Текст книги "Святая юность"

Боярин Елевферий

(Память святителя Алексия, митрополита Московского, 12 февраля)

Весело прошел воскресный день.

К обеду в дом боярина Феодора съехалось несколько других бояр с детьми, сверстниками его старшего сынка Елевферия.

Обедали дети отдельно. Вверху стола сидела почтенная осанистая женщина, мамка детей боярина Феодора, из обедневшей боярской семьи, наблюдавшая в доме за порядком. Священник-вдовец, живший на усадьбе, отправлявший службы в домашней церкви и благословлявший все трапезы, пришел и тут – перекрестил праздничный обед детей. Затем все уселись, и началась праздничная еда, за которой молодые зубы работали исправно.

Была та пора, когда в природе весна начинает бороться с зажившейся зимой, когда мороз уже не жжет, а нежно щиплет щеки, когда полуденное солнце растопляет залежавшийся на крышах снег и они к вечеру окаймляются рядом причудливых замерзших ледяных сосулек, когда солнце все дольше и дольше загащивается в небе, как будто неохотно уходя за горизонт.

Как ни была вкусна обильная воскресная трапеза, детей тянуло наружу. С громким хохотом высыпали они на широкий двор, в конце которого стояли ворота с широкими столбами. Поодаль тянулась изгородь обширного сада, были разбросаны всякие жилые постройки – амбары, колодцы, ледники, людские. Во дворе уже стояла выстроенная детьми раньше высокая снежная баба.

Кто-то из шаловливых бояричей снес ее до половины роста, и все принялись вновь ее восстанавливать и выстроили в полтора раза выше. Потом предложили окопаться в снегу, как бы в городе, так, чтобы одни защищались, а другие брали его приступом.

Во всех этих играх первым затейником был молодой хозяин, принимавший своих гостей, боярич Елевферий, стройный тринадцатилетний мальчик, легкий, ухватистый, быстрый и решительный. С разгоревшимися щеками и живыми бойкими глазами он то и дело давал приказания товарищам и объяснял им игры.

– Будет это у нас примерно, – говорил он, – Владимир, и вот мы, русские, будем в нем отсиживаться, а вы будете татары.

Елевферий со своими «русскими» быстро сделал круглый валик из снега и утоптал пространство внутри, причем им усердно помогали будущие враги «татары», потом Елевферий засел в городе, который другая кучка товарищей стала брать приступом.

Дети чрезвычайно увлеклись игрой, с величайшей ожесточенностью накидывались на вал, но были сбрасываемы защитниками, которые то и дело выскакивали наружу и вступали с ними в единоборство на валу или на снегу рядом.

Пользуясь тем, что внутри оставался один Елевферий, двое мальчиков хотели пробраться внутрь вала, но, когда они ворвались, Елевферий совершенно неожиданно для них схватил их обоих за руки и поволок обратно. Такая его доблесть воодушевила других, и, сплотившись, защитники, оставив крепость пустой, прогнали «татар» далеко в сад.

На этом игра и кончилась, так как начинало темнеть, и уже кучера на конном дворе запрягали в возки лошадей, чтобы везти бояричей обратно по их домам.

Пока же Елевферий со своими товарищами обсуждали различные происшествия этой защиты Владимира и ликовали, что они так посрамили «татар».

Веселый день кончался. С многочисленных приходских, монастырских и боярских церквей раздавался мерный звук колоколов: благовестили к вечерне.

Пошел в церковь на своем же дворе и Елевферий.

В его мозгу странно перемешались молитвы и псалмы, в которых душа человеческая просила у Бога помощи и посещения, с только что игранными сейчас играми и с радостью победы над мнимыми татарами.

Он вспоминал, как вспоминали тогда часто русские люди разного возраста, о том, что остаются неотомщенными позор и несчастие, и пленение Руси Батыем, что Русь не самостоятельная, как прежде, земля, а татарская данница, что русские князья получают от ханов ярлыки на свое княжение…

И под звуки молитвы в разгоряченной голове Елевферия его сегодняшняя победа над мальчиками, прикинувшимися татарами, разрастается в какую-то победу всего русского народа над всей татарской ордой.

Ему мерещится жар сеч, и в них русские знамена. Носящиеся по полю русские родные витязи врубаются в татарские ряды. Что-то властное идет невидимо над русской ратью, что-то полное мужества и решимости. И все сливается в одно восхитительное ощущение, в один чудный исход, который называется победой.

Умный мальчик знает из разговоров родных, из тут и там услышанных слов, из своих соображений, что земле враздробь не одолеть татар, что надо ей слиться в одно ядро, под одной главой, чтобы стать несокрушимой.

И под чтение псалмов в тихой церкви, под мягкий свет вечереющего дня, проникающего сквозь небольшие оконца и прорезь купола, мерещится Елевферию крепкая, несокрушимая сила, идущая на татар, и среди вооруженного воинства он, Елевферий, одушевленный, как и все идущие с ним рядом, решимостью вырвать себе победу и сокрушить угнетателя.

И глубокой ночью, когда все на усадьбе спали, если бы кто подошел к кроватке Елевферия, он увидал бы, как раскинувшийся во сне мальчик чем-то встревожен, как грудь его прерывисто поднимается, как горят щеки, потому что он и во сне, как и наяву в мечтах, бьется с татарами, завоевывая свободу униженной Руси.

Как хорошо в ту пору, когда совершившая свое дело весна уступает место лету; когда листья уже распустились, но от них идет еще свежее благоухание; листва дуба клейка еще и бледна, жатва еще не налилась желтыми тяжелыми колосьями, и луга пестреют разнообразными яркими цветами.

Какая радость бродить тогда по молодому лесу, по свежему лугу, смотреть в ясное голубое небо, опрокинувшееся над мирозданием светлым шатром, какое счастье чувствовать вокруг себя неизъяснимый, торжественный праздник обновившейся природы…

Погожим приветливым утром Елевферий вышел из отцовской усадьбы с силком в руках. Он шел за Москва-реку, в луга, ловить перепелов.

Мальчик наслаждался и каплями росы, блестевшей на траве под солнечными лучами; и сладким духом, несшимся из садов, в которых тонула тогдашняя Москва; и тихим благовестом, раздававшимся то на одной, то на другой московской колокольне; чистыми струями плескавшейся под горой реки Москвы. Миновав пригород, раскинувшийся за Москвой и за прибрежными лугами, выбрав местечко по сердцу и раскинув силки, Елевферий притаился в траве.

Привольно было после быстрой ходьбы лежать тут, в мягкой мураве.

То пчела прожужжит над ухом, повьется над чашечкой цветка и повиснет на ней, клоня ее книзу тяжестью своего мохнатого тельца.

Там, вдали, словно подвешенный к небу на длинной нитке, трепещет крылышками на одном месте жаворонок и проливает над лугом серебро своей мирной песни. Порой проплывет благовест от Москвы и растает в воздухе… Хорошо… хорошо…

Следит Елевферий за силком, гадает, какой из вьющихся неподалеку перепелов попадется первым. От раннего вставания и быстрой ходьбы за несколько верст, от утомленного внимания мальчик и не заметил, как задремал.

Дремлет он – и вдруг вздрогнул. Ясно прозвучал ему громкий голос:

– Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков.

Он задрожал, оглянулся вокруг себя. Луг, как гладкая скатерть, виден во все стороны: нет ни души, а голос был, был несомненно. Он поднялся на колени и стал пристально оглядываться кругом, не откроет ли, кто говорил с ним… Никого, никого.

А слова звучат неотступно, как бы просверливая мозг: «Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков».

Он поднялся на ноги, оглянулся вокруг. С грустью он чувствовал, что пришел конец его беззаботной жизни, что с ним случилось что-то громадное, что он стал другой.

Не беззаботным мальчиком, вставшим пораньше, чтобы позабавиться на светлом лугу любимой забавой, возвращался теперь в Москву, в родительский дом отрок, которому прозвучал Божественный призыв.

Вся жизнь теперь изменилась.

Крестный сын наследника московского престола, князя Иоанна Данииловича, сын знатного боярина, занимавшего видное место при московском дворе, Елевферий должен был занять в Москве столь же видное положение. Жизнь его сложилась бы, как жизнь царедворца; к тому дело и шло, а теперь все изменилось.

Божественный призыв звучал в его душе. Первый в играх, он теперь уклонялся от них. Его видели постоянно задумчивым и молчаливым, и все то, что в нем происходило, он таил в себе, никому не открываясь.

Родители изумлялись сосредоточенному выражению его лица, слезам, которые показывались на его глазах, когда он сравнивал, как много сделал для людей Христос, восшедший за них на крест, и как мало люди воздают Христу.

Родители старались разузнать у слуг, что́ случилось с их мальчиком. Слуги не умели им ничего ответить: они знали только, что Елевферий уходил в пустынные места.

Еде-нибудь в лесу, в далеком поле, как-то ближе чувствовал Елевферий Бога. И он, когда мог, уходил молиться среди природы. Дома же он сидел больше над книгой. Родители решились поговорить с ним о его задумчивости, о том посте, который он на себя налагает. Они уговаривали его жить, как живут другие дети, как жил еще недавно и он сам.

– Не печальтесь обо мне, – ответил им Елевферий. – Сами наслаждайтесь Божиими дарами, а надо мной сбудется Божия воля.

И все молчаливей становился мальчик, и все больше искал уединения. Ему было пятнадцать лет, когда он решил окончательно оставить отца и мать и сделаться иноком.

В возрасте двадцати лет он был пострижен в Московском Богоявленском монастыре близ Кремля и в постриге получил имя Алексий, которым был назван в таинственном видении. Можно думать, что постриг в Москве был единственной уступкой, которую он сделал родителям: отпускать его в дальние монастыри было бы им слишком тяжело.

Всю жизнь свою святитель Алексий провел в Москве, был отличаем святителями московскими, и сам был митрополитом. За малолетнего великого князя Димитрия Иоанновича митрополит Алексий управлял государственными делами. Он берег Россию и своими заботами скопил ту русскую силу, с которой вскоре по кончине его князь Димитрий Иоаннович Донской вступил в бой с татарами и одолел их.

Не сбылись мечты юного отрока Елевферия. Не пришлось ему рубиться в жаркой сече с татарами. Но иным путем он послужил своей родине и был одним из тех чудных кузнецов, которые сковали победоносный меч и дали его в руки русскому народу, чтобы добыть утраченную им ранее свободу.

Равноапостольный Кирилл, просветитель славянских стран

(Память 14 февраля)

Хороша привольная, веселая, шумная, многолюдная Солунь, ныне Салоники, один из главнейших торговых городов Балканского полуострова. Окружено любовью родителей детство будущих просветителей славян – Кирилла, в миру Константина, и Мефодия.

Константину семь лет, и его начинают учить. В это время снится ему чудный сон.

Он видит, что какой-то воевода собрал лучших невест города и говорит юноше: «Выбирай одну из них, чтоб она была тебе помощницей в жизни». И он стал выбирать. Среди них на первом месте спокойно стояла одна. Не описать словами ее красоты, тишина дышала вокруг нее, ее взор смотрел глубоко в душу, и становилось светло и отрадно под этим взором. Бесценные сокровища, украшавшие ее, меркли в сиянии ее лица. Он подошел к ней и услышал: «София».

«София» по-гречески значит премудрость.

Когда Константин приступил к книжному учению, то его память и понимание оказались выше, чем у всех его сверстников. Быстрота его понятия была необыкновенна.

Вот он изучает Писание, и легко дается ему премудрость, и из всех учителей церковных больше всего он чтит творения святителя Григория Богослова. Его детское сердце бьется великим восторгом. Однажды, чтобы излить возбужденное в его душе словами великого учителя Церкви восторженное волнение, он на стене чертит крест, а под крестом свою детскую молитву: «Святителю Божий Григорий Богослов, ты телом был человек, а жизнью Ангел: устами, как серафим, ты славил Бога; твое учение просветило вселенную. Молю тебя – прими меня. С верой и любовью прихожу я к тебе. Будь учителем мне».

Вначале Константин позволял себе забавы, свойственные его возрасту и его высокому роду.

Однажды он был в поле на охоте. Ястреб сидел на его руке. По усмотрению Божию, внезапно поднялся вихрь и унес птицу. Отрок огорчался, что потерял любимого ястреба. Его уныние было так велико, что он два дня не принимал пищи. Но в это самое время случился с ним спасительный перелом: он понял тут, как опасно и вредно для души привязываться к вещам житейским.

С тех пор он отказался от скоропреходящих утех, которые вместо радости причиняют печаль. В нем разом пала привязанность ко всему житейскому – он отдался исключительно одному учению и почти не выходил из дому, читал одни священные книги…

Все больше и больше преуспевает отрок в разуме, до Царьграда доходит слух о его способностях, и берут его ко двору, в товарищи к его сверстнику, царю Михаилу. Знаки внимания, которых так жадно добиваются люди, – придворные отличия одно за другим сыплются на царского товарища, но только одна мудрость занимает его душу.

И вот, озабоченный его мирской участью, чтоб закрепить его блестящую будущность, воспитатель царя и Константина предлагает ему в жены знатную девушку, богатейшую наследницу. Но не к миру влечет Константина, и он тайно бежит и постригается в монастыре.

Проходит несколько месяцев первых монашеских подвигов, и его нашли и против его воли возвратили в Царьград. Он принял сан иерея. Много ученых трудов, состязания о вере, и ради них далекие поездки, и снова тихая, пустынная жизнь, молитвы, чтение. А душа жаждет великого дела, которое заняло бы все ее силы.

В далекую пустыню, где Константин жил с братом своим Мефодием, приходит зов из Царьграда, от патриарха и царя, и вот начало новой жизни.

Горячие молитвы об успехе и благословении Божием на проповедь Евангелия среди славянских народов, изучение славянских наречий. Вот великое чудо, которое подкрепляет веру Константина, когда он приступал к трудам своим: тело священномученика Климента, папы Римского, много столетий почивавшее на дне морском, явлено верующим: ночью над тем местом моря, где лежали мощи, сияет светлый столб, и святые мощи показываются на поверхности…

Начинается проповедь. Толпы народа и отдельные лица, ему внимающие, и выражение на этих лицах новых мыслей, пробуждаемых его словами, и радостные для проповедника обращения. Торжество крещения, незабвенные, дорогие, благодатные картины. Вот тот неизъяснимо радостный день, когда братья составили славянскую азбуку, начертали с помощью ее первые написанные на славянском языке священные слова: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово».

Если прозревший взор в минуту разлучения души с телом видит грядущее, быть может, перед взором апостола славян в последний его час предстала далекая еще, в будущем необозримая, великая страна. Множество светлых храмов сияло по ней, и торжественная песнь православных колоколов неумолчно неслась над ее простором; виясь длинными лентами, как ее светлоструйные, многоводные реки, блистая хоругвями и окладами чудотворных православных икон, шли по ней крестные ходы; среди зелени ее задумчивых, дремучих лесов подымались белые стены и золотые маковки монастырей; зорко глядели вдаль святые вожди той земли, населял ее терпеливый, смиренный народ-Богоносец, и невидимо ходил по той земле, благословляя, Христос.

Юность преподобного Космы Яхромского

(Память 18 февраля)

Боярин, который взял к себе на воспитание крестьянского мальчика Косму, был человек добрый и ласковый.

Взял он его к себе более из жалости, чем из нужды в нем: Косма был из очень бедной семьи, и в доме боярина, где было всего в изобилии, ему жилось сытней, чем дома.

Мальчик оказался смирный, послушный, рассудительный и тихий. Видя его сообразительность, боярин стал посылать его к священнику учиться грамоте, и Косма очень быстро с ней справился.

Любимым его занятием в те часы, когда он бывал свободен от ухода за боярином, от различных поручений, с которыми хозяин рассылал его в разные стороны, было чтение Священного Писания.

Часто в зимние вечера, когда хозяин не отлучался в гости, он призывал к себе Косму и часами слушал, как он своим звонким, детским голосом, внятно и вразумительно, с чувством и умилением прочитывал ему то Златоустовы творения, то сказание о жизни какого-нибудь святого, то какие-нибудь поучения о том, как по-христиански устроить свою жизнь.

Над боярином стряслась беда: заболел он, и, когда острая пора болезни миновала, вместо того чтобы быстро оправляться, он все оставался каким-то хилым. Недуг, очевидно, сидел в теле и не мог выйти.

– Вот что, Косма, – сказал мальчику боярин однажды вечером, когда Косма читал господину вслух житие одного из русских чудотворцев, – поищу-ка я помощи чудесной, стану неотступно просить Бога об исцелении, объеду все святые места на Руси… Что-то мне говорит, что болезнь моя не к смерти, а к славе Божией. Стану ездить и тебя возьму с собой, ты мне верный слуга.

Так и сделал боярин.

Стали они ездить из монастыря в монастырь: где мощи угодника источают исцеления, где сияет чудотворящая благодать от прославленных Богом икон, где бьют из земли целебные источники.

Верно служит мальчик боярину, заботливо подсаживает его в возок. Ночью по первому стону больного поднимается и подходит к нему… Ездят они из места в место, из монастыря в монастырь, от мощей к мощам, а исцеления все нет.

Душа мальчика полна одной молитвы… Сидит ли он в возке около боярина или вечером засыпает, чтобы проснуться при первом стоне господина, все просит он Господа, все взывает к Богоматери, чтобы исцелили его хозяина.

Как-то раз, проезжая по Суздальской области, остановились они у реки Яхромы.

Пока налаживали перевоз, Косма, чтобы размять немного ноги, стал ходить по берегу. Привольный берег, поросший зеленой муравой с разбросанными по ней кудрявыми березами, был озарен мягким светом склонившегося к закату дня.

Всю последнюю часть дороги мальчик промолился, и теперь, окинув глазами окружающую его мирную картину, он от души лишний раз пожалел господина.

«Господи, Владычица, – думал он, – простите, помогите, сотворите чудо!..»

От одной из берез, стоявшей отдельно, шел какой-то свет. Мальчик остановился сперва как вкопанный, потом вдруг, протянув руки, побежал к ней. Он завидел на дереве стоявшую на суку и прислоненную к стволу небольшую икону Богоматери.

Он подбежал к дереву вплотную. Икона, изображавшая собой Успение Богоматери, источала все более и более яркий свет. Протянув к иконе руки, мальчик упал на колени. Он весь был потрясен, неимоверное счастье охватило его сильной волной, слезы застилали глаза, и вдруг от иконы раздался голос:

– Будь иноком, строй обитель во имя Мое.

И, впивая в себя веющую над этим местом таинственную благодать, весь потрясенный, чувствуя себя как бы от земли вознесенным к небесам, мальчик смотрел на совершающееся вокруг него чудо.

Боярин получил от новоявленной иконы исцеление. Он отпустил Косму на волю. Отрок быстро снарядился в Киев и принял там постриг в Печерской обители. В строгой молитве и посте шла его жизнь. А когда пришел его час, Господь возвестил ему Свою волю: он вернулся на реку Яхрому и здесь основал свой монастырь.

Он почил в конце пятнадцатого века (1492 г.). Мощи его почивают в Успенском храме основанного им монастыря, в двадцати пяти верстах от Суздаля. Там же хранится и явившаяся ему икона, подавшая ему то, о чем он с такой верой и неотступностью молил Бога…

Детство священномученика Поликарпа, епископа Смирнского

(Память 23 февраля)

Это был первый золотой век христианства, когда над миром словно светился образ так недавно еще жившего на земле Христа, когда по вселенной ходили те люди, которые видели Его во плоти и разносили по миру слова, принятые из Его Божественных уст…

Это были те дни, когда новообращенные христиане из разных мест стремились в Иерусалим, чтобы поклониться тому живому чуду христианства, каким была Пречистая Дева Мария, вдохнуть в себя исходившую от Нее благодать, послушать небесную музыку Ее кратких и значительных слов.

Богатый, именитый город Смирна, где велся обширный обмен товаров Азии и Европы, был одним из первых городов, имевших христианскую обширную общину. Епископом там был Вукол, поставленный в одно из благовестнических его путешествий апостолом и евангелистом Иоанном Богословом.

Жила в Смирне одна благочестивая вдова, Каллиста. Елубоко в сердце приняла она проповедь христианства и старалась угождать Богу.

С днями принятия ею христианства совпало сиротство одного смирнского мальчика, Поликарпа. Душа Каллисты в те дни расширялась жаждой какого-нибудь подвига. Ей так хотелось кого-нибудь принять к себе в дом, обласкать, приютить. Услыхала она о том, что маленький мальчик остался совершенно беспомощным, круглым сиротой, без родных, без куска хлеба, и взяла его к себе как сына.

И в тихом доме Каллисты отрок Поликарп проводил счастливое детство. Тайные богослужения в христианских домах или где-нибудь в окрестностях города, в пещерах, встречи с христианами, приходившими из других стран, рассказывавшими о Богоматери, о Христе, Которого они видели ходящим во плоти по градам и весям Иудеи, – как это все было светло и радостно и каким тихим счастьем наполняло душу!

Как-то, когда Поликарп уже подрастал, воспитательница его отлучилась на несколько месяцев из дому. Заведование всем своим хозяйством она оставила Поликарпу. Что же делает блаженный юноша?..

Он раздает милостыню нищим и убогим, сиротам и вдовам, не отказывает просящим в хлебе, раздает им вино, масло, сберегаемые в кладовых плоды, и раздает так широко, что все богатые запасы истощены.

К этому времени Каллиста вернулась домой. Один из рабов, встречавший ее, рассказал ей, что дома у нее не осталось ничего, так как Поликарп все расточил.

Вот Каллиста у себя в доме и спешит в кладовые. Они полны. В изумлении она зовет Поликарпа.

А блаженный отрок в ожидании своей воспитательницы задумался о том, как тяжело ей будет узнать, что все запасы истощены. С детской чистой верой он помолился Богу и воззвал:

– Господи, Господи, помоги мне! Ты при пророке Твоем Илье наполнил сосуды вдовы в Сарепте Сидонской. Во славу имени Христова, наполни эти хранилища!

И тогда по молитве отрока совершилось чудо – дом Каллисты наполнился в изобилии всеми припасами.

Когда Каллиста увидала, что все в доме в порядке, она разгневалась на слугу, донесшего ей о тратах Поликарпа, и хотела его наказать. Но Поликарп рассказал ей обо всем, как было. Этот чудесный случай заставил Каллисту быть еще милосерднее. Умирая, она сделала юного Поликарпа своим наследником.

Это наследство Поликарп роздал бедным, старался служить всем нуждающимся. Епископ Вукол поставил его сперва диаконом, потом священником, а перед смертью получил чудесное извещение от Бога, что его преемником будет Поликарп.

Долгие десятилетия мирно пас Поликарп церковь Христову, обогатил христианский мир своими вдохновенными пастырскими посланиями и около ста лет от роду пострадал за Христа в своем родном городе, на скате горы Пагуса, в амфитеатре. Это было в 167 году.

Место его страдания показывают доселе.

Оттуда открывается вся Смирна с ее окрестностями и с ее живописным заливом.

Одинокий путник, стоя на этом скате горы, вспоминает, как некогда толпились здесь бесчеловечные свидетели мученической кончины праведника Поликарпа, как ярко блеснули здесь на поучение миру его вера и любовь ко Христу.