Текст книги "Неприятности в пясках"

Пристор тяжело задышал и схватился за сердце – воспоминания по– прежнему давались ему нелегко.

– Оно это кто? – Спросил Качмарек, протягивая пану Мацею очередной стакан воды. – Чубакка?

– Он. – Смахивая слезу, ответил Мацей. – Вот уже не знаешь где и когда встретишь подобную тварь. Боже, как же хочется голландского сыра. У вас не завалялось? Нет?

– Что вы сделали, после того как увидели?

– Чубакку? Несмотря на охвативший ужас, я ни на секунду не растерялся. Резким отточенным движением вынул из кармана пистолет, не раздумывая, приставил к виску и несколько раз нажал на курок. Это уже потом я понял, что забыл снять его с предохранителя и дослать патрон в патронник.

– Постойте-ка, а пистолет у вас откуда?

– О, это весьма удивительная история. Позапрошлым летом я как всегда прогуливался по лесу и случайно натолкнулся на тело, принадлежавшее тогдашнему нашему участкового Гомулке. Чем он там занимался, мы никогда не узнаем. Известно только, что рядом на покрывале был накрыт яствами стол. Одно из яств было выпито только наполовину. Чуть поодаль я обнаружил женские трусы огромного размера с вышитыми инициалами Л.П. и, собственно, сам пистолет. Я ещё немного покрутился около него, подкрепился и пошёл по своим делам. Так вот.

– А этот Гомулка был жив, когда вы его нашли?

– Ещё как. Я ведь и нашёл его по храпу. Но потом, когда через неделю из города понаехало полицейских и у всех подряд выясняли: кто последним видел участкового в живых – я, проявив твёрдость, ни в чём признаваться не стал.

– И что же произошло с Гомулкой?

– Так известно что. – Ухмыльнулся Пристор. – С волками шутки плохи. И вот ведь какая штука мне не даёт покоя: вроде бы взрослый вменяемый человек, а отправился в лес ничем не вооружившись. Подобная недисциплинированность всегда плохо заканчивается.

– Но изначально-то у участкового пистолетик-то был. – Вмешалась полногрудая пани Плужек. – Вы сами в этом только что признались. И хотите вы этого или нет – именно вы убили Гомулку!

– Гомулку, повторяю, убили волки. – Не согласился с секретаршей Пристор. – Это вам каждый в деревне может подтвердить! Да и следствие, опять же, установило.

– Вы сказали, что, в момент опасности, в доме, вы, вынув пистолет Гомулки, попытались выстрелить себе в висок. – Сменил тему разговора Качмарек. – Это очень странно.

– А во что же, по-вашему, я должен был стрелять? – Удивился Мацей. – В Чубакку? А вдруг он краснокнижный? Неприятностей потом не оберёшься. Да и растерялся я в тот момент. Не до Чубакки мне было.

– Понятно. – Кивнул детектив. – Что произошло дальше?

– А дальше, как в тумане. Помню только, как со всей силы метнул не сработавший пистолет. Помню дикий, пробирающий до костей рёв. Бег вверх по лестнице на третий этаж помню. Разбитое тумбой стекло. Через трёхметровый забор прыжок помню. Суп с клёцками был на ужин. Люцина в кружевном белье, а мне не до неё. У Бозидара, слава Богу, живот разболелся – тоже помню. И всё, пожалуй. Вот и давайте вместе думать, что мне делать. Вот и расскажите, как мне можно помочь.

Взгляды собравшихся устремились к Качмареку. По лицу неприлично отъевшегося Мулярчика можно было догадаться, что тот нешуточно взволнован – в поимке неведомых и крайне опасных зверушек ему участвовать не хотелось.

– Необходимо проанализировать ситуацию. – Заявил детектив, постукивая пальцами по крышке стола. – И первым делом выяснить, какой помощи вы от нас, пан Мацей, ждёте? Что мы должны с паном Яцеком для вас сделать, чтобы вы были удовлетворены сотрудничеством?

– Так ведь ясно же, как божий день. – Вмешалась полногрудая пани Плужек. – Он хочет, чтобы вы ликвидировали Чубакку.

– Я этого не говорил. – Поспешил сказать Пристор. – Можете его просто поймать, а там уж я как-нибудь и сам его ликвидирую.

– Знаете что, Пристор! Мы в этом не участвуем! Отправляйтесь вон! – Закричала секретарша. – Живодёр!

– Я?! – Удивился такому определению Мацей. – Это чудовище в клочья порвало Августину – милейшее, безобиднейшее четырёхсот килограммовое создание, а живодёр я?! Даже не знаю, как это всё комментировать.

– Володя. – Обратилась полногрудая пани Плужек к начальнику. – Не забывай, что весишь ты в десять раз меньше Августины, упокой Господь её душу. Была бы рада знать, что ты понимаешь о чём я.

– Надо бы проанализировать. – Промямлил Качмарек.

– Да уж, будьте любезны. – Кивнул Пристор.

– Зря я сейчас мямлил. – Подумал детектив. – Клиент подумает, что я поддающееся бабьему влиянию ничтожество. Это крах карьеры. Гибель мечтаний. Несостоятельность самомнений. Как же стыдно перед Эркюлем Пуаро. Нужно брать себя в руки.

– Ну, что же вы молчите, пан Качмарек?! – Закричал Мацей.

– В окружённой лесом деревне, в трёхэтажном огромном особняке поселилось нечто внеземного происхождения. – Грозно прорявкал Влодьзимеж. – Оно крайне разумно, прожорливо и кровожадно. Любит молоко.

– И, благодаря Пристору, вооружено пистолетом. – Сочла нужным добавить секретарша.

– Необходима войсковая операция. – Высказал предположение неприлично отъевшийся Мулярчик и с мольбой посмотрел на начальника. – Ковровые бомбардировки.

– Вы слишком узко мыслите, пан Яцек. – Осадил помощника Качмарек. – Вы раз за разом не делаете необходимых выводов, когда слышите, что объект, поимкой которого мы планируем озадачиться, имеет, тут повнимательнее, ВНЕЗЕМНОЕ происхождение! Что это может, по-вашему, означать?

– Что?

– А то, что прямо сейчас в лесу, совсем неподалёку от Пясок, посреди обугленных деревьев и зазря загубленной дичи, тихонечко лежат себе обломки космического корабля. И не просто лежат, а просят помощи и передают координаты места крушения. И кто первым откликнется на сигналы – остаётся только догадываться. Хорошо если это будет российский Ту-160, а если нет? Что, если это, к примеру, будет имперский звёздный флот?

– Что ты такое несёшь, Володя?! – Изумлённо спросила секретарша.

– А, по-моему, он прав. – Вступился за детектива Пристор. – С этой точки зрения на проблему мы ещё не смотрели. Развивайте мысль, детектив. Хотя мне уже страшно.

– Самое страшное заключается в том, что кто бы ни прилетел на сигнал, нянчиться с Польшей он вряд ли будет. С самого начала, весь вечер, мы считали, что идёт речь о защите семьи Присторов, о справедливости для Августины, но если пристально приглядеться, взвесить все за – на кону Родина. И какой бы она ни была, спасения всё же заслужила!

Пан Яцек смахнул набежавшую слезу. Пристор встал со стула, вытянулся в струну и, как умел, затянул гимн Польши.

– При всём, уважении. – Бестактно перебила Мацея полногрудая пани Плужек. – Но ты, Володя, не тот, кому можно было бы доверить спасение Отечества. Нужны профессионалы!

– А я, по-вашему, кто?

– И чем, простите за мнение, могут помешать предложенные мною ковровые бомбардировки? – Пришёл в себя неприлично отъевшийся Мулярчик. – А ни чем!

– Как это ни чем?! – Возмутился Качмарек. – А уже хотя бы тем, что у нас с вами нет ковровых бомб!

– Да причём тут мы?! – Завопил пан Яцек. – Эту ситуацию обязано разруливать министерство обороны!

– А моё мнение вы спросили? – Вмешался Пристор. – Если бы я хотел катастрофы, я бы и обратился не к вам, а к правительству. В этом деле нужна деликатность. Деликатность нужна. Нужны люди с ограниченными ружьём и смекалкой возможностями. Чтобы не могли себе позволить лишнего, даже если очень захотелось.

– Какой же вы, всё-таки, Пристор, скользкий. – Возмутилась секретарша. – Вы сидите здесь только потому, что вас в полиции не стали слушать. За деликатностью вы к ним шли?

– Я шёл к ним за помощью. И только потому, что не знал о существовании такого замечательного человека, как ваш шеф.

Качмарек приосанился и искоса взглянул на полногрудую пани Плужек. Выражение её лица ему не очень понравилось, и он поспешил отвернуться.

– И как он прекрасно во всём разобрался. Как описал. Как взвесил всё. – Продолжал нахваливать Мацей. – Эта ваша полиция подумала бы, что этого Чубакку можно хоть сто лет ловить, посадила бы ко мне в сарай прожорливую засаду предпенсионного возраста. А там уж думай, чьё соседство для меня выгоднее. А пан Влодьзимеж не такой. Сразу видно – ест мало.

– А всё ли учёл этот ваш пан Влодьзимеж? – Неприлично отъевшийся Мулярчик в кои-то веки рискнул посягнуть на святая святых – на начальство. И что его побудило к этому, оставалось только догадываться. – Возможно он и прав, когда говорит, что где-то в лесу дымящиеся останки чего-то там передают.

– А почему это вы говорите обо мне в третьем лице? – Возмутился Качмарек. Риторику помощника он уже успел воспринять как бунт.

– А потому что трус. – Предположил Пристор. – Боится высказаться руководству в глаза.

– Или наоборот осмелел. – Решил детектив. – Ему тут давеча государство пенсию пообещало. Вот он и окрылился.

– А почему вы не можете допустить, что помимо вашего мнения может быть ещё чьё-то? – Вступилась за товарища полногрудая пани Плужек. – Продолжайте, пан Яцек. Отхлыстайте мыслью морды.

– Так вот. – Продолжил неприлично отъевшийся Мулярчик, мудро пропустивший замечания в свой адрес мимо ушей. – Почему мы решили, что за Чубаккой прилетят кровожадные негодяи, а ни кто-нибудь положительный? Тогда и ловить пришельца – только усугублять. Потому что тот хороший, кто прямо сейчас летит к нему на помощь, а к нам с добром, мигом может окрыситься на весь земной шар и чем всё это закончится для человечества – большой вопрос. Как минимум скандалом. А чем, как правило, у нас заканчиваются скандалы? Резнёй! И никто не даст гарантий, что резать будем мы, а не нас!

– Моя Августина была смирной девочкой. Покладистой. Ни с кем никогда не скандалила, и, тем не менее, всё для неё закончилось той же резнёй. – Отыскал важный аргумент Пристор.

Помощник детектива не знал, что на это ответить. Часто моргал глазами. Открывал и закрывал рот. Бросал на полногрудую пани Плужек взгляды, будто моля о помощи. Но та лишь разводила руками – с кем вы там принялись спорить, дорогой пан Яцек? А Качмарек, видя поражение правой руки и верного друга – ликовал. Ему в голову на волне успеха пришли тысячи слов, малую часть которых он счёл нужным озвучить:

– Пан Мацей прав! Практика показала, что у Чубакки повод для агрессии уже есть. И это – голод! Вопрос в том насколько ему хватит Августины? Когда он пойдёт убивать снова?

– Мы даже не знаем, что у него на уме. – Добавил Пристор.

– Именно! Мы не знаем его пищевые предпочтения. Ни его, ни тех, кто за ним летит. Да, он попробовал говядину, а вдруг она ему не понравилась? Что тогда? Кто будет следующим? А что, если пан Мацей?!

– Я?! – Ужаснулся Пристор.

– А почему бы и нет? Вас и порвать легче. – Подтвердила полногрудая пани Плужек.

– Почему вы ищете проблемы там, где их нет? – Спросил пан Яцек, которому небольшая передышка пошла на пользу – Да, Чубакка огорчил и вас, пан Мацей, и Августину. Но что ему было делать? Как он должен был поступить? Разве можно представить другую картину: Чубакка просто приходит к вам домой и просит у вас или у вашей жены немного денег на хлебушек?

– А я вот взял и представил. – Заявил Пристор. – И если он действительно так поступит, то спародирует Юзефа Шаблинского, когда тот вернулся с пешего похода по Чехии.

Каждая реплика пана Мацея вводила неприлично отъевшегося Мулярчика в ступор своей, только на первый взгляд, нелогичностью.

– А Чубакка в силу скромности характера и общей нерешительности, такого попрошайничества себе не позволит. – Продолжил пан Яцек несмотря ни на что. – Он из той категории… существ, которой легче самому взять, нежели попросить. Понимаете?

– То есть он разодрал на куски мою Августину, только потому, что нерешителен и скромен? – С недоверием в голосе спросил Пристор.

– Угу. – Подтвердил Качмарек. – Нерешителен, скромен, застенчив – именно так в учебниках описывают большинство маньяков.

– Да выслушайте же меня, наконец! – Закричал помощник детектива. – Дайте донести мысль! Дайте! Жалко вам что ли?!

Неприлично отъевшийся Мулярчик вскочил со стула и замахал руками. Щёки его непрерывно тряслись от негодования.

– Пан Мацей мог бы сам подбрасывать еду в соседский дом, и Чубакке не пришлось бы, в ожидании тех, кто за ним прилетит, добывать пищу преступными методами! – Пан Яцек говорил почти что скороговоркой, опасаясь, что его снова перебьют для осмеяния. – Раз в день колбасы палку ему в окно забросьте и живите спокойно! А потом он тихо-мирно улетит, и будете жить по-старому.

– Ну, и как, по-вашему, пан Мацей узнает, что Чубакка улетел? – Ехидно поинтересовался Качмарек.

– Действительно. – Подхватил Пристор. – Как?! Не выяснится ли потом, что я двенадцать лет подкармливал крыс?

– Представляю, как вам будет обидно, пан Мацей. – Посочувствовал детектив. – Вечно пан Яцек чепухи напридумывает, а людям потом разгребай и как-то живи.

– Действительно. – Поддержал селюк. – И почему я вообще должен кормить эту тварь? Да ещё и колбасой. Я себе лишний раз колбасы не могу позволить. Не говоря уже о детях! Изредка купишь сантиметров двадцать-тридцать, съешь по дороге и табаком зажуёшь, чтобы домашние не догадались.

– Никого вы подкармливать не должны. Будет выглядеть так, будто вы иноземцу оброк платите. – Добил неприлично отъевшегося Мулярчика Качмарек.

– Действительно. И почему я должен делать это один? За всех, то есть, отдуваться?

– А ещё мы не знаем – прилетят ли за Чубаккой в принципе. Может и нет в ваших лесах никакой сломавшейся тарелки. Пролетали мимо Земли. Высадили этого гражданина в ваших краях за какую-то провинность и дело с концом.

– Действительно.

– За провинность его бы высадили в Сибири. – Не согласился с данным утверждением пан Яцек.

– И всё-таки я склоняюсь к мысли о том, что этим делом должно заниматься правительство. – Подала голос полногрудая пани Плужек.

– Вы совсем, что ли газет не читаете? – Спросил её Влодьзимеж, которому очень хотелось лично заняться Чубаккой. – Правительству сейчас не до пришельцев – в нижнесилезском воеводстве сгнил урожай яблок.

– Да и если бы я хотел, чтобы всё это, заранее прошу прощения, дерьмо разгребало правительство, я к нему бы и обратился. – Заявил Пристор.

– Так вы же вначале в полицию и пошли. – С укоризной произнесла секретарша.

– Неужели ж обязательно мне каждый раз об этом напоминать? – Обиделся мужчина. – Если бы я знал, что вы будете меня этим третировать…

Детектив подошёл к Пристору и по-отечески похлопал по плечу.

– Пан Мацей, поезжайте домой и ни за что больше не переживайте. Завтра к обеду мы будем у вас.

– Кто мы? – Испуганно спросил неприлично отъевшийся Мулярчик, начавший подозревать, что до обещанной правительством пенсии с повышенной долей вероятности не доживёт.

– Вы и я, пан Яцек. – Уверенно пояснил Качмарек. – Вы и я. Не пошлю же я вас туда одного?

– Вопрос. – Подняв руку, произнесла полногрудая пани Плужек. – Что вы будете делать с пойманным Чубаккой?

– Да хоть бы и шубку для моей Ядвиги. Вам то что? – Огрызнулся Пристор.

Секретарша ахнула.

– Это только если он при поимке погибнет. Но мы сделаем всё возможное, чтобы этого не допустить! – Успокоил её детектив.

– Что вы будете с ним делать, если он не погибнет? – Не сдавалась женщина.

– И что мы будем делать, если он поймает нас? – Добавил пан Яцек.

– Да откуда же мне это знать?! – Рявкнул Качмарек и взмахом руки указал Пристору на дверь.

5

Каждому мало-мальски опытному работнику полицейского управления Быдгоща было известно, что если ходить по коридорам быстро, то окружающее начальство будет думать, что у тебя какие-то важные дела, отвлекать от которых вряд ли уместно: вдруг этот взмыленный, небритый и слегка помятый комиссаришка, пробежавший мимо, минуту назад вышел на след вороватого мэра Енджеевича? Или, на худой конец, узнал, кто в прошлую среду среди бела дня вынес половину картин из художественной галереи? Или выяснил, куда подевались четыреста километров железнодорожных путей Берлин – Быдгощ?

Урукбай уулу Байболот опытным не был. Ходил по управлению, как по обворованной галерее: в тапочках. Надолго останавливался для осмотра голых стен, с видом эксперта-египтолога Лувра изучал стенды с приказами и памятками. На трещины в потолке смотрел с тем же восторгом, с каким некоторые смотрят на лепнину Эрмитажа.

Неудивительно, что инспектор Смык сделал вывод, что именно Байболот самая бесполезная единица во всём заведении и с этим срочно нужно было что-то делать. Секретарша Лода Хоревич подсказывала, что Урукбая можно годика на три отправить обратно в Киргизию обмениваться опытом с тамошними коллегами, и каждый раз инспектору приходилось напоминать ей, что Байболот, едва ли не каждый вечер созванивается с президентом республики Млокосевичем, дабы пожелать тому приятных сновидений.

– Он вам сам об этом говорил? – С недоверием спрашивала Лода.

– Да, конечно – будет Млокосевич со мной разговаривать. Как же! – раздражённо отвечал пан Людвик и приказывал приготовить ему чаю покрепче – это означало, что доля коньяка в напитке должна равняться не менее пятидесяти процентам.

– А может поручить ему какое-то важное дело? – Предлагала секретарша.

– Да если бы оно было. – Горячо вздыхал Смык.

– Важное дело только потому считается важным, что кто-то решил, что оно важное. Лао Цзы. Тысяча триста восемьдесят первый год.

– А ты прям и запомнила? Ну, раз сам Лао Цзы сказал. – Инспектор раскрыл телефонный справочник и, зажмурившись, ткнул пальцем в страницу. – Вапнярский Юлиан.

– Кто это? – Спросила Хоревич.

– Неизвестно. – Задумчиво произнёс Смык. – Но можно сказать Байболоту, что есть мнение, будто этот Вапнярский – британский шпион.

– Британский? – Лода поморщилась. – И что в этом такого?

– Ну, ладно, сморозил глупость. – Признался инспектор. – Тогда пусть будет, ну я не знаю, белорусский шпион, за которым неплохо было бы установить круглосуточное наблюдение. Разузнать круг общения гражданина, явки, пароли, способы передачи информации. Скажем Урукбаю, что дело настолько важное, что финансировать его никто не будет…

– Для Польши это в порядке вещей. – Кивнула Хоревич, наливая в кружку коньяк.

– Именно. Так и так скажу, Байболот, вся надежда только на тебя и на твои самопожертвование и смекалку. Выручай, скажу, братец. Скажу: как ты, Урукбай, будешь прослушивать телефонные разговоры – ума не приложу, но, если тебя поймают в чужой квартире, найдут в шкафу – никакой Млокосевич не поможет.

– Поможет. – Поспешила не согласиться Лода. – Если этот ваш Вапнярский на самом деле окажется нобелевским лауреатом, а Байболот настолько вам не преданным, что, когда его возьмут за нос, растреплет на весь свет, что только по незнанию и недоразумению плясал под чужую дудку – выполнял преступные приказы. И будучи человеком приличным, информацию о том, кому дудка принадлежала, скрывать ни за что не станет.

– М-да, плохая идея. – Согласился инспектор. – И хуже всего, что ты, после всего того, что Байболот может сделать, называешь его приличным человеком. Ну и что же с этим Урукбаем делать?

Хоревич глупо улыбнулась, пожала плечами и внезапно вспомнила, что уже давненько не проверяла состояние макияжа. Смык остался один на один с мыслями. А обдумать нужно было многое. Инспектор сделал глоток из кружки и поморщился – ротозейная секретарша как всегда не добавила в коньяк чаю. И как всегда пан Людвик не станет за это делать ей выволочку.

– Что мы имеем? – Размышлял Смык, развалившись в кресле. – Дурацкую реформу, в родного папашу наглую журналистку Иду Дрозд, свалившегося на голову ненужного Байболота. И что?

С реформой было всё просто: то, что она закончится позорным провалом, пан Людвик ни секунды не сомневался. В этом в Быдгоще не сомневался вообще никто – по крайней мере, так утверждали социологические опросы. Но делать реформу нужно – приказ с самого верха. Зачем это верхам? Опыт подсказывал инспектору, что всё вообще всё на белом свете делается либо ради денег, либо смеху для. Вот уж кто-то в Варшаве и похохочет и наварится. Не до смеху будет только Смыку – за предстоящий провал отвечать будет именно он. Что с ним сделает отдышавшееся от гогота начальство? Скорее всего уволит. Или понизит в должности. Отберёт все награды и сошлёт участковым в самую глухую в стране деревню. И будет Хоревич начищать медали кому-то другому – более того достойному.

Что там далее по списку проблем? Ида Дрозд. Она же Уршуля Енджеевич. Дочь мэра. Не просто так она вернулась в город. Что там говорила про неё потомственная гадалка Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы? Будет тебя эта дамочка унижать, травить и презирать. По костям твоим и другим внутренним органам на самый верх лезть. И не будет тебе от неё ни днём покоя, ни ночью. Это на какой верх она собирается лезть? Что-то напутала гражданка Брюховецкая. А хотя… Что если реформа и возвращение в город Иды Дрозд каким-то образом связаны? Мэр, помнится, намекал, что случайно проболтался о реформе дочери, но, что если Енджеевич – обыкновенный простофиля, и его драгоценная Уршуля была проинформирована куда раньше папаши? Ради красного словца не пожалеет и отца – так, кажется, говорят о таких как Дрозд.

– План у этой девицы прост, как восемь злотых. – Предположил инспектор. – Оказывается в гуще непредсказуемых событий, вещает на всю страну – что-что, а вещать она умеет как никто другой. Делает себе имя – и на моих костях тоже – всё-таки права Брюховецкая. Жаль, что оказалась не дурой и сбежала – могла бы ещё пригодиться, раскинуть на картах добрый совет. На чём я там остановился? Делает себе имя и месяца через два, когда реформу благополучно прикроют как провалившуюся, оказывается в Варшаве на руководящей должности. И зачем только человеку руководящая должность в Варшаве, если у отца этого человека денег куры не клюют? Тем более, что не факт, что спустя эти два месяца, а то и раньше, и во многом благодаря твоей деятельности, папаша не окажется вначале на улице, а затем и на нарах – делов то им наворочено о-го-го и маленькая тележка.

Смык сделал глубокий глоток и хлопнул себя ладонью по лбу – какой же он всё-таки недальновидный! Он запамятовал, что Дрозд не дура. Она недавно из столицы. Она что-то знает. И знает, что от неё ничего не зависит. Папаша её, за все выкрутасы, на крючке и ничем ему уже не помочь. Сказала она ему? А зачем расстраивать родного человека? Пущай порезвиться напоследок. Так кто же такая эта Ида Дрозд? Очевидно же – чья-то любовница. Но чья? Может самого президента Млокосевича? Вряд ли. Млокосевичу это не нужно. У него жена в три раза сексуальнее Иды, если, конечно, измерять сексуальность, как это делают в Бразилии, килограммами. Ох, и попьёт эта репортёрша кровушки.

Кто там следующий? Урукбай уулу Байболот. Появился в Быдгоще подозрительно одновременно с «дроздихой». Перед реформой и, называя себя при этом протеже президента. Опять Млокосевич. Допустим, Байболот не врёт, и что с того? Кто даст гарантию, что этот киргиз не приставлен к Смыку шпионом? Логика в Варшаве простая: вот мэр Енджеевич – известный всем вор. А вот инспектор Смык, который на воровство мэра закрывает глаза, а, следовательно, тоже негодяй и преступник, засидевшийся на высокой должности. И именно засидевшийся – а шевелил бы поршнями, Енджеевич уже года два как отбывал! Но вот только никем не учитывается одна деталь: мэр в этой истории – очередной не дурак. Сколько в городе было досыта накормленных столичных комиссий за последний год? Сбились со счёта. Нашли чего-нибудь? Вот то-то и оно – одно лишь нелепое расходование продуктов. А куда Смыку до столичных комиссий?

– Но постой-ка, дружище Людвик. – Сказал самому себе инспектор. – Кажется, ты запутался. В одном месте, когда это касается Иды Дрозд, ты Изольде Брюховецкой доверяешь, а то, что она же сказала про Байболота, почему-то игнорируешь. Выдумываешь на ровном месте теории заговора. Вспоминай, что она говорила: явится тебе пухлый муж с раскосыми глазами и будет тот муж мудр не по годам! И будет осыпать тебя своими мудростями, да так, что иной раз волком выть будешь, но в то же время станет для тебя надеждой и опорой и будут тебя через его эрудицию ценить и уважать в самой Варшаве! Во как. Звучит неплохо, как, впрочем, и любая чушь.

– Ну, а выводы будут? – Раздался голос Хоревич, от внезапности которого Смык вздрогнул так, что расплескал остатки коньяка.

– Да чтоб тебя! – Вскрикнул инспектор. – Раз уж пришла, давай думать вместе. На эту секунду мы имеем следующее: заведомо провальную реформу, по итогом которой меня либо выкинут из полиции, либо переведут в лесники; репортёршу Иду Дрозд – любимую дочурку мэра, которая попытается за мой счёт сделать карьеру; и Байболота, согласно преданию способного мне как-то помочь. Какой бы ты сделала вывод?

– Что всё у вас будет хорошо, инспектор. Вы справитесь – я это точно знаю. – Заявила Лода. – И буду иногда навещать вас в лесу. Привозить макароны, консервы, чай и тёплые носки.

– Тёплые носки и кепку с гербом мне выдадут. – Ответил пан Людвик. – А за чай спасибо.

– Шеф, а если бы вам сказали, что жить вам осталось три дня, чтобы вы сделали? Погасили кредиты? Перегладили гардероб? Записались в кружок бальных танцев? Вымели дорожку от дома до кладбища? Что?

– Никогда об этом не думал. Порезвился бы как-нибудь напоследок.

– Порезвился бы, как же. Все три дня вы бы думали: а вдруг это неправда, а я возьму и наворочу дел и что потом? Как соседям в глаза смотреть? А я вот потрачу все деньги, и не останется на адвоката. Мамка, опять же, заругает.

– Я тебя, Лода, и твои намёки не совсем понимаю. – Раздражённо прервал секретаршу инспектор. – Можешь выражаться яснее, без этих твоих аллегорий?

– Без проблем. Судите сами: у вас реформа, Ида Дрозд и Байболот – эдакие три всадника апокалипсиса. Вашего личного апокалипсиса.

– Но у меня и ты ещё.

– Я не в счёт – в этой формуле четвёртый лишний. И я с вами уже шесть лет и кроме удачи и орденов ничего не приносила. Ну, кофе ещё. И даже не ждала за этой никакой благодарности. Не ждала и не получила.

– Только Байболота я бы всадником не назвал. Фигура интересная, но не такая уж однозначно отрицательная. Так, по крайней мере, считала Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы, а к её мнению стоило бы прислушаться.

– И, тем не менее, вы считаете, что Байболот вам ниспослан не просто так, а за конкретные грехи?

– Хоревич, я с каждой секундой понимаю тебя всё меньше и меньше!

– Ну, и что же вы за сыщик такой, если не в состоянии увязать воедино несколько малозначительных фактов? Сложить два плюс два. Провести параллели. Разложить по полочкам.

Лицо инспектора Смыка приобрело фиолетовый с синевой оттенок, и Лода мысленно пробежалась по списку имевшихся в её аптечке лекарств:

– Йод – сразу нет. Пластырь к йоду. Аспирин – вряд ли. Корвалол – теплее, но, к сожалению, закончился – не удивительно, с таким-то начальником. Может вызвать скорую? Сейчас-то она, может и не нужна, но пока доедет… А что сказать диспетчеру, если спросит на что жалуется пациент? На фиолетовость?

Пока Хоревич размышляла, чем она может помочь начальнику, последний влил в себя стакан воды, чем и затушил полыхавшее внутри пламя. Смыку хотелось схватить секретаршу за шиворот трясущимися от расшатанных нервов руками и вышвырнуть если не в окно – хотя, по мнению инспектора, она этого очень даже заслуживала, то элементарно из кабинета. Но если он действительно её выкинет, то никогда не узнает ту мысль, какую ей хотелось до него донести. Ту вековую мудрость, какая вертится на её языке, но никак не может приобрести удобоваримой, понятной окружающим формы. Вероятно, лишит себя некоего знания того факта, что родит идею и сэкономит время, силы и нервные клетки.

– Лода, давай сначала. – Тихо прохрипел пан Людвик. – Соберись и представь, что ты общаешься с человеком, перенёсшим на ногах лоботомию.

– Могу себе представить, как вам трудно было это произнести. – Уважительно произнесла Хоревич, а про себя подумала о том, как же всё-таки не хочется начальничку в лесники, если он опустился до того, что не прочь выслушать идеи того, кому ещё вчера и слова не давал сказать – едва чопики в пасть не заколачивал!

Лода велела подождать, вышла из кабинета, чтобы вернуться через минуту с бутылкой коньяка и стаканом. Плеснула себе и Смыку.

– Почуяла слабину. – Подумал инспектор. – Решила, что скоро у неё будет новый начальник. Глупая – будешь куковать в том же лесу, что и я, младшим егерем.

– Так вот. – Начала секретарша, сделав третий и четвёртый глоток – первые два она осуществила ещё в своей келье прямиком из бутылки. – Когда я была маленькой, дядя подарил мне самоучитель по шахматам. И в самом начале автор того учебника пишет, что вся суть игры заключается в том, чтобы убрать с доски те вражеские, а иногда и свои фигуры, что мешают победе. Понимаете?

– Не знал я, что ты у меня шахматистка.

– Какой там. Самоучитель мне подарили, а шахматы – нет. И как-то сразу выяснилось, что учиться игре в шахматы, без самих шахмат, это всё равно, что учиться вязать без спиц и шерсти. Понимаете?

– Ты бы могла нарисовать клеточки на картоне, а фигуры из хлеба налепить из хлеба. Или хлеба у тебя тоже не было?

– Я была шестилетней девочкой, а не тем, кем вы меня представили. – Возмутилась Лода. – Фигурки из хлеба, карты из газет, нож из ложки, кипятильник из лезвий, арбалет из зубных щёток, шлёпки из пластиковых бутылок. Что ещё и из чего я, по-вашему, должна была сделать?

– Прости. – Виновато сказал пан Людвик. – Продолжай.

– О чём я вообще говорила? Ах, да. А теперь представьте себе, что вы играете в шахматы.

– С кем?

– А разве это имеет хоть какое-то значение? Да хоть и с собственной тенью.

– Имеет. Вдруг это какой-нибудь знаменитый гроссмейстер? И тогда после каждого моего хода последует ответ, ставящий меня в ещё более унизительное и беспомощное положение.

– Только в таком случае вы из игрока превратитесь в фигуру и скорее всего в пешку, которую менее всего жалко и которой, скорее всего, без особых мук и сожалений пожертвуют, когда это будет необходимо. И только вам решать кто вы – игрок или пешка в чужих давно немытых руках!

– Ладно. Поиграю. – Сдался инспектор. – Дальше-то что?

– А дальше мы возвращаемся к вышесказанному – вы игрок и на доске у вас две фигуры, которые мешают вам победить. Одна ваша и одна противника.

– Моя это Байболот. А вражья – Ида Дрозд. – Догадался Смык. – И что я должен, согласно шахматной науке, сделать?

– Да, что?

– Я должен ударить по журналистке Байболотом. Дрозд прекратит вещать – это шах, Байболота посадят – это мат. Неплохо. Но вот как заставить нашего киргиза придушить Иду Дрозд, да так, чтобы потом не поставили мат мне самому? Как считаешь? И чего ты на меня так смотришь?