Текст книги "Лабиринт мертвеца"

– Давно не заходила, – сказала я Оле.

– Да. Учёбы много, – ответила она.

Вот и весь разговор. А ведь когда-то мы были лучшими подругами.

Я сдвинула столик так, чтобы кусты пузыреплодника не загораживали мне вид на соседний переулок, – не забывала о папином задании – и разложила карты. Стартовал первый раунд первой игры. Мы по очереди строили тоннель, ломали друг другу тележки, находили секретные карты, подсматривали под одну из трёх финальных карт в надежде обнаружить там золотой самородок и гадали, кому досталась роль саботёра, то есть гнома-вредителя. Вычислить Настю было проще всего. Став саботёром, она зловеще хихикала и сразу городила в тоннеле тупики, ненужные отвороты, торжественно выкладывала карты обвала. В итоге мы быстренько разбивали ей фонарь, ломали тележку и кирку, и Настя до конца раунда злилась от собственной беспомощности. Глеб в роли саботёра был хитрее: помогал строить тоннель, невзначай прокладывал сомнительные отвороты, а пакости приберегал напоследок. Если знал, под какой из финальных карт лежит самородок, не мешал нам строить проход к двум картам с пустой рудой, а когда мы приближались к настоящему золоту, ставил предательский тупик! Победив, Глеб пересчитывал выигранные самородки и выглядел довольным.

– А тебе нравится играть за саботёров! – досадуя, заметила Настя.

– Они тут в главной роли.

– Это почему?

– Потому что игра называется «Гномы-вредители», а не «Гномы-кладоискатели».

Гаммер не согласился. Они с Глебом начали спорить и упоминать другие, мне неизвестные настольные игры. Спор подхватили и Таня с Настей, а Слава молча уплетал кексы. Потом на столик запрыгнула Рагайна. Мы закричали на неё, и она так спрыгнула, что карты полетели во все стороны, и пришлось собирать их с влажной травы. Было весело. Даже Оля Боткина вновь стала прежней Олей, с которой мы торчали у меня в мансарде, прятались под одеялом и придумывали истории о немецких привидениях, живших на чердаке и бродивших там по ночам.

Декабрь выдался тёплый, и на заднем дворе нам сиделось хорошо, хотя ветер от реки порой задувал прохладный. В позапрошлом году к этому времени уже сыпал первый снег, а лет двести назад в Кёнигсберге стоял такой холод, что птицы замерзали на лету и гибли шелковичные плантации на острове Ломзе – там, где теперь высится стадион «Калининград». Я упомянула об этом за игрой. Оля мне не поверила, сказала, что подобных холодов здесь отродясь не было. Мы все вновь заспорили. Каждый вспоминал, где и как мёрз, как мёрзли его родственники. Потом выяснилось, что из нас семерых только мы с Настей могли назвать себя коренными калининградцами, у остальных родители переехали сюда в девяностые, и мы заспорили, допустимо ли вообще кого-то считать коренным калининградцем.

Мама подложила нам новую порцию кексов, заодно принесла пирожные с фисташковым бисквитом. Слава им особенно обрадовался, стащил себе три штуки, и я сказала Гаммеру, что Слава мне нравится. А вот Оля Боткина на пирожные даже не взглянула – от негодования мне захотелось её тряхнуть. Мама ещё принесла нам чайник с молочным улуном, хотя у неё хватало и других забот. Она осталась одна в почтовой станции, к тому же возилась со своими саженцами – придумала дома выращивать огурцы и орхидеи. Вчера вечером вымочила семена огурцов, а с утра закутала их во влажные салфетки и спрятала в холодильник, где и так всё было забито её кулинарными заготовками. В холодильник отправились и банки с семенами орхидей, им предстояло закаляться там почти три месяца. Вообще-то я обещала маме помочь – семена орхидей следовало обработать отбеливателем, а банки закрыть двойным слоем фольги, – но папе потребовался наблюдатель на заднем дворе, и мама меня отпустила.

Глеб опять выиграл за саботёров. Играть стало немного скучно, но мы начали новый раунд, и я шёпотом договорилась с Гаммером на всякий случай сразу разбить Глебу фонарь. Закончить раунд мы не смогли – приехала полиция. Пока мы сидели на заднем дворе, бабушка с дедушкой подстерегли рабочих. Забыв о «Гномах», мы отправились смотреть, как папа ругается с главным строителем и мужчиной из охраны объектов культуры. Туда же подтянулись соседи. Даже дядя Витя вышел в своём стареньком свитере и растянутых спортивных штанах. Хорошо хоть, бензопилу не захватил.

Папа убеждал главного строителя отложить работы до лета, потому что менять шиндель зимой – не лучше, чем раскатывать асфальт по снегу, а главное, просил не отказываться от старинных гвоздей. Папа заранее вытащил из стены квадратненькие немецкие гвозди и сейчас бросал их на тротуар – так, чтобы все слышали: они и век спустя звенят, а значит, менять их нет смысла. Главный строитель заверил папу, что теперь купил расчудесные медные гвозди и чёрных соплей на шинделе не будет.

– Чёрных не будет, – согласился папа. – Но будут зелёные!

Немецкие гвозди ковались из особого сплава, повторить который в Калининграде никто не мог. Такой сплав не давал подтёков – ни чёрных, ни зелёных, ни серо-буро-малиновых. Папа так и сказал. Для большей убедительности вновь бросил гвоздь на плитку тротуара. Спор затянулся, соседи потихоньку разошлись. Полицейские безучастно стояли рядом и поглядывали на хмурого дядю Витю. Он и без пилы внушал им опасение. Наконец главный строитель и мужчина из охраны объектов культуры согласились отложить работы до весны, потом ещё раз послушать, как звенят немецкие гвозди, а свои новенькие пока отправить на какой-нибудь другой объект. Рабочие уехали. Следом ушли и Слава с Таней. Славе я на прощание сунула три чайных кекса. Оля Боткина осталась. Кажется, ей приглянулся Глеб.

Мы вернулись за столик на заднем дворе, начали новый раунд «Гномов», и я рассказала, как вчера попыталась найти какое-нибудь приложение для марки с египетским стервятником – на случай, если в Болгарии для неё предусмотрели дополненную реальность. У меня были такие марки: наводишь на них камеру смартфона, и рисунок оживает. Ничего не нашла. Марку со стервятником выпустили в две тысячи первом году, и дополненную реальность тогда, наверное, ещё не придумали. Потом я показала всем «Оцеолу» с экслибрисом. Гаммер с Глебом попытались прочесть фамилию владельца личной библиотеки. Оля Боткина села поближе к Глебу, склонилась, чтобы лучше рассмотреть карандашные рисунки, и её волосы упали ему на рукав. Глеб отстранился от Оли, и в итоге она ушла.

Гаммер, Настя и Глеб, не найдя в «Оцеоле» ничего стоящего, лениво играли в «Гномов», а я взялась перелистывать книгу и вслух зачитала несколько отрывков. Гаммеру особенно понравилось место, где речь шла о сумасшедшей королеве микосоков, которая везде ходила с ожерельем из живых гремучих змей.

– Надо почитать! – рассмеялся Гаммер. – Я такое люблю.

Я пожаловалась на привычку Майн Рида сравнивать женщин с арабскими лошадками, посмеялась над его героем ирландцем, раздававшим пинки под «задний фасад», и зачитала речь Оцеолы. «Мы любим мир, но не боимся войны! Мы знаем, что вы сильны, что вы превосходите нас численностью на целые миллионы! Но даже будь вас ещё больше, вы всё равно не заставите нас примириться с несправедливостью. Пошлите свои войска в нашу страну, но не думайте, что вам удастся вытеснить нас отсюда так легко, как вы воображаете. Пусть будет объявлена война! Мы готовы к её бурям! Град сбивает со стеблей цветы, а крепкий дуб поднимает свою крону к небу, навстречу буре, несокрушимый и неодолимый!» Ух! Второй раз прочитала эти строки, и опять пошли мурашки по спине. Мне представилось, что я сама – из маленького гордого племени семинолов, представилось, как на меня нападают большие и коварные соседи, и такая во мне проснулась воинственность, что захотелось взять копьё и немедленно броситься в бой. Лучше быть маленьким и гордым, чем большим и коварным. Хотя из меня, конечно, та ещё воительница.

Я продолжала листать книгу, выхватывала запомнившиеся мне эпизоды и вдруг обнаружила то, что прежде от меня ускользнуло.

– Да ну… – выдохнула я.

– Ты чего? – Гаммер отвлёкся от «Гномов».

– Смотри!

Я показала ему разворот, испорченный чернильным пятном. На левой странице Рэндольф сидел у себя на плантации и волновался за честь семьи: «Если моя сестра любит индейца, значит, она потерянная, падшая женщина!» На правой странице он уже бегал по форту и переживал, что генерал узнает о его недавней дуэли.

– И что? – не поняла Настя.

– А то! Здесь пропущен целый кусок!

Я не читала изрисованный экземпляр «Оцеолы», только пролистывала, поэтому и не заметила, что из книги пропало восемь глав с хвостиком! К тому же меня отвлекло чернильное пятно на развороте, где вслед за двести пятьдесят шестой страницей шла двести восемьдесят девятая! Да мне и без пятна не пришло бы в голову присматриваться к их номерам! Книга выглядела полноценной, корешок и обрез – самыми обычными. Ничто не выдавало отсутствия тридцати двух страниц! Их не вырвали, не вырезали. Их просто не было, будто книгу изначально напечатали такой, ущербной. Я не знала, как объяснить или истолковать эту странность, однако почувствовала, что мне удалось обнаружить нечто важное.

На следующий день мы вчетвером отправились в библиотеку и заказали уже прочитанный мною экземпляр «Оцеолы», чтобы восстановить утерянный фрагмент. Устроились в креслах старшего отдела и по очереди прочитали все восемь глав. Они оказались скучнейшими. Рэндольф пронюхал, что Виргиния, его сестра, встречается с Ринггольдом – сыном того плантатора, который умер от ярости, пока порол своего раба. О возможном браке Виргинии с Ринггольдом судачила вся округа, и мать Рэндольфа радовалась за дочь, а сам Рэндольф был жутко недоволен. Дальше шли описания разномастных добровольцев, приводимых к присяге перед войной с индейцами, а Рэндольф не оставлял попыток вразумить Виргинию, ссорился с матерью и с облегчением узнал, что Виргиния лишь флиртует с Ринггольдом, чтобы выманить у него дом, некогда принадлежавший семье Оцеолы. В общем, как сказала Настя, страшная муть. И, кстати, это не первая женщина у Майн Рида, флиртовавшая с богатым белым мужчиной, чтобы выклянчить у него что-нибудь важное для сюжета.

– Ну разумеется, – проворчала я, – как ещё женщине чего-то добиться? Раскачивать бёдрами и строить глазки!

Выведав, чего и какой ценой добивалась Виргиния, Рэндольф разохался и разахался, однако наскучить своим возмущением никому не успел, потому что его вызвали в форт. Всё. На этом тридцать две пропавшие страницы закончились. Кажется, книга от их пропажи стала лучше.

– Главы вырвал какой-то несостоявшийся редактор? – спросил Гаммер.

– Ну почему же? – отозвался Глеб. – Вполне состоявшийся.

– Я думала, тут будет что-то поконкретнее. – Настя последней дочитала недостающий фрагмент и бросила книгу на стол.

– Что? – спросил Гаммер.

– Ну… Не знаю! Ты ведь говорил про вход в лабиринт. Мы его нашли. А толку? Может, нет никакого лабиринта?

Пока мы спорили о «я таджике», рядом прошла Лена. Она несла стопку библиотечных книг. Чуть не выронила их, когда увидела лежавшего перед нами «Оцеолу».

– Кошмар!

Я заверила Лену, что получила роман таким, сама в нём ничего не рисовала и чернильницу на него не опрокидывала.

– И страницы не выдирала, – добавила я, после чего Лена окончательно пришла в ужас.

Она отнесла книги, выдала их стоявшим в очереди читателям и вернулась к нам за «Оцеолой». Покачивая головой, долго рассматривала испорченный экземпляр.

– Надо выяснить, кто его брал раньше, – заключила Лена.

Мы впятером пошли к столу выдачи. Лена нашла листок возврата, который прежде торчал в бумажном кармашке на форзаце «Оцеолы». На листке указывались номера читательских билетов и даты, когда предыдущие читатели брали и возвращали книгу.

– Странно…

Мы с Настей и Гаммером стеснились возле стола. Глеб толкаться не захотел, но встал поблизости. Лена показала нам листок, и мы увидели, что до меня «Оцеолу» брали только один раз. Лена пояснила, что листок с советскими записями мог затеряться, а в последние годы Майн Рид не пользовался популярностью, да и в библиотеке хранились экземпляры поновее – мне, к примеру, изначально выдали другого «Оцеолу», так что единственный читатель на листке Лену не удивил, а вот указанные даты её смутили. Читатель получил и вернул книгу в один день. В сентябре этого года. Три месяца назад!

– Он бы за день не сотворил с книгой такое, – сказала Лена.

– Чернильное пятно тут старое, – заметил Гаммер. – Ему никак не три месяца. Рисунки тоже выглядят старыми…

– Но почему читатель не пожаловался?

– А можно посмотреть, какие он ещё брал книги? – уточнил Глеб.

– Можно. – Лена застучала по клавишам клавиатуры. – У него тут шесть книг, и… Ой!

– Что? – одновременно спросили Настя и Гаммер.

– Как странно… Все книги он взял и сдал в один день. Шестого сентября. И больше он в библиотеку не приходил.

– Какой-нибудь первоклашка? – предположила я.

– Да нет… Семьдесят шесть лет.

Наша областная библиотека, конечно, была детской, но в Амалиенау жило немало стариков, и они частенько сюда заглядывали. Вот моя бабушка ходила на Бородинскую с тех лет, когда о пристройке и не помышляли. До сих пор брала себе что-нибудь почитать. И дедушка ходил.

– Смирнов. – Лена озвучила фамилию читателя.

Мы с Настей обернулись к Глебу Он тоже был Смирновым.

– Не я, – смутился Глеб. – Мне пока шестнадцать.

– Александр Васильевич, – добавила Лена.

– Точно не ты, – рассмеялась Настя.

Я навалилась на стол и попыталась заглянуть в монитор. Лена повернула его ко мне, и я увидела открытую программу книговыдачи. Слева были указаны номер читательского билета, имя Смирнова, его возраст, категория и дата регистрации.

– Шестого сентября! – воскликнула я.

– Все книги в один день, – кивнула Лена.

– Да нет же! Дата регистрации! Тоже шестого сентября!

Теперь Лена подалась вперёд и сбоку заглянула в монитор. Мы так и стояли впятером, уткнувшись в экран.

– Получается, Смирнов, – первый заговорил Гаммер, – пришёл в библиотеку, получил читательский билет, заказал себе шесть книг, посидел тут с ними, полистал их, потом сдал и больше не возвращался?

– Ну, всякое бывает. – Лена посмотрела на меня. – Ты ведь недавно заказала сразу двадцать два экземпляра одной книги. Тоже ведь со стороны покажется странным.

Говорить Лене, что на одну из книг Смирнова нас вывел таинственный «я таджик», а индеец на его конверте отдалённо напомнил карандашные рисунки в «Оцеоле», я не стала. За нами собралась очередь из других школьников, и я поторопилась прочитать всё указанное в программе книговыдачи справа. Собственно, там было немного. В графе «Действия» стояло двенадцать записей: шесть выдач и шесть возвратов. Помимо «Оцеолы» Майн Рида Смирнов взял и тут же возвратил «Таинственное похищение» Ивана Ружа, «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, «Золотую цепь» Александра Грина, «Лорда Джима» Джозефа Конрада и «Рассказы» Гилберта Честертона. Ни одного знакомого названия и лишь одно знакомое имя – Александр Грин, у которого я читала «Алые паруса».

Лена, извиняясь, кивнула на очередь за моей спиной, и мы вернулись в кресла. Сидели молча. Настя не шутила. Гаммер не предлагал фантастические теории. Глеб не говорил ничего разумного. Я и сама не знала, что сказать. Слишком уж всё оказалось запутанным и нелепым одновременно. Мы столько дней искали вход в лабиринт, а нашли рассеянного старичка.

– Заглянул в библиотеку за чем-нибудь приключенческим, – промолвила я, – а очки для чтения забыл дома.

– Или вспомнил, что у него аллергия на книжную пыль, – подхватил Гаммер.

– Или получил эсэмэску о скидках на кожаные дипломаты и скорее побежал в магазин, – усмехнулась Настя.

– Точно, – согласился Гаммер. – У моего деда был дипломат. Он с ним даже на дачу ездил. А вообще… Может, это Смирнов нарисовал индейцев? Полвека назад пожертвовал в библиотеку своё собрание сочинений Майн Рида, а теперь пришёл взглянуть на любимые книги.

– Может, и так. – Я пожала плечами. – Но тогда почему заказал не всё собрание, а только второй том? И как быть с остальными книгами? Там ведь и Грин, и какой-то Хилтон…

Мы вновь отправились к столу выдачи. Когда Лена освободилась, я спросила, удастся ли нам записать телефон Смирнова. Лена ответила, что контактные данные хранятся в отделе регистрации.

– Когда я задержал книгу, вы мне позвонили, – заметил Гаммер.

– Да… Чтобы связаться с должником, нужно сделать запрос в регистрацию, и они сообщают номер.

– А нельзя как-нибудь сделать Смирнова должником и… ну, запросить его контакты?

– Ой… – Лена испуганно поморщилась.

Я пришла ей на выручку:

– Не надо, не надо! Мы лучше закажем все книги Смирнова.

– Зачем?

– Ну… любопытно. Посмотрим, что там. Может, найдём ещё какие-нибудь рисунки.

Лена опять ойкнула и сказала, что хорошо бы обошлось без рисунков. Наученная опытом, я попросила выдать нам именно экземпляры старика Смирнова, однако у Лены был доступ только к простенькой программе, которую она называла «Крабиком», и в «Крабике» не отображались инвентарные номера возвращённых книг. Они отображались в другой программе, в «Ирбисе», а чтобы заглянуть в него, Лене потребовалась бы помощь других библиотекарей. Мы договорились, что она всё разузнает вечером и точный список с инвентарными номерами отправит мне на почту. Я поблагодарила Лену, а Настя предложила перебраться в какое-нибудь кафе. Наше расследование продолжалось и становилось всё более странным.

Глава седьмая
Рубин Кайлышки

В среду после школы я отправилась прямиком на Театральную, где располагался «Ульмиган Пресс». Он печатал открытки для нашей почтовой станции, брался за всякие рекламные проспектики, но в первую очередь занимался книгами. На многих краеведческих изданиях, выставленных в «Ратсхофе», красовалась его эмблема – разъярённый косматый великан. Директором «Ульмиган Пресс» был папин друг, дядя Рустэм, и я не сомневалась, что он поможет мне разобраться с «Оцеолой».

Охранник узнал меня и сразу пропустил в здание. Я подождала, пока дядя Рустэм освободится. Зайдя в офис, положила перед ним томик Майн Рида, раскрытый на развороте с чернильным пятном, и спросила:

– Как такое случилось?

В приёмной я представляла, что дядя Рустэм воскликнет: «У кого-то кривые руки?! Это ж надо опрокинуть чернильницу! Испортили отличную книгу!» Нет, я понимала, что именно так дядя Рустэм не ответит, однако надеялась, что он обратит внимание на чернильное пятно, а отсутствие глав не заметит. Даже заготовила несколько шуток.

– Не хватает тридцати двух страниц? – Дядя Рустэм едва отвлёкся от компьютера и бросил на разворот быстрый взгляд.

Шутки пришлось оставить при себе. Они всё равно были глупые.

– И как это случилось? – Я повторила вопрос. – Их явно не вырвали, не вырезали, тут…

– Нет, конечно. Просто в типографии у кого-то кривые руки.

Вот! Дядя Рустэм упомянул кривые руки! Он часто их упоминал, когда видел чью-то оплошность, и ничего обидного не подразумевал, лишь констатировал факт. Ну, по крайней мере, так считал сам дядя Рустэм. Сегодня он был занят и не заинтересовался «Оцеолой». Я самым тоненьким и невинным голоском попросила его уделить мне парочку минуток.

– Ну хорошо.

Дядя Рустэм пролистал «Оцеолу», заглянул в выходные данные и сказал, что в книге пропущена одна книжная тетрадь.

– Видишь?

Он показал, что на развороте внизу слева стоит цифра восемь, а справа – десять.

– Пропущена девятая тетрадь. Одна тетрадь – это один большой печатный лист, который складывают несколько раз и разрезают на отдельные книжные листы. Всё зависит от формата, но у тебя тут получается шестнадцать книжных листов, то есть…

– Тридцать две страницы!

– Да, тридцать две. Ты отдельно формируешь тетради, потом складываешь их в стопку, то есть в итоговый книжный блок. У тебя тут пятьдесят шестой год. Тогда ещё собирали и прошивали вручную. Сейчас этим занимается листоподборочная машина. Всё стало проще. А так смотри.

Дядя Рустэм разломил книгу между седьмой и восьмой тетрадью – выгнул её так, что из-под корешка посыпались серые крошки старого клея.

– Видишь? На обеих тетрадях сбоку – чёрные прямоугольники. Это подборочные метки. На каждой следующей тетради они расположены чуть ниже, чем на предыдущей. Когда собираешь блок, из меток получается лесенка. Сразу видно, если забыл какую-то тетрадь или перепутал местами. А с твоим… Кто тут у тебя? С твоим Майн Ридом проворонили, что в лесенке нет одной ступени. Покрыли блок форзацной бумагой и прошили. Книга толстая, и по корешку незаметно. Хотя раньше был весовой контроль и по весам обычно такой брак ловили. А тут не поймали. Вот и получай свой бракованный экземпляр.

Дядя Рустэм небрежно захлопнул «Оцеолу».

– Сейчас бракованных не выпускают? – спросила я.

– Ну почему? Мой знакомый даже коллекционирует их. Хочешь, отдам ему твоего Майн Рида? У него уже целое собрание. И половина книг – моих. Не самый большой повод для гордости, но тут ведь, понимаешь, человеческий фактор. Не всё зависит от машины. Вот бывает оверкиль. Это когда блок встаёт вверх ногами. Открываешь обложку, а под ней – перевёрнутый конец книги. А недавно у меня перепутали обложки. История конституции вышла под обложкой охотничьих баек, и никто не заметил разницы.

– Вы за такое наказываете? – с притворным страхом спросила я.

– Ломаю руки!

– Зачем ломать руки, если они и так кривые?

Дядя Рустэм рассмеялся. В действительности он был добряком и пообещал однажды отвести меня в типографию – показать, как печатаются открытки «Ратсхофа», а я сказала, что не могу отдать библиотечного Майн Рида в коллекцию бракованных книг, однако готова подарить ему свеженькую «Привет, месячные!» Юми Стайнса и Мелиссы Канг.

– А что с ней?

– Между средствами против менструальных кровотечений и гигиеной во время месячных пропущен разворот.

– Что значит пропущен?

Я объяснила дяде Рустэму, что там пустой разворот и коротенькая приписка: «Издательство вынуждено отказаться от публикации текста, размещённого на стр. 106–107 оригинала, чтобы избежать обвинений в нарушении российского законодательства».

– Да уж, – хохотнул дядя Рустэм. – Это уже брак чьей-то головы, а мой друг такое не собирает. Чего тут собирать? Такого полно. У нас любят запрещать всё, что где-нибудь в другом месте слишком активно разрешают.

На обратном пути из «Ульмиган Пресс» я обдумала слова дяди Рустэма. Не про брак головы, а про утерянную при сборке девятую тетрадь «Оцеолы». Не сказать, что расследование продвинулось, однако на журнальном столике в штаб-квартире нашего детективного отдела появится ещё одна бесполезная зацепка, никак не связанная с ворохом других зацепок, – вот радость!

Лена прислала мне обещанный список, и мы с Гаммером вчера зашли на Бородинскую за книгами Смирнова. Заказали пять, а получили четыре. Ивана Ружа и его «Таинственного похищения» библиотекари не нашли. Это было особенно обидно, ведь Руж оказался болгарским писателем, и я собиралась прочитать его в первую очередь. Мы с библиотекарем, заменявшей Лену, посмеялись над забавным исчезновением книги. Забавным, если учитывать её название. Библиотекарь заверила меня, что Руж непременно найдётся, и показала мне в «Крабике» его статус: «свободен».

Гаммер предложил поискать Ружа в интернете. Я сказала, что нам хватит и других книг Смирнова. В любом случае под конец декабря нашему детективному отделу стало не до загадок «я таджика». Нас ждали пробные ОГЭ. В седьмом классе мы уже сдавали предпрофильные экзамены – в нашей школе заранее делили классы по профилям, – и учителя так всех настращали, что одна девочка упала в обморок. Мы с Настей в обморок не падали, но устный русский дружно завалили, в результате угодили в гуманитарнотехнологический класс, который в школе называли экспериментальным. Звучало, конечно, чудесно, но в действительности это был класс отбросов – туда попали все, кто не прошёл отбор ни в социально-гуманитарный, ни в физико-математический, ни в информационный классы. У нас в гум-техе училось тридцать два человека, потом кто-то перешёл на домашнее обучение, кто-то добился перевода в другой класс или другую школу, и теперь нас, неудачников, осталось семнадцать. Самый маленький класс в школе. Задерживаться в нём мы с Настей не хотели и решили готовиться к ОГЭ вместе. К нам присоединились Глеб и Гаммер, хотя Гаммер учился в физмате и обычно готовился отдельно.

Мы собирались у меня на верхнем чердаке и первые вечера провели довольно бестолково – больше спорили, какой взять экзамен по выбору: обществознание или литературу. Договорились тянуть жребий. Вытянули литературу. Настя заявила, что всё равно будет готовиться к обществознанию, но, так или иначе, обязательные экзамены нас ждали одинаковые: математика и русский – с них мы и начали. К счастью, Гаммер неплохо разбирался в математике, хотя бы доступно объяснил мне, что такое модуль разности корней и как его искать.

Папа как-то днём задумал пересчитать оставшиеся на верхнем чердаке открытки и частично разобрал нашу штаб-квартиру. Тащиться к Насте мы поленились и согласились пока перебраться к Глебу. Гаммер сказал, что ему пора возвращаться домой, и позвал меня с собой, но я побаивалась его маму, Анну Сергеевну, и отказалась. Меня всегда удивляло, насколько точно она осведомлена обо всех пожарах, грабежах и прочих несчастиях, случившихся в Калининграде. Не меньше удивляло и то, с какой настойчивостью Анна Сергеевна делилась своей осведомлённостью с другими. Сейчас её любимой темой была пандемия, и, стоило мне на минутку забежать к Гаммеру, Анна Сергеевна неизменно вываливала на меня последние коронавирусные сводки. Ну уж нет! В итоге Гаммер ушёл, а мы втроём отправились через дорогу к Глебу.

Как и Настя, я впервые оказалась у него в гостях и почувствовала себя неловко. Мама Глеба была в отъезде, но мы с Настей всё равно старались не шуметь. Пока Глеб заказывал пиццу, шептались о том, какая у него странная мама. Я видела Татьяну Николаевну лишь два раза, но хорошо запомнила бледные кисти её рук и крупный рот с тонкими губами, покрытыми ярко-красной помадой. Она была лет на пятнадцать старше моей мамы, но выглядела её ровесницей. Или не ровесницей… Трудно сказать. Макияж, одежда, сама манера вести себя и говорить лишили Татьяну Николаевну возраста, и я побаивалась её даже больше, чем Анну Сергеевну. В ней угадывалось что-то зловещее, хотя оба раза она мне улыбалась, а бабушку Нинель так очаровала, что бабушка поначалу чуть ли не каждый вечер ходила к ней пить чай. Потом Татьяна Николаевна стала часто уезжать в Петербург – говорила, что ей никак не удаётся продать там квартиру и разобраться со старой работой, и чаепития прекратились. Глеб теперь почти всё время жил один.

Изнутри дом Глеба напоминал мой дом, но здесь было побольше комнат, потолки были повыше, а на лестнице красовались толстые перила с витыми балясинами. В младшей школе я заходила сюда к предыдущим хозяевам, и мне нравились их текстильные обои в цветочек. Обои сохранились, как и трюмо в гостиной. В остальном дом, выстуженный и тёмный, пустовал, словно никакой переезд и не планировался. За два месяца тут не появилось ни мебели, ни безделушек, которыми обычно обрастают жилые помещения. Под лестницей виднелись нераспечатанные коробки, на кухне появились холодильник с микроволновкой – вот и всё. Никто не догадался постирать запылённые портьеры и вычистить паутину под потолком.

Я предложила Насте перебраться-таки к ней, но вскоре приехала пицца, мы поднялись на второй этаж и увидели, что комната Глеба, в отличие от других, выглядит вполне обитаемой. Я успокоилась, хотя не сказала бы, что в ней было уютно. Она напоминала выставочную комнату в ((Икее», но здесь работали два обогревателя – мы разделись, съели пиццу и взялись за учебники. Потом Настя и Глеб якобы отправились смотреть третий этаж. Я осталась одна. Думаю, они пошли целоваться. Мне целоваться было не с кем, разве что с учебником математики, зато я украдкой заглянула в комод – убедилась, что он пустует. Только в платяном шкафу на трёх полках лежали аккуратные стопочки одежды и два набора постельного белья. Жутковато. Я не представляла, как так можно жить. Ну, цветок на подоконнике оказался настоящим, и то хорошо.

Наверное, Глеб скучал по квартире в Петербурге, мечтал, чтобы Татьяна Николаевна скорее разобралась со старой работой и обустроила дом. В любом случае готовиться мы к Глебу больше не ходили – сидели у меня на чердаке, в библиотеке, в школе. Совсем не виделись с Гаммером и ни разу не сыграли в «Гномов», хотя коробочка с картами призывно смотрела с журнального столика нашей штаб-квартиры. Я даже маме не помогала, правда, отмыла от клея кастрюлю. Мама сама варила сгущёнку – снимала этикетку и заворачивала банку в пищевую плёнку, но клей просачивался, и кастрюлю приходилось драить. В общем, занимались мы усердно, хоть и суматошно, а потом дружно завалили математику. То есть завалили мы с Настей. Глеб всё сдал хорошо, а Гаммер – на отлично.

Настроение у меня было паршивое, впору включать Настин депрессивный плейлист, ещё и Настя за неделю до каникул уехала кататься на лыжах в Друскининкай, а Гаммер собирал из двух старых компьютеров один новый и все вечера проводил со своим Славой, любителем чайных кексов и поклонником обзоров от «Ай, как просто!». Я же теперь не вылезала из торгового зала – покупателей под Новый год прибавилось. Изредка вспоминала книги Смирнова. Между прочим, они оказались довольно странными. По крайней мере, три из них. На сей раз обошлось без детских рисунков и выпавших из блока тетрадей, однако в Грине, Честертоне и Конраде я обнаружила знакомый экслибрис с глобусом. Разобрать фамилию владельца опять не удалось. В Грине экслибрис был смазанный, а в двух других книгах выцвел сильнее, чем в «Оцеоле», – даже «Личная библиотека» едва считывалась, – но в том, что сразу четыре книги Смирнова когда-то принадлежали одному владельцу, я не сомневалась. Из общего ряда выпадал Руж, которого на Бородинской так и не нашли, и Хилтон. На «Потерянном горизонте» экслибриса не было. Роман выглядел нечитаным, будто его толком не открывали.

На этом странности не закончилось. Судя по листкам возврата, книги Смирнова за всё время выдавались один раз. В тот самый день. Шестого сентября. Кажется, у старика Смирнова был нюх на непопулярные книги, если не предположить, что он нарочно выбрал томики с экслибрисом, а Хилтона взял по ошибке. Но зачем? И ведь от него потребовалось бы указать инвентарные номера конкретных изданий! С Ружем и Честертоном он не ошибся бы – они хранились в единственном экземпляре, а с Майн Ридом и Конрадом промахнуться было легко.