Текст книги "Трактат об удаче (воспоминания и размышления)"

Глава 1
Теория происхождения человека

Слово «происхождение» я выбрал для красного словца – чтобы название соответствовало всем знакомой научной формулировке. Если по существу, то речь идет о становлении, формировании человека. Учитывая, что записки автобиографические, то ясно, о каком человеке идет речь.

По моему разумению, человек как работник, личность выковывается и приобретает необходимую прочность в двух «цехах». Первый цех – «кузница»: это семья, школа, учебное заведение. Кузнецы – родители, близкие родственники, штатные преподаватели.

Почему только штатные? Потому что на первом этапе жизни учеба является, если говорить по-спортивному, не произвольной, а обязательной программой. Ты не выбираешь преподавателей, они не выбирают учеников.

Человека, вышедшего из кузницы, на вид можно принять за готовое изделие. Но изделие это еще рыхлое, не прочное, не закаленное. Для достижения нужной кондиции судьба транспортирует его во второй цех – «термический».

В настоящем термическом цехе изделие приобретает необходимые свойства (прочность, гибкость, стойкость) под влиянием огня и воды. Наш «термический цех» – это все, что до выхода на пенсию, при всем своем огромном разнообразии, называется одним словом: работа. А все «термические печи» и «ванны» этого цеха укладываются в короткое понятие: труд.

Но и на этом этапе жизни человек, если у него на плечах голова, а не что-то иное, продолжает учиться. Реже – в формальном режиме (курсы, академия, аспирантура). Чаще – следуя примеру других. Этих, «нештатных», преподавателей он выбирает сам. Зачастую сам преподаватель и не подозревает, что выполняет эту функцию. Иногда обучение у одного «профессора» растягивается на годы, иногда это краткосрочные курсы.

Для меня такими неформальными преподавателями стали, например, М. Чернышов и Б. Илюкович (Чусовской металлургический завод), В. Третьяков («Камкабель»), Н. Ногтев (Пермский политехнический институт), А. Чубайс и Ю. Лужков (во время работы в Совете Федерации). Что и нашло свое отражение в этой главе.

В один прекрасный (или грустный – молодость прошла!) день ты сам уже становишься наставником. Формальным или неформальным. Среди тех, кто публично называл меня своим учителем, многие не прослушали у меня ни одной лекции, не были моими аспирантами. Например, губернатор Кировской области Н. Белых, председатель Законодательного собрания Пермского края Н. Девяткин, вице-президент ЛУКОЙЛ А. Кузяев, министр природных ресурсов России Ю. Трутнев… Может быть, они и преувеличивают мои заслуги, но опровергать подобные заявления я не рвусь, ибо горжусь и этим званием, и такими учениками. Я уверен, что выражение «бывших президентов (министров, генералов) не бывает» придумали сами президенты (министры, генералы). А вот бывших учителей действительно не бывает.

В летнюю сессию 1953 года я на четверку сдал экзамен по важнейшей по тем временам дисциплине – «Основы марксизма-ленинизма» (ОМЛ). Студент, чтобы быть допущенным к экзамену, должен был законспектировать первоисточники ключевых работ классиков этого учения. Конспектирование даром не прошло: до сих пор помню сочное название работы Фридриха Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» и ее программный тезис: «Труд создал человека».

Поэтому, когда каждый из нас, с удовольствием или совершая насилие над собой, осуществляет трудовую деятельность, он не только растет как профессионал – он формируется как личность. Чаще всего, того не подозревая, он делает это, следуя великому Энгельсу.

КУЗНИЦА
Родительский дом

О родителях лучше начать строчками Владимира Высоцкого:

 
Я вышел телом и лицом,
спасибо матери с отцом.
 

И еще спасибо за неброскую, но крепкую родительскую любовь, за то, что научили уму-разуму. Спасибо и по отдельности, и вместе – как семье.

Родители были очень разными.

Отец – оптимист, с тонким чувством юмора, хороший организатор и инженер. Он не только не был трусом, но смело шел на риск, понимая, что осторожный имеет мало шансов проиграть, но еще меньше – выиграть по-большому. Имел хороший «нюх» на все новое, прогрессивное: в технике, в экономике. Где бы он ни работал, всегда был «паровозом».

Недавно в многотиражке мариупольского металлургического завода имени Ильича я обнаружил следующие строки о 1934–1940 годах:

«…танки в финскую кампанию зарекомендовали себя плохо, броня нужна была более мощная.

Обстановка требовала постоянно повышать качество сталей. Это требовали заказчики – московские и горьковские автомобилестроители, создатели паровозов в Луганске и Коломне, нефтяники Баку и Грозного. Решив проблему обезуглероживания ферромарганца в мартеновской печи, инженеры-ильичевцы П. Кравцов, С. Сапиро и И. Чернышов впервые в СССР смогли изготовить крепчайшую сталь «Готфильд» и избавить страну от импорта ферромарганца»[4]4
  Сайт газеты «Ильичевец». 2007 г.


[Закрыть].

Во время войны на Чусовском металлургическом заводе отец пускал в эксплуатацию новый дуплекс-цех, был назначен его первым начальником. Там же, в конце 50-х, будучи главным инженером, стал инициатором и руководителем уникальной реконструкции доменной печи № 2. Рядом с действующей старой домной построили новую, современную и в разы более производительную. В считанные дни снесли старую – и надвинули новую на ее место.

Прогрессивным он был и в быту. По его, а не по моей инициативе в семье впервые появились автомобиль, цветной телевизор.

Умел разглядеть способных, талантливых людей и всячески их поддерживал, «продвигал». По-моему, даже любил. Ему платили взаимностью.

Одним из его «любимчиков» был Вадим Фетисов – механик цеха, заочно с отличием окончивший институт и назначенный главным механиком завода… Потом он стал первым секретарем Чусовского горкома, был среди чусовлян, приехавших в апреле 1973 года в Пермь, чтобы проводить отца в последний путь. Проработав много лет главным инженером Чусовского металлургического завода, отец оставил там о себе добрую память.

В совнархозовские годы отец работал заместителем начальника технического управления совнархоза, курировал науку, новую технику. И снова высматривал новые таланты. Восхищался молодыми учеными Светланой Амировой, Юрием Девингталем, многими другими. Чем мог – помогал.

Видимо, в душе он был воспитателем. Но делал он это «на автопилоте», незаметно для подопечных. Да и для себя.

Родители на отдыхе в Сочи. 1948 год

Главному инженеру завода был положен персональный автомобиль – «Победа». На выходные отец отпускал водителя и сам садился за руль. В том числе для того, чтобы поучить меня. Процесс вождения покорил меня настолько, что в девятом классе я решил, что стану автомобилестроителем. О чем и было сообщено моему «инструктору».

Отец ничего не сказал, но как-то накануне воскресенья спросил, не хотел бы я побывать на заводе. Ответ был утвердительным, и в выходной мы на весь день отправились по цехам. Побывали на домне, на конверторах, в мартене во время выпуска металла, на станах «250» и «800», в рессорном цехе.

Экскурсия произвела на меня огромное впечатление. Не меньшее впечатление было от отношения покорителей огненного металла – горновых, сталеваров, вальцовщиков к отцу. Это было не подобострастие к большому начальнику, а общение профессионалов, знающих каждый свое дело и уважающих друг друга.

Когда мы пришли домой, отец спросил: «Ну как, мужская работа?»

И после моего ответа добавил: «Кстати, мы, металлурги, зарабатываем в два с лишним раза больше, чем автомобилестроители. Как ты убедился – не за красивые глаза. Инженер-металлург имеет в два раза больше шансов иметь собственный автомобиль, чем автомобилист. Так что подумай, что лучше – делать автомобили для других или иметь собственный, сделанный другими».

Через год я сделал правильный выбор, подав документы на металлургический факультет Уральского политехнического института.

Одним из клише партийной пропаганды было: чем выше пост, который тебе доверила партия, тем выше ответственность, тем это труднее! Мои студенческие годы проходили в Свердловске. А Чусовской металлургический завод, на котором работал отец, входил в Главное Уральское управление Министерства черной металлургии СССР, находившееся тоже в Свердловске. Приезжая в командировки, отец брал меня и двух-трех моих друзей по студенческому общежитию и воплощал для нас в жизнь принцип «хлеба и зрелищ»: обед в ресторане, затем поход в театр. Однажды мы чуть задержались в ресторане: будущие командиры производства с серьезным видом обсуждали трудности руководящей работы. Отец (главный инженер завода) слушал наши рассуждения, но в спор не вмешивался. В театр мы вошли, когда в раздевалке уже было пусто. Отдали пальто и направились в зал. Среди гардеробщиц началась перепалка – похоже, что гардеробщица выдала платные бинокли, нарушив очередь и корпоративную справедливость. Отец нас остановил:

– Послушайте минутку.

Когда двинулись дальше, продолжил:

– Обратите внимание, командиры: из-за этого г… они перепортили себе столько же нервов, сколько я на капитальном ремонте мартеновской печи. Есть еще вопросы по поводу груза ответственности?

В молодости отец занимался журналистикой, хотел даже поступать на рабфак по этой специальности. Отдав тридцать лет черной металлургии, будучи уже главным инженером завода, вдруг вспомнил былое – занялся литературой. В 1954 году был опубликован его роман «Инженеры». На основе общих литературных интересов произошло его знакомство с Виктором Астафьевым, тогда еще мало известным корреспондентом городской газеты «Чусовской рабочий».

Так получилось, что я несколько раз присутствовал на их встречах, и они произвели на меня огромное впечатление. Я слушал беседы Астафьева с отцом. Очень внимательно слушал! И многое запомнил на всю оставшуюся жизнь. Прежде всего то, что литературоведы позднее станут называть «окопной правдой». Но не помню, вставлял ли я хоть слово. Имею ли я после этого моральное право писать о нем в личном плане? Тем более, когда писателя уже с нами нет.

Чтобы подобные обстоятельства не смущали, я решил ограничиться публикацией краткой переписки 1996 года. В ней почти все, о чем стоит говорить. К тому же это документ. То, что не поддается вырубке топором.

Председателю Законодательного собрания

Пермской области

Сапиро Евгению Сауловичу

Уважаемый Евгений Саулович!

Пишет Вам бывший уралец из Сибири, который видел Вас вживе еще Женей в незабвенном городе Чусовом, и более наши пути, увы, нигде не пересекались. И не думал я, не гадал, что доведется мне обращаться к Вам, как к официальному лицу.

Не думал я и тоже не гадал, что не где-нибудь, а в одной из самых мрачных областей, с его «вечно правильным» руководством, жизнерадостно глядящем в светлое будущее, в чусовском пригороде, тоже не самом светлом уголке, в Копально, куда не только сов. граждан, но и корреспондентов «Чусовского рабочего», где я имел честь трудиться, не подпускали и на выстрел, возникнет и создастся «Мемориал», о котором при недавнем прошлом и думать-то жутко было. И кем создастся?! Самими уральцами, и возглавит эту работу «наш человек», выходец из г. Чусового, друг моего сына. Вот это и есть главная перемена нынешнего времени – дети наши не хотят повторения нашего во всем, в особенности нашего рабского терпения, которое обернулось трагедией для России и ее народа…

Словом, Евгений Саулович! Я, как член Совета копалинского мемориала, прошу Вас этому, единственному в своем роде в России, заведению оказывать всяческую помощь, и содействие, и поддержку. Переизберут ли Вас (а я всем сердцем желаю этого), не забывайте, пожалуйста, о моей просьбе и, если на смену Вам придет разумный преемник, передайте мою просьбу и ему.

Когда будете на могилах папы и мамы, поклонитесь им от меня и Марьи Семеновны и положите цветочек на могилу – мы все-таки долгое время знали друг друга и почитали, и память сохранила о них самые добрые воспоминания.

Желаю Вам, семье Вашей и Уралу седому спокойствия, труда и процветания.

Преданно Вам кланяюсь

Виктор Астафьев

Возможно, даст Бог, летом нам и повидаться. 20.10.1996 г.

В конверте была открытка с его портретом и типографским текстом:

 
Жизнь идет, продолжается работа,
может, и хватит еще сил
и моих земных сроков закончить
главную книгу, главный труд,
«завещаный от Бога».
 

Виктор АСТАФЬЕВ

И ниже от руки:

Евгению (Жене) Сапиро от бывшего чусовлянина с поклоном.

В. Астафьев.

г. Красноярск.

Мой ответ не заставил себя ждать:

Дорогой Виктор Петрович!

Как минимум, по двум обстоятельствам рад Вашему письму. Во-вторых, это наша с Вами «пролетарская солидарность» в отношении к копалинскому мемориалу. Было бы преувеличением называть его моим детищем, но кое в чем в его создании я руку приложил и к дальнейшей судьбе его далеко не равнодушен. А самое главное (во-первых) – Ваше письмо изничтожило червячка, который не так чтобы часто, но все же грыз мою душу пару последних десятков лет. Речь идет о Вашем отношении к моему отцу. С одной стороны, у нас в семье бережно хранятся Ваши первые книги с дружественными надписями отцу. С другой, внимательно читая Ваши воспоминания, интервью о Вашем «пермско-чусовском» периоде, я ни разу не нашел упоминания об отце. И всегда при этом сам себе задавал вопрос: это следствие недостаточно тесных (регулярных) взаимоотношений, пребывания все же в разных по ремеслу цехах? Что вполне объяснимо и… не обидно. Или хуже: обида на пермское руководство (по моему читательскому мнению, до сих пор занозой сидящая в Вас), непроизвольно распространенная и на С. Сапиро? По чусовским меркам он все же был одним из «бугров». После очередного чтения-раздумия на эту тему я неоднократно намеревался написать Вам об этом. Но так и не решился, боясь оказаться бестактным, напрашивающимся. Несколько раз через Роберта Белова, Виктора Шмырова передавал Вам приветы. Не знаю, дошли ли они до Вас, но отсутствие обратного импульса как-то приближало ко второй версии… Теперь Вы можете понять чувства, которые я испытал, читая Ваши теплые слова о моих родителях.

Папа умер в 1973-м, мама пережила его на 11 лет, не дождавшись правнука, который родился через четыре месяца. А в 1991 в возрасте 28 лет у нас погиб сын… Внук живет с матерью, т. е. «приходящий». Так что остались мы с моей верной боевой подругой почти вдвоем.

«Во власти» я относительно недавно – с 1990 года. До этого было пять лет прокатного цеха, вуз, Академия наук… В годы перестройки пошла мода на докторов наук (я в этом качестве с 1977-го). Так что по следам Абалкина пригласили и Вашего покорного. Сам удивляюсь, но удержался. Работа трудная, положительных эмоций не густо, но… интересная, живая.

Вместе с Лидой (моя жена, мы как-то были у Вас в гостях в Перми в доме на улице Ленина) желаем Вам, Марии Семеновне, всей Вашей семье здоровья, всех, всех благ!

Надеюсь на встречу

Ваш Евгений Сапиро.

Ноябрь, 1996, г. Пермь.

В 1962 году, уже работая в Перми, отец опубликовал роман «Кривая инженера Стрепетова», в 1972-м – «Каждый день». Последняя книга явилась основой для создания телевизионного фильма «Без конца», поставленного на пермском телевидении в 1974 году. Сценаристом фильма был Лев Давыдычев, постановщиком – Лев Футлик. Тем же летом, в День металлурга, фильм был показан по Центральному телевидению. До этой счастливой минуты отец, увы, не дожил. Не могу не привести слова из рецензии В. Воловинского: «…над главным своим материалом, которому отдана большая часть сознательной жизни, работал человек талантливый и мыслящий»[5]5
  Газ. «Вечерняя Пермь». 1974, 2 апр.


[Закрыть].

Интересно, что в истории города Чусового отец остался не в качестве руководителя-металлурга, а писателя. «В те же (послевоенные. – Е. С.) годы начала складываться слава Чусового как города литературного. 1951 год явился точкой отсчета в литературном творчестве писателя-фронтовика, лауреата многих престижных премий, почетного гражданина Чусового Виктора Петровича Астафьева. Именно в Чусовом оттачивали свое мастерство прозаики Иван Реутов и Виктор Белугин, писали повести и рассказы Саул Сапиро и Мария Карякина, сочинял стихи и басни Алексей Скачков, писал для детей Виктор Попов и другие»[6]6
  Сайт г. Чусового, 2008. http://www.chusovoi.permreg.ru/index.php?obj=368&f=0


[Закрыть].

Моему становлению авторитет отца и помогал, и препятствовал… Каждую новую «звезду» на моих «погонах» многие относили не столько на мой, сколько на отцовский счет. Это касалось заводской деятельности, написания кандидатской диссертации, первых лет работы в политехническом институте. Единственное, в чем мое авторство не вызывало сомнений, – это успехи на беговой дорожке. Коллега по аспирантуре, бывшая начальница планового отдела Пермского завода имени Орджоникидзе Евгения Чарная, знающая отца по совнархозу, как-то сказала мне с присущей ей откровенностью:

– Вы, Сапиро, конечно, умный. Но не настолько, как ваш отец.

Лишь лет через пять после смерти отца закончились разговоры о том, что Е. Сапиро движется вверх и вперед «не своим ходом».

Маму помню полноватой, неторопливой. Во время войны она работала начальником медсанчасти ОСМЧ-63 (особой строительно-монтажной части), которая строила важнейшие для военной экономики металлургические объекты. Рядовой контингент ОСМЧ – немцы Поволжья, выходцы из Западной Украины, узбеки… Они не были зеками – их мобилизовали через военкоматы. Видимо, считалось, что они не столь надежны, чтобы дать им в руки оружие. И не столь ценны, чтобы дать им солдатский паек. Скудное питание, жизнь в бараках на казарменном положении, суровые климатические условия и непосильный труд – таков был образ жизни «трудармейцев».

Не удивительно, что умирали они как мухи. Мама, ее сотрудники делали все, что могли, чтобы как-то поддержать наиболее слабых. Самым лучшим лекарством были сельхозработы, где можно было хоть как-то подкормиться. Летом 1943 года по такой разнарядке наши заводские картофельные огороды сторожил профессор математики львовского университета. Году в 1953 – 54-м он прислал маме посылку с фруктами и с запиской: «Спасибо за спасенную жизнь»… Эта весточка из прошлого была не единственной.

С мамой. Мариуполь, 1935 год

После войны мама недолго работала главным врачом городской больницы. А потом – рядовым врачом-рентгенологом. Рядовым, но авторитетным в городе. Было впечатление, что в Чусовом она знала всех без исключения, и все знали ее. После переезда в Пермь мама вышла на пенсию, но интереса к жизни, к людям не утратила. До последних своих дней была в курсе событий: политических, литературных, служебных (моих и жены), учебных (внука). И, конечно, соседей по подъезду, по двору. Знала всех наших друзей и любила с ними поговорить.

У моих родителей сложились несколько традиций, которые я без всякого насилия и с явной пользой для себя воспринял.

Сколько себя помню, вечерами на кухне за ужином у родителей проходила «оперативка»: обсуждались дела заводские, медицинские, городские, всесоюзные. Не только обсуждались, но и «готовились решения». Я сидел – «уши топориком»: мне это было интересно!

Всегда выписывались (и читались!) газеты – от заводской многотиражки до партийной «Правды». Благодаря «кухне» и чтению газет уже в восьмом классе я был в курсе всех событий на заводе и главных – в стране.

Рабочий день отца заканчивался далеко за вечер, и штудировать прессу у него не было ни времени, ни сил. Поэтому для вечерней семейной «оперативки» мама готовила своеобразный устный дайджест обо всем интересном, что она обнаружила в сегодняшней почте. В том числе о литературе, искусстве. Зарабатывали родители по тем временам прилично. Министром финансов в семье была мама. Отец приносил деньги, отдавал и больше о них не вспоминал. Даже когда делал какую-либо крупную «бюджетную заявку», вроде покупки дачи или машины. Он знал, что при любых условиях у «министра» будет все в ажуре. Уже после окончания института до меня дошло, что причиной бездефицитности семейного бюджета были не высокие заработки родителей, а разумные их потребности и обязательный хоть какой-то резерв – «на черный день».

Картина моего родительского дома будет очень обеднена, если на переднем плане мы не обнаружим мою няню.

Евдокия Михайловна Климченко в 11 лет пришла няней в дом деревенского священника Н. Иванова на Брянщине. Случилось это в годы первой русской революции. К началу двадцатых большевики разобрались с «религиозным дурманом» и с его служителем. Его жена с двумя девочками и няней бежала в Мариуполь. Жили они очень трудно, и в 1934 году вышедшему из декрета молодому врачу Эмме Мовшовской порекомендовали «надежного человека». С первого дня Дуняша, а с 1963 года – «баба Дуня» прочно вошла в нашу семью. Вместе с нами эвакуировалась на Урал. Вырастила меня. С такой же любовью, как и ко мне, поднимала нашего Олежку…

По возможности она поддерживала связь со своими первыми воспитанницами. И когда у одной из них в Мариуполе родилась внучка, баба Дуня вновь засобиралась на помощь…

Баба Дуня так и не освоила грамоты. Но ее любви, преданности, порядочности хватило бы на дюжину докторов наук.