Текст книги "Эрхегорд. Забытые руины"

Я собрал достаточно фактов. Из них складывалась понятная картина. И только один факт не давал мне покоя.

Третий каменщик вынес младенца.

Настоящего, живого младенца в льняных пеленках. Зачем Нитосу понадобился ребенок? Разве что для каких-то опытов с вещами из Лаэрнора. Наместник разрешил выносить из комнаты что-то одно, и каменщик, сжалившись над малышкой, вынес ее вместо драгоценностей. Да, возможно, все так и было…

Мы шли не так уж быстро, но я вспотел. Сказывалась усталость. Расшнуровал цаниобу, распахнул ее на груди. Легче не стало. Жар только усиливался, и это было довольно странно. Теплые капли пота бежали по лицу.

Обратил внимание, что Теор тоже весь взмок. И не только Теор. Громбакх теперь то и дело рукавами тер лоб, ворчал. Эрза, Нордис, Миа – теперь все шли с приоткрытым ртом, будто в полном снаряжении зашли в парную. Вспотел даже Тенуин, что казалось почти невозможным. Одна только Шанни не высказывала беспокойства. Ее кожа оставалась сухой и бледной.

– Что это? – Феонил с удивлением смотрел на мокрую руку, которой он только что провел себе по шее.

Пришлось остановиться. Идти было трудно. По коже распространился зуд немытого тела. Пот заливал веки. Закрыв глаза, я бы с уверенностью сказал, что все вокруг заволокли клубы раскаленного пара, но воздух оставался на удивление прозрачным.

– Что происходит? – не успокаивался Феонил. С его носа падали мутные капли пота.

Из-за духоты я никак не мог надышаться.

Мы теперь все хватали воздух ртом. Феонил и Теор присели на ребровик.

Я подумал, что нас настигла одна из странностей Авендилла. Заметил движение поблизости. Будто промелькнула вспышка на полированной стали. Обернулся. Вспышка повторилась, но теперь с другой стороны. Обернулся во второй раз и понял, что блики появляются от любого движения. Стоит поднять ногу или дернуть головой, как рядом проносится крохотный белый огонек, будто воздух искрит. Я начал водить перед собой руками. Феонил и Теор занялись тем же. Перед нами все чаще и настойчивее вспыхивали крохотные огоньки, и никак не удавалось понять, откуда они берутся.

– Не надо, – твердо сказал Тенуин.

Громбакх уже в раздражении стягивал с себя куртку цаниобы, когда над городом пронесся тяжелый вой – слишком низкий, утробный и потому едва различимый, будто гром, упрятанный в глубину озера. Басовое эхо рассыпалось мягкими отголосками, отчего вспышек в воздухе стало еще больше, и в следующее мгновение все резко стихло. Духота и жар пропали. Легкий ветерок скользнул по влажному лицу – приятное дуновение прохлады. Я улыбнулся, а потом сообразил, что именно произошло. Тенуин тоже догадался. Приблизившись ко мне, тихо спросил:

– На двух наемников меньше?

– Да, – кивнул я, вспомнив, как Пожиратель забрал Аюна и одного из людей Гийюда, представил, как сейчас, в эти самые секунды, Горсинг ощупывает локоть в опасении, что сломал руку.

– Идем, – позвал следопыт.

Нужно было искать убежище. Я и не рассчитывал выспаться этой ночью, но надеялся хоть отчасти отдохнуть перед комнатой Нитоса. Никак не мог забыть слова Горсинга: «Из ратуши никто не возвращается. Ничего, кроме смерти там не найти». Горсинг говорил, что скорее утопит своих людей, чем пустит их в ратушу. Вот только это были не слова, а мысли. Думать о том, как мне удалось в них проникнуть, не хотелось. Я слишком устал.

Глава 4
Северный предел

Времени нет, есть движение. И попытка уравнять движение разных тел единым мерилом – худший из обманов, навязанных нам Великим торговым Кольцом.

Откройте «Первый торговый свод», потребность в котором до сих пор не оспорена ни в одном из государств, некогда состоявших в Кольце, и вы прочтете, что минута есть промежуток времени, потребный для переливания чистой пресной воды из верхней чаши алентийского кувшина в нижнюю. Слепок такого кувшина, равно как прочие алентийские мерные слепки, бережно хранится и копируется вот уж многие века. И, глядя на равенство времени в самых отдаленных уголках бывшего Кольца, многие забывают, что эта мнимая минута для одного растянется долгим испытанием, для другого промелькнет незамеченной.

Мнимую минуту умирает человек и гибнет царство. Мнимую минуту падает перо от пролетевшей птицы и тянется дрема уставшего пса. Многие забывают, что наше существование измеряется не временем, а движением; и если время нас уравнивает, то движение дает свободу – ты сам выбираешь, возвыситься тебе в великих познаниях или остаться в пыли неведения.

Всякий обман – это сон. А благополучие и взаимопонимание, навязанные нам Великим торговым Кольцом, погрузили в сон десятки больших и сотни малых государств, отняв свободу познавать Эхо Акмеона, взамен оставив сытные обеды и праздничные одежды.

«Записи свободных речей и споров в Светлом саду престольного города Вер-Гориндора». Неизвестный спорщик

Ночевать мы остановились в двух кварталах от Торговой площади. Нарочно выбрали двухэтажный дом с покатой крышей, чтобы Феонилу было сложнее подать сигнал. Рассудив, что ему потребуется огонь, отказались разводить даже скромный костер, кроме того, изменили порядок и расположение дозора – Тенуин запретил отряду разделяться, сказал, что в каждую минуту мы все должны видеть друг друга:

– Так что спим у стены, а сторожим возле окон.

Эрза поддержала следопыта. Феонил пытался спорить, но тщетно. Предложил, как и прежде, отправлять дозорных на самую высокую точку, откуда открывается вид на все подходы к нашему временному лагерю, но Эрза согласилась с Тенуином, когда тот сказал, что сейчас в этом нет необходимости:

– Если кто-то придет за нами ночью, мы успеем скрыться. По этому коридору выйдем в соседнее крыло. Оттуда через пролом спустимся на торцевую оттяжку. Дальше – лестница. Я проверил, все ступени целы. Две минуты, и мы на другой улице. Если кто-то будет отдельно стоять в дозоре, уйти со всеми не успеет, и потом неизвестно, как и где мы будет собираться.

– Утром, возле ратуши, – гнул свое Феонил.

– Не лучшая идея. Если красные пойдут по нашему следу, завтра не будет никакой ратуши.

В конце концов Тенуин настоял на своем. Кроме того, перераспределил дозорные двойки, поставив меня и Феонила в последнюю очередь, перед рассветом. Мы сделали все, чтобы юный следопыт не смог подать обещанный сигнал.

Шанни вновь хотела остаться снаружи. Прошлой ночью ее странность казалась почти допустимой, но сейчас оставлять девушку на открытом месте было слишком опасно. Охотник и гирвиндионец подхватили ее под плечи и буквально внесли на второй этаж. Шанни не сопротивлялась. Когда же ее поставили на пол, сразу отправились назад, к лестнице.

– Чудненько, – вздохнул Громбакх.

Вскоре мы убедились, что ни уговоры, ни угрозы на Шанни не действуют. Теор предложил связать ее – из лагеря магульдинцев он захватил моток шенгинной веревки, рассчитывая воспользоваться им в ратуше. Миалинту такое предложение не обрадовало, но ей пришлось признать, что выбора нет. Шанни связали по рукам и ногам, а свободный конец веревки закрепили за крюк в стене, на котором раньше висел светильник или какое-нибудь украшение.

Выбранный нами зал был просторным и по-своему чистым. Никаких трещин в полу или потолке. Бархатистая ткань, покрывавшая стены, выцвела, местами обвисла, но в целом сохранилась нетронутой. Только окна зияли холодными пробоинами, да в углах скопилась плесень. Мебель изъел чернобровый древоед, однако спать на козетках все равно никто не собирался. Спокойнее было лежать на полу, подложив под голову заплечный мешок.

Каменный пол был частично укрыт полосами плетеных ковров, которые заменили нам постель. Мешала лишь древесная стружка, некогда пропитанная маслами и густо насыпанная под ковры – она успела изгнить, затем высохнуть и теперь хрустела от каждого шага. Пришлось всем отрядом вытаптывать ее, чтобы потом не шуметь ночью.

Все соседние комнаты были полностью выпотрошены. Зал своей нетронутостью поначалу вызвал подозрения, но после внимательного осмотра мы решили остановиться именно здесь.

Первыми в дозор встали Громбакх и Эрза. К полуночи их сменили Тенуин и Миалинта. Я к тому времени проворочался в дреме, но так и не смог нормально уснуть. Никак не получалось отвлечься от собранных фактов – я вновь и вновь раскладывал их перед собой, пытался уловить новые, прежде не замеченные связи и последовательности. Под конец утратил всякую трезвость, судорожно хватался за Горсинга, Гийюда, Теора, вспоминал убитых родителей, торговца, предлагавшего выкупить браслет, преследовавших меня Харконов, спрятанного в Подземелье Искарута безумного Мурдвина, его жену, десятки преданий о даурхаттах, калургерах и других оставленных Чистильщиками следах. Наконец в отчаянии решил сменить кого-нибудь в дозоре: понимал, что все равно не усну, а только еще больше вымотаю себя бесконечными размышлениями.

Миалинта сидела на глубоком подоконнике – свесив одну ногу наружу, а другую подогнув и обхватив руками. Широкое, в две сажени, окно снаружи окаймляли массивные панно из травяного гипса. Они частично скрывали Миалинту от улицы. Конечно, при должном осмотре можно было заметить силуэт сидящего человека, однако на руинах Авендилла и без того было достаточно самых разных силуэтов – куда более пугающих и привлекающих внимание.

Миалинта сказала, что спать тоже не хочет, но я все равно остался с ней и Тенуином. Подумал, что наблюдение за ночным городом меня успокоит. Однако вскоре понял, что в молчании мысли возвращаются с неизменным напором, и шепотом спросил Миалинту:

– Твои кистевые сигвы. Ветви с листьями и дикие птицы. Почему именно такой узор?

Миалинта подняла спрятанные в перчатках руки и улыбнулась:

– У тебя хорошая память.

– Ты удивлена?

– Нет, уже привыкла. А сигвы… Отец говорил, что такие были у моей мамы. Я ведь ее совсем не знала. Подумала, что так между нами останется хоть какая-то связь.

– Она любила леса?

Глупый вопрос. Напрасная попытка отвлечь себя разговором.

– Если выберемся отсюда, тоже сделаю себе кистевую сигву.

– Если? – безучастно спросила Миалинта.

– Когда.

– Так лучше.

Я не забыл тепло ее поцелуя и только с грустью признавал, что с тех пор не было времени понять, что этот поцелуй для нас значит. Миалинта неожиданно положила руку мне на плечо, будто догадалась о моих мыслях и так дала обещание, что это время еще обязательно придет.

– Для начала выберемся из Авендилла, – улыбнулся я.

Миа кивнула.

Тенуин стоял у соседнего окна. Неподвижный, закутанный в бурнус, в темноте он казался скульптурой – одной из тех, что мы видели в городе.

Разговорить Миалинту не получилось, и я решил ознакомиться с книгой из библиотеки Нитоса. Подумал, что найду в ней что-нибудь о зордалинах или какой-нибудь намек истинную причину, по которой выродился Лаэрнор.

Красная морщинистая кожа переплета. Плотная рисовая бумага. Убористые строчки зеленоватых чернил и небольшие рисунки, по контуру украшенные золотым напылением. Такая книга сама по себе могла стоить не меньше десяти золотых. Я положил ее на подоконник, возле ног Миалинты, и стал бережно листать, выискивая наиболее интересные фрагменты.

Малая луна сполна освещала город, но читать мелкие буквы, плотно посаженные друг к другу и отчасти выцветшие, было непросто. Приходилось водить пальцем вдоль каждой строчки.

– Читай вслух, – попросила Миа. Помолчав, добавила: – Если найдешь что-нибудь интересное.

– Интересное для тебя или для меня?

Миа улыбнулась и ничего не сказала в ответ. Она выглядела непривычно рассеянной, уставшей. К сожалению, при свете луны я не видел ее глаз и только сейчас понял, что уже привык полагаться на изменение их цвета.

Книга была датирована триста сорок восьмым годом от коронации Эрхегорда, и в ней, конечно, ни слова не говорилось о вырождении Лаэрнора. О даурхатте в Лаэрнорском лесу, в книге записанном как Корнский лес, упоминалось только, что это один из самых заурядных и ничем не примечательных даурхаттов, главной особенностью которого было расположенное в центре озеро. Книжники сполна обследовали его земли, деревья и стены, после чего подписали торговое дозволение, по которому лес и даурхатт разрешалось продать открытым торгом в главном городе Восточных Земель, то есть в Матриандире.

В книге был перечень всех замеченных в лаэрнорском даурхатте животных, птиц, насекомых, упоминались несколько живших там отшельников, малое поселение лесорубов, вынужденное отступить перед нашествием эорлитов, и множество других, для меня ничем не интересных подробностей.

Каждому даурхатту в книге посвящалась отдельная глава, а по главам сведения были распределены не самым удобным образом – они, будто в словнике, шли малыми блоками под отдельными заглавиями, среди которых чаще попадались имена, поселения или же события. При беглом просмотре было легко пропустить что-нибудь важное, и главу про Лаэрнорский лес я пролистал всю.

– Ничего интересного? – спросила Миалинта.

– Ничего.

Улица оставалась безжизненной. Лишь воображение заставляло всюду выискивать подозрительные силуэты, похожие на затаившегося наемника или мавгана. В проломе соседнего дома вовсе мерещился бихчахт с растопыренными передними лапами. Мне еще предстояло нести дозор, сейчас утомлять себя ночной затаенностью не хотелось, так что я продолжил изучать книгу.

Фаарт из рода Мелендарна указывал, что в Землях Эрхегорда известно четырнадцать даурхаттов. Это число удивило Миалинту. Я указал ей расположение сразу четырех даурхаттов, о существовании которых она прежде не знала: возле крепости Барлакоит-Айлин, в Маильском лесу, возле Сортовой пустоши и в пятидесяти верстах от Гейзерных топей Дол-Гизира. Последний факт заинтересовал Тенуина, все это время молча следившего за городом, но, конечно, слышавшего каждое мое слово:

– Дол-Гизир?

– Да. Тут так написано. Не знал?

– Нет.

– Могу прочитать что-нибудь.

– Читай.

– Значит, под Вепрогоном даурхатта все-таки не было? – спросила Миалинта, пока я искал главу, посвященную Гейзерным топям. Они располагались на севере, недалеко от Дуллон-Гира – северного форпоста Земель Эрхегорда, так что интерес следопыта был объясним.

– Получается, что так. – Я пожал плечами.

Не знал, какое заглавие выбрать. В итоге решил читать их вперемежку.

«Толингар из рода Эрхегорда.

Прямой поток Изантиды, родной сестры Эрхегорда Великого.

В 247 г. от к. э. отправился к горам Северного предела в надежде изучить Ноил Дор, также названный Стеной Предшественников (различимая серая полоса в горном массиве, при наблюдении в окуляры показывающая формы, частично признанные шлифованными плитами камня или льда). По расчетам дальности и непрозрачности воздуха стороны таких плит составляют не меньше десяти саженей, что признано недостижимым для всех известных нам видов строительства, за исключением Великой засечной стены, возведенной из песочных грид и ракушечных наслоений.

Из доступных текстов „Северной летописи“ (см. ис. 3 Арх. 9–2) известно о запрете Эрхегорда когда-либо выдвигать отряды в сторону Ноил Дора. Первый Венценосец допускал, что Ноил Дор единственный способен доподлинно рассказать историю Предшественников или по меньшей мере указать причину их исчезновения, однако предупреждал о недосягаемости горной стены.

Исследования, проведенные при Горфандире, третьем Венценосце из рода Эрхегорда (см. ис. 283 Арх. 17-4), выявили за горами Мунктуй и Хаэнчи-Гир десятки верст смерзшегося колобовника, названных Ребровным полем. За последними застругами Ребровного поля начинаются Гиблые сопки, где нет и сотни шагов гладкой поверхности, а все уставлено острыми пиками льда, из которых собраны непреодолимые зубчатые гряды. Между такими грядами нередко таятся глубинные провалы, большую часть времени прикрытые ветровыми наледями.

Гиблые сопки тянутся оградительной линией с востока на запад и, судя по обзору через окуляры, с каждой новой грядой становятся все более высокими, одновременно с тем открывая все больше провалов.

На Ребровном поле и, предположительно, на Гиблых сопках из наиболее распространенных животных встречаются только майкры – хищники с ценным белоснежным мехом и тойры – небольшие грызуны с удлиненным носом, который они используют для рытья нор в снегу. Майкры охотятся на тойр, о пищевых предпочтения последних не было известно вплоть до предпринятого Толингаром путешествия.

Скалистые предгорья, расположенные за Гиблыми сопками, также считаются непреодолимыми. О трудности подъема по ледяным уступам судить невозможно, если не считать очевидных препятствий: обрывов, трещин, ледяных наслоений и массивных откосов, где не задерживается снег и круглый год синеет обнаженная скальная порода. Однако даже краткое наблюдение позволяет обнаружить там свирепые вьюги, перекатывающиеся с одного уступа на другой, изредка открывающие узкие проходы, но никогда полностью не затихающие. Кроме того, есть все основания предполагать, что предгорья Северного предела скованы морозом, по силе превосходящим самые жестокие холода Мерзлой зимы, отмеченной в 137 г. от к. э. возле Ортванской каменоломни.

В одном из мест, где предгорья возвышаются до скал Северного предела, возможно существование долины, способной уместить настоящий город. Названная Гиблым плато, она многие годы привлекала взоры наблюдателей, мечтавших высчитать наиболее тихие дни в долине, – они надеялись, что их расчеты однажды пригодятся первооткрывателям, пущенным по следу Предшественников. Однако число таких дней в лучшие годы едва превышало дюжину. Кроме того, по всем вторичным признакам было установлено, что Гиблое плато едва ли не каждую неделю терзает „осколочный вой“ – самый опасный из всех известных ветров Севера.

Осколочный вой несет тяжелые крупицы лежалого льда, способные пронзить броню и самогó человека не хуже арбалетной стрелы. До появления дорожных убежищ и непрерывных линий ветряных трещоток, на пути к Дол-Гизиру каждый год гибло от двух до четырех торговых караванов, с ними гибло не меньше сотни людей сопровождения и еще столько же свободных путников».

– Трещотки. – Я отвлекся от книги. Посмотрел на Миалинту. – Те самые?

Миалинта ответила не сразу:

– Да. Те самые.

Невысокие, расширяющиеся книзу столбики с округлыми набалдашниками. Я видел их на пути в Подземелье Искарута. Они стояли вдоль черных троп, присыпанных пеплом и уводящих в глубь тумана. Лечавка Эрина тогда звала меня пойти по одной из них, но я доверился Миалинте, сказавшей, что такие тропы никуда не приведут. А потом я вновь увидел их в чреве выродившегося дерева – того, что стояло посреди Гусиного озера.

«Короткий путь. Последний путь. Единственный путь».

Чужая мысль. Очередное наваждение. Достаточно задуматься об этих тропах и трещотках, как в голове начинается шум, будто я в самом деле слышу приближение осколочного воя.

– Почему ты не захотела посмотреть, что там, дальше?

– О чем ты? – Миалинта по-прежнему смотрела на улицу.

Я был уверен, что она все поняла и таким вопросом только оттягивает необходимость отвечать.

– Тропа из черного стекла. С северными трещотками. Ты сказала, что она никуда не приведет. Почему?

– Наверное, не хотела рисковать… Не помню уже.

– Ведь ты сама потом сказала, что ветви на дереве, которое рисовал Лианил, были бесконечно длинными, ничем не оканчивались.

– Все так. – Миалинта коротко взглянула на меня. При свете луны ее зрачки показались светло-коричневыми. – Поэтому и не хотела тебя отпускать. Думала, что этот путь ведет к бесконечному блужданию в тумане.

Я возвратился к книге.

«Толингар рассчитывал добраться до Гиблого плато, а затем до Ноил Дор, но понимал, что сделать это любым наземным способом невозможно. Тут не помогли бы даже известные с давних времен парусные ледоходы, благодаря которым треоглунцы изучали и покоряли горы Земель Ворватоила. Такой ледоход способен при должном управлении взбираться на отвесные скалы и одолевать малые воздушные расстояния над скальными трещинами.

В годы Третьей Месатоланской войны Объединенные племена Снежного Треоглуна для защиты от кочевников-иннаитов отправляли целые подвижные города, полностью составленные из таких ледоходов – при благоприятной погоде они могли за сутки одолеть сотню верст ледяных полей, выставить плетеные стены, скрепить их льдом и подготовить к натиску настоящей армии. Такая подвижность защиты лишила кочевников всякого преимущества и впоследствии вынудила отступить.

Парусные ледоходы вместе с переселенцами Эниона Прародителя оказались в Землях Эрхегорда и были здесь усовершенствованы, но даже после этого они оказались бесполезны при попытке одолеть Гиблые сопки – дальше Ребровного поля ледоходы пройти не смогли и в наши дни чаще используются не для исследований или сражений, а для простой перевозки торговых грузов.

В те годы огневые воздухоплавы, так же известные, как тойланты, еще не были под запретом в Землях Эрхегорда. Их собирали исключительно в Артендоле, используя материалы, привезенные из Земель Молонтина. Это были нелепые и по-своему хрупкие приспособления. Огромный сшивной шар из промасленной ткани наполнялся горячим воздухом, который получался от сжигания семян мукты. Семена засыпались в соответствующую печь, стоящую в плетеной люльке, там же располагались люди и поклажа. Высоту, на которую поднимался тойлант, определяло количество горящих семян, и правильная регулировка полета требовала определенных навыков.

Именно воздухоплав был избран Толингаром для путешествия к Северному пределу. Собрав все необходимое, он прибыл в Вересковую долину, где оформил дозволение пройти тогда еще закрытый для большинства путников Вьюжный зев. Оказавшись по другую сторону Кумаранских гор, Толингар был вынужден четыре месяца жить в гостевой пристройке северного форпоста, тогда еще расположенного в изножье горы Мунктуй. Толингар ждал Лазурного затишья, случавшегося два или три раза в год и на целые сутки освобождавшего от непогоды все непроглядное пространство от Ребровного поля до Гиблого плато.

Воздухоплав не был рассчитан на полеты в мороз, однако Толингар учел это и еще в Артендоле нанял мастеров внести соответствующие изменения в конструкцию тойланта. Ни чертежей, ни каких-либо записей те мастера не сохранили, так что окончательное устройство воздухоплава неизвестно.

Дождавшись Лазурного затишья, Толингар отправился в путь. Стражники северного форпоста наверняка догадывались, что его целью был Ноил Дор, однако не стали ему мешать, подкупленные или просто уверенные, что Толингар уже не вернется.

Первый же час полета показал, что в холодном воздухе управление тойлантом становится вдвойне неудобным. Необходимость перетягивать рулевые канаты, изменять положение противовесов и определять количество горящих семян осложнялась тем, что над Ребровным полем даже в Лазурное затишье проходили переменчивые и часто сталкивающиеся друг с другом ветра.

Толингар рассчитывал за отведенные ему сутки добраться до Гиблого плато. Окопаться, вырыв в снегу глубинный дом, какими некогда пользовались кочевники-иннаиты. Исследовать плато, насколько это позволят царящие там вьюги, после чего в ближайшее затишье вернуться назад, к северному форпосту. Так Толингар хотел доказать доступность предгорий Северного предела – возможность построить на плато лагерь, из которого в дальнейшем путешественники смогли бы подняться к Ноил Дору.

Ничего из задуманного ему не удалось.

Толингар вылетел на рассвете, едва над Северным пределом поднялось лазурное зарево – верный предвестник затишья. В тихую погоду воздухоплав лишь первые тридцать верст летел в нужном направлении, сохраняя при этом добрую скорость. В дальнейшем он стал резко терять высоту и значительно отклонился на запад. Как выяснилось, несмотря на всю подготовку, ткань воздухоплава оказалась неприспособленной для долгого пребывания в таком холоде.

Толингар упал за безымянным ледяным хребтом, к западу от Ребровного поля, так и не долетев до Гиблых сопок. Стражники северного форпоста не думали его искать – были уверены, что путешественник погиб вместе с тойлантом, да и прежде никто так далеко не забирался на северо-запад от Вьюжного зева.

Через три недели Толингар вернулся. Ему удалось восстановить поврежденный воздухоплав, а главное, обследовать место, куда он упал. Так были открыты Гейзерные топи – настоящий оазис в долине холода и смерти, прежде скрытый за безымянным ледяным хребтом, постоянную дымку над которым считали разносами, снегами и жестокими вьюгами.

За три года Толингар успел шесть раз перелететь в тогда еще не названные Гейзерные топи и вернуться обратно (см. ис. 216 Арх. 93-2). В общей сложности он прожил там больше четырех месяцев. За этот срок успел составить точную карту с указанием горячих источников, растений, животных и мест, намеченных им для постоянных лагерей. Совершив седьмой перелет в Гейзерные топи, Толингар уже не вернулся. Он только успел сообщить, что планирует приступить к изучению единых выходов горячей воды на севере от открытого им оазиса.

Точная причина гибели Толингара не установлена. Наиболее вероятным считается осколочный вой. Впрочем, это не объясняет, почему исследователи не нашли ни остатков воздухоплава, ни временного убежища с припасами, о котором рассказывал Толингар. Так или иначе прошло девять лет, прежде чем Вольмар Адельвит, девятый Венценосец из рода Эрхегорда, позволил собрать в Гейзерные топи полноценный караван, целью которого было обследовать оазис и определить его пригодность к заселению.

Путь, занимавший у Толингара чуть больше шести часов на воздухоплаве, стоил каравану двенадцати дней тяжелейшего перехода. Точное число погибших людей неизвестно. В записях остались только сообщения о гибели семи снежных мулов и девяти запряжных майкр (см. ис. А-44 Арх. 21-635). Так был совершен первый переход на дороге, в дальнейшем названной Северной стрелой и до сих пор почти в точности повторяющей все изгибы и ответвления, по которым шли первопроходцы.

Самым сложным участком в те годы оказался последний хребет, теперь названный Хребтом Толингара. За ним открывался прямой спуск в Гейзерные топи.

Путешественники до последнего мгновения не верили рассказам Толингара, считая, что существование во льдах настолько богатого и просторного оазиса невозможно. Многие опасались найти утлый разлом или единичный гейзерный выход, но в итоге должны были признать, что всех слов Толингара не хватило, чтобы описать красоту и величие Гейзерных топей».

– Да уж… – вздохнул я и, очарованный прочитанным, уставился в беззвучную ночь за окном.

– Там красиво, – промолвил Тенуин.

– В Гейзерных топях?

– Да.

– Эй! – от дальней стены зала проворчал Громбакх. – Хватит там бубнить! Дайте нормально выспаться перед смертью. Неохота, знаешь, помирать на мутную голову.

Громбакх своим недовольством разбудил еще несколько человек. После кратких пререканий все успокоилось. Не прошло и минуты, как до меня вновь донеслось довольное, почти жизнерадостное сопение охотника.

– Послушай, – прошептал я Тенуину и принялся листать книгу, надеясь найти что-нибудь интересное о Северном пределе, – неужели никто больше не пытался пройти через Гиблые сопки?

– Пытался.

– И как?

– Никто не вернулся. И никто не добрался до Гиблого плато.

– Говорят, на плато могут быть свои гейзеры, – вздохнула Миалинта.

– Говорят, – согласился Тенуин. – Но даже если так, отроги Северного предела слишком крутые, чтобы по ним подняться.

– Однажды люди доберутся до Ноил Дора, – сказал я с неожиданной уверенностью. – Люди всегда достигают цели, если ее видят.

– Может быть. – Следопыт не стал спорить.

– Любопытно, что из всех лигуров нет ни одного, который помогал бы одолевать холод или как-то бороться с вьюгой, осколочным воем, лавинами, провалами… – Миалинта коротко взглянула на меня. – Ни одного.

– И что это означает?

– Не знаю. Одно из двух. Означает, что Предшественники не умели обращаться с холодом и не могли построить стену Ноил Дора. Они привыкли к древнему теплу наших земель и не могли вот так вдруг уйти на гиблый Север.

– Или это означает, что все такие лигуры они забрали с собой, а прочие оставили, так как от них все равно не было бы толку в снегах, – промолвил я.

– Гром прав. Логика в твоих словах торжествует. – Миа усмехнулась.

– Да уж… Хотел бы я увидеть, что там, за стеной Ноил Дора.

– Как знать. Может быть, увидишь.

Миалинта вновь посмотрела на меня, и сейчас я на удивление хорошо рассмотрел жемчужный цвет ее глаз. Отблески Млечного Пути в золотой оправе зрачков. Взгляд фаита, осветленного.

– Что-нибудь еще? – Миалинта отвернулась и вновь смотрела на улицу.

– Что?

– Книга. Можешь прочитать что-нибудь еще?

– Да… конечно.

«Гейзерные топи.

Открыты в 247 г. от к. э. Толингаром из рода Эрхегорда. Первый постоянный лагерь основан в 259 году.

Посреди ледяных круч на двадцать верст в ширину и почти на сорок в длину расстилается пестрое поле жизни. Южное основание, обращенное к Кумаранским горам, – наиболее широкое, а северо-восточное заостряется узким ущельем, указывающим прямиком на горы Северного предела.

По всей хребтовой кромке долина Гейзерных топей укрыта многовековым льдом и часто покрывается снежными шапками, отчего ее границы кажутся еще более высокими. Внутри долины огромными цветными пятнами лежат оазисы горячих озер. Разноцветными остаются сами воды, а также мунии, впервые открытые и описанные Толингаром, а больше нигде в обитаемых пределах не известные.

По гибкости и внешнему виду мунии напоминают речные водоросли, однако по размерам превосходят вековые дубы и обладают беглыми корнями, способными переходить с места на место, оставляя взрыхленную почву (см. ис. 218 Арх. 4-17). Мунии стелются по горячей земле, а в зависимости от наличия воды и тепла меняют цвет от розового до фиолетового, выдавая до сорока семи оттенков, и наполняют гейзерную долину, словно краски на гигантской палитре художника, задумавшего разрисовать белоснежный холст ледяного хребта.

Блюдца всех озер соединяются прямыми протоками, извитыми ериками, образуя единую перетекающую водяную сеть. Не считая муний, топи богаты редкими видами лишайника и радужного плюща, отличающегося от тех, что произрастают в Западных Землях, прежде всего размерами: толщина их стеблей достигает двух пядей в обхвате, а ширина листьев – целого аршина.

Живность Гейзерных топей не столь разнообразна. Помимо прежде изученных майкр и тойр, было обнаружено еще четыре вида хищников и семь видов травоядных, каждый из которых по высоте едва превосходил обыкновенную лечавку, но отличался невероятным долгожительством. Некоторые из лученосов, обнаруженных еще Толингаром, до сих пор остаются на хозяйстве и почти не подают признаков старения или простого ослабления.

Среди озер некоторые оказались ядовитыми, другие были излишне горячими, но в южной части долины исследователи определили группу теплых озер с наиболее благодатной почвой побережья и наиболее приветливой растительностью. Там и был основан самый северный город Земель Эрхегорда – Дол-Гизир.

Путь от Вьюжного зева, расщелины между горами Мунктуй и Хаэнчи-Гир, до Гейзерных топей к нашим дням расчистили и обезопасили, что позволило наладить постоянное сообщение нового города с таким городами, как Пекель-Зорд, Устендол и Сухтуум».

– Красивый, удивительный, но чужой мир, – сказала Миалинта. – Словно обрезок другой, неизвестной жизни, затерявшийся среди гиблых льдов и поэтому не стертый до основания. Так говорил отец. Они с мамой еще до моего рождения побывали в Дол-Гизире.