поскольку именно такое положение дел не противоречит поцелую, он-то как раз для меня и невозможен.

– Это настолько серьезно? – спросил Петропавел.

– Очень, – снова заплакал Слономоська. – Когда я понял, что могу сделать Спящую Уродину несчастной, если предложу ей жизнь без поцелуев, я решил покончить с собой. Но и это оказалось невозможным. Я так и не сумел решить, кого убить в себе – Слона или Моську: ведь в соответствии с моей противоречивой природой, убив одного, я должен был сохранить жизнь другому. И я понял тогда, что весь я не умру.

– М-да, – сказал Петропавел. – Печальная история. А чего Вы на меня-то взъелись, если сами не собираетесь целовать Спящую Уродину?

– Но ведь Ваша природа не столь противоречива! Для Вас ненормально целовать не любя? Поэтому, прежде чем целовать Спящую Уродину, Вы как нормальный человек – а я надеюсь, что передо мною нормальный человек! – обязаны влюбиться в нее. В противном случае я растопчу Вас. – Петропавел посмотрел на страшного Слономоську и понял, что тот растопчет. – Однако, – продолжал между тем Слономоська, – влюбиться в нее Вы, конечно, не сможете. Она страшна, как смерть.

– Не скажите, – задумчиво возразил Петропавел. – Смерть страшнее. – Слономоська улыбнулся, восприняв это заявление как комплимент Спящей Уродине, а Петропавел с грустью подытожил: – Но Вы скорее уговорите меня жениться на ней – это все-таки во многом внешняя сторона дела, – чем влюбиться в нее: тут уж, как говорится, сердцу не прикажешь!

Они помолчали. Ситуация казалась безвыходной.

– Я думаю, – очнулся вдруг Слономоська, – что при решении вопроса нам нужно исходить из интересов Спящей Уродины. Она все-таки женщина. Кого из нас она предпочтет?

– Конечно, Вас! – уверенно ответил Петропавел. – Страшных всегда к страшным тянет.

– Правда? – обрадовался Слономоська и рассмеялся.

Петропавел хотел ответить, что, дескать, правда, но он не был так уж уверен в истинности последнего суждения и смолчал насчет страшности, а сказал следующее:

– Это можно узнать только от нее самой. Однако она спит, и черт ее разбудит!

– Не черт, а кто-то из нас, – уточнил Слономоська. – Если Вы, то я Вас растопчу.

– Помню, – нарочито небрежно заметил Петропавел.

– Итак, что же мы имеем? – начал рассуждать Слономоська. – Во-первых, мы имеем меня, который любит и хочет жениться, но не может поцеловать. Во-вторых, мы имеем Вас, который хочет поцеловать и, в крайнем случае, если я правильно понял Ваше заявление, мог бы жениться, но не в силах полюбить. Состав явно неполон. Нам необходим третий, который любит и хочет поцеловать, но не может жениться.

– А на кой он нам? – не понял Петропавел.

– Если предлагать Спящей Уродине выбор, то нехорошо предоставлять в ее распоряжение часть вместо целого. Если Вы, например, угощаете меня яблоком, то в высшей степени невежливо предлагать мне уже надкушенный плод. Итак, есть ли у нас кандидатура? – Слономоська задумался и приблизительно через час воскликнул: – Она у нас есть! Это Бон Жуан. Самое страшное для него – жениться, а любить и целовать он, в крайнем случае, согласиться может!

– Но она же спит! – иерихонской трубой возопил Петропавел. – Как же можно предлагать ей какой-то выбор – спящей?

– Спит, спит!.. – проворчал Слономоська. – Подумаешь, спит! Мы все спим! Проснется – опять уснет, ничего с ней не сделается. Вопрос, между прочим, для нее важен – не для нас! А не захочет проснуться – пусть дрыхнет, пока не подохнет во сне!

Петропавла, конечно, удивил такой тон в адрес невесты, но он сделал вид, что все в порядке.

– Есть более серьезная проблема, чем ее сон, – озабоченно продолжал Слономоська. – Предположим, будить ее придется Бон Жуану: мы ведь не знаем ее – вдруг она злая, как собака? – а он умеет разговаривать с любыми женщинами. Но вот в чем дело: как объяснить все это Бон Жуану, если он вообще не вступает в беседы с лицами мужского пола? Может быть, нам переодеться?

– Я переодеваться не буду! – немедленно заявил Петропавел: ситуация и без того казалась ему достаточно идиотской – не хватало еще сложностей с полом!

– Ну а мне просто ни к чему, – самокритично сказал Слономоська. – Меня в любой одежде узнают.

Петропавел не понял, зачем тогда надо было это предлагать – особенно во множественном числе, но не проронил ни звука.

– Стало быть, для разговора с Бон Жуаном нам нужен посредник. И им должна быть женщина.

– Шармен! – ехидно встрял Петропавел.

Слономоська поморщился, не услышав иронии:

– Для Шармен нужно создавать специальные условия, – например, посадить ее под стеклянный колпак, чтобы она не могла оттуда обнимать и целовать Бон Жуана, когда будет с ним говорить. А потом, я и сам не хотел бы подвергать себя опасности, пока объясняю ей задачу. Тем более что я жених. Так что Шармен отпадает.

– Белое Безмозглое! – продолжал издеваться Петропавел.

– Ни в коем случае! – простодушно воскликнул Слономоська. – Во-первых, оно проспит все объяснения и заснет на собственных, а во-вторых, ни у кого нет никакой уверенности в том, что оно действительно женщина! Не думаю, чтобы Бон Жуан закрыл на это глаза.