Текст книги "Чушь собачья"

До конца рабочего дня оставалось ещё прилично. В сводчатом каменном зале находился всего один посетитель, при виде которого у Ратмира шевельнулась шкура на загривке. Рыжий Джерри. Надо полагать, упросил хозяев сдвинуть ему время обеденного перерыва на пару-тройку часов. Что ж, мудро… При появлении коллеги ублюдок уткнулся в тарелку и, не поднимая глаз, торопливо заработал вилкой. Разумеется, не поздоровавшись, вошедший миновал рыжее ничтожество и, отойдя как можно дальше, обосновался за столиком в каменной нише.

Заказ делал неторопливо, обстоятельно. Отпустив официанта, окинул рассеянным взглядом обеденный зал и с удовлетворением отметил, что понятливый Джерри не стал искушать судьбу – убрался восвояси. «Собакою потёк, собацки и пропадёт…» Откуда бы это? Кажется, из наказа о Курбском…

Далее Ратмир впал в оцепенелую задумчивость, из которой его не смогло вывести даже возникновение перед ним коньяка и закуски.

«Собственно, что меня смущает? – хмуро мыслил он, разглядывая рюмку. – Тимур на моём месте не колебался бы ни секунды. Рогдай – тоже…»

Пригубил, задумался вновь. Затем высвободил из тесного бокового кармана тугой бумажник, положил на колени. Над хитрыми агрегатами, венчающими стойку, виднелась лишь макушка бармена. Официанта вообще не наблюдалось. А первый посетитель должен был, по расчётам Ратмира, заглянуть сюда через полчаса, не раньше.

Увы, расчёты оказались ошибочными. Уже пару минут спустя обслуга за стойкой подала признаки жизни – и под каменные своды зала по широким деревянным ступеням торопливой побежкой скатился взъерошенный маленький Боб. Косматые бровки вздёрнуты выше обычного, в руке, как всегда, свежая пресса. Изделие из натуральной кожи со всем его неисследованным содержимым пришлось снова отправить в карман. Очень вовремя, поскольку Боб уже углядел Ратмира и устремился прямиком к нему. Шлёпнул газеты о столешницу, сам же упал на табурет.

– Опять Америка нашкодила? – сочувственно осведомился Ратмир.

Боб лишь отмахнулся с досадой.

– Ты тоже считаешь, что я вёл себя по-человечески? – с места кинулся он в атаку.

– Когда? – опешил Ратмир.

– Утром. На площадке.

Сегодня утром? Да-да, сегодня утром… Когда терьерчик гонял безответного беднягу ризеншнауцера и в итоге нарвался на лютого боксёра. Сбеситься можно! Такое чувство, будто несчастливая прогулка со Львом Львовичем приключилась как минимум недели полторы назад…

Надо полагать, на лице Ратмира отразилось столь сильное удивление, что Боб посчитал это ответом.

– Так вот ты это Тамерлану скажи! – завопил он. – Два дня как с гор слез, а туда же! Что он вообще понимает в скотч-терьерах? Нэнатурално… – весьма похоже скопировал он недовольное ворчание Тимура.

Ага. Видимо, в отсутствие Ратмира между приятелями состоялся жаркий спор на узко специальные темы.

– Ну! Чего молчишь?

– Да как тебе сказать… – замялся бронзовый медалист. Более всего на свете он ненавидел два занятия: врать в глаза и говорить в глаза правду. – С одной стороны, тебя, конечно, куда-то в гротеск занесло… А с другой… Гротеск, он ведь тоже, знаешь, имеет право на существование… – Тут Ратмир вспомнил о своём намерении попросить на пару часов ключи от холостяцкой квартиры Боба и, мигом избавившись от комплексов, с бесстыдной искренностью вскинул глаза на разобиженного терьерчика. – Да не слушай ты Тимура! – вскричал он. – Пёс, не спорю, хороший, но… Овчар. Кавказец. Он же не притворяется. Он же в самом деле полагает, что все породы обязаны вести себя одинаково. А скотч-терьер – это врождённая неугомонность, это…

Ратмир говорил долго и убедительно. Боб слушал, заворожённо уставив на единомышленника увлажнившиеся вишенки глаз. Когда речь зашла о ключах, отдал без ропота.

Публика собиралась быстро. Возникли в середине зала обесцвеченные кудряшки Мадлен и пепельная гривка Артамона Аполлоновича. Спустился по лестнице слегка перекормленный Макс со своим дружком Борманом. Потом показался Тимур. Углядев в нише обоих приятелей, подошёл. Молча обменялись рукопожатием, после чего угрюмый горец извлёк из наплечной сумки и установил на столе ноутбук. Достал витой проводок со штекерами, оглядел стены в поисках гнезда.

– Телевизор смотреть будешь? – полюбопытствовал Ратмир.

– Брат выступает, – важно пояснил Тимур. – В Капитолии.

– Депутат? – жадно спросил Боб, мигом позабыв о мелких разногласиях.

– Депутат.

– От Гильдии?

– Зачем от Гильдии? От национальных меньшинств… – Тимур подсоединил устройство, включил, поколдовал с программой. На экранчике соткался разобиженный морщинистый субъект, тычущий себя кулаком в грудь.

– Я же с хвостом, с хвостом родился! – восклицал он. – Да если бы не родители, мне бы сейчас цены не было! Под корешок купировали! Загубили карьеру…

– Не то, – хмуро сообщил Тимур, переходя на следующий канал.

– Хватит собачиться! – ещё более пронзительно взвизгнуло в крохотном динамике. – Сейчас, когда блок «Единой сворой» уступает по численности одним лишь либералам…

– То, – удовлетворённо известил Тимур. Временно уменьшил громкость, взглянул на часы. – Чего на обед не приходил?

– Отгул у меня… – уклончиво отозвался Ратмир. Он ещё не решил, стоит ли рассказывать о сегодняшних приключениях прямо сейчас. Так и так завтра обо всём узнают. Из газет.

– Родственник тебя искал, – изронил кавказец. – Артур зовут.

– Где искал?

– Здесь искал.

Этого ещё не хватало! Обычно дядя Артур «Собачью радость» своими посещениями не жаловал, предпочитая питаться из экономии в людских забегаловках.

– Слушай, зачем твой родственник так много водки пьет? – сокрушённо качая кудлатой башкой, спросил Тимур.

– Цепной он, – с неловкостью ответил Ратмир. – Их же там почти не проверяют…

Но тут коллега вновь прибавил звук – и разговор прервался сам собой. Боб отложил газету, все трое придвинулись к монитору. Возникший у микрофона парламентарий был точной копией Тимура – такой же косматый, угрюмый. Не иначе, одного помёта. И манера речи очень похожая.

– Шовинизм проникает повсюду! – лаял он отрывисто и гортанно. – Отравляет сознание! Эта книга… – В воздетой руке оратора трепыхнулось тоненькое, изрядно потрёпанное полиграфическое изделие в мягкой обложке. – …издана пятьдесят лет назад и до сих пор не изъята из библиотек. «Служебная собака в сельском хозяйстве». Предназначена для широкого круга читателей… Сейчас прочту, – пригрозил он. Бросил книжонку на кафедру и, склонившись над отмеченным листом, вскинул указательный палец. – Страница тридцать семь. «Усложняя игру, воспитатель забрасывает чурку на глазах у щенка в кусты, в пустой сарай и тэ пэ. Командуя собаке «Ищи!», рукой показывает направление. За розыск чурки немедленно даёт лакомство…» – Замолчал, поднял кудлатую голову и с гневным недоумением оглядел заёрзавших под его взглядом прочих парламентариев.

– Ай, молодец… – тихонько выдохнул Тимур.

Глава 9.
Высший кобеляж

Кто сравнил тебя с колли, Ляля? Ты – борзая. Лёгкое сухое сложение, узкий таз. Вот ты принимаешь собачью стойку – и спина у тебя, как полагается, с лёгкой напружиной. Пытаешься оглянуться, чуть закатывая крупный, выразительный, словно подёрнутый влагой глаз. У знатоков это называется – «глаз на слезе». Один из первых признаков породы. Правильный постав конечностей, пальчики собраны в комок. И окрас удачно выбрала: рыжеватый со светлыми подпалинами. За каким же ты чёртом прозябаешь в секретаршах, Ляля? В хорошие руки тебя – глядишь, года через полтора ходила бы уже на поводке…

Ратмир и сам чувствует, что неисправим. Даже в моменты интимной близости он остается профессионалом. Однако в чём-то тут, конечно, виновата и Ляля, возжелавшая пережить настоящую вязку. Раньше Ратмир к подобным предложениям немногочисленных своих подружек относился с досадой. Во-первых, воля ваша, а присутствовало в этом что-то от скотоложества. Во-вторых, профанация претила бронзовому призёру во всех её видах. Ну, представьте себе нетренированную даму, силящуюся удержаться в должной позиции! Садку страшно делать. Подломленная пясть, как водится у дилетантов, поставлена отвесно, сустав неминуемо уходит вперёд – того и гляди свихнет себе любительница экзотики обе ручонки, и тебе же с ней потом возиться… А в-третьих, мало ему службы?

С Лялей всё было по-другому. Расположились они прямо на полу, застелив ковёр купленной по дороге простыней. Ратмир понимал, что ревнивая секретарша из кожи вон лезет, стараясь доказать и ему, и себе, что ничем она не хуже той боксёрши. А ведь и впрямь не хуже. Девочка одарённая, с самомнением. Удивительно, что, не владея в принципе техникой случки, Ляля по наитию ухитрилась избежать серьёзных огрехов, за которые жюри накидывает обычно штрафные очки. Мелкие же допущенные ею ошибки вполне могли сойти за стиль.

Имитация сцепления не считалась обязательным элементом, но Ляля настояла. Сильно сомневаясь в успехе, Ратмир тем не менее осторожно перенёс ногу через её спину, так что теперь они оказались стоящими копчик к копчику. Со стороны такое положение кое-кому покажется нелепым, но для собак это необходимая мера предосторожности. Пребывая в подобной позиции, партнёры могут увидеть и встретить опасность, откуда бы та ни нагрянула, что очень важно, поскольку в их ситуации естественная обороноспособность ослаблена.

– Слушай… – потрясённо выдохнул Ратмир, когда они, выждав положенное время, распались. – У тебя ведь раньше такого ни с кем не было?

– Конечно, нет, – ответила, как ощёлкнулась, она.

– Извини, – сказал он. – Не так выразился. Просто для новичка ты держалась бесподобно…

– Правда? – просияла Ляля. Довольная собой, потянулась самым соблазнительным образом. Глядя на неё, потянулся и он, но столь неудачно, что в позвоночнике хрустнуло, а перед глазами поплыли точечные прозрачные водоворотики. Плохо дело! Стареешь, пёс, стареешь… Ветеринару бы показаться…

– А я однажды видела, как настоящие собачки расцепиться не могли, – жалобным детским голоском сообщила Ляля. – Бедняжки…

Ратмир заставил себя улыбнуться.

– Да почему же бедняжки? – опасливо подвигав головой, возразил он. Прозрачные водоворотики перед глазами начали, слава богу, таять. – Для натуралов склещивание, как ни странно, имеет прямой смысл, – более или менее успокоившись, с ленивой назидательностью продолжал медалист. – Во-первых, гарантирует оплодотворение, во-вторых, препятствует групповухе. Парадокс собачьей свадьбы. Казалось бы, тьма-тьмущая кобелей, а спаривается всего один…

«Как у людей, короче, только наоборот…» Вслух он этого, конечно, не произнёс, но даже и предыдущих слов оказалось более чем достаточно. Профессиональная осведомлённость Ратмира произвела на Лялю самое неприятное впечатление.

– Я слышала, у вас даже соревнования такие проходят… – несколько напряжённо проговорила она. – Врут?

– В «Парфорсе», небось, прочла? – ворчливо осведомился Ратмир. Привстал с ковра и, дотянувшись до подносика, наполнил бокалы вином. – Проходят… – честно признался он, протягивая один из них Ляле. – Неофициально. Как и собачьи бои.

– А ты? Участвовал?

– В качестве зрителя… Хотя один раз даже в жюри сидел!

– Ах, даже в жюри… Значит, специалист?

– Да я думаю! – с достоинством ответил он. – Высший кобеляж сдавал самому Козанегре…

– Ну и на ком-то же ты, специалист, тренировался?

– В основном, на тренажёре.

– Ах, у вас ещё и тренажёры?

– Только у кобелей, – невольно расплываясь в улыбке, уточнил Ратмир. Забавная, ей-богу, эта Ляля. Нарочно, что ли, себя накручивает? Однако, вопреки его ожиданиям, допрос продолжения не получил. Любопытство взяло верх над ревностью.

– Собачьи бои – понятно… – озадаченно произнесла она, поднося бокал к губам. – Кто кого погрыз – тот и победитель… А тут-то как же?

– А как в парном катании, – небрежно объяснил Ратмир. – Первая оценка – за технику, вторая – за артистичность…

Опешила, заморгала.

– А нам бы ты сейчас какие оценки выставил?

– Высшие.

– Я серьёзно!

– И я серьёзно, – сказал он, откровенно развлекаясь. – Кто ж самому себе оценку занижает!

– А за сопение? – уязвила она.

– Ну-ну! – одёрнул он. – Попрошу без выпадов! Вот если бы я вёл себя тихо, как раз пошли бы штрафные очки. Боксёры, чтоб ты знала, собаки шумные. Пыхтят, фыркают, плямкают, вздыхают, отдуваются…

– Во сне храпят…

– В рабочее время? Обязательно!.. Первое требование к боксёру – громкое дыхание. Ты ж меня уже сто раз выгуливала – могла бы вроде заметить. Потому нас и в засаду никогда не берут…

– Ну а всё-таки! Вот, допустим, мы выступаем…

– Стоп! – прервал Ратмир. – Начнём с того, что на такой конкурс ещё надо пробиться. Отборочные соревнования, отсев – сумасшедший… Стало быть, постоянная тренировка… – Он не договорил, потому что лицо её застыло, а зрачки задышали, увеличиваясь, как от сильного страха.

– Ну!.. – с замиранием в голосе сказала она, отставляя нетвердой рукой бокал. – Так чего же мы ждём?..

* * *

Стареешь, пёс, стареешь… Вроде бы и день сложился удачней некуда: украсть вон хотели, заметку завтра тиснут в «Парфорсе», выступление в школе на ура прошло, с Лялей наконец друг до друга дорвались… В тебе же сейчас каждая жилочка от радости звенеть должна!

Что не так, старик, что не так?

Ну, потянулся неудачно, поплыли водоворотики перед глазами… Видимо, просто устал. Устал боксёр.

Ратмир брёл по ночной набережной. Слева за парапетом лежала чернота, бездонный провал, сглотнувший и мутноватые неторопливые воды Сусла-реки, и низкие клубящиеся рощи на том берегу, и бетонные опоры недостроенного моста. Если бы не отражающиеся нитевидно алые огоньки бакенов, возникло бы впечатление, что мир за парапетом кончается. Небо ещё с вечера выложено было пухлыми тучами. И ни звука, ни вспышки из черноты. То ли погода нелётная, то ли, пока он тут разбирался со всеми своими проблемами, Америка успела помириться с Лыцком. Хотя нет. Случись такое, Боб узнал бы об этом первым. Однако полчаса назад Ратмир вернул ему с благодарностью ключи – и новостей не услышал…

Вскоре он заметил, что за ним пристроились и следуют бесшумно по пятам трое легавых. Пошли в добор. Всё правильно. Всё по строгим законам этологии. Дело-то ведь даже не в том, что одинокий прохожий слегка выпил, а в том, что бредёт понуро. Олицетворённая покорность судьбе. Только таких и брать!

Молоденькие ещё, видать, легаши, непоимистые. Пёс их знает, где они проходили выучку и кто их натаскивал, но подсунулись эти трое, прямо скажем, опрометчиво. Всполохнули дичь. Да, ребята, натирать вам ещё чутьё и натирать…

Ратмир выпрямился, вскинул голову, перестал волочить ноги. Шага, однако, не ускорил. Незачем. Спустя малое время покосился через плечо. Легавых, как можно было предвидеть, сзади не обнаружилось. Надо полагать, взяли другой след. То есть ко всему ещё и на тропе не тверды.

Шествуя неторопливо и достойно, Ратмир миновал молочно-белую подсвеченную прожекторами ротонду. Под куполом её расставлены были столики, звучал динамик.

 
Сбежала собака… Сбежала собака… —
 

плакал, жаловался под музыку заливистый детский альт. –

 
Сбежала собака… по кличке Дружок…
 

Мысли Ратмира плелись, по-прежнему понуро свесив морды.

Прогавкал жизнь. Без малого сорок лет – псу под хвост. И что в итоге? Бронзовая, ещё не отчеканенная медалька? Да и ту, сказать по правде, отхватил случайно, второй раз такой удачи не представится. Вот умри он сейчас – даже нечего будет перед гробом нести…

И вспомнилось вдруг Ратмиру, как хоронили Цезаря. Славный сентябрьский денек. Обесцвеченная сероватая листва тополей. Молодые дубки, кокетливо начинающие желтеть с кончиков веток. С ясного неба – ни грома, ни рокота. До начала американо-лыцкого конфликта ещё добрых полгода. Молчаливая и как бы слегка растерянная толпа перед блёкло-розовым двухэтажным строением приюта, где Цезарь (слышите ли? сам Цезарь!) провёл последние дни своей доблестной собачьей жизни. Выносят медали на подушечках. Их до неприличия мало.

Лорд Байрон в недоумении поворачивается к Адмиралу.

– Где ж остальные-то? – почти испуганно спрашивает он.

– Пораспродал, видать… – отвечает ему с тоской Адмирал.

К Ратмиру протискивается непривычно озабоченный Боб. Он – распорядитель. Гильдия поручила.

– На, возьми, – глухо и отрывисто говорит он, глядя куда-то в сторону. – Впереди понесёшь…

Ратмир бережно принимает на диво потёртый кожаный ошейник с медными позеленевшими бляшками, намордник, поводок – и занимает место во главе формирующейся процессии.

Хорошо ещё, что в Капитолии не отказали – распорядились насчёт Староникольского кладбища. Иначе повезли бы Цезаря на «выселки», ровно бомжа какого. А так отпевали чин по чину – в церковке Флора и Лавра, выстроенной на пожертвования Гильдии, ибо, согласно народным верованиям, мученики эти покровительствуют не только лошадям, но и всем без исключения домашним животным.

Ах, Староникольское, Староникольское… С одной бронзовой медалькой сюда лучше и не соваться. Почитай-ка, что выбито да вызолочено на зеленовато-чёрном жилковатом мраморе по обеим сторонам осенённой клёнами центральной аллеи! «Мороз Глеб Борисович. Генерал МОПС. Герой Суслова». «Щов Арчибальд Харитонович. Профессор. Член-корреспондент». «Аполлон Хренов. Поэт. Лауреат премии Михаила Архангела». А вот и свои… «Выжловатый Герман Францевич. Сеттер. Четырежды чемпион». На верхней оконечности гранитного креста подобно терновому венцу топырится ржавыми шипами полураспавшийся жёсткий ошейник. Внизу – эпитафия, почему-то на немецком: «Da liegt der Hund begraben…»[1]1
  Здесь зарыта собака…


[Закрыть]

Цезарю нашлось местечко в глубине кладбища, у самой стены. Какая-то шавка из администрации Президента торопливо протявкала надгробную речь и, извинившись, сгинула. Из бывших хозяев не было никого. Потянулись прощаться. Разом погрузневший, обрюзгший Лорд Байрон постоял над покойным, вздохнул, сдавленно сказал: «Отмаялся, псина…» – и, зажмурившись, отошёл в сторонку. Заколотили, опустили, бросили по три горсти земли, а когда всё закончилось, сворой, как того требовал обычай, стали на четвереньки – прямо в плащах, в костюмах – и, запрокинув морды, завыли…

Внезапно Ратмиру почудилось, что кто-то опять мнёт ему пятки. Обернулся – никого… Ну вот. Уже и нервишки шалят. В следующий миг тучи за рекой озарились слабой беззвучной вспышкой. Стало быть, всё-таки воюют. Хотя, может, зарница…

«Какого тебе ещё рожна? – хмуро упрекнул себя Ратмир. – Люди вон из-под бомбёжек не вылазят…»

И тут же мысленно огрызнулся:

«Да уж лучше бомбёжка, чем вот так…»

Одно кладбищенское воспоминание потянуло за собой другое. Надо бы родителей навестить: могилки поправить, оградку… Ах, мама, мама! Трёх лет не дожила, не увидела своего Ратьку призёром «Кинокефала»… Вот бы радости было старушке! Всегда и во всём шла навстречу, отцу не побоялась возразить, когда Ратмир, будучи ещё передержанным щенком, объявил о своём намерении подать заявление в Госпитомник. Отец был на вздым против. Работяга прежнего закала, старый брокер, он до самого конца жизни так, кажется, и не понял, за что его сын получает деньги и кому вообще нужна такая служба…

Естественно, что подобная мерихлюндия накрывала Ратмира исключительно во внерабочее время.

«Приду домой, – угрюмо думал он, – завалюсь спать, а завтра с утра на работу. Пробежался на четырёх – и никаких тебе проблем…»

Но тут он вспомнил некстати, что завтра у него отгул, – и таким зияющим провалом представился ему грядущий день, что Ратмир чуть было впрямь не опустился на четвереньки посреди бетонной набережной и не завыл, запрокинув морду в тёмное, выложенное пухлыми тучами небо.

* * *

Утро, впрочем, началось неплохо. Разбуженный собственным гулким всхрапом, Ратмир на всякий случай подобрал лапы, заплямкал губами, затем приоткрыл глаза и, убедившись, что лежит не на коврике у дверей кабинета и не под столом для заседаний, а по-человечески, в своей постели, укрытый простынёй, перестал осторожничать, открыто перевернулся на спину и, прислушиваясь к ощущениям, потянулся. Нет, ничего нигде не хрустнуло, не щёлкнуло, и водоворотики перед глазами не поплыли.

Судя по голосам в прихожей, Лада собиралась в клуб первоначальной натаски «Тузик». Ратмир бы, разумеется, предпочёл, чтобы дочь посещала музыкальную школу или, скажем, курсы информатики, но супруга месяца полтора назад, когда речь зашла о клубе, по обыкновению приняла сторону Лады, а двух женщин не переспоришь даже теоретически.

Хлопнула входная дверь, и Регина вернулась в комнату – утренняя, свежая, улыбчивая.

– Проснулся? – приветливо осведомилась она. – Добытчик ты наш! Денежку выдай…

– Сколько?

Регина возвела глаза к потолку и принялась считать, загибая пальцы.

– Майонез… – бормотала она как бы в забытьи. – Куриные грудки… для оливье… Два апельсина… Сыру, само собой… – Очнулась, взглянула непонимающе. – А в чём дело? Ну, хочешь, я на бумажке всё распишу…

– Короче, – сказал он. – Сколько надо? Примерно.

– Примерно – сто… – Вспыхнула, сверкнула глазами. – А как ты думал? Цены-то – кусаются!

М-да… Что верно, то верно. Кусаются, срываются с цепи, хватают за пятки… А после вчерашнего приобретения простыни и вина в кошельке наверняка осталось всего-навсего несколько сусловских центов. Хочешь не хочешь, а придется залезть в трофейное портмоне. Забавно будет, если окажется, что в нём одни визитки.

– О! – сказала Регина, глядя во все глаза на извлечённое из-под подушки изделие из натуральной кожи. – Бумажник у него новый! Когда это ты?..

– Новый! – фыркнул Ратмир, доставая сотенную. – Вторую неделю ношу, а тебе всё новый…

На красивом лице Регины проступило смятение. С памятью у неё в последнее время и впрямь становилось всё хуже и хуже. Молча взяла купюру и вышла из комнаты с несколько пришибленным видом.

* * *

Оставшись в квартире один, Ратмир переждал последний спазм неловкости и сделал то, что должен был сделать ещё вчера, а именно проверил содержимое трофея. Ни документов, ни визитных карточек нечаянная добыча не содержала. Пачка сусловских долларов бумажками среднего достоинства – и всё.

Теперь предстояло придумать, как замести следы. Идеальный вариант: не надеясь на склероз Регины, купить нечто похожее, свой старый кошелёк выбросить в урну, а бумажник Льва Львовича набить сырым песком, чтобы не всплыл, и зашвырнуть в Сусла-реку.

Повеселев, как это всегда бывало с ним, когда удавалось принять простое и ясное решение, Ратмир поднялся, привёл себя в порядок, прибрал постель, включил телевизор. На экране возникла хорошенькая, но всё равно противная клоунесса Жучка (она же Клава Суржик) с придурошно раскрытыми глазами. Популярная эстрадница то становилась на четвереньки, то снова вскакивала, изображая прогулку расфуфыренной дамочки с плохо обученной болонкой.

– Такая лохматая! Такая лохматая! – восторженно вскрикивала Жучка. – Вчера хотела ей в глаза заглянуть – так, вы не поверите, полчаса чёлку распутывала… Оказалось – не с того конца!

Ратмир поморщился и торопливо переключил программу, не дожидаясь троглодитского гогота невидимых зрителей.

– Урюпинск? – благоговейно переспросили с экрана. – Как раз про Урюпинск-то знает каждый! А вот про нас – никто…

– И слава богу! – агрессивно отозвались в ответ.

Видимо, ток-шоу. Причём в самом разгаре. Клыки обнажены, губы оттянуты, контакт – пасть к пасти. Со стороны даже смотреть страшно. На деле же – всего-навсего демонстрация правоты.

– Вспомним историю! – запальчиво продолжал оппонент. – Вот заметил нас однажды Пётр I… И что? Тут же переименовал, да так, что до сих пор боимся это слово в школьных учебниках печатать! В другой раз удалось привлечь внимание товарища Сталина… Может, всё-таки пора поумнеть, господа?

Речь была прервана дружными аплодисментами аудитории.

Ратмир выключил телевизор и положил пульт на тумбу. Захотелось вдруг, как в былые времена, пригласить Регину, пока та трезва и приветлива, в кинотеатр «Пират» на какой-нибудь старый-престарый фильм. «Ко мне, Мухтар», «Шла собака по роялю»…

Он почти уже утвердился в этом своём намерении, но тут вернулась сама Регина.

– Вот, – сказала она, предъявляя для досмотра сумку с покупками и кладя на стол исписанную карандашом прямоугольную бумажку с пришпиленными к ней канцелярской скрепкой магазинными чеками. – Цент в цент. Проверь.

– Да не стану я проверять! – ощетинился Ратмир.

– Нет, ты проверь, проверь! А то потом опять скажешь…

Возможно, в Регине погиб выдающийся бухгалтер. Было времечко, когда Ратмир со всем тщанием изучал составленные ею счета. Цифры каждый раз волшебным образом сходились, в сумке тоже ничего лишнего не обнаруживалось. Откуда бралась вечером бутылка – непонятно.

– А я говорю: проверь!

Ратмир зарычал и устремился из комнаты. Регина с бумажкой и чеками последовала за ним. Семейная жизнь входила в наезженную колею. Через пять минут уже не хотелось идти ни в какой кинотеатр. Мечта была одна: как можно скорее покинуть родную конуру и как можно дольше в неё не возвращаться.

Нарождающуюся ссору прервал телефонный звонок.

– Да? – рявкнул Ратмир.

Звонил Рогдай Сергеевич.

– Тут тебе повестка пришла, – ворчливо известил он. – Зайди забери.

– Повестка?

– Из «Кинокефала». Медаль отчеканили.

– Да ну? – изумился Ратмир. – А когда зайти? Сейчас?

– Лучше к обеду. Раньше двух они тебе её всё равно не выдадут… Только не задерживайся, смотри. Завтра ты мне нужен с медалью…

Настроение стремительно повышалось. Положив трубку, Ратмир настолько утратил осторожность, что не устоял перед соблазном и поделился новостью с супругой. Регина была приятно поражена.

– Ну, это надо вечером обмыть… – сказала она, хорошея на глазах. – А то носиться не будет.

* * *

Выйдя на проспект, он сразу же угодил в негустую толпу, состоящую в основном из нудисток среднего возраста и направляющуюся в сторону Капитолия. Тётки все как на подбор были старорежимные, злобные, с явными признаками гормональной недостаточности. Ратмира немедленно затолкали, зацепили картонным плакатиком, на котором значилось коряво и крупно: «Президента – в намордник!»

– Мужчина! А вы почему такой несознательный? Почему вы не идёте протестовать?

– Против чего? – не понял Ратмир.

– Нашла кого звать! – перекривившись, одёрнула агитаторшу кряжистая, обильно татуированная товарка. – Сам из таких – не видно, что ли?

У парапета двое МОПСов провожали разрозненную эту процессию вполне равнодушным взглядом. Видимо, опять стряслось что-нибудь судьбоносное. Откуда-то подсунулся старикан в пыльно-чёрном костюме, на лацкане которого тускло отсвечивали крестообразные и звездовидные регалии.

– Р-разнагишались! – гневно молвил он и ткнул в асфальт палкой. – Протестантки… голосистые! Там не протестовать – туда гранату кинуть разок…

В голове немедленно зазвучал зачин полузабытого стишка:

 
Дедушка в поле гранату нашёл…
 

– У тебя что, дед, гранат много? – осведомился позабавленный Ратмир.

– Да уж одна-то найдётся! – отрезал тот.

Ратмир хмыкнул, покрутил головой и пошёл своей дорогой, с удовольствием восстанавливая в памяти охальные строки:

 
Дедушка бросил гранату в окно.
Дедушка старый. Ему всё равно.
 

Где-то он уже с этим дедом встречался.

Приобретя в магазине кожгалантереи бумажник, двинулся к реке. Там, как и было задумано, он упокоил на песчаном дне опустошённое портмоне Льва Львовича и, разложив деньги по отделениям нового кошелька, огляделся. Нигде ни души. Все ушли протестовать. Над безлюдным сильно замусоренным пляжем возносилась круча с двумя разбегающимися тропинками. Левая стёжка уползала по склону в городской парк, правая вела к малому предприятию Лорда Байрона.

* * *

Возможно, Лорд Байрон, лёжа в своё время под столом во время заседаний, тоже, подобно Ратмиру, не слишком прислушивался к людским речам. Во всяком случае, капиталец он сколотил куда скромнее, нежели Адмирал. Уйдя с поводка, арендовал шесть соток пустыря под учебную площадку, плату за вход взимал умеренную, давал частные уроки мастерства – словом, концы с концами сводил, но не более того. В данный момент он натаскивал будущего шар-пея, хотя, по мнению Ратмира, приостановившегося понаблюдать снаружи за дрессурой, о будущем говорить не стоило, поскольку лет воспитуемому было многовато. Фактура у толстячка имелась, но, судя по всему, на четвереньки он стал недавно, если не впервые. Особенно не давалась ему команда «сидеть» – никак не мог достать травы ягодицами. А вот подход к столбику выполнил на удивление удачно – вероятно, увлекался когда-то борьбой сумо.

Сам мэтр монументально возвышался в центре площадки, благосклонно взирая на давно уже вывалившего язык ученичка. Иногда лишь скупым жестом подзывал к себе и вполголоса указывал ошибки. Песочного цвета костюм, розовый коллекционный галстук. На лацкане, обратите внимание, ни значка, ни медальки. Это лишнее. Известно, что награды свои Лорд Байрон надевает только раз в году – на парад в День Собаковода, причём, далеко не все. Два килограмма регалий – шею сломишь!

И лицо у мэтра породистое, внушительное, под стать прикиду. Дорогая, выделанная возрастом кожа.

– Ползи! Ползи! – негромко, но властно прикрикнул он на воспитуемого, выполнявшего весьма непростое для новичка задание – доставить поноску полуползком.

Ратмир усмехнулся. Вспомнилось, что на первом курсе зверюга Цербер требовал не только выполнения данной команды по разделениям, но ещё и заставлял зубрить всю эту дребедень наизусть.

«Для переползания на получетвереньках встать на колени и опереться на предплечья или на кисти рук. Подтянуть согнутую правую (левую) ногу под грудь, одновременно левую (правую) руку вытянуть вперёд. Передвинуть тело вперёд до полувыпрямления правой (левой) ноги, одновременно подтягивая под себя другую, согнутую ногу, и, вытягивая другую руку, продолжать движение в том же порядке».

До сих пор в памяти сидит.

Приняв у старательного толстячка поноску, маэстро взглянул на часы, одобрительно потрепал воспитуемого за ухом.

– Хор-рошо отработал пёс, – похвалил он и, выдержав паузу, резко скомандовал: – Место!

Кандидат в шар-пеи подхватился и со всех четырёх ног неуклюжим галопом припустил к низкому зданию раздевалки. Лорд Байрон проводил его задумчивым взглядом, затем обернулся и увидел стоящего по ту сторону сетки Ратмира.

– Ба! – молвил он. – Какие люди!

– Приветствую вас, Василий Степанович, – отозвался тот. – Вот шёл мимо…

– Да уж ясно, что мимо… – Мэтр шагнул к сетчатому ограждению, извлекая на ходу из кармана свёрнутую в трубку газету, но тут под ноги ему подвернулась розовая пухлая дамочка средних лет, изображающая не то коккера, не то болонку. Одна из тех любительниц, что, оплатив час беготни по площадке, имеют потом наглость именовать себя ученицами самого Лорда Байрона. Едва с ног не сбила, дурёха, за что немедленно заработала хлёсткий удар газеткой по звонкой бездарной заднице. Радостно взвизгнув, метнулась прочь. Ну теперь уже точно ученица!