Текст книги "Неприятности в пясках"

Лода смотрела на начальника так, будто он профессор математики, искренне считающий, что два плюс два равняется семи.

– Я поражена. – Сказала Хоревич. – Кто вам сказал, что шахматы это о кровожадности? Вы когда-нибудь слышали, чтобы шахматному коню во время игры переломали ноги? Его просто выводят из игры и ставят в стойло, чтобы снова задействовать, но уже в другой партии.

– То есть шахматы – это про добро, милосердие и всеобщую любовь?

– Именно.

– В таком случае, мне нужно Байболота и Дрозд поженить? Чушь какая-то – Байболот никогда на такое не пойдёт.

– Вам нужно, чтобы Байболот противодействовал Иде, и ей было не до ваших дел. Или вам было не до неё. Назначьте киргиза своим пресс-секретарём – пусть треплют нервы ему, а не вам, а вы тем временем займётесь действительно важными делами.

– Кем-кем я должен назначить Байболота?

Смык, разумеется, слышал о таком призвании, как пресс-секретарь, но никогда и мысли не допускал, что подобный специалист когда-нибудь появится у его ничтожной персоны. Лоде пришлось произнести целую речь, в которой она объясняла, что живут они в такое время, что скоро у каждого криворукого, но при этом неглупого сантехника появится собственный пресс-секретарь – человек способный любую оплошность и непрофессионализм работодателя выставить так, что любая протечка или засор будут выглядеть как нечто замечательное и во всех смыслах передовое, а не так как все впопыхах подумали.

– Байболота нужно будет немного потренировать. – Продолжала Хоревич. – Утомить вопросами. Заставить без долгих раздумий находить разумное объяснение всему, что вы успели к тому часу наворотить. Вначале будет тяжело, а затем вы будете только радоваться, словно школьник, узнавший, что у его «физички» биполярное расстройство.

Смык блаженно улыбнулся, представив, что скоро ему не нужно будет иметь никаких дел с Идой Дрозд.

– Но только вы должны понимать и помнить, что избавление от будущего лесничества это новое назначение Байболота гарантий не даёт. – Посчитала нужным добавить Хоревич, прочитавшая в выражении лица руководителя инфантилизм и умиротворение.

– Понимаю. – Ответил инспектор, лицу которого мигом вернулось выражение суровой сосредоточенности и неукротимой мужественности. – Ты наверняка найдешь его в столовой или её окрестностях.

– Кого это? – Спросила Лода.

– Урукбая, мать его, Байболота. – Ответил пан Людвик.

Инспектор не ошибся. Киргиз прямо сейчас объяснял поварихе Гражине Борщевской, что той было бы неплохо осознать необходимость и государственную важность мультикультурных ценностей, заключавшихся, по его мнению, в добавлении в существующее меню с детства нравившихся Байболоту блюд.

– Представляете, как было бы здорово, набегавшемуся за преступником полицейскому отведать за обедом не свиную, пожалей Аллах, рульку, а бешбармак?

– Что это? – Настороженно поинтересовалась Борщевская.

– Сейчас я расскажу. – Охотно объяснил Урукбай. – Бешбармак это когда вы встаёте в пять утра…

– Сразу нет! – Грубо перебила его повариха.

– Но можно и в семь. – Проявил дипломатичность Байболот. – Умываетесь, чистите зубы, улыбаетесь солнцу и режете самого красивого в отаре барашка. Мелко его шинкуете, жарите и получившееся вываливаете в лапшу.

– Угу. – Кивнула Борщевская. – Странно, чем вас не устраивают макароны с мясом? В меню они есть.

– Меня не устраивает, что вы не хотите просыпаться пораньше и резать барана. – Объяснил Урукбай. – А я, между прочим, офицер.

– Бешбармак говорите? – Нахмурившись, переспросила Гражина и сделала вид, что что-то записывает в журнал учёта температуры в складских помещениях. – Что-нибудь ещё?

– Бешбармак хорошо бы нам, офицерам, запивать айраном.

– А это ещё что такое?

– Тут совсем просто. Нужно взять молоко и специальную часть желудка новорождённого телёнка…

– Так – всё! – Заорала Борщевская.

– Но ведь нам офицерам… – Испуганно промямлил Байболот.

– Да хоть бы и генералам! Никаких новорожденных телят я резать не собираюсь. И вообще прямо сейчас рада, что столовую прикроют.

– То есть как это? – Теперь в голосе киргиза слышались растерянность и обида – столовая ему весьма импонировала.

– С понедельника, если вам это почему-то до сих пор неизвестно, полиция в городе работает исключительно по ночам – реформа, видите ли, такая. И начальство считает, что жрать по ночам для вас офицеров вредно.

Байболот нашёл в себе силы не согласиться с подобным утверждением. Он сообщил, что ещё его мудрая бабушка Жубаныш любила говаривать, что пища есть такая субстанция, которая полезна человеку в любое время и в любых количествах. И неспроста в древнекиргизском языке такие слова как толстый, красивый и счастливый являлись синонимами.

В эту тяжёлую горестную для Урукбая минуту случилось то, из-за чего повариха трижды перекрестилась – к киргизу подкралась Лода Хоревич и сообщила, что инспектор Смык ждать не любит.

К моменту появления Байболота в кабинете пана Людвика уже стояла камера, принесённая кем-то из склада вещественных доказательств. На неё, ожидавшие справедливого суда злоумышленники, записывали в городском парке такое, что в странах с высоким уровнем морали и нравственности позволялось только ночью и под одеялом.

– А слышали ли вы, Урукбай, о том, что у каждого человека есть своё, богом данное предназначение? И не мы выбираем предназначение, а оно выбирает нас? – Обратился к киргизу инспектор.

– Множество раз. – Признался Байболот. – Мой дядюшка Арзыбай пристрастился к водке и стал алкоголиком, но его никто за это не ругал, потому что все считали, что такое уж у него Богом данное предназначение. А другой мой дядюшка – Кошарбек, убил как-то восемь человек и никто его за это не осудил. Во-первых, потому, что такое уж у него было предназначение, а во-вторых, он сбежал в Узбекистан. А у тех восьми человек было предназначение быть убитыми дядюшкой Кошарбеком. Все мы для чего-то или кого-то предназначены Богом. И ничего с этим не поделать.

Байболот посмотрел на рыжее пятно на полу и печально выдохнул. Печалило его не предназначение дядюшки Кошарбека, а возможная ликвидация столовой, но обсуждать эту проблему с инспектором Смыком и его секретаршей он посчитал неуместным – подумают ещё, что он на работу только жрать приходит.

– А ответь-ка мне, Урукбай, на такой вопрос. – Заговорил пан Людвик после паузы потраченной на сочувственные взгляды и вздохи. – А какое предназначение у тебя?

– Всё зависит от того где я нахожусь и чем занимаюсь. – Уверенно ответил киргиз. – Прямо сейчас моё предназначение – борьба с преступностью, но уже после шести вечера всё может в корне измениться.

– То есть своего предназначения ты пока ещё не нашёл? – Догадался Смык.

– Выходит что так. – Нехотя согласился Байболот. – Главное, что я ни на секунду не прекращаю исканий. Наставника мне хорошего не хватает – того же дядюшки Кошарбека. Себе-то он призвание нашёл и сбежал, а сиротку-племянника оставил на произвол судьбы.

– Хочешь я стану твоим наставником, Урукбай? – Спросил инспектор.

– Вы?! – Удивился Байболот и с настороженной подозрительностью взглянул на камеру. – И что мне нужно будет делать?

– Много и красиво говорить. – Пожимая плечами, объяснил пан Людвик. – Не всегда правду, но, если разобраться, кому эта правда нужна, если от неё будут страдать миллионы невинных и, в нагрузку, один хороший человек?

Лицо киргиза растеклось в улыбке. Всю свою жизнь он много и красиво, как ему всегда казалось, говорил, и вся родня считала его за это трутнем и позором семьи. Каждый, кто на секунду останавливался обсудить с ним только что наступившее утро, в итоге расценивал фразу Урукбая «Добрый вечер» вначале как глупую и несмешную шутку, но затем, оглянувшись по сторонам, понимал, что день бездарно ухлопан. А работодатель, благосклонности которого ты так долго добивался, разъярён и склонен к неприятным, но отлично продуманным, благо было время, поступкам. Кончилось тем, что с Байболотом побаивались не только здороваться, но и прощаться, от чего пухлый муж, как его точно обозначила Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы, замкнулся в себе. Прекратил со всеми, на радость всех же, общаться, и даже попытался найти работу, на какую брать его никто не желал.

– Силён языком – слаб в остальном. – Такой афоризм придумал один из потенциальных нанимателей и этой разошедшейся в народе фразой оставил Урукбая не только без работы, но и без шанса на супружество.

– В депутаты тебе надо, жээн, или на радио. – Мог бы подсказать дядюшка Кошарбек, если бы не его предназначение.

И вот теперь Байболот в другой стране. Там, где его красноречие непонятно как заметили, и, судя по всему, по достоинству оценили, хоть он ничего такого и не говорил, хотя бы в силу того, что польский язык изучил не в должной степени. И Байболот сделает, а точнее произнесёт, всё, чтобы в нём не разочаровались.

– Хочу назначить тебя своим пресс-секретарём. Как ты на это смотришь? – Сказал пан Людвик. – Опыт общения с журналистами у тебя уже есть. Кое-что нужно будет подкорректировать, где-то в чём-то потренироваться, а там хоть трава не расти.

Урукбай широко улыбнулся, в очередной раз взглянув на камеру, поправил причёску, и произнёс обращаясь к инспектору:

– Только скажите куда идти и что говорить!

– Да погоди ты. – Махнул ему рукой Смык. – Лода, всё готово?

– Вполне. – Спокойно ответила Хоревич и потрясла над головой, словно саблей, исписанным листом бумаги.

– Хотелось бы ознакомиться вначале с тем, что ты там понаписала. – Почему-то с болью в голосе и соответствующе мученическим выражением лица озвучил инспектор.

– А что бы на это пожелание ответила Ида Дрозд? – Угрюмо парировала секретарша. – Знаете, как спартанцы учили плавать слабых и больных мальчиков? Сбрасывали их с высокого утёса и не всегда в воду. А чукчи-отцы подкрадывались к маленьким детям сзади и тыкали в них раскалённым железом, чтобы те учились никогда не расслабляться и были всегда готовыми к любым ударам судьбы. Понимаете о чём я?

Пан Людвик всё понял и приказал Байболоту встать в позу перед камерой.

– Да не в такую же! – Взревел Смык через секунду.

Лоде пришлось объяснять Урукбаю, что телезритель не переносит чрезмерного пафоса там, где это вовсе не нужно. Пресс-секретарь должен быть строг, сдержан, опрятен и немного, если это возможно, усат. То есть всем видом показывать, что он, не какой-нибудь болотный выползень из-под Слупска, а официальное лицо не последней в республике организации. Человек, коему хочется доверять настолько, что отказ от его предложения прогуляться глубокой ночью в ближайший лесок будет считаться первейшим признаком дурного воспитания.

– Руки по швам. Голова чуть приподнята. Ногти пострижены. Выражение лица сурово. – Учил подчинённого Смык. – В меру сурово, Урукбай. Увидев тебя, зритель не должен в ужасе переключать канал или же закрывать глаза детям, в том случае, если пульт куда-либо запропастился.

Хоревич отвела начальника в сторону и на ухо, чтобы никто третий не услышал, высказала пришедшую ей только что мысль о том, что они погорячились и Байболот слишком толст для пресс-секретаря.

– Про толстых думают, что они за пирожок согласны на всё. – Объясняла она. – В том числе лгать, убивать и насиловать.

– Одна ты так думаешь, Лода. – Шипел в ответ инспектор. – Нормальный человек думает про толстых, что они слишком ленивы, чтобы заниматься всякими непотребствами. Как-нибудь организую тебе экскурсию в тюрьму, чтобы убедилась – там жирных нету.

– Это из-за тамошней диеты. – Не соглашалась секретарша. – А диета является неотъемлемой, научно обоснованной частью перевоспитательной работы пенициарной системы.

– Пенитенциарной. – Поправил её Смык. – А другого и худого пресс-секретаря искать некогда. Даже если, что, по-моему, вряд ли, ты права – будем работать с тем материалом, что у нас есть. Так что предлагаю не терять время на безумные теории.

Инспектор встал за камеру, изображая оператора, и взмахом руки указал Хоревич на место рядом с собой. Байболот с прижатыми к бёдрам руками и слегка приподнятым подбородком громко откашлялся.

– Камера! Мотор! – Проревел пан Людвик.

– Здравствуйте. – Обратилась к Урукбаю Лода.

– Добрый день. – Ответил Урукбай и искоса взглянул «оператору» в глаза, будто ожидая одобрения за первые успехи.

– Стоп! Снято! – Снова заревел Смык. – Ну, вот зачем?! Чтобы зритель думал, что ты подглядываешь в натянутую транспарантом шпаргалку? Ты должен мужественно смотреть либо журналисту в глаза, либо в объектив! Давай сначала. Камера! Мотор!

– Здравствуйте. – Повторила Хоревич.

– Добрый день.

– Как вы прокомментируете сегодняшнее массовое изнасилование постояльцев в доме престарелых на Портовой улице? – Сверяясь с записями, спросила «журналистка».

– Ну, и вопросы у тебя. – Подумал инспектор, но вмешиваться не посчитал необходимым.

– Какое изнасилование? – Удивлённо переспросил пресс-секретарь.

– Массовое, Байболот. Массовое. Весь город гудит, а вы – официальный представитель полиции, почему-то ничего об этом не знаете. Как же так? За что вам платят зарплату?

– Я ни о чём подобном не слышал, но я постараюсь навести справки и завтра же обо всём отчитаться. – Виновато пробормотал Урукбай.

– Стоп! – Заорал Смык. – Хоревич, не хотел вмешиваться, но что у тебя за вопросы? И я, и ты, и, как только что выяснилось, Байболот, ни о каком изнасиловании в доме престарелых не слышали? И хочешь знать почему? Потому что его не было. Ну, так и что Урукбай должен комментировать? Твои выдумки? Ты, как журналист повела себя, во-первых, не этично, а во-вторых, выставила представителя власти некомпетентным дармоедом.

– Кем он, по сути, и является.

– Не перебивай, хоть и права. А также ввела в заблуждение народонаселение, которое по незнанию будет думать не про тебя, а именно про полицию.

– Именно. – Поддержал начальника Байболот.

– Да что вы говорите? – Манерно и нараспев ответила Лода. – А я гарантирую – спроси Байболота про любой по-настоящему творящийся в городе кошмар, и он ответил бы тоже самое: Ничего не знаю, приходите через неделю. Единственное, в чём Урукбай отлично осведомлён – меню столовой. Не права я, что ли?

Вместо ответа Урукбай принялся изучать носки казённых туфель.

– И так ли вы хорошо знаете Иду Дрозд? Такая, ради славы, пойдёт на любую провокацию. Если даже мне, хорошему другу, удалось прижать вашего пресс-секретаря к стенке не существующим происшествием, то, что может помешать поступить точно так же этой вашей Иде?

– И что же ты предлагаешь? – Нахмурившись, поинтересовался Смык.

– Предлагаю научить Байболота отвечать на любой неудобный вопрос фразами, маскирующими его общую бестолковость. Ведь отвечая на вопрос об изнасиловании, он мог бы сказать что-нибудь вроде: к раскрытию преступления подключены лучшие следователи. Ситуация под контролем. Несчастным старушкам оказывается психологическая помощь.

– А ещё я мог бы вставить в конце шутку: не было бы счастья, да несчастье помогло. – Радостно подхватил Урукбай.

– Или что-нибудь такое: потерпевшие удовлетворены. – Присоединился к краснобайству пан Людвик. – А потом, через небольшую паузу, добавить – ходом следствия. У-ха-ха.

Байболот расхохотался следом. Он не смеялся, а почти орал похожие на смех звуки, стараясь заглушить начальника. Не смешно было только Лоде Хоревич. Она с недовольством смотрела то на пана Людвика, то на пресс-секретаря и качала головой. В её груди вскипала первобытная ярость. Рука сама потянулась к хрустальному графину, но мысль о том, что у Урукбая из-за нехватки кальция в организме череп может оказаться чересчур некрепким, заставила отказаться от первоначального плана. Оставив графин в покое, она подошла к окну, распахнула створку и посмотрела прямо перед собой – на дерево, ветви которого, как всегда были облеплены воронами. У здешних чернявых и зимой и летом существовала единственная забава – дождаться появления в окне инспектора Смыка с пистолетом и в очередной раз убедиться, что тот либо вовсе не умеет стрелять, либо его оружие не пристреляно. Хотя кто там знает, что у этих цыганских кур на уме – может они играют в русскую рулетку и никто из них пока ещё не проиграл.

– Ааааааааааааааа! – Что есть мочи заорала секретарша, высунув в окно полкорпуса.

Вороны удивлённо посмотрели на неё, и через секунду заорали хором в ответ.

– Чего орёшь?! – Донёсся снизу голос мужчины лет пятидесяти, одетого в серые пальто и шляпу.

Не зная, что ответить на вопрос, Хоревич плюнула и если бы не внезапный порыв ветра и не два шага сделанных любопытным, обязательно бы промахнулась. Вороны одобрительно закаркали.

– Ах, ты ж… – То, что услышала секретарша – продолжение фразы сожрал всё тот же помощник-ветер, и слово из пяти букв ей удалось прочитать по губам.

Она снова плюнула, снова попала и, не дожидаясь ни новой порции оскорблений, ни волны птичьего гвалта, отошла от окна, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, столкнулась лицом к лицу с инспектором Смыком.

– Отойди-ка. – Скомандовал он.

В окошко протянулась вооружённая пистолетом рука и за несколько секунд спустила обойму. Пернатые беззвучно завертели головами и, убедившись в отсутствии потерь, опять заорали.

– Холостые нам, что ли, выдают? – Задумчиво проговорил Смык, захлопывая створку. – Как было бы здорово обзавестись нам всем пулемётом. Как ты думаешь, Лода? Можно это как-нибудь пропихнуть в бюджет на следующий год? Объяснить закупку предстоящим разгоном первомайской демонстрации.

– Я попробую. – Тихо ответила секретарша. – Но не лучше ли будет просто спилить дерево?

– Но тогда воронам не на чем будет сидеть. Но мы, похоже, забыли, для чего собрались. Как ты, Лода, считаешь, хорошо ведь пресс-секретарю время от времени проявлять остроумие и хорошими шутками разряжать обстановку?

– Только если она была напряжена и если шутки хорошие, а не как у вас. – Огрызнулась Хоревич. – Позволяете себе чёрт знает что, а у этих «осчастливленных» старушек могут быть дети, внуки, и целая куча других родственников. Вот им будет приятно слушать ваше словоблудие.

– Занудство какое-то. А как бы ты пошутила в данной ситуации? Итак. Ситуация под контролем. Несчастным старушкам оказывается психологическая помощь. И тут твоя шутка.

– Преступники будут пойманы и понесут заслуженное наказание. – Схохмила Лода. – Надеюсь было смешно.

Байболот тихонечко захихикал и слегка похлопал ладонями по ляжкам.

– Хорошая шутка. Смешная. – Хмуро произнёс пан Людвик и уничтожающе посмотрел на Байболота. – Надеюсь, что ты, Урукбай, до подобного никогда не опустишься.

Пресс-секретарь кивнул с важным видом, что от него и ожидали, но призадумался. Получалось, что вполне закономерное и эффектное заявление о том, что враги общества в лице преступников будут повержены и расколошмачены, будет неадекватно восприниматься вышестоящим руководством, как некий стёб. Байболот попытался мыслить от обратного: чем для него может закончиться утверждение, что разбойников искать и наказывать никто не собирается? Долго ли он продержится на своей должности? Становилась очевидной деструктивность инспектора Смыка, указывать на которую Урукбаю пока ещё рано – не положено по сроку службы. А что если, размышлял далее Байболот, каким-то удивительным образом объединить эти два взаимоисключающих постулата и сказать на камеру что-нибудь вроде: преступники будут пойманы, если их будут ловить? Или же: правонарушители будут покараны, но это неточно? Будет ли орать на меня Смык, если я осмелюсь прямо сейчас это с ним обсудить?

– Урукбай. Урукбай! Урукбай!!! – Только диким воплем удалось пану Людвику отвлечь пресс-секретаря от тяжких дум.

– Что?

– Лода, ты заметила, с какой интенсивностью у него бегали зрачки? Ужас просто. Не хотел бы я увидеть такое по телевизору. – Сказал, качая головой Смык и аппетитно чавкнул.

– Ещё бы. Я даже подумала на секунду, что с нашим Байболотом вот-вот приключится инсульт. Но теперь считаю, что эта беготня связана со стрессом. Вам, Урукбай, нужно научиться себя подбадривать, вместо того чтобы думать, какой вы глупый неудачник. Скажите самому себе: боже, какой же я, кто бы что ни говорил, красавчик.

– Боже, какой же я красавчик. – Вяло и неубедительно повторил Байболот, смущённо улыбаясь.

– Ну, не вслух же. – Осудил его инспектор. – Пора б уже усвоить, что не все мысли, даже если они себя же подбадривающие, следует озвучивать. Ты же теперь официальное лицо – двадцать четыре часа в день и семь дней в неделю. В любой момент тебе может позвонить Ида Дрозд или кто-нибудь чуть менее одиозный, а ты может и не со зла, или спросонья будешь демонстрировать мучительную неуверенность, а стало быть и непрофессионализм. Говори уверенно, чётко, не спеша. Если врёшь, то ври так, чтобы если вдруг уличили, можно было с лёгкостью отолгаться.

– Просто я так и не понял – что говорить-то? – Горько признался Урукбай. – Говорить-то что?

– Признаться честно, я и сам пока ещё не понял. – Почёсывая затылок, произнёс инспектор, многозначительно взглянув на Лоду.

Хоревич громко выдохнула и закатила глаза.

– Прежде всего, было бы неплохо, если Байболот всё свободное время будет уделять изучению оперативных сводок. Вникать в детали расследования…

– Но это же сотни происшествий каждый день! – С надрывом завопил пресс-секретарь.

– А после реформы их будут тысячи. – Пообещала Лода. – Именно поэтому тебе следует заучить наизусть несколько фраз, которые следует озвучивать в тех случаях, если плаваешь по теме, либо опасаешься сболтнуть лишнего. Садись и записывай.

Секретарша усадила Урукбая за стол и протянула ему лист бумаги и ручку.

– Пиши: «Без комментариев»; «Тайна следствия»; «Задействованы лучшие силы»; «Результаты расследования я могу озвучить лишь через несколько дней»; «Следователи установили подозреваемых. Их личности в интересах следствия не раскрываются»; «Уверен – преступники будут пойманы и понесут заслуженное наказание».

– А вот это не пиши! – Скомандовал Смык. – Мы же договаривались – никаких шуток! Только невозмутимая серьёзность и ничего более. Байболот, отметь там у себя: «Я не какой-то там клоун, а зануда и мне это нравится».

Урукбай послушно записал.

– Повтори вслух.

– Я не какой-то там клоун, а зануда и мне это нравится. – Прочитал пресс-секретарь.

– Будешь повторять каждое утро перед зеркалом не менее двадцати раз. – Размахивая указательным пальцем приказал пан Людвик. – По-научному это называется аффирмациями. А ты, Лода, не перестаёшь меня удивлять. Откуда такие глубокие познания?

– Так из телевизора же. – Пожав плечами произнесла секретарша, словно удивляясь, что идентичные познания отсутствуют у Смыка.

– Видимо, мы смотрели с тобой разные передачи. А ты, Байболот, иди изучай сводки. Узнавай у следователей детали. Будь готов к великим свершениям!

– А ты к лесничеству. – Подумала Хоревич, но произнести вслух побоялась.

– И что, Урукбай, ты должен сказать на прощание?

– Я не какой-то там клоун, а зануда и мне это нравится? – Предположил пухлый муж.

– Именно! – Расхохотался инспектор. – Только больше уверенности в голосе! Больше уверенности!

6

«Как известно – уже в этот понедельник в Быдгоще дадут старт реформе, от одной мысли о которой горожан, в зависимости от темперамента, охватывают такие чувства как страх, ненависть, и апатия, многократно помноженные на тревожное недоумение.

– Как было бы здорово приделать к дому, в котором я живу колёсики и отбуксировать его куда-нибудь в Мюнхен. – Мечтает житель Поморской улицы Эдвард Скорик.

– Хорошо, что у меня ничего нет, но скоро появится. – Сообщил гражданин, пожелавший остаться неизвестным, но лицо которого я хорошо запомнила и ожидаю в скором времени увидеть на стенде «Их по ночам разыскивает полиция».

– Были б у меня воля и клубок ниток – я бы прошлась по всем кабинетам мэрии и навела там порядок. – Признаётся жительница Старого города Александра Щуровская. – Но, ни того, ни другого у меня никогда не было, да и не будет – после таких-то реформ.

И поверьте, якобы радикальные высказывания пани Щуровской выглядят детским лепетом, по сравнению с тем, что я слышала от её многочисленных земляков.

Наш блаженный мэр Енджеевич убеждён, что перевод работы полиции на исключительно ночной график работы позволит сэкономить миллионы злотых. Но на что пойдут эти деньги? Хорошо если на новые больницы и тюрьмы, так как ныне существующие очень скоро не вместят в себя всех желающих. Но горькая правда заключается в том, что с большой долей вероятности, вместо вышеозначенных сооружений на шее новой секретарши градоначальника появится новое бриллиантовое колье. То самое колье, с каковым она без оглядки сбежит в Финляндию, исходя из уверенности в том, что с таким добром оставаться в Быдгоще будет крайне недальновидно.

Но остались ли наивные, что такой поступок секретарши огорчит никогда неунывающего мэра? Этот тип очень скоро отыщет не один способ экономии. И, с вашего позволения и от своего имени, могу ему безвозмездно подсказать:

Было бы очень неплохо, ради экономии, намазывать новый асфальт примерно как горчицу на ломоть хлеба. Можно ограничить образование детворы одним только первым классом, а что будут делать с ними родители, и в какое высшее учебное заведение в дальнейшем отправят – проблемой не считать. А как здорово бы было отключить ночное освещение города и ввести государственную монополию на торговлю батарейками и фонариками. Впрочем, Енджеевич и без меня разберется, на чём ему экономить – чего-чего, а смекалки, этой присосавшейся к бюджету пиявке, не занимать.

– Слухи о моей в чём бы то ни было виноватости сильно преувеличены. – Заявил мне мэр в ходе приватного разговора. – Был получен сигнал сверху.

Правда, стоит отметить, никаких проводков, свидетельствовавших о том, что Енджеевич подключен к спутниковой антенне, мною замечено не было. Из чего можно сделать вывод, что либо отец города нагло врёт, либо психически болен, и, ввиду высоты занимаемой им должности, представляет для граждан грозную и неотвратимую опасность.

– И с чего это вы решили, будто реформа плохая, если про неё точно известно, что она ещё даже не начиналась? – Удалось мне услышать от человека, ставшего по чудовищному недоразумению первым лицом Быдгоща. – Да и особой экономии никто не добивается, кто бы чего не думал. А в самое лакомое для преступников время, обильно покрытое мраком, количество полицейских на квадратный километр внезапно удвоится, что позволит повысить общую безопасность в аналогичные два раза. А днём, в кишащем свидетелями городе, чинить беззаконие будет кто? То-то же. Вы думаете, наверху сплошь дураки сидят?

Именно так мы, пан Енджеевич, и думаем. Ибо помимо всего прочего понимаем, что те, кого вы считаете свидетелями, ввиду отсутствия на них потенциальной управы, с поразительной лёгкостью могут превратиться в обвиняемых.

Вы утверждаете, что не хотите сэкономить, но от достоверных источников мне стало известно, что теперь стражи порядка не смогут «прятаться» в машинах, потому что бензин для них бюджетом на следующий год не предусмотрен. Равно как и запчасти. Нести службу стражи порядка вынуждены будут в купленной ими же гражданской одежде. Якобы для того, чтобы не привлекать внимание и дарить ощущение, что полицейским может оказаться каждый встречный, но всем прекрасно понятно, что в искусственно созданной атмосфере тотального недоверия друг к другу, избежать чрезмерного кровопролития будет попросту невозможно.

С содроганием ждём понедельника. Всей редакцией советуем вооружаться. Не поддаваться панике и, в случае если грабёж неизбежен, бить ножом, или чем вы там вооружились, первыми».

– И вы хотите, чтобы я это пустил в тираж? – Меланхолично поинтересовался главный редактор «Лиходейского Быдгоща» Липницкий.

– А для чего, скажите на милость, я всё это писала? Бегала по городу, опрашивала население. Для чего мне Енджеевич давал комментарии? Чтобы вы ими глумливо утёрлись? Так-то вы уважаете законно избранного градоначальника?

– Ида, поймите, я очень уважаю и вас и вашего… Нашего мэра. – Скрестив руки на груди, плаксивым голосом объяснял Липницкий. – Но у меня слабое сердце.

– Хм. И как можно со слабым сердцем быть главным редактором криминальной газеты? – Недоумевала Дрозд. – Вам надо редактировать что-нибудь вроде журнала «Васильки и лютики».

– Я вам не рассказывал, но моё здоровье было подорвано тем вашим кроссвордом. Надеюсь, помните, чего вы там загадали?

– Чего я там загадала, и чего вы указали в следующем номере в ответах, каким-то удивительным образом не совпало. – Развела руками Ида. – Выдумали какого-то Енбжеебича. Самому не смешно? Таких и фамилий-то не бывает. Тот, кто взялся жечь глаголом преступность, не должен испытывать дискомфорт, когда его душат собственным же галстуком!

– Так вы, оказывается, прекрасно осведомлены, что товарищи вашего… нашего мэра позволили в мой адрес?

– Такова моя профессия. Так вы будете печатать статью или нет?

– Не буду! И не просите! Вы хоть представляете, чем это для меня может закончиться? Мне тяжело и несолидно это говорить, но в то же самое время, когда вы со своими дружками будете дружно ухохатываться в каком-нибудь модном баре, я, будто борзая на бегах, буду нарезать круги вокруг этого стола и молить о пощаде! И это будет только первым актом трагедии. Завязкой станет публикация вашей статьи. Неужели же вы и впрямь не знаете, с кем мы имеем дело?

– Заведите себе охрану. – Пожала плечами Ида. – Мне кажется странным, когда взрослый, прожжённый мудростью человек, решивший стать редактором оппозиционной газеты, бороться за правду, за справедливость, за права человека, решительно пренебрегает запастись предварительно мужеством.

– Чего вы такое несёте?! – Взвизгнул Липницкий. – Я уже двадцать лет, как главный редактор и ни дня, ни минуты, не желал стать оппозиционным! И единственное, о чём все эти двадцать лет сожалел, что в польском языке непозволительно мало хвалебных эпитетов. Но стал я оппозиционным исключительно благодаря вам! Внезапно и неожиданно для самого себя! Стоило мне только на секунду расслабиться. Но ведь я и подумать не мог, что вы… Вы! Дочь! Ради красного словца! Э-эх!

– У настоящего журналиста не должно быть любимчиков и тем более в мэрии. – Тихо и важно заявила Дрозд. – Поэтому вы напечатаете мою статью. Соберётесь с духом и напечатаете.

– Нет! – Замахал руками редактор. – И не надо меня гипнотизировать!

– Повторяю: сам мэр, давал комментарии, будучи уверенным, что их прочтут миллионы. Тяжело подбирал слова, много фантазировал. Надеялся, что успокоит и умиротворит тех, кто когда-то понадеялся на чудо и за него проголосовал. Он, несчастный, и подумать не мог, что какой-то заурядный бумагомаратель, мелкий чиновник, посчитает, что мнение всенародно избранного начальника никому не интересно!