Текст книги "Радиация сердца"

Почти теряя сознание, вдруг услышал с одной стороны противный вой, а с другой мужской крик: «Ваня..а..а! Где ты, сыно. ок»! Потом увидел летящие к нему светящиеся точки, он знал, так светятся волчьи глаза, только руку протяни, а под ними оскаленные пасти с белыми острыми клыками по краям. Казалось, пасти были огромные, до неба, а глубоко, внутри них, сиял красный огонь. Ваня закричал, в лицо плеснуло прохладным снегом, а может быть ослепительно белой волной, или… туманом. Последнее, что он видел, это крутящиеся в белом вихре оскаленные пасти, которые плотно забивались снегом, злобно рычали, брызгали кровью, визжали и уносились в темную часть леса или неба, и там растворялись.

…Сальман молча, медленно прошел по двору и вокруг избы, дошел до колодца, встал, прислушиваясь. Никаких звуков и всхлипываний, на которые он очень рассчитывал. Он начал быстро складывать, умножать и вычитать столбиком, в уме – не зря был счетоводом: обиженный чужим человеком ребенок пойдет туда, где жили его родные. Ваня мог побежать по дороге в ту сторону, откуда он пришел несколько лет назад. Но за Каменкой дорога раздваивалась, и куда? Сальман неосознанно взял стоящую у крыльца лопату и быстро пошел в темноту, выкрикивая имя. Минут через десять он был у развилки и остановился. И куда теперь? У Вани одна дорога, а у него сто… и темнота. Только он обругал по-русски луну, что когда надо её нет, как она не спеша выплыла из-за тучи и повисла, как огромный фонарь. Его почему-то потянуло на левую, идущую полем, а затем через лес тропу. Это была та дорога, по которой пришел к ним, нежданно-негаданно, весь в слезах, маленький, худой Ваня Ромашкин. Сальман не раздумывая зашагал по дороге, вглядываясь во все отпечатки на снегу. Сначала их было много, но, чем дальше от поселка, тем меньше.

В бледном свете луны, на сверкающем снегу он не сразу научился видеть следы. Сначала они все были, как говорят, на одно лицо, просто темные ямки, которые еще и шевелились словно живые, и от этого становилось не по себе. Потом понял, что шевелятся они, только когда он идет и качается во время ходьбы, и видит тень в ямках под разным углом. Надо же!., он впервые в жизни обратил на это внимание, и если бы не спешил, специально бы понаблюдал за странной игрой лунного света на снегу. За солнцем он такого не замечал, там всё было чётко – сложил столбиком или разделил, и вот они – свет и тень. А у луны в поле, оказывается, есть полутона, как у сонат Гайдна. В какие-то трудные минуты жизни Сальман мог уходить от солдафонских шеренг и столбиков цифр к нотам…

У первого же перелеска он увидел свежие следы рядом с тропой. И это были точно!., следы от валенок, причем, даже не следопыту было понятно, что этот человек бежал. У практичного и расчетливого счетовода ком подступил к горлу. Это же!., как надо было обидеться, чтобы ночью убежать в лес одному, по глубокому снегу. Он стал громче кричать, потом побежал, уже не сомневаясь, что выбрал правильный путь. Он пробежал один и второй лесок, отслеживая следы, остановился передохнуть. Впереди было чистое поле с несколькими деревцами и кустами, дальше тропа резко уходила в большой тёмный лес… И вдруг услышал вой. Он знал от местных, случаи нападения волков на людей здесь бывали, но очень давно. Сердце заколотилось, он прислушался, крепче сжал лопату и шагнул вперед. «Доннер вэтэр… Бог не выдаст – свинья не съест», вспомнил он любимую присказку парторга перед приездом уполномоченного из района, смысл которой ему не всегда был понятен, и подумал: «Нет… Бог никого не выдаёт. Правильно сказать: – Бог не должен допустить, чтобы волк съел Ваню», и крикнул: – Доннервэттер! Э. гэ. эй, мать, вашу. у! – и побежал с лопатой наперевес, как с винтовкой.

О том, что случилось с ним у самой кромки леса, Сальман рассказал жене через несколько дней. После, спустя десятки лет, в преклонном возрасте, уже живя на своей исторической родине в Германии, на рождество, он рассказывал внукам сказку, которая могла случиться один раз и не в каждую жизнь. И не в Германии вовсе, а только в России и нигде больше, потому что такое чудо нельзя получить вычитанием, сложением и делением в школе, в бухгалтерии, разве только многократным умножением фантазии. Ему и верили, и не верили, и сам он уже путался – было это или не было. Русские соседи верили, прагматичные немцы нет.

По тени, которая металась впереди у деревца, Сальман понял, что это был Ваня, а еще увидел много горящих глаз и оскаленные пасти, которые медленно замыкали круг. Он услышал крик: «Дедко, помоги»!., и почувствовал рывок и боль в руке, на которой повис волк. Каким-то чудом Сальман воткнул лезвие лопаты в пасть и зверь отскочил. И снова донёсся крик Вани: «Дедко. о, Иван Филиппович, помоги. и!»

И случилось самое невероятное чудо! Поляна словно вздыбилась, снег высоко подняло и закрутило воронкой, из которой вырывался белый вихрь такой силы, что Сальман потерял равновесие и упал. Уши заложило, и сквозь зудящий звон слышались только удаляющиеся взвизгивания и рычание, а сам он, как будто потерялся в пространстве.

Сальман очнулся от боли в руке, поднял голову, осмотрелся и обнаружил, что лежит рядом с Ваней на снегу, прикрывая его голову другой, здоровой рукой, в которой была зажата лопата. Еще не осознав до конца ситуацию, он вскочил и приготовился отбивать новое нападение, но отбиваться уже было не от кого. Вокруг, в волшебном, лунном, золотом свете, лежало чистое снежное поле, а напротив гудел тёмный лес. Сальман не сразу понял, что это у него гудит в ушах. Он встал и топтался на одном месте, оглядывался по сторонам и не решался сделать первый шаг, потом ухнул, резко зачерпнул здоровой рукой снег, умылся, и стало легче. Осторожно обошел место, где они лежали с Ваней, но никаких волчьих следов, только в сторону леса уходил и таял в темноте – то ли туман, то ли хвост поземки, в котором кувыркались какие-то тени. На той тропе, по которой он прибежал к Ване, лежал свежий сугроб.

Что же это было! Он посмотрел на левую руку. С пальцев капала кровь, а из рукава телогрейки свисал большой клок серой ваты. Спина взмокла и он кожей чувствовал как текут тёплые струйки. Шапка съехала на затылок, глаза заливал пот. Сальман снял шапку и хотел почесать зудящую кожу и тут почувствовал, что волосы стоят дыбом! Такого ужаса он никогда в жизни не испытывал, даже когда пугали и били на допросах в НКВД, там было тоже страшно, но понятно, что кому-то это надо, а сейчас… и страшно, и не понятно. Надо быстро бежать домой, там ждут Фрида и дети, но ноги дрожали и он присел. Ваня тоже очнулся и смотрел настороженно, он не понимал, как дядя Саша оказался рядом, а вдруг он пришел, чтобы еще раз его ударить.

Сальман понял, что мальчик его боится.

– Не бойся, сынок. Пойдем домой.

– А волки? – Ваня испуганно оглянулся.

– Нету больше волков. Видишь, нету! Они тебя сильно испугались, потому что… Ты как это – гросе хельд. Ты, Ваня, большой храбрец!

– Это их дедко мой прогнал, я знаю, я слышал его и даже видел… кажется.

Сальман, не понимая, охотно кивнул головой, огляделся.

– Вас ист… Где дедко? – он уже сам осознал, что боится не меньше, и не мог понять кого – снежной ли вздыбленной воронки, или волков со страшными клыками, или змеиного хвоста поземки, что без ветра насыпала огромный сугроб, замела следы и разметала стаю. Теперь ещё какой-то дедко…

– Мой дедко, Иван Филиппович, как я. – Ваня увидел, что из руки Сальмана течет кровь, – Это волк укусил?

– С чего ты взял? – Видишь, нет здесь волков. А руку я… вот, на лопату я напоролся, нечаянно. А теперь, сынок, вставай и пойдем домой. Нас там ждёт мама Фрида, Лизхен и Федя. Они любят тебя. И мне руку надо перевязать, на лопату напоролся. Ихнарр!

– Ну, лопатой нечаянно порезаться не только дураки могут. Дядя Саша, а дедко тебе совсем ничего не сказал?

– Дедко? Нет, не успел, – перекрестился дядя, огляделся и добавил задумчиво, – Иван Филиппович, говоришь?

Они встали и пошли быстро, почти побежали, то и дело оглядываясь. Было тихо, и так же волшебно светила луна. Сальману казалось, что он никогда еще не видел, чтобы так волшебно светила луна. Ваня шел с каждым шагом уверенней и бодрее, и даже один раз улыбнулся, когда подумал – это правильно, что зовут его Иваном Филипповичем Ромашкиным, даже злые волки боятся.

Дома все были рады возвращению Вани, и он много раз пересказывал, как заснул в снегу и видел во сне волков, они, как один, выли и показывали большие зубы. Потом пришел дядя Саша и нашел его, только он руку чуть-чуть нечаянно поранил лопатой. Фрида недоверчиво покачивала головой и вытирала слёзы фартуком. Лизхен лыбилась во весь рот и отдала Ване свой кусочек сахара, а Фридрих морщился и то и дело повторял: «А я бы… Я бы сразу большую палку взял и убил всех волков»!

Сальман отхлебывал пустой чай в отрешенном состоянии, отвечал невпопад на вопросы и никак не мог сосредоточиться, смотрел в тёмное окно и изредка ёжился. Он всё ещё был там, в глубоком снегу, мимо пролетали клыкастые окровавленные пасти и исчезали в плотной снежной мгле. Он понимал, что если всё это рассказать… ну да, дети поверят, а он сам? Сложение, вычитание, умножение… Доннер веттер!

…В конце мая Лиза хорошо, а Ваня на отлично, окончили седьмой класс. Федя стал учиться получше и успешно перешел в шестой, и по этому поводу Фрида приготовила штрудли.

Семья сидела за столом, когда во дворе залаяла собака и в сенях начали стучать. В избу вошел мужик неопрятного вида, прошел на середину и стал в упор разглядывать всех. Потом ткнул пальцем в Ваню.

– Точно, он, Ванына! – и заорал. – Братка..а..а! Меня хрен обмане. ешь… Тута ты. ы, братка. а!

Ваня медленно встал, ноги и руки дрожали, а глаза наполнялись слезами. Он вспомнил этот родной до спазма в горле голос.

– Братка. а, Колына. а, родненький!

Опрокинув табуретку, Ваня вскочил, бросился к брату и повис на нём, обнимая руками и ногами. Коля не выдержал такого напора и сел на пол.

– Ванына, братка, не брехали люди, – хлюпнул он и шумно высморкался. – В прошлом годе ещё дошла до меня весточка, я не поверил. Калякали, что Нюрка тебя забрала. Ну мамка твоя, шалава, забыл? Только я не верил, что она такая способная. О..о!., ты вырос, как! Был такой, а стал… во. он какой!

– Братка, а ты…Ты сам не такой какой-то. И ты, и не ты. Дай разгляжу тебя. Ну точно не ты, или… ты?

Ваня смотрел на заросшее густой щетиной лицо и не узнавал. Если бы не голос, так и прошел бы мимо. Нижняя губа у Коли кровила, под глазом был большой синяк. От него шел очень нехороший дух и одет был в какую-то рвань.

– Коля, где наша мама? Я ждал, ждал, а она не пришла. Где она, ты ее видел?

– А хрен знает, братка, может и в живых нету мамки нашей. Знаю, осудили её как врага народа, за убийство какой-то падлы из НКВД – это раз! Как жену врага народа! – Коля стал загибать грязные пальцы, – Это – двас. с! Как мать детей, это мы, которые скоро станут врагами народа, это – трис. с! Так что, три раза мамку могли уже расстрелять, суки.

– Неправда!., неправда! Я точно знаю, живая она!., живая! Дурак!

– Пусть я дурак! А только пять лет её никто не видел.

Мы, Новосёловы, хуже блядей распоследних стали. Мы, братка мой, Ванына, как один, записаны теперь во враги советского народа навечно! И должны мы сказать спасибо за это родному товарищу Сталину! В ФЗО у нас плакат на стене висел и было написано красными буквами: «Спасибо товарищу Сталину, за наше счастливое детство»! Во, как! И никак нельзя иначе, Ванына. В рот бы ему дышло, чтоб через жопу вышло! А. а, он же в марте помер, всё равно дышло не помешает. Для нас, немцы, ничего не поменяется.

Фрида покраснела и посмотрела испуганно на мужа, Сальман наоборот, побледнел, на лбу выступил пот. Он попытался остановить Колю, протянул руку, но тот отмахнулся.

– Представь, немец, это мы, счастливые дети, на заводе гранаты делали. Я, самолично!., взрывчатку в корпуса заправлял. Во. от оно какое было, это наше счастливое детство, ты понял!., немец, понял? Теперь нас, Ванына, меня и тебя, любая сволочь, особенно коммунист или комсомолец сраный, имеют полное право шкворить, куда не попадя! – он ударил по столу кулаком достал большой нож. – Токо я скажу… Хрен! Я сам кого хочешь чикну.

Сальман вскочил и заметался по избе, потом встал напротив Коли.

– Ты понимаешь, братка, что… ду бист дум корф! Башка твоя белка… бес… бестолку! Ваню тебе не жалко, ду бист… ты майн! Мою семью пожалей!

Он стукнул по столу и пошёл к выходу, в этот момент Коля развернулся и неожиданно метнул нож, который воткнулся в косяк. Сальман отшатнулся и медленно повернулся. Его лицо исказила гримаса страдания и жалости, он сел у двери на лавку, а Коля подошел и выдернул нож.

– Что, немец, стучать на меня направился? Ты сдать меня хочешь?

Все сидели в шоковом состоянии. Дети сжались так, что казалось, над крышкой стола были одни глаза. У Фриды лицо из красного изменилось до совершенно белого.

– Доннервэттэр… твою мать! Братка, майн гот! Какая ты скотина, Колына! – Ваня подбежал и стал бить брата кулаками в грудь, путая немецкие слова с русским. – Дурак ты, Колына!.. Валя или Ваня так бы не сказали. Ду нарр, какой же ты дурак!

Коля опешил, удивленно смотрел на Ваню. Он не знал его таким.

– Заладил, дурак… дурак. Сбежали наши Ваня и Валя, и заметь, от того самого, от чего и ты бежал сюда. Гоняли, гоняли нас, как собак, даже избу нашу активистам каким-то отдали. Вот и уехали Ваньша с Валыией куда-то в Сибирь. Говорят у них, в тайге, уважают врагов народа. А вы что, немцы, забздели? Ладно, я шутю.

Старшие Кирши переглядывались и потихоньку приходили в себя, младшие приподнялись над столом, шептались. Коля хмыкнул, впервые посмотрел на стол и глотнул слюну. Фрида не выдержала.

– Садись, ешь, Коля, ты для нас дорогой гость.

Гость резко отодвинул брата, рванул к столу и набросился на штрудли, он толкал их в рот целиком и давился, кашлял, все смотрели на него с испугом. С трудом проглотив последний штрудль, Коля окинул всех мутным взглядом и запел:

 
– И хозяин говно,
и хозяйка говно,
если б не были говно,
мне бы налили давно!
 

– Мы такого не держим в своем доме, – робко заметила Фрида.

– Так я не гордый и в сарае могу. Мне по хер, где, было бы что! – Коля рыгнул и высморкался.

– Мы не пьем совсем, – поморщился Сальман.

– Эх, немчура вы недобитая. Ну какие вы враги народа!.. – он достал из-за пазухи бутылку, в которой до половины плескалась мутная жидкость, отхлебнул и протянул Сальману. – Пей, брат-немец, и шибко не держи зла на меня. Нас как учили – немец, значит, он враг! А вы тут все… Какие-то не настоящие вы. Пей!

– Нельзя, брат. Не могу я.

– А я могу! – Коля отхлебнул. – Ты, Ваньша, уже в четвертом, или как? У нас все хорошо учились.

– В седьмой перешел.

– Да, ладно, брехать. В седьмом мы уже как один женихались и девок щупали.

– Не брешет, – заступилась Лиза, – Наш Ваня у нас отличник и на скрипке играет.

– Да, ладно, брехать. Ха, скрипка! У нас в доме и балалайки не было.

Лиза принесла скрипку. – Вань, сыграй.

Ваня взял скрипку, настроился, встал и заиграл.

Кирши слушали, покачивали головами в такт музыки, Коля переводил взгляд с одного на другого, хмыкал и ухмылялся.

– Что за хрень, братка, визг поросячий?

– Это, Бах Иоганн. Соната.

– О..о, бах, ба-бах! Мало мы фрицев на фронте били, так они тут нам, бахают. Соната-свината, ха!

– Пойдем-ка, поговорим, брат, – Сальман взял Колю за руку и буквально потащил в сени.

– А у тебя деньги есть, немчура?

– Дети у меня есть, Коля.

Из кастрюли с полки Сальман достал круглую буханку ржаного хлеба и сунул за пазуху Коле.

– Иди, Коля. И больше никогда не приходи.

– Интересно. Я ему родного брата, Ваньшу, а он мне рот одной буханкой затыкает. Ты мне деньгами давай! Ну смотри, какие вы… немцы!

Сальман был мужиком не очень крупным, но плотным и жилистым. Он резко вывернул Коле руку, Поддал коленом, развернул и вывел за огород.

– Ты думаешь, я твоего ножа испугался? Нет, братка Коля, если ты меня за фашиста принял – уходи. Я не хочу, чтобы Ване было стыдно за тебя. Ему уже стыдно. Ваня с мамой к нам пришел, с мамой и уйдет.

Или сам, когда решит.

– Так нету больше мамы, немец!

– Мама всегда есть. Уходи… А если придёшь ещё – сильно побью, я могу убить за свою семью. Наш Ваня для новой, хорошей жизни родился, а ты остался в старой, в самой плохой. Уходи, брат. Придешь, когда человеком станешь. Ду бист евин… нота. Прощай.

Так закончилась долгожданная и неожиданная встреча Вани с браткой Колей после долгой разлуки. Он часто потом вспоминал этот странный день и ему было очень стыдно. Стыдно и больно за любимого брата Колю и жалко – и его, и себя. Но раскисать было некогда, шел огородный сезон – тут, как потопаешь, так полопаешь. Сальман или в конторе сидел целый день, или уезжал в район по бухгалтерским делам. Фрида горбатилась то на колхозном поле, то на дойке или сенокосе, а все домашние и огородные дела легли на худые плечи детей. Как содержишь огород летом, так зимой жить будешь, и не было в доме разделения работ на мужскую, женскую или детскую.

Когда родители отсутствовали, главной в доме была Лиза. К четырнадцати годам она превращалась в очень симпатичную девушку. Формы округлялись, она давно чувствовала свою привлекательность и большое внимание к себе мальчиков. Лиза часто озорничала, то есть, строила специально глазки и училась ходить покачивая бёдрами, а плечи отодвигала назад, чтобы сильнее выделить, пусть и не большую пока, но уже вполне выпирающую грудь. Она, конечно, дурачилась, но больше дома, перед братом и Ваней, и это было смешно. Однажды Ваня увидел её ужимки на улице перед большими парнями. Конечно, раз другой было интересно, но потом он стал замечать, что это ему не очень нравится. Скоро и Лиза обратила внимание, что Ваня злится, если она с кем-то заигрывает. Феде было всё равно, отставая на два года по школе, он заметнее стал отставать и физически. Ваня, наоборот, рос не только духовно, но и физически, и… стал тянуться к Лизе, хоть хорошо известно, что девочки созревают быстрее мальчиков. Пропалывая огород или поливая грядки, сталкиваясь при этом не только случайно, но и специально, он стал замечать, что ему очень хочется, чтобы Лиза чаще задевала его. Бывало, что они просто дурачились, то есть, боролись. В начале их силы были примерно равные и боролись они честно, до победы не поддаваясь, никто не хотел оказаться нижним. Но… этим летом, Лизе, однажды, стало очень приятно, что победил Ваня. Обычно она крутила головой и громко кричала: «Сдаюсь… Всё, всё, всё!» А в этот раз, лежа на спине, она обхватила его руками, задержала на себе и как-то пристально, с прищуром, посмотрела на него в упор. Он ощутил на своей груди давление твёрдых сосочков и почувствовал, как напрягается её живот при дыхании, а потом она поймала губами мочку его уха и потрогала языком… словно жаром полыхнуло в лицо. Он дёрнулся и затих не дыша, а её глаза, вдруг, озорно засветились, она прикусила ухо, извернулась, перекатилась и села ему на грудь.

– Ура, я победила! – крикнула Лиза, обхватила его щёки ладонями и лицо её неожиданно покраснело.

– Я сам поддался. Ты ж девчонка, – Ваня встал и тоже почувствовал смущение.

– А вот и не поддался. А вот и нет, а вот и нет!

Она запрыгала, потом резко остановилась, глаза сияли, потом, вдруг, нежно поцеловала его в щеку и осторожно положила палец на губы, и сказала: – Мне кажется, что я очень, даже преочень… Да, их либе дих, мой Ванечка! – потом засмеялась, подхватила ведро и побежала к колодцу.

Он как-то неловко поёжился, приятное тепло комочком прокатилось от низа живота и застряло в горле – чуть было не поперхнулся, но потом часто задышал, глубоко вдохнул и теплый комочек снова скатился вниз. Стало хорошо.

Ваня не ощутил ещё ничего такого, особенного в отношениях с Лизой, просто… он глубоко вдохнул наполненный ароматами полыни и других цветущих растений воздух, и поэтому ему стало хорошо. Федя стоял рядом, скучал, а по выражению на лице было видно, что вся эта природа его совсем не радует. Он откинул ногой ведро, лег между грядками на охапку выполотой травы и заснул. Он всегда быстро уставал.

…Закончив поливать, Лиза предложила сбегать на озеро искупаться. Федя спал и не сговариваясь, они не стали его тревожить. Тропа шла огородом, дальше вниз, через заросли дикой малины и лопуха. Пробегая мимо бани, Лиза остановилась.

– Подожди, мне надо, – она забежала в баню и скоро негромко, почти шепотом, позвала: – Ваня, иди сюда, скорее.

Когда он вошел, Лиза сидела на корточках, и что-то из под себя вытаскивала. Это оказалась тряпка, сильно испачканная кровью.

– Вот, видишь? Это кровь.

– Порезалась? – стал её осматривать.

– Какой ты глупый еще. Я стала женщиной.

– Как?.. – не понимая, спросил он. – А причем тут кровь. Ты не порезалась? Ваня с детства знал об отношениях мужчины и женщины, тем более, откуда дети берутся, но причем сейчас Лиза! Однажды, очень давно, он даже видел, как рожала Мария, мать его лучшего друга Витьки Шилова. Это мгновенно промелькнуло в мозгу одной картинкой.

…Ему было тогда всего шесть лет. Ваня зашел позвать друга покататься на санках по свежему снегу, но во дворе его встретила беременная Витькина мать, тетя Мария, которая вытаскивала из колодца ведро с водой и только подняла его над срубом, как вдруг охнула, согнулась и… уронила ведро в колодец. В первый момент Ваня ничего не понял и подошел поближе. На обледенелой у колодца земле под Марией растекалась и дымилась лужа, сама она вскрикивала и стаскивала с себя штаны, а по ногам в лужу текла кровь. Он очень испугался, и хотел было убежать, но валенки словно примёрзли к земле. Дальше было ещё страшнее!., из под подола Марии сползало что-то окровавленное. Она едва успела это что-то подхватить и крикнула, чтобы Ваня бегом принес нож из избы. Он собирался совсем убежать, но валенки не отрывались от земли, потом послышалось верещание и снова дико закричала Мария, требуя принести нож. Он сбегал в избу и принёс нож. Она сидела у колодца и кутала в подол дымящийся, окровавленный комок, а в зубах зажимала какую-то скользкую веревку. Наконец он понял, что произошло, и закрыл глаза от ужаса, и даже вскрикнул, когда Мария поднесла нож к ребенку. Он решил, что тётка зарежет его, потому что слышал, как кричала она иногда на детей, когда не было еды, а они просили с утра до ночи, что готова убить паразитов. Правда, после обнимала всех и жалела. Когда он чуть открыл глаза, то удивился не меньше. Мария плакала и смеялась, что-то завязывала, а потом попросила его сбегать за мамой Марфой.

После этого в посёлке смеялись и говорили, что шестилетний Ваня стал крёстным отцом у Витькиного нового брата, а сам крестник, когда вырастет, станет дедом Морозом, потому что родиться и выжить на морозе не так просто.

Всё это промелькнуло в мозгу, когда он увидел у Лизы в руке окровавленную тряпку.

– Ты что… уже родишь? – он вытаращил глаза и со страхом смотрел на Лизу.

– Ой, Ванечка, какой же ты глупый. Это у всех девочек случается, когда они становятся взрослыми. Один раз в месяц, каждый месяц, у нас оттуда, – она потыкала пальцем, – Течет кровь. У меня так целых полгода уже.

– А мамка с папкой знают?

– Только мама знает. Она сказала, что теперь я женщина и мне нельзя близко общаться с мужчинами. А я только с тобой близко общаюсь.

– Я еще не мужчина. Мне мама передала тайну, которую я должен вспомнить, когда стану настоящим мужчиной, а ещё – сильным, умным и очень богатым. Только после этого я смогу узнать тайны земли и неба. А пока это главная семейная тайна Ромашкиных.

– Здорово! Только в Советском союзе никогда не должно быть богатых. Все должны жить бедно и счастливо.

– Значит, это будет уже не Советский союз.

– Здорово! Я тоже не хочу жить бедно.

– Здорово-то, здорово, только до мужчины мне ещё расти и расти. Не скоро я узнаю тайну.

– Ванечка, ты уже мужчина. Н..ну, почти. Ну, еще чуть-чуть. А ты меня любишь?

– Еще бы! Ты, Лизка… ты у нас самая лучшая. Их либе дих.

– Унд их либе штёркер, понял?

– Штёркер?

– Да, сильнее. Я люблю тебя – сильней себя!

– Нет, это я тебя либе штёркер!

– Тогда… потрогай меня, – она подняла майку и оголила грудь. – Ну, трогай. Боишься?

– Подумаешь, тронуть, – он ткнул пальцем ей в живот, в одно и другое место.

– Ну, не так. – Лиза положила одну его ладонь на одну, вторую, на другую грудь. – Нравится?

– Ага, – он чуть-чуть пошевелил ладонями.

– А мне можно тебя потрогать?

– Трогай, – он задрал майку до подбородка.

– Фу, какой ты! Что на твоей груди, кроме рёбер можно трогать. Вот мы посмотрим, как скоро ты станешь мужчиной, – Лиза неожиданно просунула под резинку его трусов руку. – Боишься?

– Чего бояться. Там это… смотреть еще нечего. Я же не дорос до мужчины.

– А..а, ты стесняешься. Я же не стесняюсь тебе показать какая я женщина, а ты стесняешься показать, какой ты мужчина.

Она резко сдернула с него трусы до колен. Ваня присел, а лицо его запылало. Он весь напрягся, поднял голову и стал смотреть в потолок бани. Лиза трогала и внимательно изучала его мужские достоинства, а он жался, выгибался, на лбу выступил пот. Еще никогда в жизни Ваня не испытывал такого ощущения. Это было странное состояние – то ли испуга, то ли восторга и… щенячьего любопытства. Ему хотелось кричать, даже показалось, что он превратился в невесомое облако и медленно поплыл в голубом пространстве, и… вдруг услышал, как воскликнула Лиза. Поднатужившись, он скосил глаза вниз и увидел свой, ну… как у мужиков, почти, только очень бледный, с вспухшими синими жилками. Лиза нежно это гладила.

– Ванечка, он только увидел меня, так сразу стал расти. Ой какой твёрдый! Он упирается! – она засмеялась и захлопала в ладоши. – Ты уже мужчина! Подрастёшь еще на год… Нет, полгода, или нет, на целых три месяца! Как раз на мой день рождения и мы попробуем.

– Ч..ЧТО… м. мы попробуем? – Ваня с трудом разлепил пересохшие губы. – Ш..ш..квориться?

– Фу, как это некрасиво. Мы будем любиться, как, как… Ну, я еще не знаю как! Я придумаю, – она сжала в ладошках его достояние. – Вот так мы с тобой будем любиться! Как никто, да? Таня, подруга, знаешь её, она уже полюбила своего мальчика и в этом году они поженятся. Ещё она научила, если вот так и так подергать, тогда из твоего… ну, вот этого маленького, пока еще мальчика, так и брызнет любовь! Тогда ты никого-никого, кроме меня, никогда в жизни любить не будешь. Хочешь?

– Н..не знаю. Как хочешь… и. подергай.

– Хочу-хочу! Нет! Я хочу, чтобы тебя любили все красавицы мира, а я ими повелевала! Чтобы они рыдали у моих ног и вымаливали одну крошку твоей любви, одной брызги! А я гордо буду смотреть на этих несчастных с высоты своего трона и решать, быть мне одной – самой-самой счастливой, или позволить тебе еще кого-то осчастливить! А ты как думаешь, в нашей социалистической стране все женщины должны быть самыми счастливыми в мире?

– Ты, дурочка, Лизхен. Кто своего мужика за так отдаёт. Наши бабы за каждый шкворень смертным боем бьются. Сам видел.

– Фу, ты не романтик, Иоган.

Руки её были горячие, лицо пылало, глаза в полумраке предбанника блестели влагой. Лиза быстро подтянула ему трусы, лихо щелкнула резинкой, потом чмокнула в сухие губы и выскочила из бани.

– Бежим купаться. Нет, летим! Их флиеге..е..н!

Ваню заметно била дрожь. Он сел, отдышался, и плохо понимая, что это такое только что случилось, оттянул трусы и заглянул с интересом, как в первый раз. Тяжело вздохнул и пошел, как будто нёс тяжелый груз. Но… с каждым шагом идти становилось легче, потом во всем теле появилась легкость! Ваня впервые в жизни почувствовал физически, что это не он вовсе подпрыгивает, а некая волшебная сила приподнимает и несет его над землей, и… он полетел! Он летел над знакомой тропинкой, по которой бегал каждый день и не догадывался, что она такая интересная, потом над зарослями малины, в которой явно копошился кто-то темный, может быть даже медведь, хоть малина ещё не начала поспевать. Потом пролетел целый круг над малиной и убедился, что это был и правда медведь, видимо он пришёл на разведку, и… медведь помахал ему лапами. А вот знакомая рябина промелькнула, на ней всегда много ягод бывает перед каждой зимой. Замелькали молоденькие сосны на краю оврага. Склон горы, с которой они катаются на ледянках зимой, с неё так страшно ехать, а сейчас она показалась ему совсем маленькой. А вот и чистая песчаная коса, и вдоль неё над синей водой летит Лиза и… машет ему рукой. Они быстро полетели навстречу друг другу, потом руки их встретились и крепко сцепились. Они опустились на берег, пробежали десяток метров и весело зарылись в тёплый желтый песок, когда отдышались, вскочили и побежали в прозрачную озерную воду, долго бежали и разбрызгивали потоки радужных брызг выше головы, до самого неба.

– Их флиген… гешётц! Высоко – высокого!

– А я лечу ещё… гешётце. е!

Вместе казалось, что никогда-никогда, за всю их долгую жизнь, им не было так интересно жить! Они были самые счастливые, умные и богатые, потому что несчастные и бедные так летать не могут, а дураки тем более. В эти мгновения они осознали – какое счастье любить и быть любимым, когда с тобой вся земля и воздух, много воды, много бездонного, голубого неба с белоснежными облаками-парусниками и много-много солнца. И совсем близко, в густых зарослях малины, копошится медведь, ему тоже очень хорошо, потому что зреет много ягод.

…В начале августа, утром, в Каменку приехали из района двое. Одна – знакомая, молодая и красивая, инспектор роно, которая в свой первый приезд только познакомилась с Ваней, была очарована мальчиком и пообещала помочь вундеркинду, и мужчина в форме, но без погон, сотрудник НКВД. Сначала в школе, куда пригласили председателя и парторга, поговорили о семье Киршей и особенно пытались выяснить, что им известно о прошлом Вани Ромашкина, его родителях, откуда в ссыльной семье появился этот уникальный ребенок и ещё много-много вопросов. В районе, как выяснилось из архива, был только один Ромашкин – Василий, который погиб на войне и у него не было семьи. Но самое интересное, у Василия и Вани было одно отчество, Филиппович, если допустить, что у них один отец!., но Василий старше Вани больше чем на сорок лет. Это же каким гигантом был этот Филипп, чтобы родить сыновей с такой разницей! Решили, что это явная ошибка и никакого родства между ними не должно быть. Всё списали на войну – не тот случай, чтобы глубоко копать. На этом следствие и заглохло. Марфа и её дети были по мужу Новосёловы, а РОНО не НКВД, поэтому углубляться в родословную Вани не стали. Так и была официально принята версия о мальчике, как о жертве прошедшей войны. Сотрудник приехал проверить, как ссыльные немцы повлияли на советского мальчика, а вернее всего, у него был повод прокатиться с красивой женщиной.