Текст книги "Истукан"

Глава пятнадцатая
Озеро Маюми

Рита в смятении думала об участи Дианы. Филиппинку искали три дня. Папа отправил несколько поисковых отрядов вдоль Восточной стены. Отряды продвигались по обрывистому берегу, спускались в каменистые бухточки, но Диану не нашли. Мактангол попытался пройти севернее отрогов в изножье Малого плато – туда, где не успел побывать ни один из выживших, – но застрял в непроходимом базальтовом курумнике, напоминавшем завалы Висельного гребня. К концу третьего дня Тёрнер объявил, что поиски нужно прекратить прежде, чем кто-нибудь пострадает. Американец, к удивлению Риты, быстро смирился с гибелью Дианы.

В бухте Спасения выжившие выполняли папины поручения, собирали и сушили плоды, обучались рыбалке у старика Баньяги, но в целом погрузились в молчаливую тоску, не понимали, на что надеяться, чего ждать. Клэр часто плакала. Друзья по-прежнему собирались вместе, и Рита привычно устраивалась неподалёку наблюдать за ними, однако прежнее веселье в их разговорах не повторялось. Никаких сокровищ, определений широты или сбора материалов для приключенческого романа. Лоран, Дима и Клэр осознали безысходность своего положения. Раньше Большой мир казался близким и достижимым, к нему вели огни незажжённого сигнального костровища, тропы задуманных экспедиций в глубь острова и не спущенные на воду полозья спасательного плота. Теперь надежда угасла.

Гибель Дианы показала неизбежную участь тех, кто будет упорствовать в желании вернуться домой.

– Мы ваш дом, – шептали скалы.

– Мы ваш истинный приют, – рокотали волны. – Мы возвратили вас туда, откуда вы произошли. Вы пробудились.

– Ликуйте! Ликуйте! – кричали птицы. – Жизнь продолжается!

Островная жизнь в самом деле продолжалась. Тропу за сигнальным костровищем расширили, по скальной стене пустили сплетённую из бамбука и ротанга лестницу, а ступени ветхого останца укрепили – подниматься из бухты Спасения стало легче. На пальмах появились засечки, позволявшие легко взбираться по стволам. Под руководством мамы и хромого Йонаса удалось собрать скромный кухонный закуток – повар с «Амок Лайта» подыскал в распадке у Гиблой долины плоскую, метр на метр, плиту тёмно-серого диабаза. В лагерь её тащили два дня, в итоге получили настоящую сковороду, способную заменить более привычную посуду, которой выжившие, разумеется, были лишены. Плиту установили на четырёх каменных опорах, а под ней устроили костёр. Вулканическая сковорода медленно разогревалась, съедала немалые запасы хвороста, но потом долго оставалась накалённой.

Выжившие мечтали разнообразить рыбно-фруктовый рацион, и мама взялась печь кокосовые лепёшки. Набрала старых кокосов с наращённой и затвердевшей мякотью. Измельчила мякоть в стружку, вымочила её в воде, затем просушила на солнце и двумя диабазовыми жерновами перетёрла в мелкую крошку. Получилась настоящая кокосовая мука. Однако испечь из неё лепёшки не удалось. Прожаренные на рыбьем жире, они разваливались. Безвкусная кашица всё равно шла в пищу, но мама осталась недовольна.

– Проще двадцатипроцентные сливки взбить до острых пиков, чем сделать хлеб из кокосовой муки, – отчаявшись, заявила она.

Стоявший рядом хромой Йонас пояснил Рите, что в кокосовой муке, в отличие от пшеничной или ржаной, нет клейковины, которая стягивает воедино испечённый хлеб. Повысить клейкость кокосового теста могли бы, например, яйца или фрукты с повышенным содержанием крахмала, но ни первого, ни второго у них под рукой не было, а значит, придётся и дальше обходиться без лепёшек.

Папа подбадривал доверившихся ему людей. Утешил Клэр, на общем собрании твёрдо заявив, что в смерти Дианы её вины нет. Успокоил маму, когда она разозлилась из-за неудавшейся стряпни. Починил очки Альваресу – из них выпадали линзы, и помощник капитана, всматриваясь в даль, вынужденно прикладывал их наподобие монокля.

Именно папа настоял на переносе лагеря в Светлую долину. Тёрнер возражал. Повторял, что Светлая долина – ловушка, что с моря выживших там никто не разглядит, но его слова не переубедили ни папу, ни поддержавших его филиппинцев. Всех утомила теснота бухты Спасения, к тому же многим было больно смотреть на Тюремный риф, в одночасье лишивший их надежды на возвращение в Большой мир.

К переезду приступили охотно. В стороне держались только лунатик Майкл и люди, верные Тёрнеру. Таких набралось девять человек. Они долго шептались, должно быть, обсуждая возможность отделиться от остальных и задержаться на восточном берегу. Папа пообещал им, что возведёт новое сигнальное костровище, а местом для него определил мыс Ветреный – западную оконечность острова, выступавшую почти на километр западнее Барьерных островов. До мыса ещё предстояло добраться, ни одну экспедицию туда не снаряжали, но даже Тёрнер не спорил с тем, что обзор оттуда лучше, чем из бухты Спасения, а значит, и сигнальный огонь оттуда будет светить дальше. Американец уступил, согласился последовать за папой.

Многие удивлялись тому, с какой грустью прощаются с бухтой. Она напоминала о крушении «Амок Лайта», но в то же время призрачными нитями соединяла с Большим миром. Дима сравнил чувства выживших с чувствами пассажиров сломавшегося на горном серпантине автобуса: его унесло под откос, он сгорел, долго ждать на серпантине неудобно, но спускаться к низинной реке кажется нелепым, ведь новый автобус пройдёт тут, другого пути нет, следовательно, аварию нужно считать чем-то вроде временной остановки.

– Мы ждём уже месяц, – напомнила ему Клэр.

– И авария случилась вдали отсюда, – добавил Лоран.

– И паром – не рейсовый автобус, – согласился Дима.

В ночь перед уходом из бухты Спасения никто не спал. По всему пляжу слышались разговоры. Бегали Стинки и Малайя, им вслед неслось мягкое ворчание старика Баньяги. Когда же люди стихали, становились различимы крики птиц. Их однообразные голоса напоминали домашнюю сигнализацию или звуки мобильного телефона. Рита видела, как выжившие вздрагивают и по старой привычке тянутся к карманам, словно сработал будильник или кто-то им позвонил. Бередящие, но по-своему приятные отголоски утраченной жизни.

Наутро из бухты Спасения потянулся караван переселенцев. Они выносили из лагеря скромные пожитки: остатки кофе, тюки с резиновыми тапками, пылесос, рюкзак с туристическим снаряжением, халаты, футболки и прочее добро, за месяц вытащенное из моря. Самой тяжёлой ношей стали диабазовая сковородка, гермомешок с путевым запасом пресной воды и скрученный ПВХ-баннер, выловленный Мактанголом после крушения «Спасителя». Баннер почти не пострадал, и Тёрнер придумал в будущем сделать из него сигнальный флаг. Помимо насущных вещей, люди прихватили и безделицы, которые в Большом мире сочли бы мусором, вроде мелких пластиковых обломков «Амок Лайта», щепок от бамбуковой мачты «Спасителя» и обёрток от съеденных в первые дни батончиков. Лоран подобрал обёртку от «Сникерса», который сам же продал Тёрнеру за сто долларов. Сейчас француз не уступил бы батончик и за тысячу.

– А за пять тысяч? – поддразнила его Клэр.

– Нет.

– За десять?

– Нет.

– За миллион?

Увидев сомнение на лице друга, француженка улыбнулась чуть ли не в первый раз после гибели Дианы.

– Это хорошо, – заключила она. – Ты сомневаешься. Значит, не теряешь надежды выбраться с острова.

– Не теряю, – кивнул Лоран. – Я слишком молод, чёрт возьми! И у меня ещё не было нубийской девушки.

– Что? – разом воскликнули Дима и Клэр.

– А что? С кореянкой я встречался, помнишь? Она работала в супермаркете у твоего бюро. Мы покупали у неё жареную курицу. Эх… Я бы не отказался от курочки! Потом была Надин, она…

– Хватит!

Клэр и Дима отказались слушать, как Лоран вспоминает женщин различных рас и национальностей.

– Что значит хватит? – возмутился француз. – А кого вы принесёте в жертву, когда на остров придёт чума? Чьим упругим телом ублажите богов?!

Клэр рассмеялась. В её смехе прозвучало выздоровление от затянувшейся тоски. Рита порадовалась за француженку. Уныния Клэр она боялась не меньше, чем возможного уныния Тёрнера с его плотоядными губами.

Дима напоследок отыскал упаковку от чипсов «Джек эн Джилл», некогда съеденных американцем.

– Со вкусом сметаны и лука, – вздохнул Дима, зарывшись носом в упаковку и вытягивая из неё отголоски солёного аромата. – Восемьдесят пять граммов истинного удовольствия!

Клэр и Лоран попросили Диму поделиться с ними запахом. Дима шутливо сопротивлялся, ставил забавные условия и разве что не требовал в уплату танцевать перед ним канкан, но потом без условий протянул друзьям мятую упаковку.

– «Если вы уже попробовали все мыслимые и немыслимые снеки, – прочитала Клэр, – не спешите отчаиваться. К вам спешит „Джек эн Джилл“. Настоящий прорыв в картофельных снеках!

Настолько революционный, что может полностью заменить остальные снеки. Когда вы ощутите его богатый вкус и почувствуете его уникальную тонкую текстуру, вы поймёте, почему мы говорим, что нет снеков, подобных „Джек эн Джилл“».

– Мой бог… – Лоран закатил глаза. – Будешь читать мне это на ночь вместо сказки.

– Это лучше любой сказки!

– А я о чём?!

Дима вернул себе упаковку и заявил, что она станет его «посылкой изгоя», как в фильме с Томом Хэнксом.

– И в чём логика? – спросила Клэр.

– В том, что я куплю себе такие же, когда мы выберемся с острова.

– Ну… У Хэнкса вообще-то была запечатанная посылка, и он собирался однажды доставить её по адресу. При чём тут пустая упаковка от чипсов?

Друзья, пререкаясь и подшучивая друг над другом, продолжали идти вслед за передовой группой переселенцев, а Рита шла неподалёку. Караван растягивался на сотню метров, и папа периодически объявлял привал. До Малого плато им предстояло пройти восемь или девять километров извилистой тропы, проторённой в обход естественных препятствий, затем – километров шесть горных переходов и спуска в Светлую долину. В одиночку Рита, выйдя на рассвете, преодолевала этот путь задолго до полудня, но сейчас приходилось считаться с наиболее слабыми путниками: подвижной, но быстро утомлявшейся Малайей, стариком Баньягой, хромым Йонасом, Кларисой и, конечно, Майклом.

Лунатика тащили силком. Он не понимал, что происходит, и норовил вернуться в бухту Спасения. Исступлённо говорил, что ждёт какую-то женщину, свою мать или сестру, – сама выбраться из моря она не сумеет, и он обязан ей помочь. Возни с Майклом было больше, чем со всеми Йонасами вместе взятыми. Тёрнер предложил бросить лунатика – пусть живёт где ему вздумается, но папа вступился за Майкла.

В бамбуковой роще старик Баньяга напоил Риту, Диму и французов бамбуковой водичкой. Выбрал зелёный стебель, постучал по нему, тряхнул его как следует – убедился, что в выбранном колене есть жидкость, и взялся за топор. Срубив колено, пробил закрывавшую его перемычку, заглянул внутрь. Продемонстрировал всем, что внутри стенки белые, без паразитов, после чего позволил Рите первой пригубить прозрачную, не утяжелённую никакими привкусами воду.

На Малое плато поднялись быстро, без осложнений, а вот на Обзорное плато карабкались долго. Папа выделил нуждавшимся по личному проводнику, помогавшему балансировать на заросшей, местами осыпающейся кромке кулуаров. Многие впервые оказались на столовой вершине Креветочного хребта и с недоверием лезли на смотровой гребень, чтобы лично обозреть зеленеющие отроги острова. Убедившись в его необитаемости, угрюмо спускались обратно.

В Светлую долину переселенцы проникли в сумерках. Наспех подыскали место для ночёвки возле Светлой реки и только наутро поняли, до чего красива и гостеприимна выбранная папой долина. Отгороженная от прочего острова дугами северного и южного отрогов, которые папа назвал Домашними, на востоке упирающаяся в изножье Обзорного плато, а на западе переходящая в голубые воды Тихой бухты, она была самостоятельным миром, со всех сторон защищённым от солнца и непогоды. Даже ветер, на столовой вершине норовивший сорвать с Майкла его бордовую бейсболку, сюда приходил ослабленный и больше ласкал, чем утомлял монотонностью порывов. Исток Светлой реки скрывался в вершинном водоразделе Креветочного хребта, там же шумели серебристые полосы водопадов. В верхней трети река бежала по скальным пластам, едва напитывая их влажностью и потому оставляя берега чуть прикрытыми растительностью, но дальше её наполняли притоки обоих Домашних отрогов, и с каждым новым порогом река наливалась силой, а вокруг разрастались зелёные лужайки, одноцветные куртины цветов и перелески низкорослых деревьев.

В самой широкой части Светлая долина простиралась километра на два. Примерно таким было и расстояние от устья реки до первых подступов к восточным скалам. Вдоль побережья Тихой бухты росли разрозненные кокосовые пальмы, а по её краям, упиравшимся в Домашние отроги, собрались полноценные кокосовые рощи, каждая из которых размерами превосходила рощу, оставленную в бухте Спасения.

В долине росло немало других пальм, отличавшихся толщиной ствола и пышностью кроны, попадались тут и знакомая палаванская вишня, и нежные балити, и причудливые деревья с приветливо распростёртыми ветвями, и диковинные кусты, цветущие тяжёлыми, похожими на парящих птиц бутонами, но чаще прочих встречались светло-коричневые заросли гого – фасоли Святого Томаса. Они крепко обвивали приглянувшееся им дерево, а то и купу деревьев, после чего разрастались деревянистым кружевом, образуя нечто вроде резного полога. Некоторые лианы гого переплетались в подобие стволов, стелились по земле или вздымались по ближайшей опоре, а с их завитков свешивались гигантские стручки дикой фасоли, каждый размером с Ритину руку. Стручки вызвали такой восторг у Димы и французов, что они предложили переименовать долину, назвать её долиной Святого Томаса. Остальные переселенцы новое название одобрили и следом принялись подыскивать собственные имена для всего, что их окружало. Каждый радовался, если выбранное им имя приживалось и использовалось другими.

Лагерь выжившие поставили на левом берегу Светлой реки, в месте впадения в неё одного из южных притоков. Прежде чем обосноваться здесь, они шумно спорили, как именно назвать временное поселение. Насколько временным оно будет, никто не знал, но без названия обходиться не хотели. Звучали варианты на дюжине языков, от английского, понятного всем, до себуанского, понятного только старику Баньяге. Обсуждение свелось к выхватыванию существующих в Большом мире городов и добавлению к ним приставки «новый», вроде «Новый Сиэтл», «Новый Иркутск» или «Новый Ла-Сен-сюр-Мер». В итоге переселенцы сохранили название, изначально озвученное филиппинцами, – Барангай, то есть «община». Альварес пояснил иностранцам, что некогда так назывались лодки малайцев, опередивших другие народы с высадкой на Филиппинских островах. Каждая лодка несла одну семью, и её малайское название перешло к первым филиппинским общинам. Впоследствии каждый барангай возглавлял свой дато, то есть вождь.

На роль дато в Барангае условно претендовали двое. Первый – Говард Тёрнер, внушавший уважение и достаточным видом, и решительными суждениями. Второй – Рамон Альварес, которого настойчиво проталкивал папа. Каждое своё предложение папа неизменно подкреплял авторитетом помощника с «Амок Лайта», хотя во многом сам его авторитет и утвердил. Впрочем, допущение, что папа, Михаил Аркадьевич Самоедов, директор «Мира оптики», окончивший Технический университет со специальностью «теплогазоснабжение и вентиляция», вдруг захочет стать вождём островного поселения, доводило Риту до смеха.

Сам остров выжившие пассажиры «Амок Лайта» назвать не смогли. В остальном названий появилось немало, и чем крепче они цеплялись к скалам, урочищам, рекам и долинам, тем спокойнее становилось новоявленным барангайцам. О приюте бухты Спасения никто не вспоминал. Даже лунатик Майкл, пройдясь по лужайкам долины Святого Томаса, полюбовавшись кружевами лиан гого и ощутив низинное отъединение долины, успокоился, не поминал таинственную женщину, обещавшую ему явиться в морском прибое, примирился с переселением и принялся с молчаливым вниманием следить за возведением первых шалашей Барангая.

Тёрнер и его люди отказались участвовать в строительстве укрытий. Их по-прежнему отвращала мысль обустроиться на острове и позволить себе свыкнуться с положением робинзонов. Подняв на Ветреном мысе сигнальное костровище, они остались без насущных занятий, но предпочли подолгу лежать на пляже Тихой бухты, лишь иногда занимаясь рыбалкой или сбором плодов.

Шалаши задумывались простенькие. Постелить на траву циновку, сплетённую из листьев пандана, закрепить опорные бамбуковые столбики, соединить их бамбуковыми перемычками и укрыть разлапистой кровлей из пальмовых листьев. Вслед за первым шалашом, подготовка которого заняла больше всего времени, строители под руководством папы и Альвареса быстро возвели и второй, и третий. Вскоре стало очевидно, что папа собирает укрытия для всех, в том числе для бездельничавших людей Тёрнера.

– Зачем? – удивился Габриэль, в последние дни ставший едва ли не главным помощником папы.

– Рано или поздно начнутся дожди. Люди Тёрнера придут к нам за помощью. Мы можем им отказать и тогда получим явных врагов. Можем заставить их унижаться и вымаливать место под крышей, тогда получим тайных врагов. Я предпочитаю принять их. Показать им, что мы их ждали. И получить союзников.

– Они валяются на пляже, – робко заметил Багвис, – а мы тут делаем за них всю работу.

– Трудно сказать, как оно сложится в дальнейшем, – ответил папа по-русски и подождал, пока мама переведёт его слова. – К тому же естественно заботиться о слабых. Ведь ты не жалуешься на безделье Майкла или Малайи. Они дети. Один – по уму, другая – по телу. И мы о них заботимся. В данном случае Тёрнер с его людьми тоже слабы.

– По уму? – с задорной улыбкой спросила Клэр.

Папа кивнул и возвратился к строительству очередного шалаша. Наутро он отправил Маюми, Роуз, Аналин и Риту собирать волосатые виноградины тарамбуло. Рита с радостью согласилась на горную прогулку в сопровождении трёх женщин, с которыми прежде общалась редко. Волосы Роуз отросли на выбритых висках, чёрный макияж давно стёрся, и она стала похожа на девушку, но в остальном не утратила вычурно мужских замашек, и было смешно наблюдать, как она соперничает с Маюми за право верховодить в их отряде.

Женщины сменяли друг друга на едва намеченной тропе, по очереди выбирали наиболее удачные проходы. Роуз хотелось лишний раз продемонстрировать Аналин свою заботу, а Маюми, профессиональный гид, искала покоя в привычных действиях – рассказывала об истории Филиппин и первых веках испанской колонизации. Роуз язвительно усомнилась в навыках гида, потерявшего на «Амок Лайте» всех подопечных. Шутка оказалась неудачной. Даже Аналин хмуро посмотрела на подругу. На Обзорное плато поднимались в дурном настроении. Соперничество Роуз и Маюми перестало быть игривым. Они принимались спорить, за поддержкой обращались к Аналин и Рите. Это утомляло. Рита подумывала сбежать от женщин и, опередив их, прийти к Саду тарамбуло на Малом плато, но, выйдя на столовую вершину Креветочного хребта, Маюми уговорила остальных сделать крюк через Палаванскую рощу.

Ничего примечательного в ней не нашлось. Кругом – череда тонкоствольных деревьев, сейчас заурядных, но, по заверениям Маюми, ко времени покрывавшихся нежно-розовыми бутонами. Пахло здесь по-весеннему приятно. В сердце рощи неожиданно открылась укромная чащоба из панданов и фикусов. Кроны панданов зеленели пышным воланом из удлинённых листьев, а их основание напоминало громадные стога сена – разветвлённые стволы кучковались по несколько штук в непроходимой тесноте и стояли на подпорке из десятков жердеподобных корней. Рита обрадовалась сделанной находке. Теперь за листьями для циновок не придётся возвращаться в южную часть острова. Она захотела получше осмотреть чащобу. Маюми её опередила – первой зашагала вперёд, на ходу рассказывая о символическом значении панданов в культуре Филиппин, призывая следовать за ней и вблизи изучить причудливую решётку их корней. Пока Рита оглядывалась на Аналин, Маюми углубилась в чащобу, а мгновением позже испуганно закричала. Крик быстро оборвался – его затихающее эхо заполнило землю под ногами и будто бы разошлось по всему Обзорному плато.

Рита и Аналин попятились. Онемев, переглядывались и не решались заговорить. Роуз стояла на месте. Под её напускной грубостью проглянуло лицо обычной напуганной женщины, но именно Роуз первой отправилась искать Маюми. Рита последовала за ней. Аналин осталась позади.

– Осторожнее, – предупредила Роуз, когда Рита прошла заграждения первых панданов.

Ещё несколько шагов. Пригнуться. Протиснуться. Переступить через дебелый корень фикуса, развести руками листву его колючих ветвей, и – Рита остановилась плечом к плечу с Роуз. Мимолётный обман зрения уверил её, что перед ней – озеро бездонной лазурной глубины, с удивительно прозрачной водой и нежно-зелёной ряской по краям. Затем Рита осознала, что видит гигантский круг провала, не меньше пятнадцати метров в диаметре, выводящий в многоуровневые палаты карстовой пещеры. Кромка провала по всей длине была закреплена фикусами, а их переплетённые воздушные корни свисали вниз коричневыми портьерами и отчасти скрывали покатые стены пещеры.

Настоящее озеро лежало на дне, метрах в двадцати под Ритой, и оно было волшебно бирюзовым. Именно в его воды упала Маюми. В падении она цеплялась за корни фикусов, к тому же подземный водоём оказался достаточно глубоким, и Маюми больше испугалась неожиданного падения, чем пострадала от него. Сейчас филиппинка, чуть разводя ноги и помогая себе руками, удерживалась на месте. Как и Роуз с Ритой, зачарованно смотрела на середину озера. Туда, где из воды поднималась гранитная глыба отшлифованного островка. На островке возвышался ужасавший размерами, застывшей гримасой и непропорциональностью своего тела каменный истукан.

Его обнажённая, не тронутая мхом или другой растительностью голова поднималась на половину общей высоты пещеры. Плечи держались ровно, выдавали скрытую в фигуре мощь, а пятнистое тело было древним и грозным, как некогда породившее сам остров извержение вулкана.

Роуз перекрикивалась с Маюми, сзади слышался голос обеспокоенной Аналин, а Рита, присмирев, не сводила глаз с истукана. Могла поклясться, что видела его прежде. И карстовая пещера с её сводчатым куполом, с водами бирюзового озера чудилась такой… родной. Рита в точности знала, что скрыто за портьерами корней.

Закрыв глаза, нарисовала бы рельефы уступчатых стен и указала бы намеченные внутренним течением глубинные пещеры. Это пугало не меньше, чем глыбы реликтового титана. Пустые глазницы его запрокинутой головы будто бы смотрели на неё в ответ. Рита отшатнулась от кромки провала, но чувствовала, что бежать от истукана некуда, и покорно приняла его власть над собой.