Текст книги "Первая научная история войны 1812 года"

Подведем некоторые итоги анализа планов русской стороны. Прежде всего, я убежден, что мои предшественники совершенно запутались в терминах и пытались оценивать разумно то, что неразумно и что совершалось царем, который был не вполне психически адекватен. Если осознать это как факт – снимается множество проблем и противоречий. Когда мы говорим «русская армия» – то никто нам не дает гарантии, что в обрывках фраз из переписки Александра речь идет обо всех русских армиях на западной границе, а не только лишь, предположим, о Первой армии. Когда мы находим в тексте источника слова «наступление» или «отступление» – то мы не имеем точной расшифровки: что, собственно, Александр под этим понимал? И наступать, и отступать можно в рамках самого небольшого или, наоборот, самого значительного пространства и с разными целями, и с различными силами! Кроме того, одно может переходить в другое по заранее задуманному решению.

Психически травмированный в детстве и юности царь никому не доверял, никому ничего не рассказывал – зато всех слушал и подслушивал. У него над ухом жужжал рой допущенных к нему прусских, французских, шведских, английских и прочих «приживалок» в мундирах и в сюртуках. Очевидно, что относительно доверительно он сообщал о реальных своих (и то временных) намерениях лишь М.Б. Барклаю де Толли. Но все решения принимались так медленно, столь несообразно, что они вскоре устаревали и политически, и тактически. Поэтому все эти русские «промежуточные» планы проваливались и отменялись (мы имели возможность прочитать массу подобных докладов о неудачах). В конце концов, царь бросил все на самотек и сбежал: одновременно это было и требованием некоторых сановников и родственников, которые ужасались происходящему. Александр решил (но «решил» – опять в своем больном сознании и в неклассическом понимании термина) вести войну самыми варварскими методами: в том числе, с помощью религиозного терроризма и уничтожения собственных городов (хотя планировал с большой помпой и посреди офицеров в белых лосинах победно шествовать за Неман: именно так он отправлялся на войну из Петербурга).

Но и тут возникает проблема терминов: в решении все уничтожать и всех невежественных крестьян возбуждать на терроризм не было никакого расписанного по дням, дивизиям и населенным пунктам плана! И уж абсолютно точно Александр не предполагал и боялся, что все зайдет так далеко (например, до гибели Смоленска и Москвы). Скорее всего, имело место просто обычное для не любящего брать на себя ответственность Александра невнятное сообщение Барклаю в личной с ним беседе – причем на французском языке, причем не в жанре законченной мысли или армейского приказа. Более того: подобный демарш происходил вынуждено и посреди паники бегства перед гениальным противником. И термины «собрание» или «совещание» отнюдь не означают красивое и достойное, классическое собрание командиров корпусов и штабистов: речь могла идти и о беседе один на один, и о разговоре, на котором присутствовали царь, Барклай и, вероятно, кто-то из посторонних официальному расписанию армии «приживалок», которых Александр слушал охотнее, чем русских кадровых генералов. Нельзя путать документ, созданный непосредственно во время описываемых событий (приказ, личное письмо, рапорт и т. д.), с позднейшими оправдательными (как у Барклая) или бахвальными мемуарами и записками. Далее. Полагаю, что все записанные на бумаге конкретные приказы конкретным корпусным командирам закончились еще до перехода Наполеоном Немана – затем начинается хаос, где все распоряжения отдавались поздно, случайно, без всякой системы и т. д. Об этом свидетельствуют все до единого документы, коих у нас сохранилось в подлинниках более сотни.

Единственное, что оставалось неизменным – это желание воевать против того, кто единым существованием своего гения не давал плешивой и глуховатой бездарности дышать! Методы и средства борьбы – любые: война тотальная и на уничтожение. Ресурс терпеливых и невежественных рабов, помноженный на пространство – есть.

Сегодня я могу условно выделить ряд промежуточных стратегических и тактических «планов»: в 1810–1811 гг. – наступление в Европе (до победного конца); затем наступление с возможным переходом одной из армий в тактическое отступление (но лишь в приграничных районах) – и наступлением силами второй армии во фланг и тыл неприятеля (рубеж 1811–1812 г. и весна 1812 г.). Далее мы можем различить попытки скомбинировать или видоизменить последний план (с неглубоким отступлением и действием частью сил во фланг армии Наполеона). По всей видимости, многие из письменных документов обо всем вышеперечисленном были намеренно уничтожены еще царским правительством, чтобы не оставить следов даже не столько агрессивных планов, сколько позорного их провала (за которым последовала гибель собственности помещиков и горожан). В тех же бумагах, очевидно, были и иносказательные следы приказов о поджогах украинских городов в 1811 г., и значительная информация о подкупах чиновников, о шпионах и диверсантах в Европе. Но, скорее всего, главные концептуальные и, по сути, преступные приказы Александр отдавал только устно и отчасти невнятно (предполагаю, в этом жанре у него есть актуальные последователи).

Наконец, в русской ставке наступило состояние ступора (с приступами ажитации и истероидности) и выжидания (май, июнь 1812 г.) – за которым последовало лихорадочное бегство до единственной из зацепок, которая была подготовлена ранее: до Дрисского лагеря. Но когда армия туда вошла, стало очевидно, что нахождение в нем гибельно – и позорное бегство продолжилось. По ходу дела ослабленная Вторая Западная армия оказалась совершенно отрезанной, и никто не понимал, что она в ее нынешнем числе и дислокации может предпринять. Далее начался полный хаос, когда все зависело исключительно от воли наступающего Наполеона. Хаос усугублялся тем, что у русских не было единого командующего (а номинальный – сбежал), Барклай и Багратион не любили и не уважали друг друга, усилились интриги в штабе, солдаты тысячами стали уходить в мародеры и т. д. Таким образом, практически никакой интеллектуальной заслуги русских генералов в борьбе с Наполеоном на деле не обнаруживается.

И, наконец, я процитирую документ (хранится в: РГВИА. Ф. 1292. Оп. 1. Д. 220. Л. 25об), который вносит полную ясность – однако на него мои коллеги почему-то не обращают внимания. Уже по итогам войны сам император Александр сказал М.Б. Барклаю де Толли буквально следующее (о намерениях в мае – июне 1812 г.): «Тут надобно заметить, что до начала войны отступление наше кажется не предвиделось далее Двины и не к Смоленску, почему за оною рекою мало было готовых магазинов, коих и не можно и не должно иметь везде».

Таким образом, далее того же Дрисского лагеря отступательный маневр (при, напомню, наступательном действии Второй армии) точно не планировался даже в канун кампании: все последующие события – результат военных побед Наполеона и бездарности русских армейцев.

И все же я должен заявить еще об одном тезисе, с моей точки зрения, весьма очевидном, но никем пока не замеченном. Вызывает удивление и одновременно заставляет сделать вывод о недостаточной профессиональной состоятельности (усугубленной присутствием странно себя ведущего царя) русских генералов то, что они не решились нанести удар хотя бы просто во время длительной переправы наполеоновских корпусов через Неман! Ведь разведка была налажена эффективно, все направления готовых к переправе войск были заранее известны. В этом случае русские могли бы иметь в каждом конкретном пункте двукратное, а то и трехкратное превосходство в силе! Полагаю, что сам Бонапарт именно так бы на месте противника и поступил! Кроме того, на стороне российских армейцев был рельеф местности, опорные пункты (уже занимаемые ими городки и селения), а также физическое и моральное состояние войск: солдаты Наполеона были измождены переходами (а русские месяцами отдыхали в лагере на границе) и плохим питанием. Добавьте к этому боевой раж русских (который затем сник после долгого бегства) и эффект неожиданности. Великая армия могла понести большие потери – возможно, даже остановить вторжение. Но ничего подобного произведено не было.

VII

Продолжим анализ причин и сути конфликта, а также его виновников. На самом деле, наступательная, агрессивная инициатива, экспансия логически вытекают из всего контекста внешней политики России эпохи Александра I: а она, в свою очередь, есть органичное продолжение непомерных захватов и расширения, начатых еще Петром I (и его предшественниками) – и ставших краеугольным камнем правления Екатерины II. Достаточно просто взглянуть на карту России и Европы, чтобы увидеть ту колоссальную несоразмерность, которая представляла собой Россия, нависающая пугающим монстром над Западом и постоянно поглощающая все новые и новые территории. Захватнические войны и аннексии при Александре I стали перманентными: в 1801–1804 гг. Россия присоединяет к себе Восточное и Западное Грузинские царства, затем следует война с Персией (1804–1813) и с Турцией (1806–1812). К империи присоединяют Бессарабию, ханства на территории современного Азербайджана и Дагестан.[693]693
  Документы эпохи: Договоры России с Востоком. Политические и торговые. СПб., 1869, с. 71–80 и др.


[Закрыть] В ходе войны со Швецией (1808–1809) Россия отторгает Финляндию![694]694
  Россия и Европа… с. 136.


[Закрыть] Дальше – больше: после агрессии в отношении Наполеона и Венского конгресса Россия оккупирует и аннексирует герцогство Варшавское – и затем долгие десятилетия топит в крови восстания поляков. Если просто сравнить квадратные километры, присоединенные к Франции при Наполеоне и к России при Александре, то наполеоновские «захваты» окажутся несравнимо (!) меньшими. Кроме того, не забываем о смысле: Наполеон, во-первых, не начинал войны первым, а отбивал нападения, во-вторых, он давал просвещение и Гражданский кодекс. Естественно, все эти аннексированные территории Россия исторически удержать не смогла.

Характерный факт: 21 февраля 1808 г. русские войска под командованием графа Федора Федоровича Буксгевдена (Фридрих Вильгельм фон Буксхёвден, Friedrich Wilhelm von Buxhoeveden: 1750–1811) вторглись в Финляндию без объявления войны! Официальная дипломатическая мера последовала лишь 16 марта. У шведской стороны на этом направлении не было достаточных сил, а главнокомандующий находился в Стокгольме, т. к. там еще надеялись на мирное разрешение дела. Однако православный царь не погнушался вероломно напасть на соседа: таким образом, бандит Коба в двадцатом веке окажется всего лишь «учеником» «легитимного» венценосца. В этой связи можно выразить сомнения: а потеряли ли мы «ту Русь» – или она до сих пор с нами?.. Символично, что в шведской и финской историографии эта война называется Финской (фин. Suomen sota, швед. Finska kriget). Кстати, в фактически уголовном нападении на Швецию участвовали многие будущие «герои» войны 1812 г. (включая и П.И. Багратиона).[695]695
  Подробнее об этой войне: Фомин А.А. Швеция в системе европейской политики накануне и в период русско-шведской войны 1808–1809 гг. Волгоград, 2003; Lappalainen J.T., Wolke L.E., Pylkkänen A. Sota Suomesta. Suomen sota 1808–1809. Helsinki: Tammi, 2007.


[Закрыть]

Кроме того, системное нарушение условий Тильзитского мира – это уже было своего рода необъявленной войной России в отношении Франции: тем не менее пропаганда умудрилась выставить Россию жертвой!

Л.Л. Беннигсен – начальник Главного штаба русской армии в 1812 году – резюмирует и формулирует нечто вроде т. н. инварианта: «С самого начала Россия заявляет себя народом воинственным и завоевательным; она распространяет радиусы из центра в окружности и в том числе по направлению к Швеции, Польше и Турции. Преимущественно эту последнюю Франция сочла нужным защищать против России».[696]696
  Беннигсен Л.Л. Записки о войне с Наполеоном 1807 года. М., 2012, с. 35–36.


[Закрыть] Вот как выражает обеспокоенность относительно беспрестанной и агрессивной экспансии Российской империи (при таком опасном орудии, как послушный, находящийся в рабстве крестьянин) известный литератор-роялист (подчеркиваю), современник 1812 года Франсуа Ансело, прибывший в 1826 году в составе дипломатического посольства на коронацию Николая I: «Не без основания, мой друг, жителей южных стран (в данном случае имеется в виду Западная Европа – прим. мое, Е.П.) пугает вид этой огромной военной мощи, подступающей к нашим границам; беспокойство удваивается, когда видишь этот народ вблизи. Чего не может предпринять завоеватель, располагающий покорным войском?.. Кажется, что привыкший к любым лишениям русский крестьянин вовсе не имеет потребностей: ему достаточно огурца, луковицы и куска черного хлеба; он спокойно засыпает на камнях или на снегу, а разбудите его – и он вскочит, готовый повиноваться. Душа филантропа возмущается при виде этих несчастных… <…> Успех великой и роковой наполеоновской кампании… мог бы отдалить то наводнение, которого следует опасаться в будущем…»[697]697
  Ансело Ф. Шесть месяцев в России. М., 2001, с. 119–120.


[Закрыть]

В этой связи любопытна позиция современного историка-любителя – графа А.Н. Каменского. Он является профессиональным реставратором, коллекционером предметов искусства – и, что существенно для нашего сюжета, потомком видных русских участников наполеоновских войн. Так вот, он в своих работах, так сказать, не стесняется и развивает тезис о том, что войны России той эпохи были именно захватническими: но, поскольку это объективный процесс, значит, подобное надо признать и не пытаться скрыть. Одна из книг этого автора так и озаглавлена: «Фельдмаршалъ. Каменские в завоевательных войнах России XVIII–XIX вв.» (М. – Орел, 2014).

Далее. Историки, если они считают себя учеными, обязаны идти в ногу со временем, использовать все виды анализа. Одна из самых современных из них – Алгоритмическая система предсказания рецидивизма. Она была создана всего несколько лет назад, чтобы сокращать количество заключенных: «Предполагалось, что машина выдаст непредвзятое суждение, так как она использует статистические сведения и логику».[698]698
  Подробнее об этом: Красильникова Ю. «Алгоритмам нельзя внушать представление о справедливости». // Хайтек, 16 августа 2017 г.: см. эл. издание: https://hightech.fm/2017/08/19/ai_bias


[Закрыть] Среди широко обсуждаемых достижений системы есть, к примеру, такой: «Анализ 7000 судебных случаев, проведенный ProPublica, показал, что темнокожим правонарушителям алгоритм чаще присуждает средний и высокий показатель риска».[699]699
  Там же.


[Закрыть] Таким образом, «машина» проявила своенравие и пошла наперекор нынешней тотально «политкорректной» западной системе: а для нашего исследования очень важна именно математическая объективность. Громкие слова и въевшаяся в бессознательное обывателя пропаганда о «справедливой» войне против Наполеона лишь дискредитируют современные публикации, претендующие на академичность. Так вот, если использовать простую математическую программу, посчитав, сколько раз Россия ходила войной на Францию (начиная с похода А.В. Суворова – и заканчивая войной 1806–1807 гг.), то мы получим сугубо математический вывод о вероятности рецидива агрессии именно со стороны империи Александра I. Однако вернемся к документам 1810-х годов.

Итак, наступательные и первые оборонительные планы царя были сорваны Наполеоном, но кровожадность Александра не уменьшилась: степень пренебрежения жизнями собственных подданных только возросла. Характерны его слова, сказанные физику Георгу Фридриху Парроту (1767–1852) в 1812 году: «Я не надеюсь восторжествовать над гением и победить его армии. Но я ни при каких обстоятельствах не подпишу постыдного мира, я предпочитаю быть погребенным под обломками моей империи»[700]700
  Россия и Европа… с. 144.


[Закрыть] (хорошо «предпочитать», сидя во дворце-«бункере» в Петербурге, когда люди гибли на линии фронта…). Здесь стоит обратить внимание: царь осознает гениальность Наполеона и собственную обделенность талантами – зафиксируем это осознание. Вместе с тем опыт изучения биографии и характера царя подсказывает: не стоит верить россказням «Луизы» (прозвище Александра при дворе и в дипломатической переписке), связанным с его (ее…) планами, особенно если они означают дискомфорт в быту и потерю имиджа. Как мы убедимся в следующих главах, в 1812 г. все висело на волоске – в том числе идея заключения мира с Наполеоном, цареубийство и вообще победа крестьян в гражданской войне. Кто же придавал психологическую уверенность молодому монарху? Более того: если среди популярных у русских были лишь наступательные планы – то откуда появляется риторика «глубокого отступления» (пусть и запоздалая, вынужденная)? Если знать широкий контекст событий, то ответ прост. Буквально в первые дни войны на Александра огромное влияние оказали письма предателя Наполеона – его бывшего маршала Ж.-Б. Бернадота. Представим драматургию этой части «пьесы»: Наполеон быстрым броском врезается между двумя русскими армиями, они спешно и нервно отступают, в штабе бардак – и здесь приходит письмо от человека, который многие годы служил под начальством Наполеона. 27 июня 1812 г. – Ж.-Б. Бернадот пишет русскому царю: «Наполеон чувствует привычную уверенность, когда речь идет о сражениях с участием целых армий, но, если Ваше Величество будет манипулировать своими силами, если вы не вступите в генеральное сражение, сводя действия к перемещениям и промежуточным схваткам…»[701]701
  Базен К. Бернадот: гасконский кадет на шведском троне. М., 2014, с. 166.


[Закрыть]

Таким образом, в 1812 году Наполеону предстояло бороться не только с русской зимой и немецкими царем и его генералами, но и собственным маршалом, знающим все секреты (где же в российских школьных учебниках портрет «героя»-Бернадота, женатого на первой невесте Бонапарта Дезире?).

VIII

Продолжаю развеивать миф о том, что на ничего не подозревающую и «миролюбивую» Россию неожиданно напал коварный злодей. Пока французы наслаждались мирной созидательной жизнью посреди ими изобретенной ампирной роскоши и эффективных реформ, проведенных Наполеоном, в далекой и холодной России кипели страсти ущербности реванша. Подготовка России к войне была известна не только в штабе или среди приближенных царя, но и в самых широких слоях общества. К примеру, простой молодой офицер Н.Е. Митаревский уже в 1811 году понимал: «Из военных приготовлений очевидно стало, что мы готовимся к большой войне и именно с французами. Перебраковали и забраковали довольно много лошадей и отпустили деньги для покупки годных. Приказано было обратить особенное внимание на прочность конской амуниции и обмундировку людей».[702]702
  Отечественная война 1812 г. в воспоминаниях современников… с. 198.


[Закрыть] В этом источнике видно внимание командования к конскому составу, особенно необходимому в наступлении. Тайный советник, майор П.Л. Давыдов (1783–1842) писал графу А.Н. Самойлову (1744–1814) 3 марта 1812 г.: «По слухам сдешним и всем приуготовлениям, война с французами неизбежна. О главнокомандующем нашими армиями еще неизвестно, уверяют только, что сам император имеет намерение скоро ехать осматривать оную… Других вестей здесь теперь более нет, война слишком всех занимает».[703]703
  К чести России. Из частной переписки 1812 года… с. 30.


[Закрыть] А 28 апреля тот же П.Л. Давыдов в очередном письме сообщает интересные подробности (которые как раз противоречат мифу о заранее продуманном отступлении): «…из армии пишут только, что в лагере очень весело живут… в скором времени ожидают большого сражения. Армия наша теперь числом превосходнее французской, которой уже часть переправилась через Вислу».[704]704
  Там же, с. 32.


[Закрыть]

Буквально накануне переправы французов через Неман, 23 июня, чиновник Петербургского почтамта И.П. Оденталь (1776 – около 1813) пишет будущему действительному тайному советнику и сенатору А.Я. Булгакову (1781–1863): «Виленские письма от 2-го июня таковы, что должно ожидать весьма скоро пушечных выстрелов. …Наполеон из Познани отправлялся чрез Торунь и Мариенвердер в Гданск. Сдесь, сказывают, истощено все инженерное искусство, чтоб при неудачах можно было целый год выдержать осаду 50-ти тысячной армии.

Вообще он более всего озабочен балтийским берегом, откуда могут ему зайти в тыл <…> Около Дризы (имеется в виду русский Дрисский лагерь – прим. мое, Е.П.) и Динабурга продолжают с великою поспешностью делать земляные окопы, на каковый конец взято из казенных и помещичьих селений множество людей».[705]705
  Там же, с. 37.


[Закрыть]

Запись в дневнике Варвары Бакуниной характеризует степень «миролюбия», трудолюбия и крепкой нравственности православных соотечественников: «Все письма из армии наполнены желаньями войны… уверяют, что и солдаты нетерпеливо хотят приблизиться к неприятелю, чтобы отомстить прошлые неудачи.

…Молодые офицеры пьют, играют и прочее… вседневные orgies… Все в бездействии, которое можно почти назвать столбняком, когда подумаешь, что неприятель, самый хитрый, самый счастливый, искуснейший полководец на свете, исполинскими шагами приближается к пределам нашим, 300 000 воинов под его предводительством…»[706]706
  Бакунина В.И. Двенадцатый год. // Русская старина, 1885, № 9, с. 396–397.


[Закрыть]

Надо добавить: «прошлые неудачи», которые сами же на себя накликали собственной агрессивностью…

Современный ученый А. Замойский имеет все основания сделать вывод: «В большинстве своем русские офицеры отнеслись к поражениям (1805–1807 гг. – прим. мое, Е.П.) крайне болезненно. …Офицеры испытывали унижение от той видимой легкости, с какой французы наносили им поражения, как бы храбро и упорно они ни сражались, и досада на противника густо замешалась на комплексе неполноценности, каковой буквально сквозит со страниц всего написанного ими на данную тему.

…Боль раненой гордости этих офицеров отражалась в ощущениях унижения, испытываемого слоями дворянства на родине. …Начинало появляться ощущение миссии. Примитивная ксенофобия невежд шла рука об руку с антимасонской паранойей (хотя значительный процент дворян были масонами – прим. мое, Е.П.)…»[707]707
  Замойский А. Указ. соч., с. 42.


[Закрыть]

Итак, сами полезли в бой, сами проиграли – обиделись на победителя: и появились комплексы и паранойя. Всё это вместе – коктейль для развязывания войны.

Тем не менее, когда Наполеон реально оказался у границ и опасность (учитывая известные скромные способности русских генералов) столкновения стала более ощутимой, некоторая часть общества начала терять кураж. Жена короля Вестфалии Жерома Бонапарта (1784–1860) Фридерика Екатерина София Доротея Вюртембергская (1783–1835) записала в дневнике: «Король получил депеши от господина Буша, своего посла в Петербурге. Тот пишет, что в России царит растерянность и те, кто еще недавно произносил против нас злобные речи, сейчас выступают за сохранение мира любой ценой».[708]708
  Соколов О.В. Указ. соч., с. 675.


[Закрыть] Так было до первых выстрелов, а когда значительная территория была потеряна, многие «горячие головы» выступали за то, чтобы просить у Наполеона мира (об этом в следующих главах). Таким образом, у царя оставалась возможность воспользоваться новыми настроениями в обществе – и принять мирные предложения Наполеона, которые он посылал из Дрездена, затем уже в Вильно (предложил договариваться на месте) и т. д. Характерно, что упомянутая жена младшего брата Наполеона родилась в семье наследного принца Вюртемберга Фридриха Вильгельма Карла (1754–1816), когда ее родители гостили в Петербурге у сестры Фридриха – цесаревны Марии Федоровны: то есть жены будущего императора Павла I и матери царя Александра I. Таким образом, в 1812 г. русский император являлся родственником брата «Антихриста»-Наполеона – того самого Жерома, который командовал целой группой войск во время летнего вторжения в Россию. Что ж: война 1812 года – это дело семейное.

А сейчас я предлагаю перенестись на несколько месяцев вперед – и узнать о последствиях реваншизма и стремлений царя. Послушаем очевидца – знаменитого консервативного философа (который точно не мог быть на стороне Наполеона), многолетнего посла короля Сардинии в Петербурге, графа Жозефа де Местра (из письма графу де Блака, 22 сентября 1812 г.): «Дела, однако, обстоят следующим образом. У всех, начиная с двора, все вещи упакованы. В Эрмитаже на своем месте не осталось ни одной картины. Девицам обоих институтов велено быть готовыми к отъезду. Все мы уже одной ногой в каретах и ждем лишь, когда г-н Бонапарте возьмет… Москву, после чего направится к новой столице. Война представлялась желанной и неизбежной; ее получили (выделено мной, Е.П.). К сегодняшнему дню плоды оной таковы: двенадцать опустошенных провинций, на восстановление которых может уйти двадцать лет; сорок пять миллионов рублей из казны; реки крови, пролитые ради того, чтобы отступить; убийства, пожары, святотатства и насилия на всем пути от Вильны до Смоленска. В ту самую минуту, когда я пишу вам, быть может, решается судьба сей великой Империи. Вот что мы пережили».[709]709
  Местр Ж. де. Петербургские письма 1803–1817. СПб., с. 222.


[Закрыть] Итак, этот исторический документ живо подтверждает то, что именно русское общество (по крайней мере, значительная часть его верхушки) накликало войну. Здесь же перед нами предстает картина паники, трусости (о которой практически никогда не упоминают мои коллеги), а также то, что русские сами уничтожали свои селения (об этом документально, конкретно и подробно рассказывается в следующей главе).

Однако в России часто бывает так, что собственные подданные и соплеменники куда опаснее, чем внешние «братья Бонапарты». Существенный сюжет, который традиционно ускользает от внимания историков Русского похода: закулисные придворные интриги – и опасность государственного переворота с целью смещения царя, который довел страну до военных поражений и финансового кризиса. Здесь мы должны вспомнить то, что мы знаем о дворцовых переворотах и особенностях личности Александра из прошлых глав, а также распознать психологию момента обострения конфликта уже на территории Российской империи.

Внимательный исследователь дипломатии А. Вандаль не мог не заметить закулисное брожение при русском дворе: «Нужно прибавить, что в известных кругах петербургского общества было большое смятение. Многие задавались вопросом; не приведут ли упорство и воинственная политика императора Россию к гибели, и не следует ли дворянству прибегнуть, ради спасения государства, к крайним мерам? «Вашему Величеству трудно представить себе, – продолжал Левенхильм (посол Швеции в Петербурге Карл Аксель Лёвенхильм (1772−1861) информирует своего монарха – прим. мое, Е.П.), – до чего в настоящее время доходит свобода речей в столь деспотической стране, как Россия. Чем ближе подходит гроза, тем более высказывается сомнений в искусстве того, кто держит в своих руках бразды правления… Император, осведомленный обо всем, не может не знать, до какой степени упало к нему доверие его народа.

Поговаривают даже о существовании партии в пользу великой княгини Екатерины, супруги принца Ольденбургского, во главе которой стоит граф Ростопчин. Вот, государь, по общему мнению, причина огорчения императора, тем более, что Его Величество питает к великой княгине особенную любовь. При легкости, с какой русский народ применяется к переворотам (имеются в виду, конечно, дворцовые перевороты – прим. мое, Е.П.), при его склонности быть под управлением женщин, ничего нет удивительного, если воспользуются настоящим критическим временем в империи, чтобы произвести переворот».[710]710
  Вандаль А. Указ. соч., с. 440–441.


[Закрыть]

Действительно, власть Александра сложно назвать легитимной и устойчивой: он оказался на троне благодаря убийству собственного отца (да, и его бабка – Екатерина II – также совершила дворцовый переворот), наследника у него до сих пор (после 19 лет брака!) не было – и некоторые уже могли догадаться о его импотенции. Поражения в войнах в Европе были оглушительными, мир непопулярным, а гонка вооружений уничтожала финансы страны. Поэтому царю нужна была новая война – причем вдали от Петербурга. Война, как говорится, все спишет. Другой вариант – быстрые и эффективные реформы, талантливые политические комбинации, победа в совместной с Францией торговой войне с мировым пиратом – Англией, но для этого необходимы были таланты, которыми Александр не обладал, и хотя бы «христианское» смирение зависти, чего тоже не произошло. Наполеону же, наоборот, нельзя было надолго удаляться из Парижа и опасно начинать новые крупные кампании (имея английскую армию в Испании – и ненадежных союзников вроде Австрии и Пруссии по восточным границам).

Но помимо внутреннего давления – было давление и внешнее. Англичане – эти «борцы за либеральные ценности» промышляли в ту эпоху беззастенчивым шантажом, убийствами и террористическими актами (вспомним хотя бы знаменитые покушения на первого консула Бонапарта): ради достижений своих целей британский Кабинет не останавливался ни перед чем. Как мы уже знаем, именно на деньги Британии был убит император Павел I. А теперь послушаем интересный и малознакомый даже и образованному читателю рассказ известного советского и российского историка, автора монографии о дипломатической дуэли России и Франции перед войной 1812 г., в свое время моего соавтора по ряду научных статей, доктора исторических наук, профессора Дипломатической академии МИД России, В.Г. Сироткина (1933–2005): «Впрочем, англичане не остались в долгу. Когда 6 ноября 1807 г. царское правительство после провала попыток добиться примирения Франции и Англии объявило о разрыве англо-русских дипломатических отношений, а Наполеон 12 ноября послал в Петербург своего официального посла А. Коленкура, англичане решили припугнуть Александра I.

21 декабря, не успев еще покинуть Лондон, русский дипломатический представитель Алопеус был неожиданно приглашен к министру иностранных дел Каннингу, который «под большим секретом» сообщил, что, по имеющимся у английской разведки сведениям, против Александра готовятся заговоры, что выступление произойдет «в самое ближайшее время», но министр не знает точно, «направлены ли эти заговоры непосредственно против персоны моего августейшего государя или под угрозой находится форма правления в государстве». На вопрос Алопеуса, откуда у Каннинга такие сведения, английский министр сослался на какое-то письмо из Петербурга одному английскому «частному лицу», якобы случайно попавшее в руки английских дипломатов. Каннинг добавил, что это письмо к тому же без адреса и без подписи. На просьбу Алопеуса дать ему копию этого письма Каннинг ответил отказом. Каннинг особенно настаивал, чтобы депеша русского дипломата об этой беседе попала в руки Александра I. По его настоянию Алопеус перед отправкой зачитал ее текст и оставил Каннингу копию.

Ознакомившись с донесением, царь написал Н.П. Румянцеву: «Вот депеша, которую мне написал Алопеус. Речь идет не более не менее как об отправке меня в другой мир. Ваш Александр».[711]711
  Сироткин В.Г. Наполеон и Александр I: Дипломатия и разведка Наполеона и Александра I… с. 202–203.


[Закрыть] Отмечу, что подлинное донесение М.М. Алопеуса сегодня хранится в РГАДА. Ф. Госархив. разр. XV. Л. 260. ЛЛ. 3, 7–8. Итак, англичане совершенно явно угрожали русскому царю расправой, но в 1807 г. – сразу после катастрофических поражений от Наполеона, не имея армии и т. д. – Александр решил, что ему опаснее будет продолжить войну немедленно, чем вести тайные переговоры с Англией, затягивать выполнение условий Тильзита, а затем при помощи той же шантажистки-Британии ринуться в новый поход на Наполеона (уже за свои личные обиды). Любопытный психологический нюанс: почему Александр терпел подобные гадости от англичан? Ведь он вскоре вновь вступит с ними в тесный союз – и никогда впоследствии не будет обнаруживать желания как-либо отомстить (кстати, и за убийство отца, хотя сам же и участвовал в заговоре…). Отчасти это можно было бы объяснить британскими денежными субсидиями – но они бы не понадобились, если бы царь не начинал войн. Об этом до меня никто не задумывался (и даже так вопрос не ставили), но ответ прост: в то время в Англии не было ни одной исторической личности. Просто ни одной. Даже обычный генерал средней успешности Веллингтон – и тот еще ничем себя не успел проявить. Король Англии Георг III (1738–1820) страдал психическим расстройством, а реально исполняющий его обязанности принц-регент Георг Август Фредерик (1762–1830) – был пьяницей и всеобщим посмешищем. Подобные типы не вызывали зависти! Зато ее вызывал Наполеон. По тем же причинам Александр легко сдружился с императором Австрии и королем Пруссии: по всеобщему мнению современников, их собственных придворных и по заключению позднейших историков – они были совершенными ничтожествами.