Текст книги "Первая научная история войны 1812 года"

III

А теперь мы переходим к детальному описанию страшного преступления – сожжения Москвы. Погибли десятки тысяч человек (русских раненых солдат и горожан), дома и дворцы, культурные и материальные ценности. Сегодня мы должны ответить на вопрос: кто виноват в преступлении уголовном, военном, нравственном.

Тема пожара Москвы в 1812 году – редчайший случай в мировой истории и историографии, когда у ученых-историков не существует двух точек зрения. Мы имеем абсолютно полную доказательную документальную базу единственно возможного вывода, а именно: Москву сожгли не французы, а сами русские – московское правительство (приказ был отдан генерал-губернатором, исполнен чиновниками, параллельно этому способствовал и М.И. Кутузов). Мы располагаем свидетельствами и показаниями того, кто отдавал приказ, кто выполнял, кто был свидетелем, тех, с кем затем это обсуждали! О том же свидетельствуют все москвичи, официальное расследование французских властей и все неангажированные российские и европейские современники событий.

Об этом знало все русское общество 1812 года – и знание это передавалось детям и юношеству. Именно так полагали: А.С. Пушкин, Н.М. Карамзин, М.Ю. Лермонтов, А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский. О сожжении Москвы ее градоначальником Ростопчиным писали еще крупные историки войны 1812 года царской эпохи: М.И. Богданович и А.Н. Попов, а в советское время – М.Н. Покровский (великий русский историк, получил известность еще до революции), академик Е.В. Тарле, В.И. Пичета, М.Н. Тихомиров, Н.М. Дружинин, М.В. Нечкина. О том же безоговорочно свидетельствуют знаменитый генерал А.П. Ермолов, Д.В. Давыдов, И.Т. Радожицкий, генерал-лейтенант князь Д.М. Волконский, генерал граф П.Х. Граббе, Ф.Н. Глинка – и, наконец, сам Ф.В. Ростопчин и М.И. Кутузов! Все их свидетельства по данному вопросу проанализировал еще несколько лет назад доктор исторических наук, профессор Н.А. Троицкий.[1211]1211
  Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 218.


[Закрыть]

В.М. Холодковский еще в 1966 году посвятил расследованию причин пожара специальную статью, где доказывал невиновность французов, объяснял и без того очевидную истину: им этот пожар был невыгоден![1212]1212
  Холодковский В.М. Наполеон ли поджег Москву? // Вопросы истории, 1966, № 4, с. 33 и др.


[Закрыть] Я бы сказал, не просто не выгоден, а категорически не нужен: солдаты Великой армии много недель ждали вожделенный отдых, дома для постоя и провизию.

Наиболее репрезентативый разбор огромного массива документов, подробно раскрывающих преступление Ростопчина, опубликовал в 1992 году известнейший отечественный источниковед, доктор исторических наук А.Г. Тартаковский (1931–1999).[1213]1213
  Тартаковский А. Обманутый Герострат. Ростопчин и пожар Москвы. // Родина, 1992, № 6–7, с. 88–93.


[Закрыть]

Итак, обратимся к первоисточникам.

Еще почти за неделю до Бородинского сражения Ростопчин в письме министру полиции А.Д. Балашову лукаво предупреждал: «И если Проведению угодно будет, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город…»[1214]1214
  Русская старина, 1883, № 12, с. 650–651; Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812–1815). СПб., 1882, с. 94.


[Закрыть] Примечательно: «мнение народа» (любимая ширма чиновников Российской империи, а затем СССР) сразу выдвигается в качестве «алиби».

На следующий день после Бородина (8 сентября) Ростопчин писал тому же Балашову уже более откровенно и угрожающе: «Если по нещастию столицы спасти нельзя будет, то я оставшееся предам огню».[1215]1215
  Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года. СПб., 1859, т. 2, с. 314.


[Закрыть]

В канун сдачи Москвы градоначальник имел беседу с племянником матери Александра I Марии Федоровны (Софии Марии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской…) генерал-майором принцем Евгением Вюртембергским (Friedrich Eugen Karl Paul Ludwig von Württemberg: 1788–1867), которого проинформировал: «Если бы меня спросили, то я бы ответил: разрушьте столицу, прежде чем уступить ее неприятелю»[1216]1216
  Военный сборник. 1848, № 3, с. 42.


[Закрыть] (следует заметить, что «столицей» в эпоху 1812 года принято было называть не только Петербург, но и «древнюю святыню» – Москву). В этот же день Ростопчин лично пригрозил А.П. Ермолову: «Если без боя оставите вы Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею». Далее уже сам Ермолов прокомментировал: «Исполнил обещание свое граф Ростопчин».[1217]1217
  Тартаковский А. Указ. соч., с. 89.


[Закрыть]

Подобных документов (писем, записок, мемуаров) – множество. Теперь перейдем к фактам исполнения преступления.

В 8 часов вечера 13 сентября 1812 года, получив сообщение Кутузова об оставлении Москвы Наполеону, Ростопчин отдал приказ обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти «все 64 пожарные трубы с их принадлежностями». Более того: «чтоб пожарные команды немедленно были приготовлены к выступлению…». Об этом через 6 дней Ивашкин уже дополнительно докладывал министру полиции Российской империи.[1218]1218
  Русская старина, 1889, № 12, с. 717–718.


[Закрыть]

В 1912 году в Петербурге были опубликованы воспоминания дочери Ростопчина Н.Ф. Нарышкиной (естественно, она писала по-французски: на том же языке они и вышли в свет). Она свидетельствует, как с наступлением ночи на 14-го сентября в особняк Ростопчина на Лубянке (метафорично…) «полицмейстер Брокер привел несколько человек, одни из которых были горожанами, другие – чиновниками полиции. В кабинете отца состоялась тайная беседа в присутствии Брокера и моего отца». Эти люди «получили точные инструкции о том, какие здания и кварталы следовало обратить в пепел сразу же после прохождения наших войск через город». Нарышкина даже называет и «скромное имя того чиновника, который первым начал осуществлять начертанный план, – это был Вороненко (…), смело приступивший к делу в 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города; в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами (…) – вся эта масса богатств стала добычей пламени, ветер распространил пожар, а так как отсутствовали насосы и пожарники, чтобы остановить огонь, жертва, вдохновленная велением момента, совершилась, и желание отца исполнилось».[1219]1219
  Тартаковский А. Указ. соч., с. 91.


[Закрыть]

Как говорится, чьи-то «деды поджигали»… Моментальное возгорание упомянутых складов и барок полностью совпадает с описанием произошедшего в прочих документах. Архивные данные дают нам массу уточнений. Оказывается, А.Ф. Брокер был связан с семьей Ростопчина с 1790-х годов, а в 1812 г. он был назначен 3-м полицмейстером Москвы, чтобы, по словам самого Ростопчина, «иметь кого-либо надежного». П.И. Вороненко – оказался квартальным надзирателем.[1220]1220
  Там же.


[Закрыть] Имена этой ОПГ нам теперь известны.

В 1836 году бывший адъютант М.И. Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский собирал материалы для составления описания войны 1812 года. Именно ему упомянутый П.И. Вороненко прислал записку, где среди прочего значилось: «2 сентября (по старому стилю – прим. мое, Е.П.) в 5 часов полуночи он же (Ростопчин – прим. мое, Е.П.) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного Холма и Симонова Монастыря, и в случае внезапного вступления неприятельских войск, стараться истреблять все огнем, что мною исполнено было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 часов вечера (…)».[1221]1221
  Там же; проверено по: РГВИА. Ф. ВУА. Д. 3465. Ч. 11. Л. 203–207.


[Закрыть] Прочие архивные документы открывают нам имена сообщников – среди них: следственный пристав, московский сыщик Г. Яковлев, частный пристав Арбатской части М.М. Щерба, частный пристав Городской части и другие чиновники.[1222]1222
  Современник, 1859, № 5, с. 79–80; Русский архив. 1864, 2-е изд. М., 1866, с. 702, 753; Тартаковский А. Указ. соч., с. 91.


[Закрыть]

Утром при выезде из Москвы сам Ростопчин сказал сыну Сергею: «Посмотри хорошо на этот город, ты видишь его в последний раз, еще несколько часов, и Москвы больше не будет – только пепел и прах».[1223]1223
  Там же.


[Закрыть] Еще один документ. В 8 часов утра 14 сентября Ростопчин написал письмо жене со словами: «Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел…»[1224]1224
  Там же.


[Закрыть] Да, не зря Екатерина II называла Ростопчина «сумасшедшим Федькой»: она его держала за придворного шута, но кто бы мог подумать, что в мае 1812 года другой не сильно психически адекватный человек (ее внук) назначит сумасшедшего генерал-губернатором Москвы?! Но не один Ростопчин занялся истреблением города. Сам главнокомандующий русской армией (вернее, тем немногим, что от нее осталось после поражения при Бородине) М.И. Кутузов еще утром 14 сентября сам приказал сжечь склады и магазины с продовольствием и частью боеприпасов.[1225]1225
  Попов А.Н. Французы в Москве. М., 1876, с. 106; Жизнь, военные и политические деяния Его Светлости ген. – фельдм. Кн. М.И. Голенищева-Кутузова-Смоленского. СПб., 1813, ч. 3, с. 108; Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 219.


[Закрыть] Кроме того, независимо от Ростопчина Кутузов приказал вывезти из города и противопожарные инструменты. А ведь он прекрасно понимал, что оставляет в городе многие тысячи беспомощных русских раненых (не говоря уже о московских жителях: детях, женщинах, стариках). Москва в ту пору была по большей части деревянной: поджечь в одном месте и увезти пожарные трубы – означало ее уничтожить! Градоначальник (а также прочие чиновники, дворяне, «общественность») даже не подумал о том, чтобы вывезти из подожженной Москвы детей из Воспитательного дома! По счастью, их, часто ценою собственной жизни, спасли солдаты Наполеона и некоторые оставшиеся воспитатели. Многим детям были даны имена французских маршалов и генералов (которые они носили всю жизнь!).

Современный исследователь темы пишет: «Согласно ведомости, представленной Тутолминым (А.И. Тутолмин /1752–1815/ руководил Воспитательным домом – прим. мое, Е.П.) Наполеону, на 6 сентября в Воспитательном доме находилось грудных детей обоего пола 275 человек, от года до 12 лет здоровых – 207 и от года до 18 лет больных – 104 человека… Ознакомившись со списком детей… Наполеон с весьма двусмысленной улыбкой заметил, что всех взрослых девиц успели эвакуировать».[1226]1226
  Васькин А.А. Как москвичи в 1812 году Воспитательный дом отстояли. // Московский журнал. 2012, № 4, с. 6–15.


[Закрыть]

Добавлю: Кутузов нашел местечко в карете для своей малолетней любовницы, а Ростопчин – для денежных сбережений, масштабных портретов жены и Павла I.

Во время бегства из города Кутузов приказал начальнику арьергарда М.А. Милорадовичу передать французам записку (подписана дежурным генералом П.С. Кайсаровым), адресованную начальнику Главного штаба Наполеона маршалу Л.А. Бертье. Этот документ доставил неприятельской стороне (передал И. Мюрату, который был в авангарде) ротмистр Ф.В. Акинфов (в будущем – генерал и декабрист; годы его жизни: 1789–1848). Ее текст: «Раненые, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск».[1227]1227
  Троицкий Н.А. Указ соч., с. 221.


[Закрыть] Это верх низости и подлости: поджечь город – и просить о сохранении жизней раненых! Вспомним и то, что русское командование всячески подстрекало население к религиозному и бытовому терроризму (из-за чего бывали случаи расправ над безоружными французскими солдатами). «По-моему, здесь налицо верх цинизма, не только воинское преступление, но и (по современной терминологии) преступление против человечности» – справедливо заключает доктор исторических наук Н.А. Троицкий.[1228]1228
  Там же.


[Закрыть]

Я полностью присоединяюсь к этому определению: русское командование и правительство совершили в ходе войны 1812 года ряд тяжких уголовных, военных преступлений, а также преступлений против человечности, за что их следует судить судом историков и, вероятно, заочным судебным разбирательством. Тот же Н.А. Троицкий (я напомню: это выдающийся российский историк и большой знаток эпохи) пишет о «персональной ответственности» Кутузова, Ростопчина и распоряжавшегося эвакуацией армии Барклая де Толли, однако, я уверен, что первым на «скамью подсудимых» необходимо поместить Александра I, развязавшего войну, отказавшегося от мирных предложений Наполеона, начавшего практику уничтожения собственных селений и городов.

Генерал А.П. Ермолов оставил потомкам такую фразу: «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. С негодованием смотрели на это войска». Н.Н. Раевский свидетельствовал: «Раненых всех бросили».[1229]1229
  Там же, с. 220–221.


[Закрыть] Русское правительство и командование совершало преступление за преступлением! Я абсолютно убежден в том, что у подобного не существует срока давности – и мы должны дать сему соответствующую историческую и юридическую оценку.

Очевидец событий, знаменитый военный теоретик и историк (находившийся в 1812 г. при русском штабе) Карл Клаузевиц, который не просто наблюдал происходившее при бегстве русской армии и жителей из Москвы, но внимательно анализировал происходящее и общался со всеми высшими должностными лицами, свидетельствует (подчеркну – в личном письме с фронта): «Когда мы проходили, улицы были полны тяжелоранеными. Страшно подумать, что большая часть их – свыше 26 000 человек – сгорела».[1230]1230
  Клаузевиц К. 1812 год. М., 1937, с. 214.


[Закрыть]

Каково же было число русских раненых солдат, уничтоженных вследствие поджога, устроенного ОПГ Ростопчина (чему параллельно способствовал и Кутузов)? В документе, исходящем от самого Ростопчина, их показано 28 000 человек (всего перед пожаром).[1231]1231
  Ростопчин Ф.В. Письма графа Ростопчина к графу П.А. Толстому в 1812 году. // Русский архив, 1885, № 11, тетрадь III, с. 411.


[Закрыть] По явно заниженным официальным данным Государственного совета – 22,5 тыс. чел.[1232]1232
  М.И. Кутузов. Сборник документов. М., 1955, т. 4, ч. 2, с. 715–716.


[Закрыть] Как мы уже знаем, по-немецки точный в своих оценках очевидец событий К. фон Клаузевиц говорит о более чем 26 000 (только сгоревших!), а некоторые другие мемуаристы – доводят их число до 30 000. По моим специальным расчетам, анализируя потери в Бородинском сражении и других боях, а также разность численности армии (по ведомостям за начало и конец сентября), мы получаем те же 30 тыс. чел., из которых примерно 25–26 тыс., по всей видимости, погибли в огне. Остальных спасли (часто ценой собственной жизни) французские солдаты.[1233]1233
  Норов А.С. Война и мир 1805–1812 гг. с исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. СПб., 1893, с. 72–74, 81; Распопов Н.М. Из воспоминаний. // Русский архив, 1879, № 9, с. 40.


[Закрыть]

Уже известный нам Жорж Шамбре вспоминает о трагедии русских раненых: «Когда огонь овладел зданиями, набитыми ими, мы видели, как они ковыляли по проходам или выбрасываются из окон, жутко крича от боли».[1234]1234
  Замойский А. 1812. Фатальный марш на Москву. М., 2013, с. 160.


[Закрыть] Над всем этим не хватает только шизофренического лозунга, так популярного в среде черни и в наши дни: «Можем повторить»!

Я призываю читателя хотя бы попытаться представить этот содеянный губернатором и «отцом солдат» (главнокомандующим) ад: беспомощные, не могущие передвигаться люди – охваченные пламенем! Стоны и обгорелые трупы, ломающиеся кости, падающие от пожара балки домов и страшное удушье, загубленные часто еще молодые жизни – и ради чего? За чьи прихоти и интересы? Возможно, когда пожар только начинался, солдаты уже понимали, чем все закончится: ведь за два месяца войны подобными методами они уже были свидетелями таких сожжений.

А что же дворяне, попы и верхушка купечества? Снова возвращаемся к теме характера войны. О московских беглецах из числа высшего общества К.Н. Батюшков (1787–1855) писал князю П.А. Вяземскому (1792–1878) из Нижнего Новгорода: «Василий Пушкин забыл в Москве книги и сына: книги сожжены, а сына вынес на руках его слуга… Везде слышу вздохи и глупость. Все жалуются и бранят французов по-французски». И далее про балы у местного губернатора и вице-губернатора: «Где наши красавицы, осыпав себя бриллиантами и жемчугами, прыгали до первого обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по-французски Бог знает как, и проклинали врагов наших».[1235]1235
  Муравьев В.Б. Карамзин. М.: «ЖЗЛ», с. 376–377.


[Закрыть]

Итак, дворяне не нашли в себе смелости и чести защищать город и его святыни, а некоторые при бегстве забывали малолетних детей. Война с французами коснулась лишь узкой части прифронтовой полосы: во всей остальной России продолжался похабнейший «пир во время чумы» двух войн – 6-й антифранцузской коалиции и гражданской войны. Примитивных развлечений была масса, но книжек провинция почти не читала… Карамзин в одном из писем жалуется (из того же Нижнего Новгорода): «Кто на Тверской или Никитской (улицы в Москве – прим. мое, Е.П.) играл в вист или бостон, для того мало разницы – он играет и в Нижнем. Но худо для нас, книжных людей: здесь и Степенная книга мне в диковину».[1236]1236
  Там же, с. 377.


[Закрыть] Сегодня мы располагаем множеством писем, записок и мемуаров с подобными же свидетельствами. Обеспеченные беглецы из Москвы и не собираются прогонять «супостата», не очень переживают за «святыни». Ровно так же и армия Кутузова просто ждет (а часть мародерствует или подавляет крестьянскую войну), пока победитель-Наполеон просто вернется в свою страну.

Между тем, преступная банда в лице правительства Москвы сделала свое «черное» дело. Тот же Карамзин так описывал свое первое впечатление по приезде в Москву в середине 1813 года: «Я плакал дорогою, плакал и здесь, смотря на развалины; Москвы больше нет; остался только уголок ее». И в другом письме (к брату): «Здесь трудно найти дом, осталась только пятая часть Москвы. Вид ужасен. Строятся очень мало».[1237]1237
  Там же, с. 380–381.


[Закрыть]

Подытоживая, я повторяю: «матушку-Москву» вместе с русскими ранеными сжег ее генерал-губернатор – психически не вполне адекватный тип, который вдобавок оказался еще и нечист на руку. Но кто назначил подобного человека на столь ответственный пост? Кто вообще развязал войну? Царь Александр! Рукотворная трагедия лежит тяжким грузом и на совести главнокомандующего – М.И. Кутузова.

Интересно, что уже во время войны русские дворяне не только в Москве, но и в отдаленных от нее губерниях знали, что французы не жгли, а пытались спасти Москву. Попавший в плен военный врач Д.П. де ля Флиз записал мнение графа В.В. Гудовича: «Коснулись и пожара Москвы. Граф слишком хорошо был извещен о том, что происходило, чтобы обвинять в пожаре французов, как вообще распространяли об этом слух. Бретон (присутствующий при беседе француз – прим. мое, Е.П.) говорил, что лично слышал, как Наполеон приказал гвардии отстаивать здания от огня, и что без них Воспитательный дом, Кремль и много других зданий сгорели бы дотла, и еще более спасли бы, если бы пожарные трубы не были раньше вывезены из Москвы».[1238]1238
  Де-Ла-Флиз. Поход Наполеона в Россию в 1812 году. М., 1912, с. 128–129.


[Закрыть] Весьма интересное показание про «пожарные трубы»: как мы помним, именно их М.И. Кутузов самым преступным (в отношении русских раненых, москвичей и памятников русской истории) образом приказал вывезти. Не лучше ли было использовать транспорт для отправки умирающих раненых и детей из городского приюта?

Верный своему излюбленному приему сопоставления, подстановки, так сказать, в историческую формулу разновременных фактов для выявления сути явления, я обращусь к нынешнему времени. За последние годы и десятилетия ни один дом (более того – ни один кирпич) не был разрушен, к примеру, солдатами НАТО. При этом общественное градозащитное движение «Архнадзор» добавило в свою «Черную книгу» аж 25 исторических объектов Москвы, иногда состоящих из нескольких строений, которые были частично или полностью уничтожены в 2016 году (среди них, между прочим, и 14-й корпус Кремля). Ко всему этому иностранцы непричастны. Хотя, да, есть одно исключение. На 1-й Тверской-Ямской улице, 22 снесен Доходный дом Прошиных (1905 г., в стиле модерн). По данным ряда СМИ,[1239]1239
  К примеру: http://www.vesti.ru/doc.html?id=1911683&cid=7


[Закрыть] следы заказчика работ ведут в сторону дочери президента Азербайджана (она же внучка президента Азербайджана) Лейлы Ильхам кызы Алиевой (1984 г. р.). У нас пока нет официальных подтверждений этим данным журналистских расследований, но, как бы там ни было, я должен подчеркнуть, что президент РФ Владимир Путин наградил ее Медалью Пушкина, да и родилась Лейла в Москве – поэтому она человек не чужой: уж точно не враг из числа наполеоновских «басурман».

IV

И снова перенесемся на крыльях Истории в 1812 год!

Как известно, дни пожара Наполеон провел в Петровском путевом (подъездном) дворце, что располагался на Тверском тракте (ныне это проспект, названный в честь Ленинграда, который ведет в сторону Петербурга…). Так сложилась жизнь, что я часто оказываюсь возле этого памятника истории: и ставший уже широко известным мой авторский цикл телевизионных передач «Правда о войне 1812 года» («КП-ТВ», 2012 г.) был записан в здании по соседству.

Петровский дворец был построен по приказу Екатерины II в стиле европейской (снова нерусской) неоготики в 1776–1780-х годах. Перед своей коронацией в 1797 г. в нем останавливался Павел I, которой спустя несколько лет будет зверски убит русскими офицерами на деньги и при непосредственном участии английского правительства (напомню: русский император пошел на мир и совместные союзные действия с консулом Бонапартом). Другим известным постояльцем оказался страстный поклонник Наполеона, великий русский поэт и писатель М.Ю. Лермонтов (1814–1841): он гостил здесь у своего приятеля – юного барона Д.Г. Розена (1815 – после 1885), семейство которого занимало во дворце казенную квартиру.

Много позже, в 1896 году, во время коронационных мероприятий Николая II из-за давки случилась массовая гибель людей на Ходынском поле подле дворца. Здесь же Николай II принимал депутации от крестьян и варшавских дворян в день той трагедии. А сегодня во дворце располагается отель, в котором нам предлагаются следующие исконно-русские слова и удовольствия: ресторан, бассейн, сауна, пресс-центр. Приходится отметить: цены заданы такие, что среднестатистический гражданин России не сможет порадоваться этому памятнику российской истории.

Но Наполеону сей «отель» оказался «по карману»… Когда же император возвращался в Кремль, его взору предстала значительная часть русской армии, которая дезертировала и занялась мародерством, причем французские солдаты не делали их военнопленными, так как уже ждали заключения мира, кроме того, из гуманных побуждений. Вот как описывает это свидетель – адъютант Наполеона Ф.-П. де Сегюр: «Пожар обнаружил, что в Москве оставалось еще около 20 тысяч жителей… Некоторые из москвичей, мужчины и женщины, были хорошо одеты. Это были купцы. Они кружились с остатками своего имущества у наших костров и жили вместе с нашими солдатами, опекаемые одними и терпимые или не замечаемые другими. Около 10 тысяч неприятельских солдат точно так же бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой. Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, быть может, оттого, что они считали войну уже конченной или, быть может, здесь сказывались беспечность и сострадание: вне битвы французы не любят иметь врагов. Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров…»[1240]1240
  Сегюр Ф.-П. де. История похода в Россию. М., 2014, с. 261–262.


[Закрыть]

Это поразительно! Десять тысяч русских солдат греются у французских костров и растаскивают имущество москвичей! А где же разрекламированный патриотизм? Где желание прогнать «супостата» с «отеческих гробов»? Почему они не чувствовали себя «оскорбленными верующими»? Во что эти тысячи русских мародеров вообще верили? От этих вопросов невозможно «отмахнуться». Мы должны признать, что сказка про «отечественную» войну – это полнейший блеф агрессивной казенной пропаганды. На самом деле, со стороны невероятно атомизированного русского общества образца 1812 года тогда происходила война всех против всех.

Известно, что французские военачальники расположились, к примеру, в следующих местах (я указываю современные адреса): в доме московского генерал-губернатора на Тверской (д. 13), в Екатерининском институте благородных девиц (Суворовская пл., 2: в 1802 г. дворец переустроил архитектор из Швейцарии Джованни Баттиста Джилярди /офранцуженный вариант – Жилярди: 1755–1819/ и его сын Доменико Жилярди /1785–1845/), во Вдовьем доме (ул. Баррикадная, 2: здесь вместе с французами продолжали жить и бездомные русские старухи). Это здание в стиле классицизма создали все те же отец и сын Жилярди. Еще один известный адрес – дом московского коллекционера древностей, специалиста в области просопографии П.Ф. Карабанова (1767–1851) – сегодня это Бауманская, 38. Маршал И. Мюрат облюбовал особняк промышленника И.Р. Баташева (1732–1821) на берегу Яузы, но вскоре после начавшихся пожаров он перебрался в усадьбу министра народного просвещения, известного масона графа Алексея Кирилловича Разумовского (1748–1822) на Гороховом поле (ул. Казакова, 18–20). Отмечу, что сия известная русская усадьба была построена шотландским архитектором Адамом Менеласом (Adam Menelaws: 1753–1831). Кроме того, генералы и офицеры Великой армии заняли: дом Долгоруковых (он же «дом Воейкова») на Пречистенке (д. 19/11, стр. 1), особняк А.К. Разумовского – Н.П. Шереметева («Наугольный дом» Шереметева) на Воздвиженке (д. 8/1, стр. 1), памятник растреллиевского барокко – дом Апраксиных – Трубецких (Апраксинский дворец, «Дом – комод») на Покровке (д. 22) и др.[1241]1241
  Зайченко Л.В. Москва в Отечественной войне 1812 года. М., 2006, с. 93–94.


[Закрыть]

Опираясь на первоисточники, исследователь истории Москвы А.А. Васькин сообщает много интересных подробностей: «Особняк князя Сергея Голицына (ныне Институт философии РАН в Малом Знаменском переулке, дом l) был избран Коленкуром (Арман Огюстен Луи де Коленкур – тогда шталмейстер Наполеона – прим. мое, Е.П.) для проживания его людей, участвующих в тушении огня наравне с москвичами: «Мне удалось спасти также прекрасный дворец Голицына и два смежных дома, один из которых уже загорелся. Людям императора ревностно помогали слуги князя Голицына, проявившие большую привязанность к своему господину. Каждый делал, что мог, чтобы поддержать принятые меры и остановить этот разрушительный огненный поток. Но воздух был раскален. Люди дышали огнем, и даже на обладателях самых здоровых легких это сказывалось потом в течение некоторого времени. Мост к югу от Кремля был до такой степени нагрет раскаленной атмосферой и падавшими на него головнями, что загорался каждое мгновение, хотя гвардия и в частности саперы считали для себя вопросом чести спасение этого моста. Я оставался там с генералами гвардейских частей и адъютантами императора; нам пришлось оставаться под огненным градом, чтобы поддержать энергию людей, боровшихся с огнем. Более минуты нельзя было оставаться на одном месте; меховые шапки гренадеров тлели на их головах».

Затем в доме Голицына нашли приют русские погорельцы и среди них шталмейстер П.П. Загряжский, служивший камергером еще при Павле I. Про Загряжского ходили самые разные слухи, в том числе и то, что он, сопровождая Наполеона в его поездках по городу, «умышленно оставшийся в Москве, прислуживает Французам и бывает часто у Наполеона, в шитом своем мундире», а на мундире этом красуется Орден Почетного легиона. Коленкур же писал, что «шталмейстер императора Александра Загряжский, который остался в Москве, надеясь спасти свой дом, заботы о котором составляли смысл всей его жизни».

Послевоенное расследование установило, что Загряжский «лишился от пожара и разграбления двух своих домов» и сам нашел своего знакомого Коленкура с целью получить от него пропуск на выезд из Москвы. Последнее ему не удалось. Как свидетельствовал офицер-ополченец князь А.А. Шаховской, «отставной шталмейстер Загряжский никого не умилил. Хотя он и не был, как разнесся слух, в наполеоновой службе, но по прежней будто дружбе с Коленкуром в добром здоровье оставался под его покровительством в чужой Москве, для сохранения своего имущества, а может быть, и для приобретения к нему в случае им одним из русских желанного мира».[1242]1242
  Васькин А.А. «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году. М., 2012, с. 181–182.


[Закрыть]

И вот как тот же внимательный к подробностям А.А. Васькин описывает тушение французами Москвы и спасение ими русских раненых: «Русские и французы поменялись местами: первые хотели город уничтожить, вторые – спасти.

…Раненые русские солдаты, для эвакуации которых не хватило ни подвод, ни времени, были обречены на смерть вместе со всей Москвой: многие из них погибли, так и не сумев выбраться из охваченных огнем домов. Иногда французы сами спасали русских раненых. Бургонь описывает такой случай. В поисках продовольствия он вместе с сослуживцами оказался в набитой всякой всячиной бакалейной лавке, в одном из помещений которой находились тяжелораненые русские: «Пять канониров гвардии с раздробленными ногами. Всех их было семнадцать человек, многие были азиаты, – их легко было отличить по манере кланяться». Они были даже не в состоянии принести себе воды и попросили об этом французов.

Нагрузив доверху найденные поблизости кареты продуктами, французы хотели было уже ехать, пока не увидели, что к дому, где оставались русские раненые, приблизились какие-то вооруженные люди. У одного из них в руках была пика, у другого – сабля, у третьего – факел. Это были поджигатели: «Увидав это, мы пронзительно вскрикнули, чтобы испугать троих негодяев, но, к нашему удивлению, ни один не двинулся с места; они спокойно смотрели, как мы подходили, и тот, что был вооружен пикой, встал в горделивую позу с намерением защищаться. Но подойти нам было довольно трудно; с нами не было сабель. Капрал подоспел, однако, с двумя пистолетами, найденными в комнате у раненых. Он дал мне один из пистолетов, а другим собирался уложить человека с пикой. Но я пока остановил его, избегая поднимать шум, из опасения, чтобы нам не пришлось навязать себе на шею еще большее число противников.

Тогда один бретонец из числа наших людей схватил небольшое дышло от экипажа и, вертя его в руке, как тросточку, пошел на противника, тот, не умея сражаться таким способом, скоро свалился с перешибленными ногами. Падая, он испустил пронзительный крик; расходившийся бретонец не дал ему времени вскрикнуть еще раз и нанес ему в голову удар до того сильный, что пушечное ядро не могло бы оказать большего действия. То же самое он собирался с двумя другими, но мы остановили его. Человек, державший в руках зажженный факел, ни за что не хотел его выпускать, он побежал со своей горевшей головней во внутрь дома, двое наших людей бросились за ним. Потребовалось не меньше двух ударов саблей, чтобы вразумить его.

Но в самый момент отъезда мы вдруг увидели, что огонь охватил дом. Мысль, что несчастные раненые должны погибнуть в мучительных страданиях, заставила нас остановиться и поспешить к ним на помощь. Немедленно мы отправились туда, оставив всего троих людей стеречь экипажи. Мы перетащили бедных раненых в сарай, стоявший отдельно от главного здания. Вот все, что мы могли для них сделать…

Не успели мы сделать и двадцати пяти шагов, как несчастные раненые, которых мы только что перетащили на новое место, завопили благим матом. Опять пришлось остановиться и узнать, в чем дело. Капрал отправился с четырьмя людьми. Оказывается, загорелась солома, сваленная кучами во дворе; огонь уже добрался до того места, где лежали несчастные. Капрал со своими людьми сделал все возможное, чтобы предохранить их, но, по всей вероятности, они так и погибли».[1243]1243
  Там же, с. 178–179.


[Закрыть]

И тот же исследователь продолжает цитировать мемуары очевидца – французского офицера: «Мы услыхали голоса женщин, звавших на помощь по-французски; мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это маркитантки армии в драке с русскими. Войдя, мы увидали разбросанные в беспорядке разнообразные костюмы, показавшиеся нам очень богатыми, и навстречу нам вышли две дамы, взволнованные и растрепанные. При них был мальчик лет 12–15; они умоляли нас оказать им покровительство против солдат русской полиции, которые хотели поджечь их жилище, не дав им времени унести свои пожитки, между коими была одежда Цезаря, шлем Брута, латы Жанны д’Арк; дамы объяснили нам, что они актрисы (очевидно, это были артисты французской труппы в Москве – прим. мое, Е.П.), что мужья их поневоле должны были уйти в поход вместе с русскими. Мы воспрепятствовали пока поджогу дома, забрав с собой русских полицейских; их было четверо».[1244]1244
  Там же, с. 179–180.


[Закрыть]