Текст книги "Прощанье с Родиной"

Тут-то и подоспела депутация трудящихся. Я сначала сильно удивился, решив на секунду, что «сердце сердцу весть подает» и мои добрые соседи стали гуманными до ясновидения. Но потом мы все вместе во всем быстро разобрались, и все стали молча смотреть на мой потолок пятого этажа железобетонного дома пятиэтажного с плоской крышей. Откуда все лились и лились косые струи.

– А давайте-ка, товарищи, поднимемся, что ли, еще выше. Может, там мы, наконец, найдем ответ на ту загадку, которую нам загадала жизнь? – предложил смышленый Рамбургер, поправляя роговые свои очки и почему-то деликатно откашливаясь.

– Но там же нет ничего, кроме плоской крыши, – возразил я.

– А вдруг есть? – неожиданно твердо возразил Рамбургер.

– Битумные швы там должны быть заизолированы, это точно. А только битумные швы там наверняка уже разошлись, отчего и содит вода в бетон, – сказал Епрев.

Молчала Сонечка, зевали молодые люди.

И мы все вышли через железную лестницу на плоскую крышу. Битумные швы действительно разошлись. Делать было нечего, и мы стали глядеть на небо.

А с неба все хлестали и хлестали косые струи. Небо все было затянуто свинцовыми тучами, и не предвиделось тем тучам ни конца, ни просвета. Мы молчали и ежились.

– Эх, а вот жалко, что у нас нету телескопа, товарищи, – вдруг сказал Н.Н. Фетисов.

– А зачем? – приоткрыла Сонечка свой алый ротик.

– А затем, что мы тогда могли бы наблюдать подлинный, а не мнимый апофеоз прогресса. Стыковку двух космических кораблей – ихнего «Аполло» и нашего «Союза», – важно ответил Н.Н. Фетисов. – Мы бы тогда своими глазами смогли увидеть, как американские космонавты сливаются в объятьях с нашими парнями, которые передают им семена советских деревьев, произрастающих на территории Родины, занимающей одну шестую земной суши, – гордо добавил Н.Н. Фетисов. – Мы бы стали свидетелями того, что мир во всем мире наконец-то перешагнул все границы и скоро действительно всем во всем мире будет счастье, как в той песне.

– Неужели? – удивилась Сонечка и уже совершенно откровенно, практически никого не стесняясь, прижалась к Рамбургеру.

– Ох, и чудак же ты, товарищ Фетисов, мечтатель, – улыбнулся, обнимая ее, этот кандидат, доктор и будущий зек-шпион. – Да ты представляешь, какое для того, о чем ты говоришь, требуется увеличение?

– А это от техники, это от прогресса зависит, – с головой нырнул в спор Н.Н. Фетисов.

– Точняк! Захочут сделать прогресс, так сделают, – поддержал его Епрев, который после перестройки, представьте себе, стал помощником депутата, но недавно погорел на рейдерстве и взятках. Его свита тоже поддержала своего вожака головными поклонами согласия, как в дальнейшем поддерживала его во всем, что только можно и нельзя.

И тут я истерически расхохотался. Все смотрели на меня с изумлением.

– Ты че? Рехнулся? – Епрев повертел корявым пальцем у заросшего виска. Я сразу же посерьезнел.

– Я – нет. Я все думаю, товарищи, куда этот сукин сын прораб делся, который нам такого говна настроил?

– Вовик Лифантьев? Волосатенький? – обрадовалась Сонечка, отстраняясь от Рамбургера. – Я знаю. Они уехали. Я слышала, сам Серж Шиманский из питерской рок-группы «Эзотерический удовлетворитель» позвал их, и они говорили, что временно уезжают в Москву, а потом собираются на постоянное по израильской визе. Противные, меня с собой не взяли. У-у, противные!

– Во дает пацан! – в восторге ахнул Епрев.

А Рамбургер вдруг покраснел и сердито выкрикнул:

– Жаловаться надо, товарищи! Жаловаться на подобное безобразие, потому что отнюдь не те сейчас времена. Ну и что, что он сын самого Лифантьева? Не те, говорю, времена! Он, в конце концов, не Высоцкий, хотя и тоже Владимир Семенович. Да и самому Семену Владимировичу не мешало бы, как коммунисту, хорошенько подумать о том, кого он, в конце концов, вырастил. Предлагаю написать письмо в газету «Правда».

– Правильно! – сказала Сонечка.

– Долбать такую власть надо, – поддержал ее Епрев.

– А начать нужно так: «Дорогая редакция! Как ты думаешь, что легче – дом построить или слюной наплевать на родину?» – предложил Н.Н. Фетисов, который вступил в КПРФ и жив до сих пор, а вот старший Лифантьев умер от инфаркта и не дотянул до новых времен.

Я хотел еще раз истерически расхохотаться, но передумал. У меня что-то вдруг все поплыло перед глазами. Я приложил для ясности к глазам руку козырьком, заглянул в будущее. Горбачев. Один путч, другой. Танки. Свобода. Чечня. Кремль. Дефолт. Свобода. Колбаса. Государственная Дума. Подполковник Путин. Куршевель. Рамбургер в тюрьме. Вовик Лифантьев в Тель-Авиве. Борис Ельцин на Новодевичьем. Свобода, свобода, свобода…

Я приложил для ясности к глазам руку козырьком, заглянул в будущее, да и свалился без чувств.

Скруджев
Рождественская песнь в прозе

Самая актуальная из «Рождественских повестей» – это конечно же «Рождественская песнь в прозе», которая будет интересна всем, кто умеет читать книги и считать деньги. Трогательная история некого мистера Эбинизера Скруджа, хищного пассионария из лондонского Сити, который ради карьеры пожертвовал семьей, друзьями, простым человеческим счастьем, – это и притча, и фантастика, и до боли реалистичный рассказ о том, как хороший в общем-то человек превращается…

Википедия

Начнем с того, что один писатель – не станем уточнять, кто: я, писатель Попов Е.А., или знаменитый персонаж многих других моих рассказов, тоже писатель, но по фамилии Гдов, а скорей всего мы оба – получили заказ сочинить что-нибудь такое современненькое по мотивам Диккенса, еще одного писателя. Издатель ли выступил инициатором такой здравой идеи или жизнь подсказала всем нам сугубую креативность гуманистических сюжетов вечно живого Диккенса – опять же не станем уточнять, не важно это. А что вообще важно в этой нашей дивной и расхристанной современной жизни?

А важно, что жил-был в столичном Кремле один Правитель одной таинственной страны, которая некогда являлась империей от моря до моря, а потом немножко скукожилась за счет Прибалтики и Средней Азии, как использованный презерватив. Но все равно выглядела настолько солидной, что ее даже приняли единогласно в ВТО, хотя по-прежнему слегка побаивались. Потому что вечно в ней что-то случалось: то революция, то перестройка, то террор, то беспредел, то в космос собаку запустят, а вслед за ней человека, то какой-нибудь остров-полуостров себе обратно цап-царапнут. Ну, а как ее было не принять в ВТО? Страна богатая, столетиями ее разворовывали и разворовать до конца так и не смогли, еще много чего в ней оставалось, что плохо иль хорошо лежит, что и на Западе, и на Востоке, и на Севере, и на Юге сгодится.

Кстати, во избежание всем понятных недоразумений сразу же заявляем, что страна это была вовсе не Российская Федерация, а совсем другая, выдуманная мной и Гдовым страна. Поэтому любое ваше умозаключение о сходстве этой существующей лишь на плоской бумаге страны с великой и рельефной Россией является клеветническим, давайте договоримся об этом на берегу, а не в Басманном, Мещанском или Хамовническом судах. Чисто случайным является также и совпадение некоторых жизненных реалий отдельных персонажей этого текста с фактами биографии некоторых наших отечественных пассионариев, особенно если эти энергичные люди имеют возможность засадить в тюрягу кого, насколько и за что хочешь – хоть за покражу нефти у самого себя, хоть за пение в неположенном месте, хоть за шпионаж в пользу Китая и выдачу этой некогда братской стране секретных данных, рассекреченных еще при царе Горохе.

Характерно, что и фамилия у этого Правителя тоже была, как у царя Гороха, какая-то нерусская. Скруджев была его фамилия, хотя звали его, как и нашего президента В.В. Путина, Владимиром. А отчества у него не было, в этой стране отчества ни у кого нет, а то бы мы и отчество назвали, нам с Гдовым бояться нечего, потому что в Российской Федерации, где мы оба живем, после десятилетий гнета советского тоталитаризма теперь вот уж двадцать с лишним лет свобода без берегов, как у буржуазного ученого, ревизиониста Роже Гароди, и зазря у нас никого не сажают. А если кто нефть у самого себя украл, продал в Азию несуществующие секреты или неправильно девушки пели в церковном хоре, то он сам во многом виноват. Ибо забыл простой, вечный российский постулат: жизнь – игра, ближний не спрятался, дальний не виноват.

Так вот, этот самый Скруджев, который жил в Кремле и числился Правителем таинственной страны, был, по мнению многих своих подданных, ужаснейший козел. Умел, умел Володька выжимать соки, рвать жилы, крутить, крутиться, гнобить кого ни попадя в целях осознанной всеми нами необходимости процветания родной сторонушки. Умел и умен был Владимир Скруджев! И не человек это был, а, можно сказать, демиург с холодными руками и горящим, как березовый костер, сердцем, из которого еще никому не удавалось выгрести хотя бы самый малый уголек сострадания. Скрытый, замкнутый, одинокий, как говорится в народе, «себе на уме», он был знаменит своим отрицательным обаянием, и его кривая ухмылка не одну политиканствующую дуру или соответствующего дурака бросала к ногам его пьедестала. Придя во власть довольно молодым, в малиновом пиджаке и гэдээровских полуботинках, он с годами заматерел, окуклился, и душевный холод вкупе со временем сильно приморозил скопческие черты лица его. И даже выбритый кремлевскими брадобреями его сексапильный подбородок, реденькие волосики и кучковатые бровки, казалось, заиндевели от отрицательных температур Володькиной экзистенции.

Даже тепло улыбаясь, он всюду распространял вокруг себя леденящую эту атмосферу, которая превалировала и над Кремлем, и над всей страной даже в летний зной, что, кстати, может быть даже и полезно было этой стране, согласно учению русского философа-реакционера Константина Леонтьева, который предлагал любое гниющее пространство, например российское XIX века, подморозить, да только его никто не послушал.

И зря. Нахлебались уже, сукины дети, не послушавшие Константина Леонтьева, нахлебаетесь и еще!

Впрочем, Владимиру Скруджеву ни мороз был не страшен, ни жара. Скруджева вся эта суета, all that Jass[2]2
  Весь этот джаз (англ.).


[Закрыть] ни грамма не колыхали. Никакое тепло его не могло до конца обогреть, никакой холод окончательно заморозить. Потому что он всего себя отдал Родине и в гробу бы он видал все эти атмосферные телячьи нежности, он их манал, как выражалась уличная шпана в его детстве, которое он провел среди народа да там и остался! С детства не чуждый физкультуре и спорту, он вполне бы мог неплохо сыграть при случае роль супермена в каком-нибудь хорошо костюмированном фильме, но его ждала другая роль – пасти человеков. К тому же он не очень нуждался в деньгах, у него их, на чем сходились и друзья его, и враги, было много. Очень много. Не то что у всяких там коммунистов, которые некогда правили СССР, а деньги считать не умели. Отчего и случилось то, что случилось.

Увы, но Скруджев, как и всякий другой великий человек, был одинок. Шли годы, и ведь никто и никогда не останавливал его на улице радостным возгласом: «Да это ты, что ль, Вовка, глазам своим не верю, в рот меня… How are you?[3]3
  Как вы? (англ.)


[Закрыть] Дернем по соточке?»

Более того, вся страна его боялась. Ни один нищий не смел протянуть ему руку за подаянием. Ни один ребенок не решался спросить у него сигарету. Ни разу в жизни ни единая душа не поздравила его с Днем Чекиста, и даже собаки трусили, когда неоднократно подкрадывались к нему, чтобы обоссать, хотя иногда им это все же удавалось сделать, несмотря на усиленно охранявшую его охрану. Говорю же, что все его боялись. Даже мы с Гдовым, если бы жили в этой стране, его бы тоже боялись.

И вы думаете, это огорчало его, что его все боятся? Очень глупо, если вы так думаете. Правитель Скруджев вершил свою жизненную миссию так, что любое искреннее желание сблизиться с ним казалось ему нарочитым и обусловленным лишь его высоким постом в иерархии Государства, а вовсе не его умом, изначальной добротой и другими превосходными человеческими качествами, которые он вынужден был тщательно скрывать, все время думая думушку о доверенной ему народом Родине.

И деньгами своими, которые он, прежде чем уйти «в политику», заработал исключительно честным трудом на золотых приисках и торговле апельсинами, Владимир не кичился тоже. Жил весьма скромно, все в том же Кремле, заняв крохотную каморку прямо за часами Спасской башни, отказавшись от всяких там вилл и других резиденций в пользу социальной справедливости и здорового, аскетического образа жизни. Спал на медвежьей шкуре, добытой им в Уссурийской тайге в порядке самозащиты, и казался самым счастливым человеком на земле. Подробности своей семейной жизни не афишировал, отчего их никто и не знал, мы с Гдовым тоже не знаем. А если и знаем, то никому ничего не скажем. Нам, признаться, его отчего-то жалко иногда бывает до слез, хоть он и наш персонаж всего-навсего в данном контексте и тексте…

…Внезапно в каморке включился скрин-экран, размером три на четыре метра, и Правитель Скруджев получил неприятную возможность созерцать на этом экране прыщавую физиономию своего племянника Борьки-диссидента, рослого кудрявого малого с бараньими глазами навыкат и высшим образованием.

– С наступающими праздниками вас, дядя Вова! Желаю вам хорошенько повеселиться во время тех счастливых дней отдыха, которые мы, оппозиция, вырвали у вашего правящего класса жуликов и воров во имя демократии, – нагло заявил он, приплясывая на легком морозце в окружении каких-то не то ряженых, не то полоумных молодых людей в грубых солдатских башмаках и разноцветных масках с узкими прорезями для глаз…

– Пошел в жопу, – коротко отозвался Скруджев, который знал Борьку с той поры, когда тот еще сидел на горшке, а Скруджев уже в Государственной Думе.

– Зачем же сразу в жопу, – обиделся Борька. – Вот вечно вы, дядюшка, так, а у меня между тем есть к вам разговор важного государственного значения…

– Вздор! Чепуха! Как вам ловчее бабки пилить – вот они все эти ваши «государственные разговоры», – проворчал Скруджев, выключая скрин-экран.

Немного помедлил и снова включил это чудесное изобретение отечественных ученых и производственников.

На экране вдруг нарисовался унылый малый, хлопающий ресницами и с преувеличенным вниманием, высунув от усердия язык, вглядывающийся в глубину айфона ли айпада – мы с писателем Гдовым плохо разбираемся в этой новой навороченной электронике. По тоже совершенно случайному совпадению его звали Дмитрием, как и нынешнего российского премьер-министра Медведева Д.А.

Правитель некоторое время внимательно, незамеченный, следил за ним и лишь потом спросил вкрадчиво:

– Ты, Митя, совсем дурной, что ли, на голову стал, после того как я пообещал, что когда-нибудь назначу тебя своим преемником?

– Это почему? – обиделся тот, кого он назвал Митей, убрав язык на место.

– По кочану и тьфу! – рассердился Скруджев. – Ты зачем, чихнот, разрешил Борьке со мной соединиться?

– Во-первых, выбирайте выражения, я – государственное лицо и полноправный член правящего тандема, – вспыхнул «преемник». – А во-вторых, он действительно звонил по делу…

– Яйцо ты, а не лицо, – скривился Скруджев.

– …и для начала хотел поблагодарить вас за то, что вы не наложили вето на проведенный им через Думу закон о том, что теперь в новогодние праздники страна всегда будет не работать ровно десять дней, и каждый житель ее теперь вечно будет получать на Рождество жареного гуся.

– Постой-постой, как это «проведенный им», когда его из Думы давным-давно выперли?

– У Бориса длинные руки, – многозначительно сказал Дмитрий и вдруг неожиданно не удержался от фрондерства: – И во многом руки эти – конструктивные, а мысли отражают чаяния народные…

– Выгнать и тебя, что ли, на фиг? – глядя на него, вслух раздумывал Скруджев. – Да уж больно ты честен, хоть и глуп. Пшел и ты домой есть гуся! С Новым годом, с Новым счастьем! Привет семье!

– А нельзя ли нам после Нового года немножко прибавить демократии? – вдруг неожиданно для Скруджева попросил его собеседник. – А то все кому не лень про нас говорят, что мы скоро будем как Северная Корея.

Но лишь потемневший экран был ему ответом.

Однако Митя не загрустил. Он пока еще был молод и полагал, что мы все когда-нибудь увидим, как Чехов, небо в алмазах.

А мы его и увидим. Как Чехов. Разве кто-то в этом сомневается?

– Вздор! Чепуха! – снова повторил Скруджев, оставшись в одиночестве. – Хватит, как говорится, сопли жевать. Им ведь чем больше делаешь хорошего, тем больше получаешь от них кусков дерьма, от этих бандерлогов. Гусей жрать, винище трескать, десять дней ни хрена не делать, и чтоб им еще зарплату повысили «до пристойного европейского уровня»! Европейцы гребаные! Ну, почему, почему же такое случилось, что в нашей стране, которая некогда являлась империей от моря до моря да и теперь насчитывает более двадцати четырех миллионов жителей, имеется лишь один честно работающий человек, и этот человек я? Все остальные в большей или меньшей степени ворье, коррупционеры, стяжатели, развратники, в лучшем случае – дураки. Вот будут все эти дни сидеть и пялиться в свой «зомбоящик», где мною специально для них разрешены на эти дни умеренные пошлость и бездуховность, лишь время от времени перемежаемые проповедями святейшего пастыря о. Станислава Кундяева, бывшего поэта, да исполнением Государственного гимна на его слова восемь раз в сутки. Кундяев, между прочим, тоже хорош батюшка, мля! Опять в какой-то скандал влип – не то с золотыми часами, не то с паленой водкой. С кем только не приходится работать! Но об этом позже, позже! Или никогда. Утро вечера мудренее!

И он, как Наполеон в шинель, завернулся в медвежью шкуру, собираясь предаться Морфею.

А в это время на улицах столицы было диво как хорошо! И вовсе даже не все люди «трескали винище», неправда это! Многие граждане катались на коньках, сочиняли к новогоднему застолью стихи и шарады, дамы прогуливали собачек, мужчины несли на себе груз новогодних елок, «шестидесятники» во предвкушении обильного ужина мурлыкали себе под нос песню своей юности «Возьмемся за руки, друзья», дети помогали им переходить через дорогу и получать пенсию в банкомате…

– Вздор! Чепуха! – снова бормотнул Скруджев, засыпая, но внезапно насторожился.

Ибо все пространство каморки вдруг запульсировало, зафосфоресцировало, заискрилось, и на Скруджева вдруг уставилась густобородая – мы бы сказали рожа, если бы это не было всему миру до боли и рези в глазах знакомое лицо, в котором Скруджев тут же признал стесанные черты основателя некогда самого правильного в мире учения, которое молодой и старый Скруджев изучал всю жизнь да так и не понял, о чем там, собственно, идет речь, в этих мудреных книгах Карла Маркса.

Волосы «Марксовой» бороды странно шевелились, цвет лица у призрака был тускло-зелен, а широко раскрытые глаза смотрели совершенно неподвижно, хотя один из них ухитрялся при этом лукаво подмигивать Скруджеву. Который, как мы это сейчас увидим, был вовсе не из робкого десятка.

– Фули надо? – прямо спросил он классика, пытаясь унять внезапно охватившую его нервную дрожь.

– Чтоб ты не повторял моих ошибок, – медленно и гнусаво заговорил пришелец. – Я тоже думал, что самый умный и честный на свете, а оказалось все совсем наоборот.

– В каком это смысле «наоборот»? – насторожился Скруджев.

– А в таком, что я – мошенник, а не основатель самого правильного в мире учения. Помнишь, как я машинально ответил дочурке, когда она, ознакомившись с моими мыслями о классовой борьбе пролетариата, вдруг зарыдала: «Папа! Папочка! Но ведь тогда у нас не будет никакого богатства, и меня никто не возьмет замуж!» А я ей цинично ответил: «Не плачь, дитя! На наш век прибавочной стоимости хватит, а дальше хоть трава не расти». Потом я горько корил себя за эти слова, особенно когда узнал, что революция вопреки моим прогнозам грянула в самой дикой европейской империи. Но было уже поздно, и я отстал от паровоза современности. Смотри, как бы и ты от жизни безвозвратно не отстал. Ведь за свою самонадеянность и самодеятельность я теперь сильно мучаюсь на том свете, хуже, чем при Сталине зеки мучились на Колыме. Ну вот, например, вместо того, чтобы отдыхать в койке, вынужден шататься по белу свету, окормляя новой критикой глупого разума таких вот, как ты, стихийных приверженцев моего учения, от которого они отказались только на словах. Как, впрочем, только формально отказались и от безумных идей моего нерадивого ученика Володьки Ленина. Да ты, я вижу, не веришь мне?

– С чего бы это я должен верить именно вам, когда я вообще никому не верю?

– Ах ты, раб своих латентных пороков и страстей, выдающий себя за честнягу! – вдруг возопил призрак. Да так неистово и жутко, что Скруджев начал понимать – шутки скорей всего кончились.

– Ну и чего сразу так-то уж орать, – примирительно высказался он. – Если вам угодно, давайте о деле говорить.

– О каком таком деле, когда швах твое дело! – снова возопил призрак. – И если ты мне не веришь, то, чтобы тебя убедить, на смену мне явятся еще два Духа…

– А что это вы так обо мне хлопочете? – не выдержав, поинтересовался Скруджев.

– Да потому, что мне пообещали – если я хотя бы одного начальника хотя бы одной страны приведу в разум и избавлю от завиральных комплексов, глупости и наглости, то меня на том свете переведут со строгача в адколонию-поселение, а оттуда уж недалеко и до условно-досрочного адского освобождения…

– Это что же, значит, вы с той поры, как померли, еще никому из власть имущих помочь не смогли? – якобы посочувствовал Скруджев, и это привело призрака в уже совершенно окончательную ярость.

– Ты острить-то кончай, остряк-самоучка, – с обильным употреблением ненормативной лексики, как-то даже по-песьи взвыл он, закатывая глаза, и пена желтого цвета появилась на его губах. – Если ты сейчас же не одумаешься, не бросишь свои бредни, не повернешься лицом к трудовому народу, то тебя ждет вот что…

Рожа «Маркса» последний раз мелькнула и исчезла. Скрин-экран внезапно разросся до неведомых пределов, и Скруджев вдруг воочию увидел, как выглядит ТОТ СВЕТ, вернее, та его часть, где наказывают и перевоспитывают грешников.

И мне, и Гдову пока что не разрешено художественно и достоверно описать то, что мы вместе со Скруджевым узрели на этом экране. Да и не понять нас могут, обвинив в порнографии, педофилии, кощунстве и смаковании жестокостей, ибо нечистая потусторонняя сила зверски издевалась там над бедными грешниками, среди которых и мы, и вы, читатель, обнаружили бы множество знакомых медийных лиц из мира бизнеса, политики, культуры, просвещения и спорта. Мерзко там было до того, что всякие изображения ада художниками Брейгелем, Гойей и Босхом непременно показались бы вам целомудренными мазками, если бы вы тоже стали свидетелями того, что творилось на этом скрин-экране! Во все дыры там кого надо и не надо употребляли, истязали с особой жестокостью, сладострастием и цинизмом. Садомазохизм там, граждане, расцвел пышным цветком и некрофилия. Ужас!

Скруджев как повалился на медвежью шкуру, так и потерял тут же сознание.