Текст книги "Истукан"

Глава шестнадцатая
Призрачная долина

Неудача «Спасителя» и переселение в долину Святого Томаса стали рубежом, отделившим прежнюю жизнь пассажиров «Амок Лайта» от жизни новой, островной. Большой мир остался за непоколебимой морской завесой и постепенно выцветал. Пыльные города с раскалённым асфальтом автомагистралей уступали место Креветочному хребту и его поросшим густой растительностью отрогам.

– Для нас случился апокалипсис наоборот, – промолвил Дима, лёжа на белоснежном песке Тихой бухты.

– Это как? – Клэр, лежавшая рядом, повернулась к нему лицом.

– Прочий мир с его знаниями, культурой погиб.

– Неправда.

– Почему? Разве ты можешь доказать его существование?

– Ну… – растерялась Клэр. – Я хорошо его помню.

– Что, если твои воспоминания – обман? Так ли ты в них уверена? Нет, Большой мир погиб. А мы живы. И как мы бедны в своём невежестве! Ни учёных, ни философов, ни писателей…

– Судя по всему, один философ у нас появился, – с усмешкой отозвался дремавший неподалёку Лоран. Потревоженный разговором, француз зевнул и приоткрыл глаза.

– Он же и писатель, – добавила Клэр.

– Вот и славно. Пусть всё опишет.

– Опишет, уж поверь. Но ты, Дима, неправ. Пока живы наши воспоминания, пока мы помним Ла-Сен-сюр-Мер, Москву… Эти города существуют. Большой мир остался в нас. И никуда не денется, пока мы сами не умрём. Знаешь… Мне иногда вообще кажется, что здесь, на острове, мои воспоминания меня заменили. Они стали самым ценным из того, чего я добилась. Я ловлю себя на мысли, что наслаждаюсь не сегодняшним днём, а тем, как он перекликается с днями прошлыми – вкусом, запахом, звуками. Порой чувствую себя призраком. Во мне словно и места для настоящего не осталось. Оно превратилось в средство для возвращения к прошлому и обесценилось.

– Поздравляю! – Лоран окончательно проснулся. – Теперь у нас два философа. Это заразно?

Смеясь, француз вскочил на ноги – побежал к мягким накатам прибрежных волн, будто в самом деле спасаясь от заразы. Его загорелое тело и естественность беззаботного смеха как никогда раньше гармонировали с пряным дыханием острова. Не было другой жизни. Лоран всегда бежал по песку, его очерченные мышцы всегда напрягались под оливковой кожей, а кудрявые волосы задорно подрагивали в лучах солнца.

– «Здесь дышал дух вечного утра, вечного счастья, вечной юности», – прошептал Дима. – Наш остров следовало назвать Эльдорадо утомлённых. Как у Стэкпула.

Вторя рассуждениям Димы и Клэр, в кокосовой роще запел старик Баньяга. Он примостился к одной из пальм, и его тихий голос изредка прерывался шумом прибоя.

 
Там, где песок белеет в прибойной тихой пене
и под горой высокой нежна деревьев тень,
я хижину построил в прибрежном запустенье,
найдя среди безмолвных чащоб уединенье,
отдохновенье мыслям, печальным думам сень.
Ей служит кровлей нипа, тростник – прохладным полом,
столбы и брусья грубы, и стенам грош цена,
но я в ней обитаю счастливым новосёлом,
могучая вершина парит над тихим долом,
поёт и днём и ночью широкая волна.
…
Во мне воспоминанья всплывают в изобилье,
вдруг наплывают лица, любимых имена.
Одних уж нет на свете, а те меня забыли,
но что с того – я память существовавшей были,
быль – верная подруга, всегда во мне она.
 

Старик Баньяга продолжал петь, а Дима терялся в мороке тягучих мыслей. Слова, некогда написанные Хосе Рисалем, становились неразборчивыми, растягивались; песня таяла в баюкающем бризе.

Из сна Диму выдернули крики в лагере. В Барангай прибежала Аналин – сообщила, что Маюми провалилась под землю и томится в ловушке карстового озера. Аналин уверила остальных, что Маюми жива и невредима, однако беспокойство заставило чуть ли не всех, кто сейчас был в лагере, отправиться на Обзорное плато. Многих привлекла сама возможность взглянуть на необычную пещеру. Дима, Клэр и Лоран поторопились следом.

К тому времени, как Аналин привела подмогу, Роуз и Рита спустились к бирюзовому озеру по свисавшей паутине воздушных корней. Встревоженными они точно не выглядели – приветствовали остальных и плавали вокруг древней глыбы истукана. Потрясённые видом каменного исполина и приютившей его обители, барангайцы застыли на кромке провала и долго молчали. Когда же первое потрясение прошло, все заговорили разом. В их голосах звучало удивление, смешанное с ликованием. Каждый почувствовал себя космическим путешественником, отправленным бороздить мёртвые просторы галактики и вдруг обнаружившим следы неведомой цивилизации. Багвис, Адриан и Киану заторопились вниз. Габриэль рассудительно предостерёг прочих от опасного спуска, а вскоре Роуз крикнула, что Рита нашла более удобный путь – из пещеры наружу выводила тесная, но в целом надёжная природная штольня, некогда промытая дождевыми водами. Роуз призвала желающих пройти Палаванскую рощу в южном направлении, добраться до откоса, где плато переходит в вершину отрога, и там ждать её.

Дима с Клэр и Лораном первыми примчались к указанному месту. Роуз вышла из-за нагромождения базальтовых глыб, заросших стелющимися кустами и потому надёжно прикрывавших проход между ними.

– Идём! – Роуз махнула рукой и, не дожидаясь ответа, исчезла в складках откоса.

Бросив взгляд на недружелюбное соседство низинных мангровых лесов, Дима поторопился за французами. В сырой и тёмной штольне он утыкался в боковые выступы гладких пород и прикрывал голову рукой, чтобы не разбить её о низкий потолок. Лишь кое-где через щели просачивался слабый свет, но и его было достаточно, чтобы увидеть осклизлую поросль на полу. Дима старался как можно более твёрдо ставить трость, опасаясь поскользнуться и ушибить больную ногу. Штольня петляла метров триста, не меньше, прежде чем вывести к напоенному светом озеру. Дима потеснился, выпуская Маурисио, Кэй и прочих любопытствующих барангайцев. Клэр что-то восторженно говорила, Лоран звал не останавливаться и, опередив остальных, бомбочкой нырнул в подземные воды. Дима не обращал на них внимания. Позволил себе не спеша, вдумчиво насладиться открывшимся видом, прежде чем разделить детскую радость французов.

Стены пещеры были сложены из толстых слоёв рыхлого песчаника с грубыми прожилками гипса и более твёрдых тонких слоёв гранита, блестевшего кварцевыми вставками и вкраплениями какого-то другого, Диме не знакомого минерала. Песчаник промыло дождевой водой, и гранитные слои выступали массивными карнизами, на один из которых – нижний – и вывела сумрачная штольня. Дима насчитал четыре подобных карниза на неравной высоте друг от друга, сформировавших четыре самостоятельных уровня-террасы. Каждая терраса тянулась замкнутым кольцом вдоль стен, местами расширялась до двух-трёх метров, но иногда сужалась до полоски в полметра. Верхняя терраса шла под куполообразным известковым потолком, посреди которого и зиял провал, обмётанный корнями фикусов и отчасти прикрытый пышными кронами панданов.

Занавесь воздушных корней, похожая на застывший в падении круговой водопад, прятала карнизы, погружала их в полутень, изрезанную ярким светом лишь в местах, где занавесь редела или расступалась. Дима неспешно прошёл вдоль нижней террасы, удивляясь её затаённости и заглядывая в бреши между коричневыми плетёнками корней – протянутые к озеру, они едва дотрагивались до его поверхности и всё же питались его водами, что и позволило наверху, снаружи, расплодиться столь крепким деревьям.

Озеро представляло собой громадную купель метров тридцати в диаметре. Его берег обрывался ко дну почти отвесно, и чередование песчаника с гранитом различимо продолжалось под водой. Разглядеть дно не позволял тёмно-коричневый осадок из перегнивших листьев, земли и глинистого песка, но Дима подозревал, что оно сложено из гранита или других прочных пород, способных веками удерживать массу воды, которой в дождливый сезон тут явно прибавлялось. Дима допускал, что некогда, до появления входной штольни, озеро поднималось до верхних террас, выступало за границы провала. Ближе к центру озёрного дна начиналось конусообразное возвышение, увенчанное шлифованным пьедесталом. Дима не мог сказать наверняка, сооружён ли пьедестал нарочно или ваятели воспользовались природным расположением гранита, но следы шлифовки сомнений не вызывали, как не вызывала сомнений и рукотворность самого истукана.

Охватить древнего великана взглядом было трудно, и Дима собирал его сложный образ из разрозненных деталей – тех, что ранее подметил сверху, из Палаванской рощи, и тех, что выхватывал сейчас, гуляя по окружности нижней террасы.

Истукан казался узником, поднявшим голову к небосводу. Он был высотой с трёхэтажный дом и, выпрямившись во весь рост, дебелыми руками дотянулся бы до стволов фикуса, уцепился бы за них и выбрался бы наружу, огласил бы Обзорное плато рёвом освобождённого божества, однако искусство ваятелей приговорило его навеки сидеть коленопреклонённым. Угловатые, изъеденные временем колени были прижаты друг к другу. Над ними возвышался чревоугодный живот – словно обтёсанная глыба, готовая скатиться по ложбине между выщербленными ногами. Пупок был отмечен завитком обрезанной и не успевшей отпасть каменной пуповины, что превращало истукана в подобие уродливого младенца. Нижняя челюсть его раззявленного рта неестественно, нарушая все возможные пропорции, опускалась так низко, что скрывала под собой и шею, и грудь, а подбородком упиралась прямиком в живот. Окантованный рыхлыми губами и начисто выпростанный – без зубов, языка и глотки – рот казался каверной, олицетворением ужаса и гнева. При этом верхняя челюсть, как и остальная голова, была высечена без искажений. Лицо, с первой террасы неразличимое, также получилось более естественным: овальные, чуть раскосые глаза, широкие ноздри приплюснутого носа и выступающие скулы впалых щёк.

Дима порывался вернуться в Палаванскую рощу и ещё раз взглянуть на истукана с высоты, однако не хотел вновь пробираться через штольню и довольствовался видом снизу. Осматривал покатые плечи истукана, его исхлёстанную дождями спину, опущенные вдоль тела руки с толстыми поджатыми пальцами, громоздкие пятки и лежавшие на них массивные ягодицы. Восхищался мастерством древних ваятелей и удивлялся обличью, которое приняла их фантазия. Изваянный из желтовато-серого туфа, заточённый в тюрьме собственного одиночества, истукан смотрелся одновременно жалким и грозным. Возможно, его глаза в прежние годы были зрячими – с морскими раковинами вместо белков и чёрным обсидианом вместо зрачков в ямах ныне пустовавших глазниц. Дима до того живо представил эту картину, что по его спине прошла дрожь суеверного страха. Он предпочёл бы держаться от истукана подальше, но смех друзей, до отказа наполнивший гулкую пещеру, прогнал мимолётный трепет. Глядя, как в озере резвятся филиппинцы, Дима успокоился и вскоре к ним присоединился. От соблазна искупаться в бирюзовых водах не удержались даже Тёрнер, Самоедов и обычно застенчивая Мэри Джой.

Клэр и Лоран шумели больше других. Убедившись в прочности воздушных корней, они наперегонки карабкались на вторую террасу, откуда с визгом ныряли. Наблюдавшие за ними Аналин и Маюми тихонько посмеивались, а Тёрнер, старавшийся держаться подальше от французов, ворчал и бросал на них недовольные взгляды. С какой бы высоты ни падали Клэр и Лоран, достать до дна в самой глубокой его части, под стенами, им не удавалось. Устав от ныряний, они перебрались к гранитному пьедесталу и позвали к себе Диму.

– Как думаешь, кто это? – Клэр поглаживала плоскую стопу статуи.

Вокруг истукана оставалась метровая кромка незанятого пьедестала, на ней можно было свободно разместиться, поджав под себя ноги, как это сделала Клэр, или свесив их в воду, как это сделал Дима.

– Вождь.

– Во-о-ождь, – с притворной дрожью выдавил стоявший рядом Лоран.

– Значит, остров был обитаемым? – спросила Клэр.

– Скорее всего. Но очень давно, – ответил Дима. – Иначе остались бы и другие следы.

– Ну, мы и твоего вождя нашли не сразу.

– Всё равно думаю, что давно.

– Местное племя?

– Скорее переселенцы. Простое племя не смогло бы изваять такую громадину. Тут надо смотреть в сторону Китая, Малайзии. Или Южной Америки.

– Далековато.

– Да, далековато. Но полинезийцы задолго до испанских каравелл плавали к побережью Мексики и Перу. Почему бы кому-то из ацтеков, инков или их предшественников не проплыть в обратном направлении? От Полинезии уже нетрудно добраться и до Филиппин. Но это так, фантазии. Я не археолог.

– Ты лучше! Ты писатель!

– Точно, – усмехнулся Дима.

– О великий вождь древности! – заголосил Лоран. – Прими моё гибкое юное тело в обитель твоей вечной мудрости.

– О боже… – Клэр прикрыла рукой лицо.

Лоран взывал к истукану, попеременно называя его вождём и демиургом, затем вскарабкался ему на колени и лёг в ложбину между ногами с видом приготовленного к жертвоприношению агнца.

– Клэр, – позвал Лоран.

– Нет.

– Клэр!

– Ладно, ладно…

Чертыхаясь, Клэр полезла вслед за другом. Разыграла на коленях истукана бесноватую жрицу, вскинула над Лораном невидимый нож и притворным ударом пронзила его сердце. Лоран подёргался в неестественно затянувшейся агонии, для вида прохрипел нечто жалостливое и наконец замер. Жертвоприношение свершилось.

Французы продолжали разгуливать по коленям истукана, облепили его, как котята – не по размеру крупную мать. Лоран забрался в грот раззявленного рта и принялся у́хать в нём что-то пугающее, должно быть, изображая свою неупокоенную душу или же душу потревоженного вождя. Клэр вскоре надоели забавы друга, и она предпочла вновь окунуться в озеро. Они с Димой ещё долго плавали, посмеиваясь над неугомонным Лораном. Француз пробовал вскарабкаться на голову истукана, однако не добрался даже до плеч и нырнул в воду прямиком с его живота.

В последующие дни пещеру посетили все барангайцы без исключения – никто не обделил истукана вниманием, и чуть ли не главным поклонником древних ваятелей стал Майкл. Лунатик проводил на нижней террасе большую часть дня, разве что не оставался здесь ночевать. Дима, увиливая от строительных работ в Барангае, часто зазывал французов в подземелье Обзорного плато, просил их обследовать три уровня верхних террас в надежде найти следы обитавшего на острове племени. Ничего нового Клэр с Лораном не обнаружили. Не доверяя им, Дима вскарабкался на второй уровень, однако этим ограничил своё лазанье по воздушным корням – пещера действительно выглядела нетронутой: ни следов шлифовки, ни черепков, ни петроглифов. В итоге Дима ограничился исследованием туфовой глыбы истукана. По следам Лорана облазил внутренности гигантского рта. Надеялся найти в нём скрытое углубление или тайник. Нашёл лишь прель из земли и листвяного опада. Переключился на изучение спины гиганта – не сразу заметил, что её щербатую поверхность покрывает паутина примитивных рисунков. Дождевая вода и время почти изгладили их, но бороздки общих силуэтов угадывались невооружённым глазом и особенно хорошо прощупывались рукой. Осмотреть всю спину Дима не мог – сосредоточился на участке, до которого дотягивался, стоя на пятках истукана и на его подмятых ягодицах.

– Жаль, нет телефона! – прокричал из воды Лоран. – Я бы тебя сфотографировал. Потом выложил бы с подписью: «Месье писатель погрузился в гигантский зад древнего божества и выкапывает материал для новой книги».

Лоран расхохотался над собственной шуткой. Дима и сам не сдержал улыбку, когда осознал нелепость своего положения.

– Не слушай его. – Клэр вступилась за Диму и окатила Лорана брызгами. – Он всегда так. Ты бы видел его в Лувре! Он умудрился опошлить Амура и Психею!

– Но ведь Амур натурально лапает Психею! Пользуется тем, что она спит, и лапает, понимаешь?!

– Рассказывай, что там с истуканом, – Клэр проигнорировала Лорана и опять обратилась к Диме. – Нашёл какой-нибудь тайник?

Слово «тайник» вызвало новый приступ смеха у Лорана, и на сей раз Клэр не смогла ему противиться.

Французы гонялись друг за другом в озере, а Дима вернулся к изучению рисунков. Они были выполнены в рентгеновском стиле. Широкие, прежде наверняка глубокие борозды завивались одной непрерывной линией и вырисовывали человекоподобных существ с довольно подробным обозначением их внутренностей. Изображения существ перемежались с разрозненными насечками, которые Дима посчитал письменами. Никаких сцен труда или охоты. Ни диких зверей, ни хижин, ни пугающих божков. Только отдельные насечки и анатомически точно прописанные люди, если за точность признавать более или менее верное расположение кишечника, лёгких, головного мозга и прочих органов.

Человечки часто попадались одинаковые, будто вырезанные по трафарету, и Дима научился их различать. Вчера взялся классифицировать антропоморфные фигурки, но запутался, а сегодня пришёл с бумагой и ручкой – драгоценным запасом канцелярии, который в своё время отказался продать Тёрнеру. Дима, в отличие от своей сестры Ани, рисовал плохо, но схематически отобразить узоры сумел. Насчитал тридцать один вид человечков, отличавшихся друг от друга расположением ног, изгибом рук, формой головы, общей шириной в талии и наполнением органов. Классификация не самая точная, если учитывать, что бо́льшая часть спины оставалась недоступной, да и как её интерпретировать, Дима не знал. Порешил, что ваятели пользовались ограниченным набором трафаретов, и этим удовлетворился. Вскоре оставил поясницу и ягодицы истукана в покое.

Барангайцы назвали бирюзовое озеро в честь открывшей его Маюми и продолжили упражняться в подборе других имён. Нарекли провал Вратами, перебрали десятки возможных вариантов для истукана и окружавших его террас. Под гомон людей случилось нечто отчасти напугавшее, отчасти заставившее с новым трепетом отнестись к древнему святилищу – заговорил Майкл. Нет, отдельные фразы он выдавал и ранее, но в пещере впервые заговорил связно, а голос лунатика, обычно слабый, обрёл непривычную полноту.

– Имя даёт иллюзию власти. Назови гору, реку, озеро. Нанеси их на карту, обозначь границы. И вот ты властелин мира, который в действительности никогда тебе не принадлежал. Не видел его недр, не слышал его легенд, но со вселенским спокойствием вписываешь чужой мир в список своих владений, и тебе кажется, что все струны мироздания проходят через твои руки.

Ответом Майклу была тишина. Никто не ждал от него подобной тирады.

– Ну ты даёшь, – выдохнул Лоран.

Убедившись, что Майкл не собирается ничего добавить, барангайцы оживились. Кто-то ворчал, что от лунатика нужно держаться подальше, другие праздновали его выздоровление – поверили, что слова Майкла свидетельствуют о возвращавшейся к нему ясности ума.

– Это ли не чудо! – шутливо воскликнул Тёрнер и с притворным почтением кивнул каменной глыбе истукана.

Барангайцы наверняка продолжали бы судачить о странном поведении лунатика, если бы на рассвете следующего дня не приключилось нечто куда более невероятное – в лагерь спустилась Диана.

Шорты и надетая поверх кроп-топа футболка «Корон Резорт» изорвались, обнажив пожелтевшие синяки на худом теле филиппинки, щёки впали, глаза блестели от выступивших слёз, но Диана была жива. В этом убедился каждый, кто осмелился приблизиться к ней и коснуться её рук. Встреченная растерянным недоумением, Диана вскоре вынужденно прикрыла уши, чтобы её не оглушило всеобщее ликование. Посыпались десятки вопросов, и главным был вопрос, где Диана пропадала пять дней и почему сразу не дала о себе знать. Аналин, Кэй и Киану, с которыми филиппинка ранее успела сдружиться, наперебой принялись рассказывать ей, с каким ужасом следили за крушением «Спасителя» и как оплакивали её гибель.

Диана неуверенно озиралась, на вопросы отвечать не торопилась. К ней, властно растолкав остальных, вышел Тёрнер. Американец потребовал, чтобы Диану оставили в покое. О своём путешествии она поведала барангайцам позже. Сбитая верхней рейкой паруса, филиппинка сознания не потеряла. Видела, как её уносит в сторону от бухты Спасения, но сопротивляться морю не могла, слишком ослабла во время третьей попытки вырваться за пределы Тюремного рифа. Диану унесло вдоль Восточной стены и утащило бы дальше за пределы острова, однако она уцепилась за скалы прежде никому не известного рифа. На рифе Диана пробыла несколько часов и лишь по окончании прилива сумела переплыть в открывшуюся за ним бухточку. Остаток дня и весь вечер она ждала помощи. Боялась покидать прибежище узенького пляжа, из последних сил кричала в надежде, что остальные выжившие её услышат. Не знала, что течением её отбросило на шесть или семь километров от бухты Спасения и кричать было бессмысленно. Диана, в сущности, против воли совершила плаванье, о котором часто помышляли остальные, – почти добралась до Северной стены. Наутро Диана отправилась искать путь к лагерю и обнаружила, что бухта выводит в миниатюрную лощину, протянутую в длину километра на полтора и менее чем на километр в ширину. Лощина пряталась под скалами Обзорного плато, была до того укромной, что с вершины Креветочного хребта её прежде никто из выживших не замечал. Она оказалась третьей, самой маленькой долиной острова, которую после возвращения Дианы назвали Призрачной.

Выбраться из долины было непросто. Путь на север преграждали ломаные линии отрогов, на юге начинался базальтовый курумник – тот самый, что остановил Мактангола. Лишь на третий день утомительного заточения филиппинка отыскала проход между скальными нагромождениями и поднялась на Малое плато. Оттуда она по торной тропе вернулась в бухту Спасения и обнаружила её пустующей. Диана вообразила, что остров посетил корабль и выжившие давно вернулись домой. К вечеру четвёртого дня, уже отчаявшись увидеть знакомые лица, она вспомнила пересуды о возможном переселении в долину, тогда ещё Светлую, и на рассвете отправилась к Обзорному плато.

Появление Дианы обрадовало барангайцев, но главной новостью стало не возвращение филиппинки, а её слова о том, что в Призрачной долине растут бананы. Даже манго в своё время не вызвало столько радости. Самоедов, посовещавшись с Альваресом и Тёрнером, заявил, что нужно устроить полноценный праздник и разом отметить состоявшееся переселение в долину, воскрешение Дианы и открытие Банановой рощи. Барангайцы его единодушно поддержали, а местом для празднества выбрали озеро Маюми. Приготовления к торжеству затянулись на два дня. Старик Баньяга и его помощники наловили побольше рыбы – на Рыболовном барьере Тихой бухты им попадалась не прежняя рифовая мелочь, а настоящий тунец. Самоедов организовал экспедицию в Призрачную долину за бананами, и барангайцы тащили бананы по четыре соплодия за одну вылазку, в пути шутили о грозящей всем «рвотной болезни Адриана». Кроме того, они пополнили запасы волосатого винограда тарамбуло, манго, морского салата, а Лада Филипповна нажарила на диабазовой сковородке гору кокосово-банановых лепёшек.

К полудню третьего дня все собрались в пещере, и торжество предварила речь Самоедова. Михаил Аркадьевич долго говорил об испытаниях, выпавших барангайцам, и спасении, которое они обретут, если продолжат трудиться с неизменной самоотдачей. Самоедов додумался сделать шутливые подношения хозяину пещеры – истукану. Помедлил, не зная, куда именно сложить жертвенные плоды. Бросать их в рот казалось неуместным, и Михаил Аркадьевич оставил их на коленях исполина. Следом каждый из желающих разместил там скромный дар вроде кокосовой лепёшки или драгоценной обёртки от давно съеденного овсяного батончика. Наконец Самоедов под общий смех украсил истукана заранее принесёнными цветами, окропил его кокосовой водой и объявил торжество открытым.

Первым делом все взялись за еду. Особенно налегали на бананы – мелкие по сравнению с теми, которые Дима ел прежде, и совсем не сладкие. Такие итальянец Пигафетта, соратник Магеллана, уж точно не назвал бы «фигами длиной в фут», но сейчас они показались просто-таки волшебными. Даже щёлкавшие на зубах непривычно крупные косточки никого не смутили. Следующими по популярности были бледноватые кокосовые лепёшки. Они легко рвались, как влажная бумага, но оставались сухими, покрытыми прочной корочкой. В их запахе едва угадывалась банановая примесь. Дима отметил отдалённый травянистый привкус, приятное кокосовое послевкусие и признал, что лепёшки действительно достойны тех похвал, что обрушились на Ладу Филипповну. Не остался без общего одобрения и старик Баньяга, до того сытными были тушки тунца, прожаренные и политые соком тарамбуло. Их коричневое филе, местами более светлое, местами более тёмное, внешне напоминало разбухшую древесину, а на пробу оказалось нежнейшим.

Покончив с основными запасами провизии, барангайцы стали плавать в тёплых водах озера, нырять со второй террасы, раскачиваться на воздушных корнях и ничуть не ослабили праздничный пыл. Утомившись, возвращались к остаткам еды, перекрикивались, смеялись и выглядели действительно счастливыми. Самоедов правильно поступил, позволив им ненадолго отрешиться от ужаса их истинного положения.

За разгаром торжества Дима наблюдал со стороны. Уединился на нижней террасе и раздумывал, как в будущей книге обыграть пещерное пиршество одичавших пассажиров «Амок Лайта». Делал краткие пометки в блокноте, с ходу придумывал детали, которые добавит в повествование, чтобы торжество не смотрелось таким благостным, но часто отвлекался и подолгу наблюдал за Клэр, вспоминал их знакомство на пароме, первые произнесённые слова и разыгранную сценку из «Завтрака у Тиффани». Когда Диме на спину опустилась чья-то ладонь, он вздрогнул и чуть не выронил блокнот.

– Не оборачивайся, – заговорщицки прошептала Рита.

Дочь Самоедова умела подкрасться беззвучно.

– И не поднимай голову.

– Ты чего?

– За нами наблюдает твой друг.

– Что? – Дима хотел обернуться, но Рита предупредительно надавила ему на плечо.

– Он наверху. Посмотри. Видишь место, где корни чуть расступаются, а над ними такой горбатый фикус и клокастое облако. Видишь?

– Ну… Кажется, вижу.

– А теперь чуть левее, метров на десять. Он там.

Дима настойчиво вглядывался в прорехи корневой занавеси. Угадывал наверху уродливые силуэты диких кошек, питонов, пауков – что только не привидится в затенённых зарослях, но человека или хотя бы… Вон! Точно! Там застыла фигура человека. Камуфляжные брюки и армейские ботинки сливались с растительным фоном. Мануэля, спрятавшегося под пологом листьев и ветвей, выдавала лишь светло-коричневая кожа обнажённой груди и лицо. Если бы Дима не знал, что именно искать, никогда бы его не различил.

Рита беззвучно удалилась, оставив Диму одного. Он не знал, как поступить. В конце концов для виду сделал несколько новых записей в блокноте и как ни в чём не бывало поднялся на ноги. Прошёлся, стараясь не выдавать волнения. Приблизился к Габриэлю, как и Дима, уставшему от общего веселья и сидевшему на гранитном карнизе. Не глядя на него, кратко сообщил ему о присутствии Мануэля. Габриэль в свою очередь переплыл озеро. Рассказал обо всём Самоедову. И вскоре по распоряжению Михаила Аркадьевича Габриэль, Багвис и Маурисио, двигаясь по возможности непринуждённо, проскользнули во входную штольню.

Когда фигуры трёх филиппинцев появились наверху, на кромке Врат, Мануэля поблизости уже не было. Он успел скрыться. Какие бы причины ни побуждали его таиться от выживших и что бы Мануэль ни замыслил, прятался он хорошо. Его поведение изначально настораживало, теперь же начало пугать, и Дима старался не думать о своей фотографии и фотографии Максима в бумажнике беглеца. Надеялся, что, случись им встретиться на острове, поблизости окажется кто-то крепкий, вроде Мактангола или Габриэля.