Текст книги "Невесты общего пользования"

Пахло зеленью и сыростью. Небо, промытое недавним дождём, теперь будто старалось явить в полной красе всю свою звёздную наличность. Отрадное для глаз зрелище казалось единственным, чего пока не хватало Чубу и Машке для окончательного удовольствия. Потому они ещё продолжительное время смотрели в оконный проём, ощущая себя полупрозрачными, словно два потусторонних существа. Наслаждались влажной атмосферой тихого мира, яркой луной на слабом ущербе и перемешанными на чёрном небесном бархате недостижимыми знаками Зодиака, которые были подобны аккуратно выстроившейся армии светоносных мошек, не успевших спастись от далёкого неожиданного холода и красиво вмёрзших в чёрный лёд космической пустоты. Чуб, постепенно проникая взглядом всё глубже, старался представить, что – вот сейчас, прямо в этот самый момент он обретается посреди безбрежного вселенского океана: мчится с невероятной скоростью, не ощущая своего полёта, вместе с планетой несётся неведомо откуда и куда; и, точно ребёнок, вертящийся на карусели в парке аттракционов, желает, чтобы это продолжалось как можно дольше. Да и чего ещё можно желать-то?

В прозрачной тишине сорвалась с неба звезда – она ринулась вниз и через мгновение погасла.

– Ты успел загадать желание? – спросила Машка.

– Зачем? – не понял он.

– Ну как же: если успеешь загадать желание, пока падает звезда, то оно должно сбыться. Так люди говорят.

– Мало ли что говорят люди, не верю я в это. Да и как тут успеешь, она ведь быстро падает… А ты загадала?

– Нет, не успела.

– А если б успела, что хотела бы загадать?

– А ты?

– М-м-м… Нет, я первый спросил.

– Ну, я бы загадала, чтобы у нас всё было хорошо, и чтобы мы прожили ещё сто лет. Нет, двести!

– А моё желание было бы такое: стать миллионером. Но вообще-то прожить сто лет – это тоже правильно. Двести – всё равно не получится, а сто, даже с хвостиком, – ничего, некоторым удаётся протянуть.

– Жаль, что мы не успели быстро загадать.

– Да глупости это, не верь в чепуху. Пусть не жмут твоё сердце думы, у нас и так всё будет хорошо. Загадывай не загадывай, а жизнь идёт сама собой, без сказочных выдумок.

– Ладно, пусть будет всё как есть. Нам с тобой и так хорошо, правда?

– Правда.

В этот предрассветно-уединённый час всё казалось Чубу снова, как в детстве, возможным и радостным – если не в безотлагательном приближении, то, по крайней мере, во вполне обозримом времени, удовлетворительном для протянутой руки воображения.

Следующие минут двадцать – а, может быть, и все сорок – протекли почти без разговоров и движений. И лишь когда вдали загорлали петухи, а ночь тихо скончалась, погасив небесное освещение и растворившись в зрительной недостаточности, Чуб и Мария, сохраняя в себе отражения друг друга, улеглись спать.

В постели жена говорила ему разные нежные слова, которые он помнил, пока дрейфовал в тёплых глубинах сновидений, а незадолго до пробуждения позабыл. Потому что всё вытеснил новый, неожиданный и малоприятный сюжет предутреннего полусна. Выразился он в образе отца, стучавшего Чуба указательным пальцем по темени – с приговором:

– Не делай злостного!

– А я и не делаю ничего такого, – жалобно оправдывался Чуб, одновременно с этими словами стараясь вывернуться головой, ускользнуть от унизительного пальца.

– Нет, делаешь, – настаивал батя, методически поднимая и опуская палец. – А ты не делай!

– Да я и не делаю!

– Нет, делаешь!

– Вякать-распотякать ты горазд и молоть дурницы. Говорю же тебе: ничего я не делаю!

– А я говорю: делаешь! Делаешь! Делаешь!

И долбил, долбил, долбил его пальцем по темени старый настырник.

Из-за этого полусна Чуб пробудился спозаранку потный и злой, с остаточным памороком в голове. После чего, вернувшись к пониманию действительности, решил не оставлять себя в отрицательном настроении – и провёл рукой по тёплой ноге Машки снизу вверх. Затем стянул с жены одеяло, осторожно взобрался на неё (отчего-то не хотелось будить Машку); а она, не открывая глаз, пробормотала что-то неразборчивое и обняла Чуба… Правда, через полминуты всё равно проснулась…

В общем, день начался нормально.

Глава десятая

– Штирлиц! А Вас я попрошу остаться!

(Художественный фильм «СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ»).

– Поцелуй меня.

– А зачем?

– А просто так!

(Художественный фильм

«ПРОЩАЙТЕ, ГОЛУБИ»).

Обычно, провожая Чуба на работу, Мария собирала ему в целлофановый пакетик обед: два-три яйца, несколько бутербродов с варёной колбасой или домашние пирожки – в общем, что-нибудь в таком духе. Светлана и Оксана тоже приносили с собой еду. Когда наступало обеденное время, они не прятались по углам, как куркули какие-нибудь, а собирались втроём и по-товарищески выкладывали всё на общий стол, не считаясь, кто и что именно принёс.

К удивлению Чуба девчата несколько раз брали с собой на работу домашнее вино – то одна, то другая, обычно в ночные смены.

«Ладно ещё Светка, – думал он. – Она девка разведённая, ей никто не указ. Но как Оксанке-то муж позволяет?»

Не то чтобы данное обстоятельство его особенно волновало – так, размышлялось само собой, между делом… Однажды они разговорились – пришлось к слову, и он спросил её об этом. Оксана объяснила просто:

– А муж у меня ничего про наши выпивки не знает. Зачем? Работяги сейчас кругом пьют, у мужа на его производстве и без меня компаний достаточно. Не хватало ещё, чтоб и дома собственная жена спаивала… Но ведь и мне иногда хочется. Нет, не то чтобы напиться, но – расслабиться немного, повеселиться в компании…

– Тем более что ты, Коль, у нас – компания приятная, мужик хоть куда, – подала голос Светка. – Мы тебя когда-нибудь подпоим, а потом – по пьяному делу – и совратим.

– Перестань, Светланка, всё бы тебе с парнями заигрывать, – сказала Оксана, и её щёки зарделись румянцем. – Ты, если положила глаз на Колю, то так и скажи. А я, между прочим, мужу не изменяю.

– А Коля у нас тоже, наверное, своей жене не изменяет, – стрельнула в него нескрываемо любопытным взглядом Светка. – Правда, Коль? Ведь не изменяешь?

– Да пока что… не изменял, – сконфузился Чуб.

– И не собираешься?

– Ну… я как-то не думал о таком. А что?

– Ничего, – быстрым голосом отозвалась Светка и посмотрела на него с насмешливым вызовом. – У тебя ещё всё впереди! Ещё изменишь. Вот скажи: со мной изменил бы?

– Да брось ты, Света. Такие вопросы задаёшь…

Медленно выговаривая это, Чуб сердился на себя за бедность слов, которые приходили на ум. И за свою деревянную нерешительность, следствием которой явилось странное ощущение: будто он возвратился в пацанячий возраст, когда ещё не имел опыта обладания женским полом. «Быстро я к Машке приторочился, уже на других баб и не гляжу по нормальному, – мелькнула пугливая мысль. – Получается, теперь мне никто, кроме неё, будет не нужен? Пора на себе крест проставлять?» Ущербность по-семейному узкой жизненной позиции подтверждал насмешливый образ категорически ухмылявшейся Светки. Предположение, что мужчина способен не изменять своей жене, представлялось ей если не извращённым, то как минимум забавным – это она демонстрировала всем своим видом… Да и не собиралась Светка отставать от Чуба с окончательным выяснением его моральной платформы:

– Я, между прочим, тебя серьёзно спрашиваю, – сладким лисьим голоском проговорила она, склонив голову набок. – Скажи честно: изменил бы со мной – хотя б разочек, а?

Они смотрели в глаза друг другу, и каждый думал о своём, близком по смыслу, но всё же окрашенном различными температурами стремления и решительности.

– Ну… Не знаю… – промямлил Чуб, ощущая себя в чужой тарелке, подобно парубку, застигнутому взрослой соседкой за подсматриваньем в женской бане. – Чего о таком и думать-то… Не знаю я.

– Знаешь-знаешь! Я же всегда вижу мужика, которому нравлюсь. Вот, хочешь, поспорим: если пожелаю – заставлю в себя влюбиться, и никуда ты не денешься. Спорим?

– Да брось…

– Ладно, не бойся. Я не ведьма, колдовством привораживать тебя не собираюсь. Просто имей в виду на будущее: настоящая женщина, когда ей очень надо, любого мужчину сумеет в себя влюбить. Мы же все – хитрющие стервы, ты разве не заметил, Коль?

И она снова рассмеялась. Задорнее прежнего. Будто звон мелкого серебра разлетелся по цеху – рассыпался и покатился в разные стороны, отскакивая от стен и пола.

«Наверное, мысли у баб подчиняются каким-то особенным законам, искривлённым в животную сторону», – подумав так, Чуб сконфузился пуще прежнего. Но – сам не зная зачем – пересилил себя и тоже усмехнулся, не разжимая губ.

В этот день он взглянул на Светку совсем иным зрением. Не так, как прежде, а с фантазией в уме, пусть и без особенной определённости.

Бог его знает, хотела Светлана подобного разворота или само собой получилось. Всё же, скорее всего, хотела. Так ему показалось. Но, с другой стороны, что она такого особенного сказала?

Ох уж эти шуточки-прибауточки!

Мог бы он в неё влюбиться? А почему б и нет? Не уродина ведь; как раз наоборот. Если б не имелось у него в семейном обиходе Машки, то, возможно, он сейчас крутил бы со Светкой – вон как она с ним заигрывает… Или всё это не всерьёз, а только пустые шутки? Нет – точно, заигрывает: с вопросами насчёт измены пристаёт, не без подвоха это, ёлки-моталки, у баб в отношениях с мужским полом ничего не бывает просто так!

Но у него есть Машка. Как говорится, от добра добра не ищут. Он же не флюгер, чтобы каждый день пристраиваться к новому ветру… Конечно, если бы только разок побаловаться – тогда можно; просто для разнообразия, а не так, чтобы на всю жизнь… Вон какая у Светки стройная фигурка, точно у модели из дорогого журнала. Все выпуклости и углубления находятся на положенных местах; и очень даже аппетитные; не в пример плоскотелым городским страхолюдинам… И глаза у неё большущие. А пальчики тонкие, как у музыкантши – не из местной самодеятельности, а наподобие тех, которых показывают по телевизору… Нет, со Светкой он бы, наверное, не удержался. Соблазнился бы, если б она к нему на полном серьёзе «подъехала». Подумаешь, препятствие: Машка. Она сама со многими была. И ничего, он же не сживает её за это со свету. А иной муж мог бы и попрекать на каждом шагу, если не хуже…

Таким образом, Чуб решил, что если он даже когда-нибудь изменит жене, то совесть не должна его мучить. Машка не имеет права обижаться на него и упрекать по пустякам – напротив, в благодарность за то, что он взял её, с такой широкой женской славой, обязана делать послабления, когда у него возникнет желание допустить себе кратковременную вольность. Ведь должны же быть предусмотрены в человеческой природе общие для всех законы сохранения справедливости в равных долях – как с мужской, так и с женской стороны. Пусть он и не умел объяснить своему внутреннему слушателю собственные моральные соображения правильными словами, как в газетах и книгах, но сознание бессмысленности многих внутренних запретов утверждалось в нём всё крепче. Спокойно жить, получая доступные удовольствия, и не искать объяснений самым простым своим поступкам и желаниям – вот в чём состоит основной смысл человеческого существования.

В сущности, всё это зряшные мысли и не стоящая затрат мозгового вещества суета – так для себя постановил Чуб. Он ведь пока реально не собирался изменять Машке, потому не чувствовал необходимым процеживать и перегонять в голове с места на место разные пустопорожние колебания.

Он тогда ещё не догадывался, что в скором времени случай распорядится по-иному. Да так хитро распорядится, что даже выбора ему не оставит, и все соображения на сей счёт окажутся лишними.

…Миновало несколько дней, и Чуб уже стал забывать об упомянутом коротком разговоре со Светкой. Как обычно бывает в любой трудовой деятельности, игривые фантазии затушевались нейтральной плёнкой производственной рутины. Впрочем, имей Чуб возможность взгляда на данный процесс со стороны – он непременно оценил бы его положительно, поскольку, превратившись в человека семейного, неожиданно для самого себя начал ценить спокойствие и размеренность жизни… Вообще, если б он был художником, то, вероятно, постарался бы всю свою биографию наперёд изобразить в нескольких тонких штрихах, которые, даже загибаясь, не изменяли бы своего параллельного состояния и стремились побыстрее сойти на нет, дабы не слишком сильно отклониться от основной жирной оси, означавшей заурядное и бесхитростное течение вещей в его общепринятом понимании.

Но, как уже сказано выше, случай наложился на случай, и в сумме они дали не то чтобы грандиозную неожиданность, а всё же достаточно непредвиденную ситуацию, которая перемешала карты в колоде завтрашнего дня.

Первый случай сам по себе не представлял ничего особенного. Просто однажды Светка вышла в вечернюю смену, надушенная дорогими духами, с густой завивкой на голове.

– Ты чего это, Светланка? – удивилась Оксана. – Будто на праздник собралась!

– Вот именно, – ответила та. – На день рождения.

– Да кто же отмечает день рождения в такое время? – ещё больше удивилась Оксана. – После смены ведь будет уже глубокая ночь.

– То – после смены, – объяснила Светка, усмехнувшись. – А я в рабочее время собираюсь это дело отметить. В обеденный перерыв. День рождения-то сегодня – у меня. Да ты не беспокойся, я взяла и выпивку, и закуску… Посидим немного, а?

– Ой, Светочка, дорогая, поздравляю! – всплеснула ладонями подруга. И, подбежав к Светке, обняла её, чмокнула в щёку. – Но что же ты нас заранее не предупредила? Мы ведь не знали! Мы и подарков не приготовили, вот незадача какая!

– А, фигня всё это – подарки, сюси-пуси! – махнула рукой Светка. – Отметим, да и всё тут. Верно, Коль?

– Я что, я не против, – отозвался Чуб.

– Вот и правильно.

Пусть и невелико развлечение, а всё же – разнообразие.

Первая половина смены была обильно орошена общим праздничным предвкушением, а потому почти вся прошла незаметным темпом и в приподнятом настроении.

Тут возник второй случай, который заключался в том, что пришёл мастер цеха Игнатий Степанович Курдюков, грузный сорокалетний дядька со следами хронической нервотрёпки на большом лице с обвисшими щеками. Он принёс Оксане неприятную новость: только что звонил её супруг, сообщил, что у дочери, по всей видимости, грипп, температура тридцать восемь и девять. Оксане, ясное дело, стало не до праздника, и она экстренным порядком убежала домой. А Светку и Чуба мастер попросил доработать до конца смены вдвоём, поскольку сегодня, как назло, народу на всех участках мало, подменить их напарницу некем, хоть режь. Они переглянулись. И в два голоса дружно заверили начальника, что им никто не нужен, они без труда тут сами управятся; тем более что уже не так много времени осталось. Оба опасались, что чужой человек мог испортить своим присутствием намечавшееся короткое застолье – не в том смысле, что это был бы лишний рот, а потому что при постороннем вряд ли удалось бы сохранить ту непринуждённую атмосферу, какая давно успела сложиться в их маленьком коллективе.

Вскоре подоспело обеденное время.

Они остановили транспортёр. Сняв с себя белые рабочие халаты, повесили их на трубу парового отопления и занялись приготовлениями к празднованию Светкиного дня рождения. Точнее, это Светка занялась, а Чуб, дабы не ошиваться рядом без дела, долго выбирал среди плававших в воде яблок самые крупные и краснобокие. Выудил четыре штуки – скорее ради натюрморта, чем для еды. Потом столь же неспешно и тщательно вытирал их дежурным вафельным полотенцем. И наконец преподнёс их своей напарнице.

В качестве стола у них обычно использовалась большая высокая табуретка. На сей раз Светка покрыла её вышитой голубыми цветочками салфеткой. Затем выставила бутылку самогона, два гранёных стакана, банку с маринованными грибочками, небольшую миску с салатом «Оливье». Быстрыми сноровистыми движениями нарезала хлеб. Последней извлекла из своей объёмистой хозяйственной сумки укутанную в махровое полотенце кастрюльку – размотав полотенце и сняв крышку, разложила из неё в тарелки тушёное с картофелем мясо, поровну себе и Чубу. И, придвинув поближе металлический стул, присела рядом:

– Ну что, мужики-то есть у нас в компании? Или дама и наливать должна, и тосты произносить?

– А, ну да, – спохватился Чуб.

Он вытащил из бутылки тугую пробку, налил обоим по пятьдесят грамм. Поднял свой стакан. Чуть помедлил, подбирая слова – но произнесение тостов никогда не было его сильной стороной, поэтому в итоге Чуб прекратил старания и провозгласил обычное:

– Ну, давай выпьем за именинницу и…

– Извини, Коль, но именины и день рождения – это разные вещи, – поправила его Светка.

– А, всё равно… Выпьем за то, чтоб у тебя всё складывалось хорошо: и здоровье чтобы всегда было, и в личной жизни… В общем, за всё хорошее!

Они выпили. И две-три минуты молчали, закусывая. Светка по-хозяйски подкладывала ему «Оливье» и грибы. Потом он снова налил и сказал тост за родителей. Снова выпили и немного закусили.

Самогон был хороший, крепкий, и его действие уже чувствовалось.

Третьим тостом Чуб пожелал Светке материального благополучия. Он ощущал, что на этом его фантазия истощилась и лихорадочно вспоминал свои былые застолья, пытаясь подобрать не слишком похабное пожелание «новорожденной». К его огорчению, ничего без матерных оборотов в голову не лезло.

Есть уже не хотелось. Светка неторопливо облизнула вилку и положила её на салфетку. Встряхнула волосами, по которым пробежала волной россыпь золотых искорок, и склонила голову набок:

– Чего ты, Коль, сидишь, как бука. Опьянел, что ли?

– Да нет… Просто так…

– Не молчи. Расскажи что-нибудь.

– Да что рассказать-то?

– Не знаю… Ну, например, как ты познакомился со своей женой.

– Обычно. Приехал из армии в отпуск. Пошёл на дискотеку. Там… немного выпивши был, танцевал со всеми – и она среди других подвернулась. Так и познакомился.

– Долго встречались?

– Нет.

– Что – прямо в отпуске и женился?

– Ага. Неофициально, правда. Расписались мы уже после, когда я дембельнулся.

– И ты сразу – тогда, в отпуске – в неё влюбился?

– Ну… не сразу, конечно. Постепенно как-то…

– И что, она у тебя красивая? Красивее, чем я? – лукаво прищурилась Светка. – Или нет? Только честно: красивее?

– Не знаю, – смутился Чуб. – Нормальная она, не хуже других.

– А я?

– Ты – тоже… ничего себе деваха, видная.

– Но я ведь красивей неё, правда? – засмеялась Светка. И, не дожидаясь ответа, налила в стаканы:

– Давай выпьем за любовь, – подняв свой стакан, она посмотрела на Чуба продолжительным взглядом, как если бы между ними двумя существовал глубоко засекреченный от общества факт, касающийся данного вопроса. – За то, чтобы меня любили. Я ведь заслуживаю любви, правда?

Он кивнул с готовностью необязательного знака препинания. И хотел было уже осушить свой стакан, но Светка запротестовала:

– Нет-нет-нет, так не пойдёт. За любовь надо пить только на брудершафт. Обязательно на брудершафт, а то не сбудется!

– Так что же, я не против… Пусть будет на брудершафт, как скажешь.

Она приблизилась к Чубу. Перекрестив руки, они выпили. Это оказалось не настолько удобно, как обычно кажется, если наблюдаешь по телевизору. Потом оба поставили стаканы.

Тень Чуба двумя растерянными непонятностями отобразилась в глазах Светки.

– Ну? – ободряюще сказала она тихим голосом. – Давай, что ли… Не бойся, Коля, я ведь не гадюка ядовитая, не укушу… А если и укушу, то совсем не смертельно.

После чего зазывно провела кончиком языка по губам (наверное, в кино подглядела такое хитробабье движение) и повторила – вообще едва слышно:

– Ну… давай же…

От неё исходило нечто особенное: беспокой приворотный, тяга, по-женски привадная – чёрт её разберёт, сколько слов надо собрать в кучу, чтобы дать этому правильное название.

Чуб аккуратно взял Светку за талию, ощутив, как она вздрогнула.

А она обвила руками его шею. И прильнула к нему в неожиданно страстном долгом поцелуе.

От Светки приятно пахло духами. И немного самогоном. Подобная спелой вишне, самую малость надклёванной воробьями, она так и просилась, чтобы её поскорее употребили всеми возможными способами для исполнения естественных законов природы.

Чуб почувствовал, как – помимо воли – его охватило возбуждение.

Он не мог противиться этому нескончаемому поцелую, этим ненасытным влажным губам. Не мог и не хотел. Его голова наполнилась туманом, а по телу забегали ласково-нестерпимые мурашки. Существовать на свете стало легко и неожиданно.

Бурная теплота и чуть не вскипающий перехлюст кровяных потоков здорового организма распирали Чуба с такой силой что казалось, при желании он сумел бы сейчас взлететь – раскинуть руки и, помахивая ими среди восходящих потоков воздуха, умчаться в небесный простор, к вольной синеве и птичьим стаям.

Но всё-таки он сомневался. Не был уверен в том, что будет делать дальше; и – самое главное – позволено ли это делать, правильно ли он понял прикосновение упругой женской плоти, которую сейчас держал в объятиях. Хотя с каждой секундой всё отчётливее – к собственному удивлению, с примесью невнятной вины – осознавал нелепость своих сомнений. И Светка не замедлила подтвердить данное осознание, мигом переросшее в уверенность, когда она опустила руку вниз и начала расстёгивать на нём брюки… Не прерывая поцелуя, Чуб стал мять её грудь; потом просунул руку в вырез Светкиной блузки и, ощутив под подушечками пальцев горошину набухшего соска, принялся гладить его, время от времени легонько сдавливая и тотчас отпуская… А она уже справилась с пуговицами на его брюках и полезла пальцами внутрь. Прикосновение этих тонких пальцев родило в нём ещё большую дрожь желания, которое теперь не было необходимости сдерживать…

Неугомонные и ласковые Светкины прикосновения подтолкнули его к более решительным действиям. Чуб несколько раз провёл ладонью у Светки между ног; затем, наклонившись, быстро стянул с неё успевшие слегка подмокнуть трусики – такие же светло-голубые, как её глаза, невесомые, почти прозрачные. И сбросил вслед за уже упавшими брюками свои просторные «семейные» трусы тёмно-синего цвета.

Чем ближе была цель, тем большее нетерпение охватывало его.

Он прижал Светку к стене, задрал на ней юбку. А она взялась за его конвульсивно содрогнувшееся от прикосновения мужское орудие и, медленно проведя им у себя между ног, словно желая помучить, прерывисто прошептала:

– Я давно уже хочу тебя, Коль, ты видел это, да?

– Да!

– Ты тоже давно меня хотел, правда ведь?

– Да!

Светка поняла свою женскую силу – и, попытавшись властно сжать свои тонкие, но сильные ноги под Чубом, закрыла лицо ладонями, точно боялась, что её нежные щёки и лоб, и нос, и губы могут обжечься о неосторожные желания и чувства внезапно наболевшего партнёра. Однако Чуб не собирался опускать планку ощущений ниже предложенного уровня и, несмотря на вольные движения рук Светланы, параллельно указанным проекциям движимых и недвижимых соображений полуправдиво поддавался её напору – и продолжал возбуждённо двигать кадыком для разных слов с отвлекающе-ласковым смыслом. Тогда Светлана с безвольной видимостью опустила руки, как насквозь выжатый богатырь украинной земли упадочного государства, и выскрипела из последних женских сил:

– Скажи: ты в самом деле меня любишь, да?

– Да-да, люблю! – не стал спорить Чуб. – Ещё как!

– Нет, правда: любишь?

– Да, да, да, Светка, я тебя люблю, честно… ну… давай… – отвечал он, будто в горячке торопя долгожданный миг соединения. Соглашаясь на словах, он на самом деле ничего такого не думал, но, как любой нормальный мужик, сейчас был готов подтвердить что угодно, лишь бы она не тянула, лишь бы не передумала, хотя, разумеется, такого уже не могло случиться, он прекрасно понимал это, – и, целуя её в шею, говорил, горячо выдыхая ей в ухо, повторяясь, запинаясь, почти ничего не соображая:

– Да, Светка, милая, я тебя люблю, да, да, ну… давай, я тебя хочу… Светка… давай же, не надо говорить ничего, не тяни, у меня уже в голове всё кружится, я просто не знаю, что и как, и почему…

И не утерпел: мягко, но настойчиво освободился от её руки, подвёл Светке ладони под ягодицы – и, приподняв, осторожно насадил её на себя. Она снова крепко обвила руками его шею, а ногами обхватила бёдра Чуба. Их тела задвигались, сближаясь и удаляясь. Почти сразу же Светка закричала утробным голосом, забилась, запрыгала на нём, как бешеная… Чуб подумал о том, что у неё, наверное, давно не было мужика, ведь она разведённая баба. Но мысль коснулась края сознания и исчезла; а он продолжал и продолжал движения вперёд-назад, прислонив партнёршу спиной к стене, так было легче, и всаживался, всаживался, всаживался в тёплую пульсацию чужого организма, в упоение и блаженство. И слушал ускорявшиеся шлепки своего тела о Светкино. А параллельным чувством словно проваливался в переполненную тонким звоном бездонную пропасть – и медленно растворялся в густо клубившемся вареве багровых облаков,

…Он пришёл в себя от неожиданно громкого протяжного вскрика, перешедшего в низкий, медленно затихавший стон. Светка вздрогнула в последний раз. И замерла, перед этим на короткое время резко выгнувшись – а затем сразу безвольно обмякнув, словно тряпичная кукла.

Ощущения, которые Чуб испытывал, он не смог бы передать словами никому, даже Миколе Дятлову… Не то чтобы телесная разрядка, получаемая им с Машкой или с другими женщинами, была слабее; однако со Светкой всё происходило слишком уж красиво, прямо как в порнографическом фильме.

Нет, доводилось ему испытывать ощущения и покруче – правда, не в реальной действительности, где он имел твёрдую регистрацию по месту жительства, а лишь в мечтах, где можно представить всё, что заблагорассудится. Да, пожалуй, ещё в эротических снах, когда ничто не сковывает человека, и он волен чудиться самому себе фантастическим сексуальным гигантом и нескончаемым половым террористом.

***

Едва Чуб и Светка успели достигнуть обоюдоострого финиша и оторваться друг от друга (Светка оправляла на себе юбку; а её трусики всё ещё валялись подле кафельной стены), когда в помещение несдержанным шагом ворвался мастер цеха Игнатий Степанович Курдюков. Он был так зол, что, казалось, мог бы в запале отгрызть себе ногу или руку из-за текущей производственной необходимости.

– Почему простаиваем? – с места в карьер заголосил Курдюков. – Транспортёр уже десять минут как должен быть запущенный! Что у вас тут такое вытворяется в рабочее время? Лодыря празднуем?!

Чуб едва удержался от того, чтобы не двинуть этому чересчур возомнившему о себе пузатому пентюху по его железным зубам. Однако он задавил в себе всколыхнувшееся самолюбивое возмущение и указал на Светку:

– Да вот, понимаете, у неё сегодня день рождения.

– А-а-а, – смягчился мастер. И задудел уже не столь яростным, хотя по-прежнему преувеличенным басом начальственного образца:

– Ну что же, поздравляю, раз такое дело. Но всё равно, давайте-ка, включайте транспортёр. Нельзя допускать простой, от вас ведь зависит всё дальнейшее производство.

– Уже-уже начинаем работать, – Светка подскочила к табуретке с остатками трапезы (её губы задрожали от едва сдерживаемого смеха, но она сумела-таки справиться с собой), вылила остатки самогона из бутылки (получилось чуть меньше половины стакана) – и протянула Курдюкову:

– Вот, выпейте, пожалуйста, за моё здоровье.

– Вообще-то, гхм… на смене нельзя мне, ребятки, не положено… – мастер взял стакан. – Ну ладно. Ещё раз с днём рождения тебя. Будь здорова, Светлана, как говорится. Желаю, значит, чтобы всякие злосчастья обминули твою персону самой отдалённой стороной, и в жизни чтоб у тебя были одни только благоприятствия.

Он выпил. Занюхав рукавом белого халата, внушительно крякнул, надулся лицом и сделал незаинтересованные глаза, отказавшись от дальнейшей закуски. После чего не замедлил удалиться, деловито покашливая и беззвучно-умозрительным образом насвистывая попурри, сшитое из разнокалиберных кусков полузабытых песен и плясовых мелодий старого времени.

Сиротливо валявшиеся на полу трусики Курдюков не заметил.

Или сделал вид, что не заметил.

***

После смены Чуб в душевой комнате продолжительное время старательно тёрся мочалкой, распуская по телу душистую мыльную пену. Он боялся, что на его коже останется запах Светкиных духов, и тогда Машка обо всём догадается. Кому нужны семейные скандалы из-за одноразового перепиха на рабочем месте?

А так – всё нормально. Настроение играло неплохими, в высшей степени свежими красками. Подумаешь, сходил налево, ну и что же, его нравственная платформа не переломится из-за пустяка. Каждый нормальный мужик хотя бы раз в жизни без этого не обходится. Зато впечатления.

Другие, к слову, вообще открыто мечтают заводить жадные знакомства, тесные контакты и всё, что можно представить о порнографии. Мало кому из знакомых Чуба регулярно фартило на сей счёт, но губы-то раскатывать им никто не мешал. А он не раскатывал, стараясь держаться поближе к реальности. Хотя… нет, уж теперь-то задней памятью пришлось признать: марилось нечто смутное в данном направлении. Марилось продолжительно и слабоощутимо – и вот наконец назрело, и обрисовалось в полный рост, и шандарахнуло так, что мама не горюй: очень душевно шандарахнуло.

Было даже немного жаль, что соединение со Светкой – простая случайность мимоходного порядка. Но скорее всего больше такого не повторится. Не должно повториться при всяком случае, а то ещё поплывут-покатятся пересуды по станице: народ ведь обычно мгновенным образом узнаёт о любых происшествиях и торопится потом доложить родственникам, да ещё с приукрасами и собственномысленными рассуждениями. А Чубу – что касается постели – доставало по самое не могу и собственной жены. Если, конечно, не потворствовать безответственным фантазиям своего ума, давно свободного от старомодных ограничений. Но один раз – нет, об этом он не жалел. Это очень справедливо он себе позволил, чтобы не было обидно переживать насчёт прошлых Машкиных приключений.

***

Выходя из душевой, он нос к носу столкнулся со Светкой. «Зачем она здесь? – мелькнуло в голове. – Что это значит?»

Чуб обошёл её и зашагал было дальше. Однако – словно незримый подсказчик толкнул в бок – обернулся: Светка, не трогавшаяся с места, тотчас с улыбкой поманила его пальцем к себе.

– Чего тебе? – вспучил брови Чуб, опасаясь какой-нибудь новой женской неожиданности. А всё же сделал к ней полшага.

– Правильно помылся, Коль, чтобы жена моих соков на тебе не унюхала, – с незлым ехидством хихикнула Светка. – Ой, бедненький мой мальчик, не завидую тебе: ещё и её, наверное, придётся сегодня ночью ублажать, да?

Между прочим, до того как она это сказала, Чуб о подобной перспективе забыл. Вот незадача: Машку он сегодня уже не хотел как женщину! Да, наверное, и не смог бы ничего: чересчур бурная скачка получилась в цеху со Светкой, бес ей в горло! Они ведь перед концом смены успели по-быстрому повторить «это дело» ещё разок.