Текст книги "Лабиринт мертвеца"

Я не понимала, как связаны «я таджик» и Смирнов. И при чём тут я?! Почему открытка упала именно в мой почтовый ящик? На сайте посткроссинга адреса высвечивались произвольно – хоть перуанские, хоть австралийские, – но подсказки «я таджика» привели прямиком в мою родную калининградскую библиотеку. Или отправитель не имел отношения к посткроссингу? Может, он сам принёс конверт в Безымянный переулок? Это объяснило бы отсутствие штемпеля на обороте конверта… Зачем тогда поставил штемпели двух городов и одного посёлка? И зачем порвал сувенирную марку с Орфеем – порвал и бережно склеил?

Перед сном я достала «Золотую цепь» Грина в надежде немедленно, здесь и сейчас, решить загадку «я таджика», однако быстро заскучала и уснула с книгой в руках. Проворочалась всю ночь и окончательно проснулась, когда книга шлёпнулась на пол. Кое-как собралась в школу. Заглянула в почтовый ящик. Обнаружила открытку и дедушкину газету. Газету перетрясла – не забыла того случая с болгарской карточкой и платёжкой за электричество, а открытку взяла с собой. Она пришла от посткроссера из Чехии. Самая обычная. С идиллическим рисунком загородного дома и соломенной шляпкой на шезлонге. Читать открытку мне не хотелось, я только на ходу пробежалась по ней взглядом, а потом всё-таки прочитала, и мой день перевернулся.

Маленькие буковки, будто нанесённые кисточкой, смотрелись одновременно строгими и поплывшими. Из них складывались тесные строчки текста. «Привет из Карловых Вар. Это небольшой курортный город на западе Чехии. У нас много горячих источников». Ничего исключительного – у меня было полно таких карточек, я даже немножко устала от подобных географических отчётов.

– Ну ты и зануда! – сказала я вслух.

«Город известен Международным кинофестивалем и производителем стекла „Мозер Гласс“».

– А также любителями цитировать «Википедию»… Вот я зануда!

Хорошо, что Настя не видела, как я иду по улице, читаю открытку и разговариваю сама с собой!

«Меня зовут Вероника, мне 33 года. В 13 лет я упала с дерева и стала инвалидом. Я живу с мамой, которая обо мне заботится. Сегодня я закончила „Мать“. Это антивоенная пьеса, написанная чешским писателем Карелом Чапеком в 1938 году. Она очень страшная. Когда Мать протянула своему младшему сыну винтовку и сказала: „Иди!“ – я заплакала. Надеюсь, тебе понравилась моя открытка и тебе было нетрудно её читать, потому что я пишу ртом. Желаю тебе крепкого здоровья, ведь это самое главное. Счастливого посткроссинга и счастливого Рождества!»

Не дойдя до школы, я остановилась. Перечитала открытку и на словах «пишу ртом» вздрогнула. Мне захотелось крепко-крепко обнять Веронику. Она была умницей, и я бы долго не выпускала её из объятий. Плакала бы и смеялась одновременно – вот такое странное чувство горечи и радости. Звонок уже прозвенел, а я отошла от школы в сквер и весь первый урок писала Веронике хуррей. Отправила его и сразу зашла в открывшийся профиль. Узнала, что у Вероники с тринадцати лет – квадриплегия, то есть полный паралич рук и ног, но Вероника получила степень бакалавра корееведения в Карловом университете Праги, и я так порадовалась за неё, будто она была моей родной сестрой.

Я подумала совсем не идти в школу но пошла, и учитель истории попросил меня сделать доклад о филокартии. Довольная, я готовилась два вечера и в последний день перед каникулами зачитала доклад перед классом. Вначале коротенько рассказала об истории открытого письма. Раньше оно просвещало простых людей. На карточках печатали виды малых городов и сёл Кавказа, Сибири, Дальнего Востока – ведь большинство россиян не представляло, в какой стране живут. Потом я расписала папину работу и упомянула прошлогодний спектакль в нашем драмтеатре. Папа подобрал для костюмеров нужные открытки, и они сшили наряды, соответствовавшие эпохе. Критики похвалили костюмеров за «кропотливую работу с историческим материалом», правда, игру актёров в основном разругали, но тут уж папа поделать ничего не мог.

– А ещё открытки помогали выигрывать целые сражения!

Я рассказала, как в тридцать восьмом году сицилийский отель «Сан-Доминико» напечатал рекламные карточки. Во Вторую мировую союзническая армия сравнила эти карточки со свежими снимками разведки и увидела, что парочка коттеджей появились на побережье уже после начала войны – окружённые деревьями, они были бутафорским прикрытием огневых позиций. Союзники разбомбили береговую артиллерию нацистов и высадились почти без потерь. А в сорок втором году британское адмиралтейство заполучило фотографическую карточку с побережья Касабланки. Вроде бы ничего особенного: пляж, загорающие туристы, продавцы напитков. За линией прибоя стоял голенький мальчик. Чуть дальше по пояс в воде стояла взрослая девочка. Ещё дальше, метрах в пятидесяти, стоял мужчина в панамке – вода покрывала его плечи. Благодаря этому невинному снимку британцы высчитали глубину прибережных вод у сфотографированного марокканского пляжа и доказали, что там возможна высадка американских танковых частей, чем те и воспользовались.

Я оборвала себя на полуслове. Подумала, что каменистый пляж на открытке «я таджика» мог быть важной частью загадки. Жаль, мне не удалось выяснить, где он находится. Тут даже болгарские филокартисты оказались бессильны. Пляж за последние сто лет наверняка переменился. Коров прогнали, зонтики заменили беседками, а под скалами поставили какой-нибудь отель с крытой верандой. Предложение Насти слетать в Болгарию уже не выглядело безумным. Что, если лабиринт «я таджика» вёл именно туда?

Но зачем? Ну хорошо, мы отыщем пляж. А что дальше?

Я качнула головой, отгоняя неуместные мысли.

Класс шумел. Меня слушали только девочки с первых парт и Глеб, сидевший за второй партой под окном. Остальных больше занимали результаты пробных экзаменов и предстоящие каникулы. Учитель поднялся со стула, но я взглядом попросила ещё минутку. Сказала, что почтовая карточка – это окошко, в котором видны чужие воспоминания, слышны чужие голоса. Неудивительно, что к Николаю Тагрину, главному советскому филокартисту, в блокадном Ленинграде чаще ходили не историки и архитекторы, а обычные люди. Они заглядывали в его тематические подборки и оставляли ему благодарственные надписи. Одна из посетительниц в снежном ноябре сорок первого написала: «Сегодня я побывала в Японии и в солнечном Египте, сегодня несколько минут для меня не существовало войны, а красота и многогранность мира будят жажду жить, видеть и чувствовать. Память об этих минутах я всегда буду хранить». Чуть позже она погибла под артиллерийским обстрелом.

Доклад я закончила со слезами на глазах. Учитель тоже расчувствовался, хотя плакать не стал. И класс немножко притих. Вернувшись домой, я прочитала доклад бабушке с дедушкой, но больше не грустила, и мы даже посмеялись, когда дедушка сказал, что в школьные годы сам занимался посткроссингом – без всяких сайтов получал открытки от ребят из ГДР, Кубы, Болгарии.

Следом мы заговорили про Болгарию. Выяснилось, что дедушка там никогда не был, а вот бабушка была – в девяносто втором году летала в Болгарию с моим папой. Папе тогда едва исполнилось пятнадцать. Я привела бабушку в торговый зал и показала ей папину открытку с полуразрушенным особняком. Бабушка заверила меня, что никаких особняков не видела, да и саму поездку вспоминать не любила, потому что папа в Болгарии заболел, его водили в местную поликлинику и отпуск превратился в сплошной кошмар. Неудивительно, что папа молчал про те дни. Но открытку с особняком хранил.

Под Новый год мама не выбиралась из кухни, мы с бабушкой ей помогали. Папа пропадал в торговом зале. Покупателей приходило много, а вскоре к нам съехались и родственники со всей области. Бедный дедушка сопровождал Тамару Кузьминичну и выслушивал наставления о том, как правильно воспитывать внучку и как помочь ей, то есть мне, подготовиться к экзаменам. Тамара Кузьминична заходила в торговый зал, чтобы поворчать на покупателей без масок, заглядывала на кухню и напоминала бабушке, что нужно купить финские пуховики со скидкой. Чуть не наступив Рагайне на хвост, Тамара Кузьминична ласково назвала её маленьким заводиком по производству какашек и попыталась погладить, потому что любила кошек и раньше держала сразу двух толстых котов, но от Тамары Кузьминичны Рагайна умчалась куда подальше.

На лестнице я во второй раз обнаружила туристов из Москвы. Они якобы искали почтовую станцию и, не заметив вывески на дверях пристройки, зашли в сам дом. Усердно фотографировали всё, что привлекало их внимание, и норовили пробраться на чердак. Я прогнала их и поторопилась к маме на кухню. Там встретила младшего троюродного брата из Советска и пообещала приберечь для него парочку миндальных печений, если он согласится гонять туристов с лестницы. Братец согласился, а потом я узнала, что очередным москвичам он за пятьсот рублей разрешил подняться в мансарду – там сфотографировать мой чугунный «Манхайм» и стену над моим письменным столом, из которой торчали металлические трубки старой немецкой проводки. К счастью, бизнесу моего братца помешал дедушка, и москвичи вылетели из дома.

Иностранные туристы вели себя более скромно. Они приходили в «Ратсхоф» подписать и отправить открытки, затем бродили по заднему двору и фотографировали дом, восхищались дубовой чешуёй стен. Когда папу в торговом зале подменила мамина подруга, он побежал прогнать туристов – в итоге провёл им целую экскурсию, и туристы засняли, как папа бросает столетние немецкие гвозди. Гвозди, ударившись о плитку, зазвенели, а туристы зачем-то принялись аплодировать, и это было очень смешно. После экскурсии пожилой немец о чём-то заспорил с папой. Показалось, что они сейчас разругаются, однако на прощание они пожали друг другу руки, и немец позвал папу в гости к себе в Германию, правда, забыл написать свой адрес и, довольный, ушёл гулять по району.

В общем, в доме царила обычная праздничная неразбериха, всё шло кувырком. В ночь на первое января мы с соседями зажгли фейерверки и обменялись маленькими подарочками. Новогодним утром папа с мамой вручили мне пакет с ворохом всевозможных канцелярских радостей и набором для скрапбукинга, а под конец каникул подарили мне диван для штаб-квартиры. Грузчики чуть не убились, пока поднимали его на верхний чердак. Папа поставил туда маленький обогреватель – зимой под крышей становилось зябко. Мы занялись на верхнем чердаке перестановкой и отправили несколько коробок с дедушкиным старьём на дачу. Штаб-квартира, спрятавшись за дымоходом и папиными ящиками, превратилась в полноценную комнату. После каникул я каждый день поднималась туда делать уроки. Рагайна устраивалась со мной рядышком на диване и лапками мяла бамбуковый плед.

Я надеялась взяться за книги Смирнова, но всё не находила времени. Настя в очередной раз поругалась с родителями, и мы с ней после школы допоздна гуляли по Калининграду – мечтали о днях, когда отправимся путешествовать в какие-нибудь необычные города с труднопроизносимым названием вроде Тегусигальпы, а в школе учителя с двойным усердием запугивали нас сложностями ОГЭ, и мы с Гаммером ходили в библиотеку заниматься математикой.

В январе мир посткроссинга отпраздновал регистрацию десятимиллионной открытки из Германии – хорошенькой карточки «Make art. Not war», затем отпраздновал регистрацию шестидесятимиллионной открытки всего официального посткроссинга – забавной карточки с подслеповатой свиньёй и мечтательной совой, дружно сидящими на лавке. Я написала в группе калининградских посткроссеров, что зову всех отметить это событие у нас в «Ратсхофе», и к нам пришло столько людей, что им не хватило места за столом в торговом зале и папа притащил дополнительные стулья с кухни. Девочка, работавшая в почтовом отделении на Черняховского, принесла синий почтовый ящик и штемпели с переводной датой! Мы выступали друг перед другом с небольшими историями из посткроссерской жизни, ели мамины пироги с хурмой, подписывали открытки, тут же сами гасили марки и бросали открытки в ящик! Я за один вечер заполнила все отправления своего лимита и почувствовала себя счастливой. У нас не Билефельд, где посткроссеры чуть ли не каждый год находят повод погулять четыре дня кряду, но время мы провели хорошо.

Лишь в начале февраля я созвала первое в новом году собрание детективного отдела «Почтовой станции Ратсхоф». Настя и Гаммер пришли в восторг от дивана, а Глебу больше понравилось сидеть на пляжном стуле. Собрание прошло бестолково. Мы играли в «Гномов-вредителей» и болтали обо всём подряд, но под конец договорились разобраться с книгами Смирнова – я уже устала продлевать их в библиотеке. Решили читать разные томики и потом рассказывать друг другу о прочитанном, однако Настя в итоге ничего не прочитала, а Гаммер взял другой экземпляр «Золотой цепи» Грина, и мы с ним каждый вечер обменивались впечатлениями. Глеб осилил «Потерянный горизонт» Хилтона, но пересказывать его отказался, ограничился замечанием, что ничего связанного с карточкой «я таджика» не обнаружил. Неудивительно, ведь Хилтон единственный был без экслибриса и в общий список наверняка попал по ошибке.

Мою «Золотую цепь» в семьдесят девятом году издали в воронежском «Центрально-Чернозёмном книжном издательстве». Это был худенький томик в обложке, разрисованной под тельняшку и с парусным кораблём на жёлтой камее. Папа заметил «Золотую цепь» у меня в руках и обмолвился, что ему в детстве подарили такую же. Тогда у всех на полках стояли одинаковые книги, если учесть, каким тиражом они выходили.

Грин меня разочаровал. Нет, сама книга читалась легко, и местами мне было интересно, хотя я не очень-то любила приключенческие романы. Смешно, но «Золотая цепь» чуточку напомнила «Гарри Поттера». Ну, сравнение натянутое, однако у Грина особняк одного из главных героев был отдалённо похож на Хогвартс с его секретными комнатами и паутиной лестниц. У Грина лестницы, конечно, не перемещались сами по себе, но из них складывался настоящий лабиринт, а между этажами приходилось ездить на почти волшебном лифте. И в особняке из «Золотой цепи» готовые блюда сами появлялись из стен, будто их приносили домовые эльфы. Вот, собственно, и всё. Больше никаких аналогий с «Гарри Поттером». Да, сравнение неудачное. Зато Грин ещё сто лет назад придумал современного голосового помощника – человека-автоматона по имени Ксаверий. Грин не слишком вдавался в устройство Ксаверия, только упомянул, что в основе его механизма лежали принципы стенографии, радий и логические системы, разработанные с помощью чувствительных цифр, что бы это ни значило. Ксаверий знал ответы на все вопросы и старательно изображал живого человека. Мог бы рассказать что-нибудь интересное, но к нему приставали с глупыми вопросами вроде «Что ожидает нас сегодня и вообще?», а он отвечал: «Все вы умрёте». Вот такой прародитель «Алисы». И это было занимательно, однако я не нашла ни намёка на связь «Золотой цепи» с лабиринтом «я таджика». Ну, разве что Санди, главный герой Грина, зачитывался «Всадником без головы» Майн Рида. Так себе связь.

– Санди?! – удивилась Настя, когда они с Глебом поднялись в штаб-квартиру выслушать наш с Гаммером пересказ романа. – Девочка?

– Мальчик.

– А почему имя женское?

– Потому что оно мужское.

– Ясно.

– Это сокращённое от Сандерса, – пояснил Гаммер. – Сандерс Пруэль из Зурбагана по прозвищу Голова с дыркой.

– Вот так герой! – хохотнула Настя.

– Он с детства мечтал о приключениях и в шестнадцать лет угнал корабль. – Я продолжила пересказ. – Перевёз двух незнакомцев к таинственному особняку некоего богача, согласился участвовать в некоей авантюре, суть которой ему никто не удосужился объяснить, и стал помощником библиотекаря.

– Вот так авантюра! – не сдержалась Настя.

Я не обращала на неё внимания и говорила, повернувшись к привычно серьёзному Глебу:

– Дальше Санди…

– Всё-таки девчачье имя!

– …попал в загадочный лабиринт и нашёл в нём комнату-лифт с кучей кнопок. Лифт ездил вверх-вниз и вбок – куда захочешь.

– Как в «Кубе», – пояснил Гаммер.

Никто из нас «Куба» не видел, и Гаммер взялся коротенько объяснить сюжет фильма. Объяснял долго и нудно, а когда заговорил про безумно увлекательную задачку с простыми числами, мы с Настей притворно захрапели. Гаммер обиделся, и я вернулась к «Золотой цепи».

– Санди познакомился с Ганувером, владельцем особняка. Раньше Ганувер был бедняком, но нашёл в море якорную цепь из чистого золота и…

– Вот это поворот! – ахнула Настя.

– Откуда там золотая цепь? – спросил Глеб.

Пока я листала книгу, вспоминая историю цепи, за меня ответил Гаммер:

– Один знаменитый пират перерубил её, когда спасался от английских судов.

– Верно! – кивнула я. – Ганувер нашёл цепь, продал и построил особняк. Тут полкниги нагнетается невесть какая тайна, и все шепчутся, таятся, а Санди бродит по лабиринтам и ничего не понимает. И выясняется, что всё дело в любовном треугольнике, ну и в любовной афере. Появилась аферистка, которая хотела выйти замуж за Ганувера, после свадьбы подстроить его смерть и в наследство получить его сокровища вместе с золотой цепью.

– Он же продал цепь, – заметил Глеб.

– Продал. А потом выкупил и спрятал в лабиринте. Санди разоблачил аферистку и двух её сообщников. Они сразу во всём сознались, Санди даже не пришлось ничего доказывать. Ганувер выписал аферистке прощальный чек на большую сумму, она жутко оскорбилась и ушла, а Санди от переизбытка чувств расплакался. Какая-то женщина подарила ему георгин цвета вишни и сказала: «Мальчик, ты плачешь потому, что скоро будешь мужчиной».

– Подожди-подожди! – запротестовала Настя. – Я одна ничего не понимаю? Какие георгины?! Какой прощальный чек?! Что вообще происходит?!

– Через три дня Ганувер признался в любви другой женщине, которая уже не была аферисткой. Она ему ответила взаимностью. И вместе они жили очень счастливо, но Ганувер не выдержал счастья и умер от разрыва сердца. Его особняк превратился в лазарет для «эпидемиков», а пять лет спустя Санди стал штурманом и повстречал девочку «беспомощную, немного повыше стула», и они поженились. Конец.

– Бред! – выдохнула Настя.

Гаммер заявил, что я всё пересказала слишком сумбурно, но согласился, что роман не самый удачный. А вот папе роман понравился! Правда, он читал его давно и помнил смутно. За ужином папа признался, что в детстве фантазировал о поездке в Зурбаган, только больше впечатлился им не после «Золотой цепи», а после отдельных рассказов Грина.

– А это где? – спросила я.

Оказалось, что Зурбаган – вымышленный. Читатели даже придумали для него Гринландию, то есть страну Грина. Мы с папой поговорили о несуществующих городах, и я рассказала ему про Эглоу из «Бумажных городов» другого Грина. Папе понравилась идея размещать на карте вымышленные названия, чтобы по ним ловить тех, кто без разрешения скопирует и опубликует твою карту, но читать «Бумажные города» папа, разумеется, не захотел, потому что история там была совсем не про карты, а про одиночество. Это Настя такое любила. Собственно, «Бумажные города» мне достались от неё. Папа в детстве зачитывался краеведческими книгами, и тут наши вкусы совпали, однако художественную литературу мы любили разную. Я не была поклонницей романов и предпочитала более документальные, основанные на фактах произведения. Ни «Оцеола», ни «Золотая цепь» меня по-настоящему не вдохновили.

– Зачем же ты их прочитала? – удивился папа. – Не нравится, отложи. Книг много, а времени мало.

Я объяснила папе, что всё дело в антикварной открытке болгарского Красного Креста. Я до сих пор искала отправителя – если подписываешь дорогую карточку, точно надеешься увидеть её на сайте и в благодарность получить восторженный хуррей, – а Настя с Гаммером вообразили, что в открытке зашифрован квест, который привёл нас в библиотеку. «Оцеола» и «Золотая цепь» стали его частью, хотя мне казалось, что никакого квеста в действительности нет.

– Ну, – рассмеялся папа, – если квест привёл в библиотеку, а не в ночной клуб, это уже хорошо.

– Тут бы Настя с тобой поспорила!

Наверное, папа был прав: не так важно, существовал ли лабиринт. Главное, что мы собирались в штаб-квартире, делились догадками и представляли, куда заведёт расследование – в леса Флориды или горы Болгарии. У нас появился свой Зурбаган, и мы по нему путешествовали.

Я обновила мудборд в торговом зале, и открытка «я таджика» вернулась ко мне в мансарду. Я была уверена, что изучила карточку вдоль и поперёк, но после разговора с папой полезла в интернет и сразу сделала открытие! Про марку с Орфеем и египетским стервятником давно прочитала всё, что только удалось найти, а вот российскую марку с виноградом как-то упустила. Выяснилось, что изначально она шла в сцепке! Совместный выпуск России и Болгарии! На марке слева женщина держала российский цветочный виноград, а на марке справа уже другая женщина держала болгарский «рубин Кайлышки»! Обе марки – на сорок пять рублей. «Я таджик» наклеил на конверт левую половину сцепки. Понятно, почему он купил такую дорогую марку, – дело не в расточительности, а в желании оставить ещё одно не самое очевидное указание на Болгарию!

Опять Болгария… Я вернулась к мыслям об Иване Руже, единственном болгарском писателе в списке Смирнова. Решила во что бы то ни стало раздобыть затерявшийся в библиотеке экземпляр «Таинственного похищения».