Текст книги "Седьмое лето"

17

Семилетний мальчик с тележкой стоял напротив ворот в дом, некогда принадлежавший двум, вечновесёлым старушенциям.

Вместо того чтобы их отрыть и зайти во двор, Павлик поймал себя на мысли, что, как ни странно, занят пересчётом досок, из которых они были сколочены.

Двенадцать.

Ровно столько, сколько и в прошлый раз. И в позапрошлый. И в позапозапрошлый. Тогда всё было понятно, он считал от безделья, или ожидания, но сейчас – зачем нужна эта процедура?

Пытаясь понять смысл своих бессмысленных действий, он вдруг заметил, что не подсознательно пересчитывает их заново.

Так, стоп, хватит.

Павлик вошел во двор через дверь, находившуюся в воротах, выдвинул брусок, их закрывающий и начал, по переменке толкать створки, чтобы открыть.

Доски были старые, рассохшиеся, давно уже не встык, а со щелями. Те, кого они должны были охранять, теперь лежат окруженные их сёстрами. А им же, оставленным, приходится терпеть все погодные условия и медленно ждать превращения в труху.

Хотя, если всё же разобраться, то и они могут дать жизнь рождённому – а это ли не цель существования всего живого/неживого? И не обязательно ждать появления новой формы, вскормленной твоими останками, которая впитывая и уничтожая старое, пропуская его через себя, прорастает на перегное. Достаточно воспроизвести себе подобное, а оно, оторвавшись от материнского чрева, быстро найдёт ещё пока не протоптанную дорогу в своей жизни. Или так и останется, паразитируя на теле своих воссоздавших.

Занозы – вот истинные дети любой доски, находящейся в стадии «не новизны» и временной потрёпанности.

«Сколько заноз сможет поместиться в одном пальце?» – подумал Павлик, удивляясь тому, что раньше не задавал себе такой важный вопрос – «Сто, двести, или, быть может, даже миллион? Нет, это чересчур много» – внимательно рассматривая, он поворачивал объект предположений – «Шестьдесят, ну ладно семьдесят и если хоть на одну больше, то придётся его отрезать». Он стоял, совершенно забыв о цели прихода – «А если одна какая-нибудь попадёт в вену, а по ней в сердце? Или ещё страшнее – прямо в мозг? Это же тогда я умру… и мне, наверно, будет очень больно, и мама с папой будут плакать…»

Мама.

Павлик взялся за ручку тележки и с трудом закатил её во двор. Затем вернулся и закрыл ворота.

Сил остаётся всё меньше и меньше.

«Интересно, бывает ли такое, что силы исчезают только в одной части тела? Ну, там вдруг одна нога устанет и не сможет двигаться, а всё остальное бодрое и хочет дальше работать. Или же делаешь что-то тяжелое, вдруг упадёшь такой, а мизинец на левой руке шустро гнётся, как ни в чём не бывало…» – мысли упорно отказывались идти в нужном направлении – «А если костей бы не было в человеке, он совсем не смог бы двигаться, или бы, например, мог спокойно перекатываться с места на место?»

Бесчисленные вопросы, бесчисленные ответы.

Каждая мелочь, каждая вещь попадающаяся Павлику по пути, останавливала его, заставляла задуматься, найти проблему, обсудить с самим собой, сделать выводы (в большинстве случаев такие же нелепые, как и сама проблема) и прийти к какому либо решению.

В итоге, последние пятьдесят метров, отделяющие его от бани, заняли больше времени, чем весь путь от дома.

Что это, зачем это, почему это – он не понимал. Да и не хотел понять, ведь он только что увидел проржавевшую литовку, валяющуюся там, где не положено – «А ведь это же….»

Так, сам того не осознавая, сын, начинающий встречать своё седьмое лето, пытался растянуть последние секунды, проведённые с матерью.

Дверь в предбанник была открыта.

18

Наутро бедро продолжало болеть.

Утро?!

Марина легла днём, а сейчас на часах «девять пятнадцать», но для вечера было слишком светло. Не могла же она проспать почти сутки.

Или могла?

Последний раз она так спала в девяносто четвёртом, когда пешком прошла через весь свой город. Тогда, в самый разгар кризиса, безденежья и засилья иностранной продукции в ярких, красивых упаковках на прилавках магазинов. Тогда, когда общественный транспорт ездил полупустой, из-за того, что народу просто напросто нечем было платить за проезд. Тогда, когда вера в светлое будущее… в хоть какое-нибудь будущее, таяла быстрее, чем эскимо, оставленное на лавочке в жаркий июльский день.

Именно тогда Марина лишилась своей лучшей подруги.

Она жила в соседнем подъезде, откликалась только на имя Моня (хотя по паспорту являлась Еленой), имела любящего мужа и пятилетнюю дочку, которую звали, так же как и её (подружки, часто называли маленького белокурого ангелочка Леночкой в квадрате). Счастливая идеальная семья, даже группа крови одинаковая, одна на троих.

Всё розово и приторно, прям до блевоты.

Хорошо это или плохо, но наш мир создан не Диснеем, так что диаграмма счастливой жизни стремится не только вверх.

Муж попал под сокращение, потыкался там, помыкался сям и в итоге, не найдя лучшего выхода – запил. Шесть месяцев. Ровно шесть месяцев понадобилось, чтобы жизнерадостный, сильный, здоровый, красивый мужчина, внутренне сгорел, оставив после себя лишь скелет, обтянутый кожей, впалые, совершенно пустые глаза и безразличие ко всему, что происходит, окружает.

В итоге, его смерть, является апогеем бессмысленности и нелепости.

Зима, ночь, путь из гаражей до дома, гололёд, ноги не держат, падение, попытки встать, слабость, холод, руки елозят по земле, непонимание происходящего, лицо в сугробе, рефлекторное извержение содержимого желудка, вздох, остатки пищи с желчью в лёгкие, потеря сознания, судороги мышц тела, остановка сердца.

Утопленник на суше.

Был человек, и нет человека.

Нельзя просто так прожить и исчезнуть, шлейфы твоего существования хоть и не долго, но всё же будут стелиться, укутывая бывшее окружение. После себя, усопший, оставил дочке голубые глаза и идеально прямые зубы, а жене многочисленные долги и глубочайшую депрессию.

От которой она уже не оправится.

Моня стала раздражительной, нелюдимой, осунувшейся, совершенно не заботящийся о внешности, подолгу сидящей в кресле, смотря сквозь телевизор, проваливаясь в свои мысли и периодически забывавшей покормить ребёнка.

Сергея Марина еще не встретила, соответственно о Павлике даже не могло быть и речи, поэтому вся её неиспользованная забота и любовь выплеснулась на двух Елен.

Моня стала раздражительной, нелюдимой, осунувшейся, совершенно не заботящийся о внешности, подолгу сидящей в кресле, смотря сквозь телевизор, проваливаясь в свои мысли и периодически забывавшей покормить ребёнка.

Она регулярно, дважды в день посещала их дом, готовила, кормила, стирала, одевала, отводила и забирала из детского садика, читала перед сном сказки и тщетно старалась вывести из эмоционально-коматозного состояния. Моня же смотрела на подругу, словно на домашний кактус, который создаёт атмосферу и натребует ничего взамен, только лишь иногда он нуждается в поливке редкими, по капле выдавленными, односложными ответами на периодически задаваемые вопросы.

Моне всё было безразлично.

До одного момента.

Во время своего очередного бессмысленного сеанса информационной промывающей терапии, что исходила из старенького потомка серебряного блюдечка с наливным яблочком, носившего гордое имя «Рубин-714», её мозг, вдруг сконцентрировался на фразе сказанной приятным мужским голосом – «А интересно, – подумал ёжик, – если лошадь ляжет спать, она захлебнется в тумане?». Взгляд, впервые за долгий срок, попытался что-то разобрать в мельтешащих на экране картинках, но неведомый человек, не давая сосредоточится, произнёс новый, ещё более значимый, набор слов – «И он стал медленно спускаться с горки, чтобы попасть в туман и посмотреть, что там внутри».

Мать, неуклюже переставляя отвыкшими ногами, побрела по квартире в поисках своего ребёнка.

Теперь она знает что делать.

Ей подсказали.

Её направили.

В тот день Марина традиционно зашла перед работой к Ленам, чтоб забрать и отвести младшую. Открыла дверь, давно сделанным дубликатом ключей, прошла в квартиру.

Никого.

Осмотрела комнаты – всё на месте, всё как всегда. Может, вышли погулять, или мать, наконец, решила сама сводить дочь в садик? На неё это не похоже – она же уже почти не ходит. Подруга начала волноваться – обзвонила всех, где, гипотетически, Моня могла находиться. Везде один отрицательный ответ – «Нет, и не было». Да куда же они могли подеваться? Звонить в милицию бесполезно, они не ищут людей, если не прошло больше двух суток. Значит надо идти к Николаю Семёновичу, районному участковому, он в курсе всех проблем данного семейства и сможет помочь.

Марина уже надела сапог, но выпитый часом ранее чай, вежливо предложил ей, перед дорогой, посетить уборную.

Вспомните, сколько раз было, когда одев на одну ногу ботинок (сандаль, валенок, туфлю и т. п.) и вдруг вспомнив, что что-то забыли, вы прыгали через всю квартиру на другой. В чём секрет лени? Почему она такая привлекательная и навязчивая? Она же рождается раньше и умирает позже своего подопечного. И самое главное – истребить её невозможно, только временно заглушить, отодвинуть, накрыть тканью видимого действия. Что, сложно что ли разуться, нормально сходить, вернуться и обуться? Нет, мы лучше пропотеем, отобьём пятки, перематеримся, но ни за что не потратим лишние десять секунд, на якобы недостойную процедуру расшнуровывания (расстёгивания молнии и т. п.).

Умная, заботливая, интеллигентная, толстая женщина, прыгала к туалету, сотрясая пол, «передавая привет» соседям снизу.

Дверь, ручка, повернула, открыла.

Моча, тёплой струёй, потекла по ногам Марины.

Она нашла пропавших.

В совмещённом санузле, на бельевых верёвках, привязанных к трубе, висели Лены, образуя телами, полом и потолком пресловутое «в квадрате».

Как позже установили судмедэксперты, мама сначала повесила свою дочь, затем, как только малая перестала дёргаться, удавилась сама. Следов сопротивления не обнаружено, значит, всё произошедшее было по согласию, либо обманной неожиданностью.

В кармане записка – «Ушли в туман». Всего лишь три слова… Три коротких слова, написанные красной ручкой на белом тетрадном листе…

А надо ли больше?

«И умерли они в один день» – сказка осталась сказкой. Жанр выдержан и соблюдён.

Своих скудных денежных запасов Марине не хватило, так что на похороны пришлось занимать по всем знакомым. Естественно не всё финансовое бремя легло на её плечи, кое-что помогли и родители Мони – два непривыкших к новому строю старичка, но будущая мать Павлика чувствовала свою вину в произошедшем, поэтому считала, что погребенье и последующий ритуал, должна организовывать только она.

Всплакнули, опустили, зарыли.

Именно в тот день, тогда, на кладбище, Марина встретила своего мужа, который пока таковым не являлся.

Это не была любовь с первого взгляда, внутри ничего не защемляло, ладони не потели, во рту не пересыхало, сердце учащённо не билось. Если честно, она на него даже не смотрела. Как собственно и он на неё. Каждый был занят своим делом, она прощалась со своей лучшей подругой и её дочкой, а он опускал их в землю и зарывал. Сергей трудился могильщиком. Ну, и не только им. Грузчик, сторож, разнорабочий, дворник, моляр, сантехник, плотник – в общем, все те нехитрые профессии, где мог хоть немного заработать и куда брали, не вглядываясь в его прошлое.

Но пока их время ещё не пришло.

Поминки, заказанные в заводской столовой, проходили по стандартной схеме, «Отче наш» перед усаживанием за стол, трапеза простая, без излишков («Чтоб не отвлекать от процесса») из зерновых и мучных, одинаковые маски на лицах и воспоминания о праведных делах двух усопших.

К счастью, такие мероприятия случаются не часто, а, за редким исключением, именно с такой периодичностью, которая необходима человеку – «Чтоб не расслаблялся». Но есть такая закономерность, что всегда, независимо от количества пришедших, обязательно кто-либо найдётся (чаще всего женского пола), кто разбирается во всех тонкостях процедуры – рассадит по нужным местам, объяснит, что можно делать, а что нельзя, как себя вести, как и о чём говорить, как пить, какие носовые платки дарить и так далее и тому подобное. Что бы мы делали, без таких «кто-либо»? Даже в последний путь нормально проводить не смогли бы…

Несмотря на сильную холодину, Марина пошла домой пешком.

Надо подумать, надо просто напросто подумать. Попытаться, не подсознательно, попробовать себя оправдать, смыть угрызения в том, что не досмотрела, не углядела, недоследила. А ведь всё могло быть по-другому. Или не могло? Может бесполезно пытаться извернуться, помешать, обмануть, растянуть жизненные отрезки, выделенные неизвестно кем, да и собственно неизвестно для чего. Вдруг действительно существует загробная сторона и там прекрасно, счастливо, идеально, а мы изо всех сил цепляемся за наше сиюминутное.

А может, есть и Бог?

Он нам намекает, подталкивает, помогает оторваться от земных корней, являющимися вегетативными органами высшей формы растения существования материи, что оплетают тела человеческие, разум и душу. Он проводник, дающий неосязаемый путь между тем и этим, между явным и эфемерным. В ответ, получающий лишь угрозы, обвинения, прошения, требования, слёзы, смех, злорадство и далее по списку.

«Атеист: «Я не верю, что бог существует»

Агностик: «Я не знаю, существует бог или нет»

Игностик: «Я не понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите «Бог существует»»» [10]10
  Упрощённая формулировка игностицизма американского философа религии Майкла Теодора Дранжа.


[Закрыть]

Марина шла домой, «на автомате» передвигая свои толстые ноги, неся своё огромное тело по городским улицам, где ещё недавно гуляла с младшей Леной и, пытаясь упорядочить ход своих мыслей, что лихорадочно носились от одного к другому.

Холодно.

Человек универсально существо, способное переносить любые внешние явления, в том числе и очень низкую температуру. Единственная часть тела (в количестве двух штук) которая мёрзнет по-разному – это ноги. Если брать сверху вниз, то их можно поделить на три части:

Первая – от паха до колена. Бедро начинает, как бы распухать, но при этом становится твёрдым и бесчувственным. Лицевая часть упирается в джинсы (брюки, колготки и т. п.) образуя с ними одно целое, словно прирастает к искусственной материи, обмениваясь молекулами. Тыловая же наоборот, куда-то пропадает и остаётся неощущаемой.

Вторая – от колена до лодыжки. Она приносит самые странные и необычные ощущения. Такое чувство, что с голени подчистую срезали всё мясо, оставив только белоснежную кость, которая, при соприкосновении с одеждой, посылает в мозг непрекращающиеся ноющие сигналы.

Третья – то, что осталось. Стопам достаётся больше всех, а если точнее, то только пальцам. Уж они то, маленькие и беззащитные, первые в очереди на обморожение, за исключением разве что носа и ушей, но те к ногам ни какого отношения не имеют, так что в данном хит параде, им места нет.

Всё вышеперечисленное, усугубленное излишней массой тела, Марина, в полной мере, испытала на себе.

Зайдя домой, она почувствовала сильную усталость, прогрессирующую с каждой минутой. Выпила горячий чай и несколько, полагающихся в таких случаях таблеток.

Не помогло.

Значит, остаётся только одно – сон, уж он-то издавна известный лекарь. Разделась, легла, провалилась.

На двадцать шесть часов.

«Девять пятнадцать»

Тишина.

Павлик либо спит, либо играет где-то вне дома.

Марина тяжело села на кровати и увидела на правом бедре чёрное пятно. Легонько дотронулась – больно. Подошла к зеркалу и осмотрела тело – ничего, всё как прежде. Оделась и, немного прихрамывая, отправилась на кухню готовить завтрак.

С улицы вернулся сын и начал весело рассказывать, размахивая руками, как уже почти научился с разбега прыгать далеко в сугроб и что скоро, всего через неделю упорных тренировок, он сможет победить на соревнованиях чемпиона мира, в этом опасном спорте, который специально придумали не для слабаков.

Мать, слушала, улыбаясь и нарезая картошку.

Затем Павлик, высказав самое главное, спросил, почему она спала так долго, и почему на кухне был такой беспорядок, который он, как порядочный и ответственный мальчик, разбирал полдня, вместо того, чтоб заняться более важными делами.

На этих словах Марина вспомнила про недоеных/некормленых коз, наказала говоруну дорезать за неё, быстро оделась и побежала в конюшню.

Вернувшись через двадцать минут, она продолжила готовку пищи, параллельно разучивая с Павликом, по памяти, остатки, начатого пару дней назад, стихотворения Хармса:

 
«Самовар Иван Иваныч!
На столе Иван Иваныч!
Золотой Иван Иваныч!
 
 
Кипяточку не даёт,
Опоздавшим не даёт,
Лежебокам не даёт»[11]11
  Отрывок из стихотворения Даниила Хармса «Иван Иваныч самовар» (1928)


[Закрыть]
 

На следующее утро чёрное пятно на бедре стало больше.

19

Дверь в предбанник была открыта.

Тот, кто привык находиться один, играть по пустым и заброшенным домам, видевший за свою жизнь (в сознательном возрасте) всего пять человек и уверенный в том, что других в ней нет, и не будет – испугался.

Там кто-то есть!

Павлик взял в руки литовку, которую заметил по пути от ворот, и, выставив её вперёд, при этом стараясь не порезаться сам, вошел в баню.

Никого.

Банные принадлежности валялись на полу, везде, занесённая с улицы грязь, куски различного хлама, в углу засохшая кровь.

Это точно не человек, он бы не стал так свинячить.

Приученный к чистоплотности и порядку, Павлик был уверен, что и в остальном мире живут точно по таким же правилам и нормам.

Как же он ошибался.

Но именно в этом случае, оказался прав. В бане похозяйничал не представитель рода людского, а какое-то крупное животное и судя по следам крови – хищник. Что ему тут понадобилось? Может, перезимовало? Странно – лесные же обычно боятся выходить из своего древесного дома. По крайней мере, так говорил папа.

А папа всегда прав.

Надо соображать быстрее – новый банный хозяин может вернуться в любое время.

Павлик снял висевший на стене сушенный берёзовый веник, вымел из помещения весь мусор и собрал в одну кучу валяющиеся тазы с вехотками.

В ситуации нехватки времени – это довольно таки бесполезное занятие, но он не смог себе позволить, оставить маму среди беспорядка.

Следующее действие – второй за сегодня порог. Но, в отличие от первого, его нужно было отковырять аккуратно, чтоб потом приделать обратно, ведь в щель под дверью может залезть кто-нибудь из маленькой живности. За инструментом идти не вариант (почему не подумал сразу его взять?) так что надо обходиться подручными средствами.

Обследовав двор и не найдя ничего более подходящего чем полено, Павлик стал им отстукивать прибитую к полу деревяшку.

С одной стороны, с другой.

С одной стороны, с другой.

Постепенно, усиленно сопротивляясь, она всё же, вместе с гвоздями, была отделена и отложена в сторону.

Далее мальчуган взялся за тележку и, толкая, завёз в предбанник. Затем, присел под её ручкой, в которую упёрся руками, напряг ноги и стал выпрямляться, наклоняя средство перевозки.

Мёртвая толстая женщина потихоньку поползла по диагонали в сторону пола. Голова, шея, плечи, грудь, живот… и вдруг застряла.

Сын уже стоял, выпрямившись в полный рост, сжимая, от натуги свои молочные зубы.

Угол уже был максимальный, выше не поднять.

Павлик опустил тележку в прежнее состояние, пролез под ней между колёсами и свисающими руками, взялся за маму и потянул.

Бесполезно – силы, несоизмеримые с весом поставленной задачи, явно не предназначались к такому уровню нагрузки.

Упорство – наше всё.

Просунув руки под Маринины подмышки, и упёршись ногами в борт тележки, он стал раскачиваться вправо-влево, потихоньку распрямляя колени.

Тело поддалось.

Тут, произошло то, что в принципе является предсказуемым, но, для неопытного в таких делах Павлика, совершенно неожиданным – мама, подчиняясь законам физики, полетела вниз, подминая под собой сына.

И началась истерия, в лучших традициях больных, изучаемых доктором Жан-Мартеном Шарко.

Мальчик, придавленный огромной мёртвой горой, кричал, ревел, смеялся, хрипел, метался, размахивая не прижатыми конечностями. Ему вдруг стало душно, воздух отказывался проникать в легкие, и оставалось, только беззвучно открывать/ закрывать рот, пытаясь нормализовать газообмен между организмом и окружающей средой. Голова поплыла, зрение помутнело, сознание начало медленно проваливаться.

Последний рывок.

Отчаянный рывок.

Удачный рывок.

Павлик смог выбраться наполовину. Ободрённые успехом, вернулись силы. Сопротивление пошло по второму кругу. Сантиметр за сантиметром, цепляясь за всё, что попадалось в радиусе мечущихся рук, рвя на себе одежду, он всё же смог извлечь своё маленькое тельце из-под другого, тоже родного, но при этом уже чужого.

Вскочив, сын, в состоянии аффекта, понёсся к своей постели и спасительному одеялу. Забежав в дом, он поскользнулся на натёртом мылом полу, упал, больно ударившись подбородком об стоявшую тут не к месту табуретку, разбил губу, прикусил язык, поднялся и, не замечая текущую изо рта кровь, прыгнул на кровать, накрывшись всем, чем смог на ней найти.

Тело Марины, осталось лежать в незакрытой бане.