Текст книги "Центральная Азия: взгляд из Вашингтона, Москвы и Пекина"

Планы реформ

Одновременно с ядерной дипломатией Соединенные Штаты предприняли амбициозные усилия, нацеленные на помощь пяти центральноазиатским государствам в проведении политических и экономических реформ. Это был логичный шаг в отношениях с Центральной Азией, завязавшихся после признания Вашингтоном суверенности и независимости пяти государств. Американские политики сочли, что Вашингтон не может бросить эти новые страны на произвол судьбы, а должен позаботиться об их выживании.

Центром реформ, о проведении которых хлопотали Соединенные Штаты, были рыночные институты и демократическое правление. Они были порождением двух факторов: сформулированных Джеймсом Бейкером пяти принципов признания обретших независимость бывших советских республик (включая принцип верности демократическим целям); и, одновременно, широко распространенной во внешнеполитических кругах США веры в провозглашенный Фрэнсисом Фукуямой тезис о «конце истории»¹⁷.

Упор на развитие рыночной экономики и приватизации отражал распространенную веру в так называемый вашингтонский консенсус, в набор либеральных экономических принципов, включающий свободу торговли, беспрепятственное движение капитала, финансовую дисциплину и политику устанавливаемых рынком ставок процента, – считалось, что все это необходимо любому государству для выживания в бурных водах глобализации. Рецепты, предлагавшиеся американскими советниками среднеазиатским правительствам, по сути, сводились к необходимости соблюдения этих принципов соблюдения этих принципов.

Политические реформы, продвигавшиеся американскими советниками, были задуманы по сходному шаблону. Они включали политику поддержки развития неправительственных организаций (НПО), независимых средств информации, политических партий и свободных выборов¹⁸.

Результаты американской политики поощрения экономических и политических реформ в Центральной Азии оказались разными в зависимости от местной специфики в каждой стране¹⁹. Казахстан и Киргизия взялись за проведение далекоидущих программ политических и экономических реформ; в Туркмении и Узбекистане реформы пошли медленно, а в Таджикистане началась гражданская война. При этом основной подход Вашингтона к политическим реформам был практически одинаковым во всех странах, насколько это позволяли местные условия.

Но эта программа реформ была мало связана с целями американской политики в Центральной Азии. Была ли это реформа ради реформы? Может быть, Соединенные Штаты занялись модернизацией Центральной Азии, чтобы, в качестве жеста доброй воли и акта просвещенного эгоизма, расширить зону демократии и процветания исходя из предположения, что, когда эти пять стран Центральной Азии станут демократичными, они не начнут войны между собой, против соседей или Соединенных Штатов (поскольку давно принято, что демократии не воюют между собой)? Или, наоборот, Вашингтон действовал под влиянием скрытых мотивов – с помощью экономических реформ и развития Центральной Азии готовил будущие рынки для американского экспорта?

Ни одно из этих двух объяснений не казалось правдоподобным скептикам, которые искали конкретные, ощутимые мотивы действий Америки в Центральной Азии. Ни одно из этих объяснений не указывало на убедительные – стратегические – причины долгосрочной вовлеченности США в дела этого региона. Необходимость разобраться с «бесхозным ядерным оружием», несомненно, казалась убедительным мотивом политики США, проведение экономических и политических реформ в качестве жеста доброй воли – нет.

Программа безопасности

В дополнение к политической и экономической реформе Соединенные Штаты приняли еще новый внешнеполитический подход к этому региону. И этот подход – примерно так же, как программа политической и экономической реформы, – отражал свойственную американцам склонность работать со знакомыми структурами и принципами. В этом случае Вашингтон подтолкнул Центральную Азию к установлению и развитию отношений с евро-атлантическими институтами безопасности – с Организацией Североатлантического договора (НАТО) и с Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Обе организации, созданные в период холодной войны, буквально и фигурально адаптировались к новым временам и новым рубежам, и обе были рады взяться за решение новых задач, которые открывались в Центральной Азии, далеко за пределами привычных им границ²⁰.

Хотя пять среднеазиатских государств прямого отношения к Европе и не имели, их включили в ОБСЕ как государства, входившие в Советский Союз. НАТО предоставило им членство в Совете евро-атлантического партнерства (Euro-Atlantic Partnership Council, EAPC) – в форуме, специально созданном для проведения диалога между НАТО и партнерами в Восточной Европе и Азии. Пяти среднеазиатским странам было также предложено – и принято – членство в программе «Партнерство ради мира».

Эта программа помощи в обеспечении безопасности, продвигаемая Вашингтоном (через евро-атлантические институты и на двусторонней основе), следует модели сотрудничества, используемой в Восточной Европе. Целью является обеспечение общей совместимости с НАТО, даже если за этим не последует приглашения среднеазиатским государствам в члены союза. При этом предполагалось реформирование сектора безопасности, принятие новой модели отношений между военными и обществом, чтобы обеспечить гражданский контроль над вооруженными силами и их подотчетность, а также развитие так называемых нишевых возможностей (дать партнерским государствам, не имеющим средств для содержания больших вооруженных сил, возможность «встраиваться» в воинские формирования коалиции, состоящей из союзных и партнерских государств).

Перспективы большой или даже малой войны, напрямую затрагивающей кого-либо из стран – членов НАТО, считались весьма отдаленными. Североатлантический союз был озабочен так называемыми «внешними» неблагоприятными событиями, особенно на Балканах, которые являются частью Европы, но при этом войны на Балканах не затрагивали непосредственно ни одну из стран – членов НАТО. Но только не в Центральной Азии, которая уж слишком далека от Европы. В соответствии с этим усилия Соединенных Штатов и НАТО по предоставлению помощи в обеспечении безопасности сосредоточились на развитии миротворческого потенциала, оказании помощи при стихийных бедствиях и обеспечении функциональной совместимости региональных сил и сил НАТО. В 1990-х гг. американцев чем дальше, тем больше тревожила незаконная торговля наркотиками, оружием и людьми, что и стало мотивом помощи Вашингтона среднеазиатским государствам в улучшении охраны границ.

Нужно признать, что эта помощь могла бы помочь Центральной Азии в решении ряда задач. Но задним числом понятно, что главной целью было помочь Европе повысить свою защищенность от Центральной Азии или сделать так, чтобы Центральная Азия помогала решать проблемы, с которыми Европа сталкивается в других местах, а вовсе не помощь Центральной Азии в защите себя от угрожающих ей опасностей.

Развернутые Соединенными Штатами и НАТО программы помощи в обеспечении безопасности были европоцентричными и управлялись европейцами; они не были ориентированы на восприятие и оценки угроз жителями Центральной Азии. По сути дела, эти программы должны были помочь Центральной Азии встроиться в европейскую архитектуру безопасности, а не создать канал, через который Европа могла бы «поставлять» безопасность в этот регион. В июле 1997 г. правительство США сделало важнейшее официальное заявление о своей среднеазиатской политике. Заявление было сделано в связи с предстоящими региональными учениями с участием войсковых соединений из Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Америки, Турции и России; целью учений была «отработка совместных действий при проведении операций по разминированию и распределению гуманитарной помощи»²¹. Но в этом заявлении не было ни слова про Талибан – и это в то самое время, когда новый радикальный режим в Афганистане группировал силы на южных рубежах Центральной Азии.

Но когда появились достаточные причины для того, чтобы закрепить долговременное участие Америки в делах Центральной Азии, сотрудничество в области безопасности и программы помощи не оказалось убедительным основанием для того, чтобы взять на себя долговременные обязательства перед регионом. На протяжении всех 1990-х гг. регион казался безнадежно далеким от вопросов, представлявших наибольший интерес с точки зрения планов обеспечения американской и евро-атлантической безопасности.

Политика в поисках обоснования

Были предложены и другие объяснения и обоснования. В том числе и весьма эзотерические. С развалом Советского Союза для внешнего мира открылись страны, которые более ста лет пребывали вне международной системы и были отрезаны от стран и регионов, с которыми прежде имели тесные культурные, этнические, экономические и религиозные связи. Иран и Турция в особенности стремились получить выгоду от богатых исторических, культурных и языковых связей с народами Центральной Азии. Недавнее революционное прошлое Ирана и его враждебные отношения с Соединенными Штатами вызывали серьезные опасения у американских политиков. А вот отношение к Турции было совсем иным. Будучи надежным союзником США, имея этнические связи с народами Центральной Азии и являясь светским исламским государством с демократической системой правления, Турция казалась естественным партнером Соединенных Штатов в деле внутренней модернизации этих государств и возвращения их на международную арену. Более того, для Турции, уже давно пытающейся стать членом Европейского союза, возможность расширить сферу своего влияния на Центральную Азию и стать мостом между этим регионом и Европой была неотразимо привлекательна. Соединенные Штаты были рады поддержать союзника и поощряли продвижение Турции в качестве ролевой модели для стран этого региона и проводника американских интересов²².

Однако эти и все другие соображения не явились достаточным основанием для серьезного вовлечения американцев в дела Центральной Азии. Поскольку у Турции было достаточно собственных внутренних проблем (политические кризисы, исламистские движения, отношения между военными и обществом, экономическая модернизация и курдские повстанцы), ей недоставало ни ресурсов, ни особой заинтересованности в том, чтобы взять на себя роль патрона в регионе, искавшем безопасности и стабильности в постсоветском мире.

Хотя для Центральной Азии Турция была бы весьма привлекательным партнером, но она никак не могла заменить Соединенные Штаты – единственную мировую силу и сверхдержаву. Вряд ли регион согласился бы на замену. Но Соединенные Штаты, еще не приноровившиеся к своей роли единственной сверхдержавы, имеющей глобальные интересы и мировую ответственность, сохранили двойственность в отношении к своей позиции в этих отдаленных краях.

Защита независимости или признание безразличия?

Нет лучшего выражения двойственности американской позиции в отношении к Центральной Азии, чем произнесенная в 1997 г. речь заместителя госсекретаря Строба Тэлбота, главного архитектора политики клинтоновской администрации в отношении бывшего Советского Союза²³. По сути дела, это была первая сфокусированная попытка высокопоставленного должностного лица сформулировать широкое стратегическое видение Центральной Азии – прояснить интересы США в этом регионе и наметить курс политики.

Есть ирония в том, что в этой самой авторитетной из имеющихся формулировок стратегии Соединенных Штатов в данном регионе вполне отчетливо сказано, что у США нет безусловных интересов здесь, что с точки зрения американских интересов Центральная Азия не имеет особого стратегического значения, а потому у Вашингтона и нет особой стратегии для Центральной Азии. Название речи Тэлбота «Прощай, Флэшмен» само по себе очень красноречиво – как выпроваживание литературного персонажа Викторианской эпохи и атавистической Большой игры, в которой беспардонный искатель приключений якобы играл столь активную роль.

Тэлбот дал понять, что Соединенным Штатам нет смысла закрепляться в Центральной Азии и превращаться в еще одного участника Большой игры. Большая игра сама по себе является пережитком прошлого; Тэлбот подчеркнул, что «преодоление старых предрассудков и склонностей… должно быть постоянной темой нашей дипломатии в этом регионе»²⁴. Это было, конечно, очень далеко от команды «закрепиться на местности» (boots-on-the-ground), прозвучавшей всего через несколько лет после этого. По крайней мере, на тот момент американские интересы в Центральной Азии были определены так: избегать конфликтов, содействовать демократии, рыночным реформам и сотрудничать в обеспечении безопасности. А все это предполагало не старомодную игру с нулевой суммой (подход «мы выигрываем – вы проигрываете»), а современную геополитику эпохи, наступившей после окончания холодной войны и всяческих Больших игр, которая отвергает саму идею игры с нулевой суммой.

За аллегорическим обращением к образу Флэшмена было скрыто важное обращение ко всем тем, кто подозревал Соединенные Штаты в намерении захватить большой кусок земли в самом сердце Евразии. Смысл этого послания был ясен: у Соединенных Штатов нет безусловных интересов в этом регионе. Их цель не в том, чтобы стать доминирующей силой в Центральной Азии, а в том, чтобы не дать другим стать такой силой или избежать соперничества за влияние. В отличие от Европы или Восточной Азии, где интересы США требуют прочного присутствия (осуществляемого через сеть союзнических отношений), Центральная Азия – это второстепенный регион. Поэтому непосредственного присутствия Соединенных Штатов здесь не требуется. Для соблюдения американских интересов вполне достаточно, чтобы этот регион оставался ничейной землей, находящейся вне сфер влияния каких-либо держав.

С точки зрения Вашингтона наихудшим вариантом развития событий был бы матч по рестлингу между Россией, Китаем, Ираном, Индией, Пакистаном и Турцией за контроль над Центральной Азией, потому что при этом оказались бы затронутыми слишком много других интересов Соединенных Штатов в других местах. Тэлбот предположил, что наилучшим для всех участников было бы сделать Центральную Азию «зоной свободной от великих держав» и предоставить ей развивать свои естественные ресурсы и достигать стабильности на путях экономического развития. Отсюда следует невысказанный, но очевидный вывод: Соединенные Штаты хотели бы помочь в деле экономического развития и демократии, но больше всего они не хотят, чтобы этот регион стал американской проблемой. Предложение Тэлбота забыть о Большой игре было не понято и не принято важнейшими из получателей послания – Центральной Азией. В этом регионе, особенно среди пятерки среднеазиатских государств, доминировал именно противоположный подход – игра с нулевой суммой. Доставшиеся им в конце XX в. границы были проведены в XIX в. в результате имперского соперничества между Британией и Россией и сталинских экспериментов в области «национальной политики». Они зависели друг от друга в таких областях, как водоснабжение, энергообеспечение, доступ к ключевым товарам и транспортным коммуникациям. Окруженные крупными евразийскими державами (Россией и Китаем) и непредсказуемыми региональными центрами силы (Иран и Афганистан), они нуждались в сотрудничестве просто ради выживания. Но при этом они не располагали ни традицией подобного сотрудничества, ни интересом к нему; они стремились использовать свои преимущества в ущерб соседям или застраховаться от возмездия; их идея, в общем, заключалась в том, чтобы подрывать позиции других, а не усиливать друг друга. Словом, среднеазиатская солидарность – это был чистый оксюморон.

Хотя борьба крупных держав за влияние не могла отвечать интересам среднеазиатских государств, ограниченное соперничество между Россией, Китаем и Соединенными Штатами могло быть желательным вариантом развития. В конце концов, полное отсутствие интереса к их делам могло бы сделать их уязвимыми для все более непостоянного окружения при отсутствии надежд на помощь извне.

Существенно, что великие соседи Центральной Азии – Китай и Россия – с презрением отвергли идею Тэлбота сделать этот регион свободным от соперничества и доминирования крупных держав. С точки зрения Москвы и Пекина освободить этот регион от соперничества великих держав – значит получить вакуум власти на имеющем стратегическое значение заднем дворе. Такая перспектива была особенно неприемлема в условиях усиления нестабильности по соседству, после того как силы талибов в 1996 г. захватили Кабул. Созданная в 1996 г. Шанхайская пятерка (Россия, Китай, Казахстан, Киргизия и Таджикистан) была задумана как организация для решения вопросов о линии границ, но постепенно превратилась в региональный форум, на котором Китай и Россия могли демонстрировать свое влияние в Центральной Азии, не допуская туда Соединенные Штаты.

У Соединенных Штатов был еще подразумеваемый интерес в отношении роли крупных держав в Центральной Азии (особенно России). Американские эксперты по внешней политике считали, что Россия слишком слаба, чтобы эффективно вмешаться в дела региона в случае кризиса или провокации (внешнего или внутреннего происхождения). При этом полагали, что ее слабость не является непреодолимой помехой для вмешательства, даже если оно приведет к катастрофическим последствиям для самой России, не говоря уже о ее среднеазиатских соседях. Таким образом, спасение России от еще одной войны вроде Афганской или Чеченской (т. е. от еще одной трагической ошибки) было важной, хотя и редко озвучиваемой целью Америки в Центральной Азии; и это отвечало интересам всех участников – Соединенных Штатов, России и самой Центральной Азии.

Тем не менее Россия и Китай не могли без подозрительности относиться к американским идеям о новых правилах сотрудничества в Центральной Азии. Источником недоверия были, во-первых, сомнения в способности Вашингтона утвердить свое доминирование в регионе, расположенном на другом конце земного шара, и в его праве устанавливать правила игры для Центральной Азии. Во-вторых, новые правила «все могут быть в выигрыше» казались подвохом, потому что Вашингтон явно стремился не допускать в Центральной Азии китайского и русского – но не американского! – влияния. В-третьих, утверждения Соединенных Штатов об отсутствии у них корыстных мотивов должны были показаться русским и китайским наблюдателям неискренними, поскольку при этом Вашингтон усердно занялся проблемой разработки каспийских месторождений нефти и газа, в том числе расположенных в Казахстане и Туркмении.

Нефть и нефтепроводы

Если политические и экономические реформы, обеспечение независимости от крупных евроазиатских государств и интеграция в евро-атлантическую структуру обеспечения безопасности не казались достаточно веским основанием для активного, стратегического присутствия Америки в Центральной Азии, то нефть, по мнению многих наблюдателей, была таким основанием. Можно и не говорить, что государственные деятели США всегда активно отвергали идею, что целью американской политики в регионе была нефть; они, напротив, настаивали, что в общей концепции политики роль нефти чисто инструментальная по отношению ко всем другим задачам – реформам, интеграции и безопасности. Об этом высказался заместитель госсекретаря Тэлбот в своей речи в 1997 г.:

В последние несколько лет стало модным утверждать или хотя бы предсказывать повторение Большой игры на Кавказе и в Центральной Азии. Отсюда, разумеется, следует, что движущей силой региона, подогреваемой и смазываемой нефтью, будет соперничество великих держав к ущербу всех живущих здесь людей.

Наша цель в том, чтобы избегать подобного атавистического результата и активно предотвращать его. Размышляя о геополитике нефти и проводя соответствующую политику, давайте сделаем все необходимое, чтобы мыслить в терминах, приличных XXI в., а не XIX. Оставим Редьярда Киплинга и Джорджа Макдональда Фрэзера там, где они и должны быть, – на полках исторической фантастики. Большая игра, в которой участвовали Ким Киплинга и Флэшмен Фрэзера, относилась к числу игр с нулевой суммой. Мы стремимся к прямо противоположному: мы хотим, чтобы все ответственные игроки на Кавказе и в Центральной Азии остались в выигрыше²⁵.

Несмотря на такие недвусмысленные заявления, публикации об американской политике в Центральной Азии в 1990-х гг. вели к неизбежному выводу, что нефть была не второстепенным фактором, а главной целью. Именно этот аспект политики США в этом регионе привлекал наибольшее внимание, даже когда цены на нефть упали ниже 20 долл. за баррель.

Наличие нефти в Центральной Азии не было новостью. Было известно, что Казахстан, Туркменистан и Узбекистан располагают существенными природными запасами углеводородов. По данным министерства энергетики США, разведанные нефтяные запасы Казахстана – имеющего самые большие месторождения нефти в Центральной Азии – составляют, с учетом шельфов, от 9 до 40 млрд баррелей. Иными словами, не меньше, чем в Алжире, а может быть, и в Ливии²⁶.

На территории Казахстана найдены самые большие в регионе месторождения газа – от 65 до 100 трлн куб. футов. Вторые по величине запасы газа найдены в Туркмении – около 71 трлн кубических футов. Третье место занимает Узбекистан – 66 трлн куб. футов²⁷. Разведанные запасы нефти в Туркменистане и Узбекистане составляют примерно по полмиллиарда баррелей²⁸.

Хотя о месторождениях углеводородного сырья в Центральной Азии было известно давно, советское правительство не спешило вкладывать деньги в их разработку. Распад Советского Союза и возникновение в Центральной Азии независимых государств открыли эти месторождения нефти и газа для эксплуатации. Ряд компаний, включая американские нефтяные корпорации, начали осаждать двери новых правительств, пытаясь закрепить за собой лицензии на разработку.

Каспийские месторождения нефти породили массу домыслов и энтузиазма в кругах нефтяников и политиков. По данным опубликованного в 1997 г. Доклада о перспективах разработки каспийских энергетических запасов (подготовленного Государственным департаментом США по запросу конгресса Соединенных Штатов), потенциальные запасы нефти в Каспийском бассейне составляют до 200 млрд баррелей и уступают – если эта оценка оправдается – только запасам месторождения Среднего Востока²⁹. Более консервативная оценка – около 90 млрд баррелей – делает каспийские месторождения сопоставимыми с иранскими, что тоже немало.

Впрочем, объем разведанной нефти существенно ниже – чуть больше 15 млрд баррелей. Тем не менее оценка в 200 млрд баррелей поразила воображение наблюдателей внутри региона и за его пределами. Еще большее впечатление произвели 4 трлн долл. потенциальных доходов, которые могут принести 200 млрд баррелей при тогдашней цене нефти – всего 20 долл. за баррель. В отчете для Конгресса было сказано: «В связи с распадом Советского Союза выгода от этих огромных запасов недоступна из-за ограниченности экспортных коммуникаций и региональных конфликтов – и эти вопросы следует решить, чтобы сделать возможной разработку каспийских ресурсов на пользу всем участникам»³⁰.

Действительно, отсутствие нефтепроводов для доставки нефти из этого внутриконтинентального региона на международные рынки была главным препятствием для развития каспийского энергетического проекта. В 1990-х гг. были моменты, когда, глядя на интенсивность переговоров о каспийских трубопроводах, можно было подумать, что только их отсутствие является препятствием к развитию всего региона.

Американская политика в вопросе о каспийских трубопроводах была следствием многих соображений, причем энергия и экономика были среди них далеко не самыми главными. Учитывались еще многочисленные правовые, политические и стратегические аспекты³¹.

Простых вариантов строительства трубопроводов из Каспийского региона не существует. К северу от него российские трубопроводы уже перекачивали ограниченные объемы каспийской нефти. Но чтобы перекачивать больше (и намного больше, если верны оценки процитированного выше Доклада о перспективах разработки каспийских энергетических запасов), нужно было существенно увеличить мощность российской системы трубопроводов. Без этого она не смогла бы поставить на европейские и мировые рынки дополнительные количества каспийской нефти.

Но идея развития российских трубопроводов казалась стратегически бессмысленной, потому что целью политики США было не просто выкачать как можно больше нефти из каспийских месторождений, а использовать нефть как рычаг для улучшения перспектив новых независимых государств этого региона на достижение независимости, суверенитета и процветания. С этой точки зрения не было никакого смысла давать России дополнительные возможности контроля над каспийскими экспортерами энергоресурсов – она и так могла оказывать на них немалое давление. Идея строительства дополнительных нефтепроводов через территорию России была совсем уж непривлекательной в силу того обстоятельства, что Россия и сама является крупнейшим экспортером нефти. Получив буквально монопольный контроль над среднеазиатскими экспортерами нефти, конкурирующими – в эпоху низких нефтяных цен – за те же самые рынки, Россия обрела бы несправедливое рыночное преимущество над своими каспийскими соседями.

Но исключение России из каспийского трубопроводного проекта также не выглядело разумной идеей. Оставляя в стороне все экономические и коммерческие соображения, исключение России из будущего трубопроводного проекта означало бы, что ее считают врагом, а это внесло бы ненужную враждебность и стало бы помехой для развития сотрудничества и торговли между Россией и ее соседями.

Южный маршрут – через Иран – к Персидскому заливу некоторым аналитикам казался привлекательным вариантом. Его достоинства включали относительно небольшое расстояние и возможность подключиться к уже существующей сети иранских нефтепроводов, что позволило бы каспийским производителям нефти обменивать поставки нефти на рынки северного Ирана на иранскую нефть, отгружаемую с терминалов на юге страны в Персидском заливе.

Однако этот южный маршрут через Иран, столь привлекательный экономически, был непригоден по правовым, политическим и стратегическим соображениям. Для американских политиков иранский маршрут был незаконным и разрушительным: США приняли действующие до сих пор санкции против Ирана, наказывающие частные и государственные структуры, которые инвестируют в иранский энергетический сектор, рассматриваемый как критический фактор проводимой Тегераном политики поддержки терроризма и создания оружия массового поражения и ракетных носителей³². Да и с точки зрения энергетической безопасности не имело смысла качать каспийскую нефть через Иран в Персидский залив. Мало того, что при этом Иран, сам являющийся крупным экспортером нефти, получил бы контроль над каспийским экспортом, но одновременно еще увеличилась бы транспортная нагрузка на уже перегруженный Персидский залив и Ормузский пролив. Таким образом, южный маршрут не способствовал бы диверсификации глобальной системы энергоснабжения. Короче говоря, с точки зрения американских интересов и политики в Центральной Азии не было никакого смысла в проектах, сулящих только усиление иранского влияния в регионе.

Рассматривались и другие маршруты трубопроводов. В одном варианте газовая труба из Туркмении должна была пересечь Афганистан и доставить природный газ в Пакистан и, возможно, в Индию. В другом варианте труба шла через Казахстан в западные районы Китая и, возможно, на побережье Тихого океана. Но в то время эти варианты считались совершенно нереалистичными. В Афганистане царили межплеменные войны и талибы – не очень привлекательная среда для большого инвестиционного проекта. Китайское направление казалось чрезмерно дорогим, а к тому же была неясность насчет конечной точки трубопровода.

В силу всего этого у Соединенных Штатов оставался выбор между двумя западными направлениями. Один маршрут вел через Казахстан и юг России к новороссийским нефтяным терминалам. Этот вариант обещал сотрудническую позицию России в отношении к каспийскому энергетическому проекту, но при этом не давал ей полного контроля над нефтяным экспортом региона. Этот трубопровод, введенный в эксплуатацию в 2003 г., известен сейчас как Каспийский трубопроводный консорциум. Второй трубопровод должен был качать нефть из Баку через Тбилиси в турецкий порт Джейхан на востоке Средиземного моря. Этот маршрут позволял достичь сразу нескольких целей: экспортировать каспийскую нефть минуя Россию и Иран, обходя при этом Черное море с чрезвычайно перегруженным и экологически уязвимым проливом Босфор и привлечь к проекту очень заинтересованную в нем Турцию. Этот трубопровод был введен в эксплуатацию в 2005 г.

Хотя трубопроводная политика оказалась самой успешной и заметной частью усилий Вашингтона в Центральной Азии в 1990-х гг., она не была достаточным стратегическим основанием, чтобы отнести этот регион к числу высших приоритетов своей внешней политики и политики национальной безопасности. Хотя вопросу о трубопроводах было уделено немало внимания на самом высоком уровне, Центральной Азии пришлось в этом конкурировать с множеством других вопросов, также претендовавших на время и внимание ведущих американских политиков.

С точки зрения американских наблюдателей проблемной зоной Центральной Азии всегда были права человека. Защитники прав человека утверждали, что американцы поддерживали строительство среднеазиатских трубопроводов в ущерб правам человека и демократического развития региона, правительства которого заслуживают наказания за свое отношение к правам человека, и что Соединенные Штаты должны бы увязать поддержку трубопроводных проектов с соблюдением прав человека.

Более того, американская поддержка определенных маршрутов трубопроводов порой оказывалась в конфликте с отношениями между Америкой и Ираном. В 1999 г. в этих отношениях наметилась оттепель, что породило слухи о том, что теперь Соединенные Штаты станут более благосклонны к иранскому маршруту. Но подобное изменение подорвало бы экономическую и коммерческую целесообразность трубопровода Баку-Тбилиси-Джейхан.

Трубопроводную политику США критиковали за то, что Вашингтон вовлекся в проект, который должен быть подчинен не стратегическим критериям, а коммерческим. Каспийский регион, обвиняли эти критики, вряд ли сможет производить больше, чем малая доля потребляемой миром нефти, да и то при полной реализации своего потенциала. Нужно признать, рассуждали они, что политика США преувеличивает значимость этого региона и уделяет чрезмерное внимание энергетическому фактору.