Текст книги "Радиация сердца"

– Мам, ты чего? – Ваня дернул её за рукав.

Она вздрогнула, отмахнулась испуганно, как от наваждения, Степан Сивухин проследил внимательно за её взглядом и остановился на красных цветах. Щеку у глаза дернула судорога. Похоже, перед отправкой на фронт, он не напрасно слушал психологические уроки самого Мессинга. Он оценил внутреннее состояние Марфы.

– Марфа, я хранил твою фотографию, потому что ты была такая! Ну… ты и осталась такая, на тебе даже те самые украшения. А отца и тогда никто бы не узнал по фотокарточке, массового опыта такого ещё не было, не теперь… Давай-ка, ещё по одной, – он посмотрел на Ваню. – Поговорить бы нам с мамой твоей, Ваня, ты бы погулял во дворе. Возьми еще одну шоколадку. Договорились?

Ваня давно осоловел от вкусной еды, но всё же продолжал толкать одной рукой сладости в рот, а в другой держал кусок колбасы.

– Господи, Ваня! Не всё сразу. Живот заболит, хватит! Понос еще, не дай бог, оставь на завтра.

Ваня помычал и отрицательно покачал головой.

Прожевал и посмотрел на гостя и на мать.

– Ага, вы до завтрева всё съедите. Не пойду я, чего там делать.

Сивухин захохотал, даже Марфа улыбнулась и погладила Ваню по голове. Напряженное состояние разрядилось. Марфа дала Ване несколько печенек.

– Сходи к Витьке, угости друзей, – она сама подтолкнула его к двери.

Ваня вздохнул, встал, внимательно окинул стол взглядом, словно запоминал, сколько чего осталось, и ушёл. Сивухин прошел и закрыл дверь на крючок. Он давно его приметил.

– Ты зачем на крючок? – Марфа встала.

– Сядь. Поговорить нам надо без лишних ушей, даже если они детские.

– Я сейчас, накажу, Ване, – она быстро вышла.

Сивухин выпил, пошел к двери, прислушался, достал из кармана пакетик и высыпал из него порошок в стакан Марфы. Когда она пришла, он снова закрыл дверь на крючок.

– Я сказал, поговорить надо. Тебе что налить?

– Мне хватит.

– Не ерепенься, выпей дамского, – он подал ей стакан. – Сними-ка, Марфуша, пробу. Лично за тебя хочу выпить. Ты даже не представляешь, как приятно я был удивлен, вот не ожидал увидеть тебя такой, хоть сейчас под венец! Сумела даже сохранить все свои свадебные украшения. Да. а, Марфуша, удивила меня. Живете в такой нищете, а на тебе целое состояние. И как ты смогла всё это сберечь? Как тебя в органы-то не замели… Загадка. За тебя!

Марфа безразлично выпила, устало откинулась и посмотрела, в упор.

– Что же такого, чего я по темноте своей не знаю, хочешь мне сказать, Стёпан Савельич, не тяни. Ваня за меня болеет, того и гляди прибежит. Он моя надёжа, защита и опора.

– Вижу-вижу. Приклей усы и копия карлика, Ивана Филипповича.

Марфа схватилась за голову, её качнуло, она бы упала, если бы Сивухин не подхватил. Он доволок её до кровати.

– Что это… такое? Плывет… туман.

Он подложил ей под голову подушку, похлопал ладонью по щеке.

– Туман, это хорошо, Марфуша. Я спрашиваю, а ты отвечаешь. Тебе понятно? Я тебе задаю вопросы, а ты отвечаешь, – сказал он с расстановкой. – Тебе это понятно?

– Понятно, – с трудом разлепила губы.

– Ты знаешь семейную тайну Ромашкиных?

– Знаю.

– Это тайна золота и кристалла?

– И духа нашего.

– Дух не пух, платка на зиму не свяжешь, каши не сваришь. Пшик один получится. Рассказывай, где спрятано золото и кристалл?

– Не знаю.

– Врёшь, дорогая подруга детства! – он ударил несколько раз её по щекам. – Кто должен найти золото и где? У меня есть письмо от настоящего, преданного коммуниста, местного, он пишет нам, что ты убиваешь ягнят, вынимаешь мясо, набиваешь их шкуру соломой. Ты, Марфа, враг народа! Этого письма хватит, чтобы тебя расстрелять. Все твои дети станут детьми врагов народа и у них никогда не будет будущего! Ни ког да! Открой мне тайну семьи Ромашкиных. Она есть! Это подтвердила и твоя обиженная дочь Анна.

– Она… шалава, она…

– Кто должен найти наше… ваше золото?

– Найдет только сам Иван Филиппович… под теплой водой в озере, где исток Стикса. Найдёт исток, найдет, что ищет, ключ в могиле…

– Бред! И стикс, и гиперборея, теплая вода и Иван Филиппович. Во. от! Значит, он не только туман. Он есть! Где он? С ключом в могиле? Отвечай быстро!

– В вечных стиксах он, в гиперборее ищи… там он, самолично о том сказал.

– Бред! Марфа, когда последний раз видела или говорила с ним?

– Сегодня. Он придет еще раз… обещался.

– Я пристрелю тебя! Когда он придет? Когда… когда, дур. ра! Ты не оставляешь мне выбора! Где он сейчас, ваш Иван Филиппович?

– Пошел печеньки раздать.

– Я не о сопляке безродном! Где твой отец, где он прячет кристалл! Он важнее мешка с золотом, я знаю, что отец ваш передал тайну сыну Василию, а он тебе, как завещано!

– Ничего ты не знаешь, Сивуха. Василий погиб в бою и тайна погибла.

– Я нашел его, он всё рассказал перед смертью. И не в бою он погиб, а на допросе, как предатель. Я лично его допрашивал и перед смертью он сказал где тебя найти! Василий тебя продал!

– Брешешь. Он сказал то, на что нет ответа.

– Где золото! Где кристалл? Скоро придет твой маленький выблядок, я начну у тебя на глазах ломать ему руки и ноги… С. сука! А потом ты выпьешь ещё и всё расскажешь!

Марфа села, её качало. Ухватившись за спинку кровати, она попыталась встать, но Сивухин толкнул её ладонью в лицо. Она упала на спину, открывала рот, но ничего не могла сказать, затуманенный взгляд то и дело останавливался на злодее, она попыталась погрозить пальцем, но рука бессильно упала.

…Ваня быстро раздал печеньки обрадованным друзьям и похвалился, что к ним приехал видный, весь из себя, дядька, военный, накормил их с мамкой от пуза вкуснотищей, и теперь всегда так будет, потому что он сватается наверное, а мамку зовет Марфушей.

Один ум хорошо, но накопленный жизненный опыт лучше. Друзья обсудили ситуацию и решили, что надолго оставлять с этим «женихом» мамку нельзя, а если военный этот приехал только пошквориться, а потом сразу слиняет насовсем. Мамка плакать будет и разговоров в поселке не оберёшься. Бабы говорят, что военные после войны совсем другие пошли, не то что раньше.

Обсудив ситуацию, друзья решили, что Ваньке надо быстро вернуться и помочь мамке, вдруг она не хочет, а этот лезет. Бабы они такие, часто теряются и млеют, когда им много сладенького подсунут, особо, когда слова на ухо шепчут и ляжки гладят.

Бурное обсуждение, советы ребят встревожили Ваню не на шутку и он побежал домой. По дороге ему всё время казалось, что он слышит голос мамы. Он то и дело останавливался и прислушивался к звукам. Вроде как всегда, обычные звуки вечерней деревни, но стоило побежать, как снова слышал: «Ванечка мой, сыночек, помоги»! Не сознавая почему, он пошел в избу не через главный, а через свой, тайный вход. Не совсем тайный, это он часто так играл, свои знали этот ход. По драбине, так называли старую, сколоченную из жердей хлипкую, трясучую лестницу, он влез на чердак, откуда люк в кладовку, из которой была дверь в комнатку, где раньше спали братья, а теперь он, Ваня. Из люка в эту комнату вела уже не драбина, а настоящая лестница со ступеньками из хороших досок. А еще на чердаке он прятал берданку. Мама не разрешала держать её в комнате, она вообще наказала выкинуть от греха подальше опасное ружьё, хоть он убеждал, что они с Витькой крепко примотали ствол после последней охоты. Он вставил в казённик патрон, закрыл затвор и тихо, в этот момент он себя считал разведчиком, спустился в комнату. Ваня не понимал, зачем он это сделал, просто… слышал мамины слова: «Сыно. ок, помоги мне»! Дверей между комнатами не было, проём закрывала легкая ситцевая занавеска.

Сначала услышал странные голоса. Ваня тихо лег щекой на пол и заглянул под занавеску. Видно было плохо, керосиновая лампа освещала только часть избы у кровати. Ваня присмотрелся и чуть не крикнул. Чужой дядька бил маму по щекам и просил говорить.

– Говори… У отца есть кристалл? Говори!

– Был.

– Где он? Отец носит его с собой? Говори!

У мамы от ударов моталась голова, она хотела что-то сказать, но вдруг резко обмякла и замолчала. Адядька бил и бил, и кричал.

– Где отец? Где золото? Где его кристалл! Я повешу твоего внука за ноги!

Ваня, оцепенел, он не мог шевельнуться. Страх сковал по рукам и ногам. Злой дядька отбросил маму и отошел к столу, выпил стакан водки и прищуренным взглядом оглядел всю избу, потом достал из кармана пистолет. Ваня зажмурил глаза и… время для него остановилось.

Когда очнулся, то в первый момент показалось, что вокруг что-то звенит. Ваня никогда не слышал такого и весь сжался, он даже забыл, где находится, и только когда снова услышал голос и шаги – пропал звон. Он сделал глубокий вдох, прислушался, потом заглянул под занавеску.

Дядька снял с мамы украшения, положил себе в карман. При слабом освещении Ваня увидел, как он стал стаскивать рывками с неё одежду, пока она не осталась голой, и расстегнул на себе пояс. Галифе с ремнями сползли на пол. Дядька перешагнул через них, вернулся к столу, снова выпил водки, пожевал, подошел к двери, проверил крючок, хмыкнул и, мотая волосатыми причиндалами между ног, шагнул к маме. Ване показалось, что тело её светится в сумраке, а она лежала, как будто спала или… умерла! Ваня истошно закричал, схватил берданку, подбежал к дядьке и со всей силой, какая была в его детских руках, ударил стволом по самому шкворню, который торчал как сучок и нацеливался на маму.

Ваня много видел отношений между дядьками и тётками в деревне за свою жизнь, в том числе, когда насильничали, когда тётка возражала и обещала даже закричать, только не кричала. Обычно всё кончалось мордобоем, чаще выпивкой. Но он не мог представить, чтобы совершенно чужой всем дядька снасильничал родную мамку. Ваня не только ел всякие вкусности, но он весь вечер следил за поведением взрослых и знал точно, что мама вовсе не собирается ластиться к этому дядьке, больно ей надо, хоть он и привёз много.

Неожиданная, страшная, резкая боль пронзила Сивухина, опоясала и сдавила внизу живота с такой силой… он даже не мог крикнуть и только мычал. В руки, которыми он пытался зажать эту боль, попалось что-то холодное и длинное. Это была берданка, которую испуганный Ваня всё еще держал в руке. У Сивухина прорвался голос, он с рёвом дернул на себя оружие… раздался выстрел. Избу заволокло густым дымом, через который с трудом пробивался свет лампы, порох в патроне был дымный. Ваню окропило теплым дождем. Он не помнил, как и куда бежал, как закрылся в чулане и закопался в какое-то тряпьё или мешки. Всё тело трясло. Но постепенно он согрелся и не заметил, как уснул.

Постепенно пришла в себя Марфа. Ничего не понимая, она смотрела в потолок и по сторонам, пока, не опустив глаза, увидела себя… голую. Она резко и со стоном вскочила, шагнула и споткнулась обо что-то большое и тяжёлое у кровати, перешагнула это что-то, со стоном дотянулась до лампы и села на пол. Когда пригляделась… страх парализовал её. Перед ней, в большой кровавой луже, лежал Степан Сивухин. Из одного глаза у него что-то торчало черное, лицо было искажено и окровавлено, второй глаз на выкате, зубы оскалены и тоже залиты кровью. То, что торчало из его глаза было похоже на рог. Перед ней в луже крови лежал… дьявол! Когда-то, давным-давно, она видела на картинках такое. Марфа взвизгнула, хотела встать, но её резко бросило в сторону. Она ударилась головой о край стола, упала и потеряла сознание.

Сколько времени лежала она на холодном полу, голая, в луже чужой крови, она не помнила. Очнулась от голоса Вани, откуда-то издалека. Он всхлипывал с подвыванием и звал маму. Фитиль у лампы погас, но в темноте особенно сильно чувствовался запах крови. Марфу начал бить озноб, она с трудом сообразила, что надо как угодно, но найти спички и зажечь лампу, подстегивали далёкие завывания Вани. Через какое-то время удалось доползти до стола, нащупать спички и зажечь фитиль. Она почти не сознавала что делает, но пошла на звук голоса. Не сразу сообразила, что Ваня в чулане. Её бросало от стены к стене и она боялась уронить лампу и поджечь избу. Когда нашла Ваню, легла рядом, прижалась, и так они лежали, пока не согрелись. Через какое-то время Ваня сел, разбросал мешки и увидел, что мама голая.

– Мам, ты чего… оденься, холодно.

Марфа обмоталась, не поняла чем, обняла Ваню и пошли в избу. Он поскользнулся, она протянула к нему руки и увидела кровь на ладонях.

– Сыно. ок, не трогай меня! – завыла. – О. ой, это я убила его, сыно. ок, гля, кровища… Ой, мамочка! Чем я его… Ничего не помню!

Она стала хватать все тряпки, что попадались под руку и тереть с ожесточением руки, живот, лицо. Глядя на мать, Ваня и сам заскулил, как ушибленный щенок. В состоянии озноба, от страха или холода, обессиленные, они снова легли на кровать, укрылись одеялом и тесно прижались. Тяжелый беспокойный сон снова сморил их.

Марфа проснулась, когда сумеречный утренний свет стал заполнять избу через маленькие окна. Сидя на кровати начала вспоминать и осознавать ситуацию, а измученный впечатлениями и страхом Ваня стонал, то и дело вздрагивал во сне. Она тупо осмотрела себя, обернулась старым одеялом и осторожно заглянула за занавеску. У стола… в луже застывшей крови лежал Степан Сивухин, уполномоченный НКВД. Кровь была везде: на полу, на столе, на стенах – руках, ногах и даже на теле Марфы, а Ваня был обрызган с головы до ног так, словно он попал под кровавый дождь. Голова кружилась, кидало по сторонам, ноги подкашивались, тошнило и несколько раз вырвало. Шаг за шагом она выдавливала из своего помутненного сознания и восстанавливала по крупицам события дня… вечера.

Постепенно в голове Марфы начали собираться обрывки видений, из которых она составила картину вчерашнего дня. Вспомнила, что Вани не было в избе до того, как у неё наступило помутнение, почему тогда он обрызган кровью до самой макушки, что это означает, что он мог видеть, как произошло страшное убийство. Ваня еще спал и она решила, чтобы не сильно пугать его, прибраться. Сил хватило только чуть протереть пол, сходить в баню и смыть с себя холодной водой кровавые следы. Потом она разбудила Ваню и шатаясь, едва не падая, отнесла его в баню и тоже помыла. Холодная вода привела их в чувство, а после и Ваня рассказал свою историю этого страшного дня. И получалось, что он прибежал по зову мамы. Ей было непонятно одно – это Ваня убил злодея, или всё случилось по-другому. Странно было и то, что во лбу убитого торчал не рог, а затвор берданки! Убит он был не зарядом картечи, а затвором, который вырвало при выстреле и он наполовину вошел в глаз. Сам Ваня не помнил, как всё произошло, но Марфа еще со слов сына Коли помнила, что затвор при выстреле может вылететь только в сторону того, кто нажимал на спуск. Выходит… стрелял сам Сивухин? Ваня смотрел то на залитые кровью глаза злодея, то на маму, их трясло и они не знали, что им дальше делать.

– Мам, а дядька, сука, насовсем убитый?

– Насовсем, сынок… подох злодей.

– А кто его убил?

– Корысть, сынок, злоба лютая. Это как война.

– Мам, а мы играли в войну, так всем было весело и никого ни разу не убили.

– Кабы все так воевали. Ох, горе-то какое!

– Мам, на войне красноармейцы с немцами всегда воюют, а дядька этот за кого был?

– За бесов. Он сам из них.

– Хорошо живут бесы. Вон сколько вкусноты привёз. Мам, если он плохой, зачем столько вкусноты нам привёз?

– Бесы, они так. Сначала хитро приманивают людей чем-нибудь вкусным, а после влезают в душу и съедают изнутри.

– А я сам видел, как он хотел в тебя влезть. Он не влез, мам, не влез?

– Не успел. Ты же спас меня, родной мой.

– А то… пусть бы спробовал.

– Ой, знать бы, как лучше. Ой, горе-то, какое!

Некоторое время они так и сидели, обнявшись, покачиваясь и подвывая друг другу. Взгляд Марфы становился осмысленней, наконец, она решительно встала, оделась и заметалась по избе, собирая какие-то вещи в старую котомку. Ваня забрался снова под одеяло, подальше от мёртвого окровавленного беса и старался поменьше смотреть в его сторону, но шея так и тянулась. Скоро Марфа села рядом, погладила его и поставила на колени полную котомку.

– Сыночек, Ванечка, родной, слушай. Сейчас, быстренько одеваешься, сумку с едой и твою одежду я собрала. На дворе тепло, лето нынче как никогда. Уходишь один, в Каменку, всего десять километров. Мы ходили с тобой туда два раза в прошлом лете.

– К тёте Фриде и дяде… забыл, как его.

– К ним. Дядя Сальман. Дядя Саша по-нашему.

– А ты? Я боюсь один. Далеко и… лес там.

– Нельзя мне с тобой, сынок, из-за этого беса проклятого. Не один пойдешь, с Дружком, он хорошо знает дорогу, в прошлые разы с нами ходил. Только теперь пойдете не по дороге, а тропкой, вокруг озера.

– Зачем меня посылаешь одного? Боязно в лесу одному и заблудиться можно.

– Я же сказала, с Дружком. В прошлый раз он на ихней Пальме поженился, вот смеху было, забыл? Только крикни: – Пальма!., и он точно тебя доведет. Там всё и расскажешь тете Фриде и дяде Саше, что да как случилось, никому больше про беса проклятого не говори. Если кто по дороге вдруг попадется, лучше спрятаться. Будешь жить у них, пока я за тобой не приду. А если не приду, сынок, на всё воля господня. Всё, родненький, гадать не будем. Видать, мало бесы нашей кровушки выпили, никак не захлебнутся. По дороге еще тебе расскажу, что да как.

Утро было солнечное и на редкость теплое. Марфа провела Ваню огородами к тропке, которая шла через длинный овраг. На спуске, в конце оврага, из земли торчала каменная глыба, скала, от которой начиналось сельский погост. У одной из могил, на которой вместо креста стоял островерхий камень, она замедлила шаги и перекрестилась.

– Запомни этот камень, сынок, тут, говорят, сто, а может и больше годков назад, колдуна схоронили. Вначале за оврагом, закопали, не положено колдунов на кладбище хоронить.

– А камень зачем?

– Камень – видишь, острый как кол, чтобы не вылез и больше зла никому не сделал. Колдунам не положено кресты на могилу ставить. Утром закопали его за оврагом, а ночью ураган прошел – это уже было сатанинское дело. Поломал он много крестов, а после пришли люди и увидели – могила колдуна вместе с камнем перенеслась с оврага на это место, поближе к кладбищу. Говорят, не может колдун и после смерти жить один, ему же колдовать надо. Люди испугались и не стали больше трогать тот камень, ну его к лешему, колдуна, – прости господи, – перекрестилась Марфа и оглянулась, – После провели крестный ход и этим постарались успокоить его. Ты запомнил, камень?

– А зачем запоминать? – Ваня испуганно жался к маминой ноге и подталкивал её уйти побыстрее.

– Потерпи, чуток, сынок, – они прошли вглубь и остановились у покрытого мать и мачехой холмика, где только низенький деревянный крест указывал, что под ним могила. На кресте было вырезано когда-то имя, но какое, понять было невозможно, настолько он обветшал.

– Вот, Ванечка, это могилка моей родной мамы и твоей прабабушки, Ульяны.

– Я знаю.

– Я это к тому говорю, чтобы ты никогда не забыл этого места, никогда! Где бы ты ни был, – и добавила с расстановкой. – Ни ког да.

– Я всегда-всегда буду помнить. А зачем надо всё помнить?

– Затем, что когда-нибудь, сынок, придется ещё вернуться на это место. Смотри на скалу и запоминай. Прямая линия отсюда до камня на могиле колдуна, как раз в сорок шагов. Повтори.

– Сорок шагов напрямую, до камня на могиле колдуна. Мам, ты чего?

Марфа упала на колени.

– Господи. и!., и ты царица небесная, простите меня, не ведаю что творю. Голос был тятеньки моего, Ивана Филипповича вчера, в тумане пришел. Должна свершить я это.

Марфа оглянулась по сторонам, прислушалась к лаю собак из поселка, закрыла глаза, пошептала, перекрестилась и неожиданно взялась за крест. Она с большим напряжением, покачивая, выдернула крест и опять перекрестилась. Видно было, что всё она делает с огромным напряжением. Испуганный Ваня понимал, что сегодня совершается что-то очень важное и не только для одной мамы, но и для него. Напуганный событиями ночи дома, теперь еще кладбище с острым камнем колдуна, он обреченно ждал.

Марфа легла на холмик и просунула до самого плеча руку в дырку от креста. Лицо её было белее коры на березе. Скоро она что-то вытащила и стала вытирать травой, после ладонью. Это было похоже на глиняную кринку, в которой дома хранили молоко. Только у этой узкое горлышко было забито ветхими тряпками. Марфа выковыряла их, и высыпала в подол кучу камешков, как показалось Ване, взяла один, потерла ладошкой и он заблестел.

– Мам, что это?

– Это, сынок, золотые царские червонцы. Твой прадед, а мой отец, Иван Филиппович, завещал всё это нашей семье. Здесь спрятана только маленькая часть завещанного, а большую я и сама не видела, знаю, что найдёшь и возьмёшь ты, наследник, Иван Филиппович Ромашкин. Дедко завещал, что до конца века сменится безбожная власть и ты с этим золотом начнешь дело божеское возрождать, благие дела творить. А пока ты должен расти и учиться. Всё, что ты сейчас видел, всё это ты забудешь до поры, а я навсегда.

Марфа говорила, будто читала по книжке, Ваня не понимал её. Она никогда так не разговаривала, и он боялся перебить, переспросить, мама говорила ему, но смотрела в сторону, или в небо.

– Приидёт срок и тебе, Иван Филиппович, как мне пришёл, много вспомнишь, ещё больше поймёшь, когда много переживёшь.

Мама закрыла глаза, сделала подряд несколько глубоких вдохов, лицо её розовело на глазах, она так посмотрела на Ваню, словно увидела его впервые, и прислушалась. Потом достала из-за пазухи маленький узелок, развернула и показала свою брошь и серьги.

– Это подаришь своей жене, – и положила узелок в кринку, туда же снова высыпала монеты.

– Я не собираюсь жениться на чужих. Я только на тебе женюсь. Я одну тебя люблю, мам! – у него заблестели слёзы.

– Ой, родненький, да я бы тоже с тобой всю жизнь жила. Слушай дальше. К тому времени, сынок, может и креста этого не будет, только помни одно, сорок метров от камня колдуна по прямой линии от скалы. Всё забудешь и всё вспомнишь.

Марфа опустила кринку в дыру, поставила крест на место, снова пошептала, покрестилась, и с большим трудом, словно отрывалась от земли, встала. С минуту постояла, закрыв глаза и скрестив руки на груди.

– А это, сынок, тебе, – положила в руку четыре золотые монеты. – Ты сам поймешь, где их применить. Спрячь каждую денежку отдельно так, чтобы никто никогда не видел. Ни тётя Фрида, ни дядя Сальман, ни друзья самые лучшие. Может случиться и потеряешь, но только не все разом. Пока хоть одна монетка будет с тобой, ничего не бойся. А случится, что последнюю потеряешь, можешь не приходить на это место, ничего здесь не найдешь. Сыночек, всё это не я придумала. У самой сердце кровью захлебывается. Штаны сними, дома надо было карманчики сделать, да бежали как, сам знаешь, – она зубами разорвала подкладку пояса и затолкала в дырку монеты. – Потом перепрячешь, по отдельности, – и булавкой зашпилила пояс. – Помни, пока хоть одна монетка будет, тебя охранит от беды сам Иван Филиппович и мои молитвы ещё. Не знаю, родной, сколько тебе расти надо, не надейся на легкую долю, потому как время поганое выпало нам. На этот клад надейся не как на богатство, а как на надежду, на веру и любовь.

Ваня слушал и ничего не понимал, но старался запомнить всё, что говорила мама Марфа. Каждой клеткой неокрепшего тела он чувствовал, что сейчас совершается что-то очень страшное в его жизни, но он ничего не может с эти поделать, хочет – но не может. Даже собственные штаны со спрятанными червонцами не хотели одеваться, ноги путались и попадали не в те штанины. Потом, оглядываясь и прислушиваясь, они почти побежали. Чувствуя долгую разлуку, а может и навсегда, Ваня хлюпал носом, запинался и жался к маминой ноге. А Дружок радостно прыгал вокруг них, поскуливал, в ожидании хорошей встречи.

– Устанешь если, присядь и отдохни, только не засни. Засветло будете в Каменке. Дружок, помнишь Пальму? Пальма, Пальма!

Дружок прыгнул, радостно взвизгнул, залаял и побежал по тропе. Остановился и оглянулся, залаял призывно, поджидая хозяев.

– И последнее, что скажу я тебе. Как в тумане говорила первое, теперь расскажу про вторую часть завещания, и будет она главнее первой, тут я подавно не разумею. Я сынок, то говорю, что мне наговорено, а наговорено всё в тумане, в голове ли, взаправду ли. Подойдет срок, придешь на берег озера.

– Какого озера… нашего?

– Не знай, Ваня, сам поймешь. Или родник тебе попадется не затоптанный, ступи в воду, какая бы она ледяная не была и глубокая, скажи: – Дедко, родной, благодетель, благослови наследника твоего, Ивана Филипповича и сделай, как надо, во славу нашу и во имя отца и сына и святого духа. Повтори.

Ваня повторил и, сжавшись от страха, смотрел на маму и не узнавал её. Он хотел было спросить, но она опередила.

– Когда почуешь дедкину благодать, зайдешь в озеро ли, в родник и будешь ходить, пока не ступишь на теплую струю воды, она укажет путь. Ходи по ней, пока не откроется тебе и вторая тайна Ромашкиных, главная! Ты станешь богатым, сильным и любимым, и поможешь тем, кто нуждается. Больше сама ничего не знаю. Знала бы, не уж-то не сказала бы, родненький.

– А я знаю кому помочь надо. Коле, Вале, тебе, Витьке Шилову?

– Всем поможешь, сынок. Ты сможешь уходить в туман и выходить из него там, где ни один человек до тебя не проходил и никогда не пройдет. Примерно так я разумею. Тебе будет одинаково хорошо под водой и на воде, под землей и на земле, под самыми облаками, там, где одни орлы летают. И любить тебя, Ванечка, будут очень сильно, даже сильнее чем ты, но главным для тебя, должна быть тайна Ромашкиных. Сынок, не свои слова говорю, прости меня, но так было завещано. Я на тебя надеюсь. Бог даст, я верю, скоро мы снова вместе будем. Повтори про озеро и теплую воду.

Ваня повторил слово в слово. Память, слава богу, у него была отличная. Марфа крепко обняла его, потом перекрестила и поцеловала.

– Дружок, приведи Ваню к Пальме. Помоги вам Пресвятая Богородица!

– Мама, а ты!.. – с отчаянием крикнул он.

– Сделай, Иван Филиппович, всё, что завещано, а я должна вернуться к этим бесам. Прости меня, мой родной, прости и прощай!

Марфа нежно подтолкнула его в спину и долго крестила вслед, вытирая глаза кончиком косынки. А когда Ваня и Дружок скрылись в овраге, она упала как подкошенная, завыла и забилась в рыданиях.

…Идти по тропинке было легко, под горку, для Дружка даже весело, и скоро они подходили к озеру Светлому. Дружок забежал в воду, напился, выскочил и посмотрел на Ваню, предлагая и ему попить или даже искупаться. Было солнечное утро, становилось жарко и не снимая сандалий Ваня, зашел в воду и побрёл вдоль берега, не думая, куда и зачем идёт…

Неожиданно он услышал крик и оглянулся. Это кричала мама Марфа. Она бежала в сторону озера, под уклон, махала руками и была уже не очень далеко. Она падала, вставала и снова бежала. Потом он услышал выстрелы и лай собаки, Дружок ответил. Ничего не понимая, Ваня побежал навстречу маме. Он уже видел её искаженное страхом лицо, когда услышал:

– Сын..о..ок!.. Ванечка, уходите водо. ой, вдоль камышей! Куда же ты, дурачок! Водо. ой, Беги. ите во. до. ой!

Показалось, что совсем рядом раздался выстрел и послышался свирепый лай, Ваня увидел, что маму догоняют двое солдат с оружием и собакой, и трое своих, поселковых мужиков, даже узнал кого-то. Он остановился, не зная что делать, но услышал полный отчаяния, голос мамы.

– Беги, родненький, вдоль камыша во до. ой, ты должен уйти от них. Ты должен жи. ить!

И он побежал назад, к берегу, и дальше, в воду, а верный Дружок прыгал впереди, оглядывался, лаял, словно торопил его. У камышей Ваня оглянулся и увидел, что маму держат свои, местные, а двое солдат бегут к нему.

– Стой, гадёныш, топиться решил? Не выйдет!

Один солдат остался на берегу, второй сбросил с себя верхнюю одежду и сапоги, стрельнул в их сторону и побежал в воду. Между ними было немного больше сотни метров, только Ваня уже начал обходить камыши, а солдат шел по пояс в чистой воде, точно по его следу. Неожиданно солдат скрылся под водой. На берегу все это видели и подумали, что он споткнулся, но время шло, солдат не вставал, а скоро и вода на том месте успокоилась. Когда на берегу пришли в себя, Вани с Дружком не было видно. Озеро блестело ровно и гладко, как стекло, до горизонта.

Всем поселком до позднего вечера люди искали того солдата и Ваню, на следующий день приехали особисты, и тоже искали до глубокой ночи. С бреднем, на лодках прочесали вдоль и поперек озеро, скосили почти все камыши по берегу, но самое интересное, там, где пропал солдат, воды было чуть выше колен и утонуть было невозможно.

…Ваня очнулся, когда шел вдоль незнакомого озера, Дружок жался к его ногам. Подумал: «Я спал, на ходу? Даже не помню, как сюда вышел». Он пожал удивленно плечами, остановился, долго смотрел вдоль берега и слушал. Ему казалось, что где-то поблизости кричит мама Марфа, ещё кто-то, и стреляют солдаты. Он останавливался и прислушивался, но вокруг была тишина, дул теплый, слабый ветерок, высоко в небе, под облаком, как прилепленный, висел распластанный орёл. С визгом летали чайки, шумно падали в воду – ловили рыбу, другие поджидали их в воздухе, чтобы отнять улов. Когда Ваня еще раз остановился и долго смотрел на озеро, он узнал его. Это здесь они потеряли берданку, потом убегали от белого деда из тумана и ели рогозу, тогда было очень страшно, хоть они и были вдвоем. Сейчас он шёл с Дружком и ничего не боялся, и скоро остановились напротив того места, где искали с Колей берданку. Начал было вспоминать, но необъяснимая сила толкала его дальше и дальше. Дружок, который весело гонялся за бабочками вдоль берега, вдруг резко завернул в воду и поплыл. Ваня неосознанно бросил котомку на песок и пошел за ним. Он даже не понимал зачем, просто пошел за Дружком, потому что внутри появилось ощущение волнующего ожидания. Еще заметил, что как-то странно стало выглядеть озеро. Куда ни посмотри – везде камыш словно вытоптали. Такое было однажды, когда прошел вихрь, но всё равно тогда поломано было меньше. И почему он не помнит, когда сегодня прошел вихрь и поломал камыши.

Вода дошла до пояса, когда по ногам прошло тепло. Не сразу вспомнил слова мамы Марфы о теплой воде, в которую он должен однажды войти, и когда споткнулся о камень на дне, остановился. Вода под ногами стала еще горячей, он вспомнил наказ мамы: «Надо идти по теплой воде». Он робко оглянулся на берег и по сторонам, и его словно толкнули в спину. Дружок плыл навстречу в нескольких метрах. Ваня сделал шаг через камень и… резко ушел под воду. Он хорошо плавал, но в первое мгновение растерялся и закрыл глаза, а открыв, где-то далеко, в глубине, под собой, увидел красноватое свечение. Показалось, что однажды он уже был там, глубоко, совсем недавно! И ему захотелось снова в глубину, и нисколечко не было страшно, но самое главное, было ощущение, что он спокойно дышит под водой. Чем ниже он опускался, тем холоднее становилась вода, а красный свет манил. Появился странный звон в ушах. Потом вода как бы закипела, зарокотала… и Ване послышался голос: «Ты всё… всё вспомнишь, Иван Филиппович, когда срок приидет. Все горячие струи Земли текут в реку Стикс, но в самой реке вода ледяная, тебе не надо туда, я предупреждал намедни, мал ты ещё. Расти и жди, да червонец последний береги»!