Текст книги "Эрхегорд. Забытые руины"

Несмотря на призывы Тенуина, я тогда задержался в той комнате и обнаружил, что круг чистоты на потолке значительно меньше такого же круга на полу. Поднявшись на второй этаж, а затем спустившись в подвал, я наконец понял, что такие островки заключались в самый настоящий шар, кажется, расположенный совершенно произвольно, будто кто-то забавлялся, надувая гигантские мыльные пузыри и отправляя их летать по Авендиллу. Пузыри разнесло по разным кварталам, они проходили через стены и крыши, а потом, как по щелчку, замерли – и пространство, угодившее внутрь пузыря, почему-то оказалось защищено от увядания. Пожалуй, пузыри тут не лучшее сравнение, но оно, пожалуй, наиболее точно передает форму таких островков и необъяснимую случайность их расположения.

Вчера вечером Эрза предложила заночевать в таком тихом местечке, надеясь, что под защитой его невидимой границы мы окажемся в безопасности, но Тенуин этому воспротивился, более того – посоветовал вообще к ним не приближаться и по возможности не заходить внутрь.

– Самые гиблые места начинаются там, где все кажется безопасным, – повторил я не раз слышанное от следопыта.

– Так и есть, – согласился Тенуин.

Следопыт был прав. И все же мне бы хотелось провести хоть одну ночь в таком островке – посмотреть, как на это отзовется мое тело, мой ум, а главное, как поведет себя браслет. В конце концов, через три дня мы все могли умереть вне зависимости от того, удастся нам выполнить задание Азгалики или нет. В такой ситуации глупо так уж одержимо сторониться опасностей.

После всего этого можно представить наше удивление и наш испуг, когда мы обнаружил, что дом Нитоса, где Гийюд и Горсинг устроили лагерь, в отличие от всех соседних домов, единственный избежал запустения. Даже глина на его стенах не растрескалась, будто магульдинцы, потеряв надежду изловить Пожирателя, от безделья и тоски принялись восстанавливать обветшавший город.

Это было первое подобное здание в Авендилле – не тронутое разрушением, не опустошенное и даже не запыленное изнутри, с опрятными комнатами, где на столах по-прежнему лежали выглаженные скатерти, а кровати были застелены чистыми стегаными накидками. Если я хоть отчасти был прав, предположив, как по городу разлетались пузыри, способные защитить от времени, то на дом Нитоса наверняка опустился самый большой из них – он окутал не только здание, но даже дворовый сад, два садовых переливника, мощенные кирпичом дорожки и большой цветник.

Лишь пройдясь между двумя рядами цветущего пузырника, взглянув на фосфулины, растущие строго по рейкам и призванные заменить уличные ночники, на развешенные под крышей веранды ивовые клетки с живыми, причудливо порхающими аольными бабочками, я понял, до чего соскучился по насыщенным запахам и ярким цветам. Мы не пробыли в Авендилле и двух дней, но казалось, что бесцветное уныние его руин сопровождало нас едва ли не целый месяц – достаточный срок, чтобы принять его настроение и смириться с ним. «Времени нет. Есть движение».

Дом Нитоса смотрелся довольно скромным – по меркам больших городов, но здесь, в Авендилле, он наверняка был одним из самых дорогих и привлекательных. Двухэтажное здание, не в пример другим домам, построенное из карнальского камня и по торцам усиленное шлифованными глыбами голубого гранита. Бесконечное переплетение лепных узоров на главном фасаде, отчасти напоминавшее резьбу на зданиях Багульдина. Изнутри все помещения были отделаны сосновыми панелями с перемычками из темно-коричневых каменных плашек.

Шесть комнат, в пяти из которых лежали вещи наемников. Ночевать они предпочитали не в самóм доме, не в хозяйской пристройке и даже не в стойле, а в соседнем, отчасти разрушенном и полностью опустошенном здании. Надо полагать, Гийюда и Горсинга также смутило такое вырванное из времени пространство. При этом наемники бережно отнеслись к дому книжника – не вынесли ни одной кровати или козетки, спать предпочитали на привезенных с собой соломенных тюфяках.

Подобная бережливость удивляла. Ни грязи, ни мусора. Даже тонкие занавеси балдахинов и ширмы из рисовой бумаги остались непотревоженными. Все ценное стояло на местах нетронутое. Агатовые подвески на двухъярусных люстрах, золотые оправы настенных часов, картины в резных рамах. Прозрачные, осененные серебряными колпаками статуэтки из меернарского фарфора. Латунные держатели для свитков смягченного пергамента и витые треножники, на которых возвышались хрусталиновые макеты зданий. Нитос не скупился на богатые украшения, но и не стремился заполонить ими пространство. Во всем этом чувствовался сдержанный вкус обеспеченного человека.

Запасы провизии, к сожалению, оказались скудными, но мы обрадовались и тому, что нашли. Овощи, консервированные солевым раствором с добавлением лепестков цейтуса, крапивные хлебцы, солонина и вымоченные в хмеле комочки ржаных толвов были куда лучше лепешек из Лаэрнора. Кроме того, мы нашли лечебные травы и не преминули ими воспользоваться. Прежде всего Миалинта сменила Громбакху повязку – обработала его рану мазью из болотной мяты. Затем уже каждый из нас сделал по несколько глотков маренной настойки – средства, призванного смягчить отравление и отогнать сонливость.

Лошади и триголлы стояли на заднем дворе. Увидев их, мы оживились. В теплом запахе навоза и смазочного масла угадывался аромат свободы. Не хотелось верить ни в действие яда, ни в то, что дорога из Авендилла перекрыта барьером, всякий раз возвращающим тебя назад, в город, ни в то, что где-то поблизости рыщет зордалин.

Там же, на заднем дворе, стоял и закутанный в дерюгу куб, в котором Гийюд рассчитывал вывезти зордалина. Это была громоздкая конструкция из толстых хрусталиновых стенок, соединенных друг с другом продолговатыми медными полосами. Куб стоял на сколоченном из досок помосте. Сверху медных вкраплений было значительно больше, там же располагалось нечто вроде крышки, сейчас защелкнутой на шесть массивных скоб. Все швы куба оказались плотно промазаны смолой и какой-то липкой зеленой смазкой, будто куб предназначался для перевозки воды. В высоту он едва достигал одной сажени, а каждая из боковых стенок вытягивалась на четыре аршина, не меньше. В таком можно было уместить сразу двух или трех человек. В остальном ничего примечательного мы в кубе не обнаружили.

Лошади встретили нас безучастно. Они были почищены и давно расседланы, однако выглядели уставшими. Каждая из них стояла плотно зашоренная, стреноженная и повязанная сразу на две коновязи. Такая предосторожность удивила всех, кроме меня. С таким же равнодушием я услышал отчет Феонила о том, что в соседнем здании – там, где жили наемники, – возле каждого тюфяка в пол и в стену были вбиты крюки.

– Они там, кажется, не знаю… привязывают кого-то, – растерянно сказал юный следопыт.

– Что? – Эрза нахмурилась.

– Скорее, сами привязываются, – пояснила Миалинта.

В то здание они ходили вдвоем.

– Зачем?

– Не знаю. Но там под каждым крюком по два мотка веревки.

– Шенгинная, витая и промасленная, – добавил Феонил.

– На такую можно коня привязывать.

– Да. А они привязывали себя, – кивнула Миалинта.

– Дикость какая-то. – Теор был озадачен этим не меньше остальных.

Мне, пожалуй, стоило изобразить удивление, тоже о чем-нибудь спросить Мию или даже самому сбегать посмотреть на лежанки наемников, но ничего подобного я не сделал и так опять себя выдал. В который уже раз напомнил себе, что Тенуин слишком хорошо подмечает любую деталь в поведении человека. Он, конечно, заметил мое равнодушие к этой истории с крюками и веревками, поэтому чуть позже шепнул мне:

– Нам тоже привязывать себя перед сном?

Следопыт ни в чем меня не упрекнул, не стал допрашивать – просто задал конкретный вопрос, ответ на который был действительно важен для нашего выживания. Я растерялся. Чуть ли не впервые Тенуин пришел ко мне за советом. И готов был беспрекословно ему последовать. Сложно придумать что-то более глупое, чем то мимолетное, но отчетливое удовлетворение, которое я испытал, – неожиданное превосходство над следопытом оказалось приятным.

– Я бы сказал.

– Хорошо. – Следопыту было достаточно такого ответа.

– Если б что-то знал, обязательно сказал бы, – добавил я и тут же захотел себя придушить за эти слова. Будто такой оговоркой мне удалось что-то скрыть.

Тенуин ушел дальше – поднялся на второй этаж, а я задержался на первом. Чувствовал себя как никогда паршиво. Я был неприятен сам себе. В утешение только предположил, что на моем поведении сказывается усталость, действие яда и браслет, пытающийся навязать мне чужую волю и, возможно, пытающийся изменить мою сущность. Так или иначе, времени на самокопание не было, и я продолжил осмотр дома.

Единственная комната, в которой не нашлось вещей наемников, располагалась на первом этаже. Библиотека. От коридора ее отделяли две ступени. Сразу за дверью начинались сосновые шкафы с книгами – от пола до потолка. Старые коричневые корешки и множество свитков. Возле единственного окна стоял широкий громоздкий стол: толстая, в четыре пальца, столешница, массивные ножки, вырезанные в виде передних лап маргул, крепкие бортики с держателями для свитков и письменных принадлежностей, высокая каменная лампа со стеклянной емкостью для масла – по тончайшим узорам, покрывавшим камень, угадывалась рука багульдинских мастеров. К столу был приставлен тяжелый, обитый давно почерневшей кожей стул, на ближней стене висели три портрета. Вместо привычного камина виднелось отопительное углубление, настолько крохотное, что туда едва уместилась бы одна вязанка дров. Рядом – латунная поленница, держатель для кочерги, покрытое серым дельтином кресло и бархатистая подножница. Другой мебели в комнате не было.

На первый взгляд во всей обстановке не таилось ничего странного, и все же хватило нескольких минут, чтобы уловить своеобразие библиотеки и понять, почему наемники почти не заглядывали сюда и не оставляли здесь вещей.

– Ты это слышишь? – Я с сомнением посмотрел на вошедшего в библиотеку Тенуина.

– Вы что-то слышите? – Теор стоял возле стола, изучал лежавшую там книгу.

– Кажется, да. – Я пожал плечами. – Это… Точно.

– Что?

– В тишине. Не шевелись и прислушайся.

Мы втроем замерли. И звуки, которые поначалу едва угадывались, заметно окрепли. Они были повсюду.

В стенах что-то встрескивало, будто там лопались пузыри. Люстра, пусть и неподвижная, начинала скрипеть. Под потолком, возле карниза, что-то шелестело – так ветер гонит сухие листья.

Мы молчали. Старались понять, что именно вызывает звуки, и тут различили, как за окном шумит не то праздник, не то обычное городское веселье. Кто-то распевал трактирные мелодии, кто-то смеялся, кричал. Я не мог разобрать слов. Пытался их выловить, однако они расплывались, превращались в гудение простого сквозняка.

Цокот копыт, скрипы колес, призывы торговцев и возничих. Затем все стихло. Остался только женский смех. Громкий, радостный. Следом опять пришли голоса.

– Вы тут чего? – В комнату зашел Громбакх.

Шумы разом оборвались.

– Что это было? – спросил я Тенуина.

Следопыт не ответил. Вместе с Теором стал изучать лежавшие на столе свертки.

Очередная странность Авендилла. Тенуин был прав – нужно как можно скорее осмотреть дом и уходить.

Вскоре к нам присоединилась Миалинта.

Охотник книгами и свитками не заинтересовался. Просто шел вдоль стен, а потом вскрикнул:

– Ха! Твоя подруга, хангол.

Громбакх указал на висевшие между шкафов портреты. Поначалу они не привлекли мое внимание, но теперь…

На одном был изображен молодой мужчина с узким недовольным лицом. Родовые сигвы, тонкий крючковатый нос, глубокие залысины. Богатый костюм с пышной альбой и огненный веер, для красоты пририсованный над его головой.

– Нитос из рода Мелендарна, – прочитал я.

Ничуть этому не удивился, но, памятуя недавнюю оплошность, тут же спросил:

– Кто это?

– Не знаю. – Гром пожал плечами.

– Род Мелендарна… – задумчиво отозвалась Миа. – В этом роду было немало книжников. Один даже приезжал к нам в Багульдин.

– Книжник, – нахмурился охотник. – Этой пакости тут не хватало.

На втором портрете красовалась женщина лет тридцати. Озорной взгляд, мягкие губы. Платье, полностью открывавшее плечевые сигвы. На щеках и лбу – родовые сигвы. В ушах – составные серьги, из которых тянулись золотые нити. Нити переплетались в ажурный узор на скулах и стягивались к тканому держателю на подбородке. Это, конечно, была жена Нитоса – та самая, из-за которой он влез в историю с черноитами Лаэрнора.

С третьего портрета смотрела ничем не примечательная бледная девочка в скромном белом платье. Судя по всему, дочь Нитоса.

Я уже хотел спросить Громбакха, о какой подруге он говорит, а потом взглянул на латунную табличку под рамой второго портрета. Не сдержавшись, присвистнул.

– Вот и я о том же, – без улыбки кивнул Громбакх.

– Что там? – Миалинта подошла к портрету. Мгновение осматривала нарисованную женщину, а потом тоже прочитала подпись: – Азгалика из рода Аниона.

– Азгалика… – Теор, кажется, только сейчас заинтересовался нашим обсуждением.

– Азгалика, – кивнул я. – Из рода Аниона. Тот самый род, которому принадлежали соляные шахты под Горинделом, ремесленные села в Северных Землях, а потом и…

– …Лаэрнор, – закончила за меня Миа.

– Значит, Азгалика…

– …была родственницей Суалана.

– Который опустил Пластину молодости в Гусиное озеро и построил в стенах даурхатта здравный городок.

– Да.

– Вот тебе и старуха. – Громбакх отошел от портрета. – Или художник ей льстил, или Лаэрнское болото теперь не молодит, а старит пленников.

– Портрет старый… – заметил я. – Но вопросов все равно много.

– Любопытно, – кивнула Миа. – Знать бы еще, как Азгалика связана с тем, что случилось в Авендилле. И почему она оказалась в Лаэрноре, если жила тут…

Меня же сейчас беспокоило лишь одно – почему Азгалика не сказала нам правду. Почему не предупредила, чего именно опасаться на руинах, почему не рассказала об опытах своего мужа и созданной им комнате?

«Хочу, чтобы вы опустились в самое чрево Авендилла».

«Закройте дверь, которую нельзя было открывать».

Азгалика несколько раз упоминала эту дверь, и поначалу я воспринимал ее как некий образ или даже символ, а теперь уже не сомневался, что Хозяйка говорила именно о двери, ведущей в комнату ее мужа. Но зачем тогда было говорить так путано и непонятно, ограничивая нас во времени и вынуждая действовать вслепую? И я до сих пор не понимал, как именно с этой дверью связан младший брат Теора. Азгалика сказала, чтобы мы ни о чем не задумывались и просто делали то, ради чего отправились в Авендилл. В этом была логика, ведь Теор призывал нас идти именно в ратушу…

Устал от бесконечной путаницы и необходимости постоянно обдумывать каждое слово, каждое решение. Тряхнул головой, отгоняя эти мысли. Понимал, что все равно сейчас в них не разберусь, только больше себя запутаю и утомлю.

От портретов я подошел к столу. Следопыт успел все осмотреть. Ничего важного не обнаружил. Свертки, пергаментные заготовки, флийные промокашки, набор золотых, серебряных и стальных перьев, латунные чехлы самых разных цветов, емкости с чернильным порошком и чернильница, в которой до сих пор не засохли чернила, впрочем, их мог недавно подновить кто-нибудь из наемников. Несколько стеклянных колб с желтоватой жидкостью. В двух колбах – скрученные листки. И книга. Громоздкий фолиант. Обтянут дубленой кожей, обит дианитовыми уголками. В золотой рамке – узор цветущего дерева Палиатона, составленный из полосок серебра, нефрита и перламутровых вкраплений.

– Что это? – Я отщелкнул две тугие застежки, смотал кожаный ремешок, только что намотанный Теором, и раскрыл книгу.

Пришлось держать переплет двумя руками, чтобы он не грохнул о столешницу.

– Так… – Теор по-прежнему разглядывал портрет Азгалики. – Ничего интересного.

– Понять бы еще, что тут написано… – Я рассматривал зеленоватые листы бернальского тиснения. Волокна древесины почти незаметны. Ровные строки маленьких четких букв. Никаких завитушек или украшений. Строгое написание незнакомого мне языка.

– Да уж. – Громбакх заглянул из-за моего плеча. – Дай угадаю. Книга называется «Двухпудовое молчание»?

– Почему? – не понял я.

– Потому.

– Объясни.

– Шутки не объясняют.

– Ты понимаешь, что тут написано?

– Понимаю… Ну конечно, понимаю! Тут написано… – Гром широко раскрыл рот, обнажив темно-фиолетовые десны, зубы и язык: еще на подходе к дому он сжевал один из последних кубиков клюта. Застыв так, изобразил крик, потом стал шевелить губами, будто что-то говорил, но не издавал ни звука. Этим представлением окончательно меня запутал.

– Гром! Говори нормально.

– М-да… Я так понимаю, от яда даже великие умники тупеют.

– Если и так, то на тебя яд точно действует быстрее.

– Он что-то видит, – неожиданно сказал Тенуин.

Следопыт даже в доме не поднимал капюшон бурнуса. Смотрел на меня через бикуляры.

– В книге что-то есть? – спросил он.

– Что-то есть, – раздраженно ответил я. – Но я же говорю, прочитать не могу, потому что не знаю языка.

Теперь все уставились на меня. Миалинта, Гром и Теор смотрели с одинаковым недоумением.

– Что?.. Вы… – Я начал догадываться. – Вы ничего не видите?

– Тут чистые листы, – уже серьезно сказал Гром.

Склонился над книгой, перелистал, заглянул в начало и конец.

– Чисто… Ни одного знака. А ты…

– Я вижу надписи. Черные строгие буквы. Закругленные, с какими-то треугольниками…

– Это ворватоильский, – кивнул Тенуин.

– И ты?! – вскрикнул Гром. – И ты тут чего-то разглядел?

– Нет. Для меня страницы тоже пустые. Но если записи делал книжник, то, скорее всего, использовал ворватоильский, как на кумаранских свитках.

– Весело… – Гром еще раз перелистал книгу. Взял несколько листков на излом.

– Эти колбы, – произнес Теор. – Красные пытались как-то проявить написанное.

– Да, – согласился Тенуин. – Но не смогли.

– А мы смогли, – усмехнулся Гром. – Ну давай, хангол. Звание главного умника отвоевал, теперь читай.

– Я не знаю языка! – с негодованием повторил я.

– Я знаю. – Тенуин протянул мне чистый лист пергамента и перо в латунном футляре. – Переписывай буквы. Нужно понять, что тут спрятано.

В библиотеку заглянула Эрза. Сказала, что нам лучше уходить, пока никто из красных не вернулся. Мы показали ей книгу. Сказали, что задержимся здесь на какое-то время. Я постарался заверить Эрзу и остальных, что пока что нам бояться нечего, однако доказать это ничем не мог и только напомнил всем слова Тарха: тот говорил, что западню на зордалина, как правило, выдерживали до темноты. Эрзе такой довод убедительным не показался. Встречаться с мужем ей явно не хотелось.

Громбакх предложил взять книгу с собой и продолжить наши опыты где-нибудь в другом месте.

– Не стоит, – качнул головой Тенуин. – Пусть лежит здесь. Мы не знаем, что с ней произойдет, когда она окажется за пределами дома.

– Может рассыпаться? – догадался я.

– Не знаю. Но ее место – здесь.

– И что? – в нетерпении спросила Эрза.

– Дай нам час. – Я сел за стол, не желая терять ни минуты.

Эрза ответила не сразу. Кажется, готова была, не дожидаясь нас, увести своих людей подальше отсюда, но все же сказала:

– Час. Не больше. Феон отметит по солнцу. А мы пока выставим дозор. Будьте готовы, если что, сматываться отсюда по первой команде.

В дозор на крышу, откуда просматривались все подходы к дому Нитоса, а главное – сразу два квартала в сторону Дикой ямы, встали Нордис и Феонил. Эрза заняла позицию на крыше соседнего дома. Мы же остались в библиотеке изучать книгу.

С тех пор как мы оказались в Авендилле, Шанни не вошла ни в один из домов. Всегда оставалась на улице – ждала нас стоя, ни разу не присела. Даже ночь провела на ногах, и никто не знал, испытывает ли она вообще потребность в отдыхе, сне и еде. Мы были вынуждены пользоваться колодезными стойками Авендилла. Понимали, что брать воду из городских разливов опасно, но выбора у нас все равно не было. Поначалу боялись сделать первый глоток, а потом уже пили вдоволь, ни о чем не задумываясь.

– Мертвее не будешь, – сказал тогда охотник.

Каждый раз мы протягивали Шанни полные чаши, но она даже не пыталась их пригубить.

– Воды не просит. Еды не просит. Спать не хочет. Не жалуется, не скулит, – пробурчал Громбакх. – Кажется, я влюбился. Если выберемся, может, мне ее того – приголубить по-доброму?

Никто охотнику не ответил, и он продолжал:

– А дети-то какие будут! Не кричат, не капризничают. Лежат себе поленом – и прекрасно!

Громбакх нарочно говорил так, чтобы Шанни его слышала. Девушка никак не отреагировала на эти слова. Молча ждала, когда мы двинемся вперед. Я бы и сам хотел узнать ее историю: как она оказалась в Лаэрноре, почему там ходила с повязкой на глазах, почему говорила голосом Азгалики, однако понимал, что расспрашивать девушку бессмысленно.

Если в первый день о Шанни вспоминали чуть ли не каждый час – кто-нибудь непременно приставал к ней с вопросами, обсуждал ее внешность или поведение, то на второй день мы как-то совсем позабыли о девушке. Привыкли, что она движется тихой тенью, молчит, и вспоминали о ней не чаще, чем о содержимом заплечных мешков.

Когда мы зашли в дом Нитоса, Шанни вновь осталась на улице. Стояла там довольно долго, а потом вдруг последовала за нами. Этим порядком всех напугала. Пришлось даже отвлечься от книги. Мы с интересом следили за тем, как девушка идет по первому этажу, как подходит к стенам, осматривает их.

– Она что-то ищет? – тихо спросила Миа.

– Они идет в библиотеку, – заметил я.

Шанни в самом деле заглянула в библиотеку Нитоса. Какое-то время стояла на пороге, затем приблизилась к столу, где лежала раскрытая книга. Склонилась над набором перьев, бережно провела по ним рукой, после чего, к нашему разочарованию, вернулась назад, на улицу, и больше в дом уже не заглядывала.

– И что это значит? – Миалинта достала несколько перьев. Покрутила их в пальцах, будто могла подметить в них что-то особенное.

– Кому-то лесные черви проели весь мозг. Остались одни дырочки, и в них гуляет сквозняк. Вот что это значит.

– Очень смешно.

– А я не смеюсь.

– Время, – напомнил Тенуин.

Вернулись к столу. Сейчас было не до всех этих странностей в поведении Шанни.

Я кропотливо, постоянно сверяясь с оригиналом, перерисовывал буквы из книги, а Тенуин, получив несколько предложений, старался перевести их на долгий язык.

Едва увидев первые слова, следопыт подтвердил:

– Ворватоильский. Горный шрифт. Такой чаще используют на севере. В Восточных Землях он редко встречается.

– Справишься?

– Да.

Можно было не спрашивать. Тенуин был из Пекель-Зорда.

Мы торопились. Фрагментов получилось не так много, и по большей части они были странные, непонятные, но в одном мы уверились – в книге подробно описывалось все, что произошло в Авендилле, и оставалось только злиться, что у меня нет времени переписать всю книгу или как-то сделать ее строки видимыми для Тенуина.

Первый абзац я взял из начала:

«Оказавшись в ней, свечу задув, в себе самом очнулся. И лучше места не найти, чтоб скрыть все то, что ценишь. Только сам забрать он мог отсюда то, что спрятал в памяти своей».

– Та еще бредятина, – нахмурился Гром, когда услышал перевод.

Еще один абзац – из середины:

«И так явился зордалин. Себя пожрав, сам вышел Пожиратель. Сменив свою струну, стал гнилью, поглотившей землю, камни, лес, людей».

На абзац раньше:

«Под пологом ночи, укрывшись тканью, проник туда, где был когда-то. Искал богатств, надеялся на власть и силу, но червоточина внутри к себе перетянула».

Абзацы ближе к последним записям:

«Два сундука. С камнями, золотыми слитками, ярхрой и драгоценной тканью. Все вынес, вспомнив, как встречал их прежде, как ими любовался во дворце».

«Плакал. Видел, что в руках осталась плоть от смерти. Ни богатств, ни ценных украшений. Только то, что потерял в далекие года. Насилу вырвал из своих воспоминаний. Убил себя и подарил страдания тому, кого любил».

«Искал ответы, пестовал надежду вновь узреть дитя. Но вынес кубки, каждый весом в три скобленых слитка. Дверь хотел открыть опять, в себе желание переиначить, но перед ним личина разродилась гнилью. Вновь явился Пожиратель, пожравший сам себя».

Все записи были сделаны в таком путаном стиле. Без имен, без дат и уточнений. Самыми любопытными оказались последние строчки, рассказывавшие о том, как толпа личин пришла охотиться на молодого зордалина.

Я допустил, что «толпа личин» – это наемники Горсинга и Гийюда.

– Значит, Тарх сказал правду? – прошептала Миа. – И они в самом деле сейчас на Белой площади пытаются поймать Пожирателя?

– Думаю, что так. – Я кивнул.

Заключительный абзац был посвящен нам, чем порядком напугал и Теора, и Громбакха. В нем говорилось о восьми личинах, пришедших из «червоточащих глубин» в надежде излечиться и попутно «погубивших одинокую личину».

– Одинокая личина – это Тарх? – спросила Миалинта. – Но почему тут написано восемь личин, если нас девять? И вообще почему нас называют личинами?

– Это единственное, что тебя сейчас интересует? – возмутился Гром. – То, что какая-то вшивая книжонка следит за каждым твоим шагом, это нормально?

– Меня сейчас интересует то, что можно понять и использовать. Все остальное подождет.

– Разумно, – кивнул Тенуин.

– «Разумно», – скривившись, передразнил его охотник.

Я не слушал их пререкания. На полотне собранных мною фактов появилось еще несколько прозрачных фрагментов.

«А потом этот проходимец вернулся в Целиндел! И представьте, разбогател. Принес золотые кубки! У кого он только их украл?» Птеард был уверен, что именно Теор виноват в исчезновении Вайрика, его сына.

«Какое ему дело до моих кубков? Это семейное наследие. И не Птеарду спрашивать, почему я решил их продать». По словам Теора, он лишь помог Вайрику сбежать от Птеарда. Как и в случае с Эрзой, Теор оправдывал любое действие против отцовской жестокости.

«Пестовал надежду вновь узреть дитя. Вынес кубки, каждый весом в три скобленых слитка». Кто бы ни вносил записи в книгу Нитоса, у него были все основания записывать именно правду. По меньшей мере ту правду, в которую он сам верил. Зачем что-то скрывать, если потом никто посторонний не прочитает твоих слов… Я посмотрел на браслет, сейчас скрытый под перчаткой цаниобы, со смешанным чувством печали и удовлетворения.

Когда Тенуин переводил абзац про кубки, я внимательно следил за Теором. Он был спокоен. Слишком спокоен. Не торопясь поправил волосы, скучающим взглядом осмотрел грязь под отросшими ногтями.

Я чувствовал, что на моем полотне постепенно собирается общий контур. Нужно было время, чтобы разложить в правильном порядке все, что я услышал от Птеарда, Эрзы, Миалинты, Пилнгара, Азгалики. Все, что узнал об истории даурхатта в Лаэрнорском лесу, Лаэрнского тупика, руин Авендилла… Но времени не было. Не было даже возможности присесть и не спеша обдумать следующий шаг. Последняя надежда – на ратушу. В книге она упоминалась часто. И всякий раз абзац был одинаковым, я быстро научился его распознавать:

«Новый вдох и новый выдох. Дверь открыта, дышит. Из нее сочится гниль. Помнит ратуша все смерти – каждый шаг личин в ней отпечатан черной кровью».

Я окончательно убедился, что именно об этой двери говорила Азгалика. «Закрыть дверь, чтобы она никогда не открылась». Я не знал, как ее закрыть, к чему это приведет и почему никто не сделала этого раньше. Единственное, что мне оставалось, – довериться Теору.

– Все, уходим. – В библиотеку забежала Эрза. – Хватит возиться.

Она была права. Нам предстояло подыскать убежище. В ратушу решили отправиться по утру. Идти туда ночью никто не собирался. Я только надеялся, что Гийюд после неудачи с Пожирателем не рискнет немедленно идти в комнату Нитоса – не хотелось бы завтра столкнуться там с его наемниками.

Напоследок я еще раз осмотрел корешки выставленных в библиотеке книг. Среди них было немало, написанных на долгом языке, и мне стало обидно уходить из дома вот так – не прихватив с собой ни одного тома. У Нитоса наверняка хранились редкие и во многом ценные работы. Когда Эрза с раздражением потребовала не задерживать отряд, я ограничился тем, что взял небольшую, лежавшую на столе Нитоса книгу. Она с самого начала привлекла мое внимание.

«Даурхатты. Новейшие исследования и данные архивов», написанная Фаартом из рода Мелендарна, кем-то из родственников или предков Нитоса.

В поиске убежища мы полностью доверились Тенуину. Эрза больше не вмешивалась и только изредка возмущалась тем, как медленно мы продвигаемся. Я поначалу следил за выбранным направлением и за тем, как Тенуин старается запутать наши следы – выбирает завалы и проходы, на которых труднее всего найти отпечаток, обходит заросли кустов, иногда оставляет Нордиса аккуратно обвалить за нами какую-нибудь глыбу или присыпать наш путь глиняной крошкой. Однако вскоре я весь отдался своим мыслям. И думал, конечно, о комнате Нитоса.

Первый каменщик, которого туда отправил наместник Авендилла, вернулся с ожерельем из камней горнейского опала. Второй вернулся с драгоценной чашей. Сокровища книжника. Но почему Нитос хранил все эти богатства в том месте, куда он затем привел черноита из Лаэрнора? И почему был так уверен, что именно там драгоценности будут в безопасности?

«И лучше места не найти, чтоб скрыть все то, что ценишь».

Теор увел Вайрика из Целиндела. Вернулся без него. И разбогател. Золотые кубки. Семейное наследие? Может быть. Или сокровища Нитоса. Куда более логичный вариант. От кого-то узнал про тайную комнату. Как и наместник Авендилла в свое время, подумал, что в комнате спрятаны родовые сокровища опального книжника. Отправился сюда с Вайриком. Хотел вынести как можно больше, но сумел вытащить только кубки. Поругался с Вайриком – не захотел с ним делиться. Убил его. Почувствовал себя обманутым. Понял, что в Авендилле опасно, и отказался от мысли вернуться сюда в одиночестве. Нанял людей Горсинга, чтобы они охраняли его. Считал, что сокровищ хватит на всех. В последний момент испугался, что Горсинг поступит с ним так же, как сам Теор поступил с Вайриком. Убьет и все заберет себе. Может быть… После таких приключений стоило затаиться, выждать год или два, но Теор не утерпел – отправился в Багульдин, надеясь нанять очередных проводников. Попытать счастье в третий раз. Теперь привести с собой не отряд, а двух или трех человек. Потом поделиться с ними награбленным или как-нибудь от них избавиться.

Я с отвращением поглядывал на Теора, который шел чуть впереди. Отказывался верить ему. Не было никакого брата. Не было счастливого Вайрика, уехавшего в Лощины Эридиуса и открывшего там свою птичью лавку. Как не было и медальона с портретом бабушки.