Текст книги "Криминальный гамбит"

Евгений САРТИНОВ
КРИМИНАЛЬНЫЙ ГАМБИТ

Глава 1

Ранним утром, когда июньская заря едва забрезжила на востоке, к кладбищу провинциального города Кривова подкатили две машины – синяя «десятка» и полуторка «газель». Из легковушки выскочил невысокого роста, но крепкого телосложения, русоволосый парень и, подбежав к сторожке, постучал в дверь.

– Эй, Бурлак, вставай, работа есть! – закричал он.

– Открыто, чего орешь-то? – донеслось изнутри. Дернув за ручку, гость убедился, что дверь и в самом деле не заперта.

– Ты что, на ночь не запираешься? – удивленно спросил он, войдя в единственную, довольно грязную комнату.

– А кого бояться-то? – недовольно буркнул сидевший на кровати рослый молодой мужик с всклокоченными волосами.

– Как кого? – удивился парень. – Покойников. Я бы ни за какие деньги здесь ночевать не согласился !

– Чего их бояться, лежат себе и лежат, – продолжал бурчать хозяин, натягивая кирзовые сапоги. – Чего надо-то, опять кого закопать?

– Не опять, а снова, – хохотнул Шурик – так звали парня – и выскочил на улицу.

– К последнему ряду поедем, – мрачно сообщил могильщик, вышедший следом.

Прибыв на место, автомобили остановились, и три бугая выгрузили из «Газели» ковер, свернутый в объемный рулон. Структура его не могла скрыть очертаний человеческого тела.

– А вырытых могил нет, что ли? – осматриваясь, спросил Шурик.

– Не-е… Вчера было пять штук, и все ушли.

– Ого, вот это мрут у нас в Кривове! – удивился кто-то из визитеров.

– Да я быстро… – бормотнул Бурлак и принялся за работу. Копал он, казалось, медленно, не торопясь, но яма увеличивалась прямо на глазах.

«Заказчики» стояли в стороне, переговариваясь о чем-то и посмеиваясь, изредка бросая взгляды в сторону могильщика.

– Во шурует, – заметил один из них.

– Ты че! – отозвался другой. – Я тестя год назад хоронил. Мы экскаватором еле могилу наковыряли, а этот один, вручную, ломом да лопатой. Ручищи, вишь, какие?

– Да, силен парень.

Потом они что-то коротко обсудили, и к могильщику направился все тот же Шурик.

– Слышь, Бурлак! Так мы поедем, один здесь управишься?

– Езжайте, – равнодушно ответил тот, продолжая методично копать.

– На вот тебе, за хлопоты, – Шурик сунул в карман его спецовки сотенную бумажку. Полиэтиленовый пакет, брякнувший бутылками, осторожно поставил на землю. – Ну и это, как всегда.

Машины уехали, а Бурлак продолжал работать так же размеренно и с прежним упорством.

* * *

Почти никто не знал, что Бурлак – не кличка, а фамилия. На кладбище он появился совсем пацаном.

…Сначала Пашке понравилась Пасха с куличами и разноцветными яйцами, пряниками и конфетами, которые совали полуголодному парнишке подобревшие к церковному празднику старухи. Угощения ему были в диковинку, так как деньги в его семье в основном уходили на выпивку, пили все нещадно. Исключением не стали старшие братья и сестра Пашки.

Семья получала крошечное пособие для многодетных и сразу его пропивала.

Когда халявные деньги кончались, Бурлаки сдавали «посуду». Торжественно шествуя по городу в полном составе, они не пропускали ни одного мусорного бака, вылавливая оттуда очередную пустую бутылку. С наступлением лета воровали с огородов овощи, продавали их, а на вырученные деньги покупали все ту же выпивку и нехитрую жратву. Бросив школу после третьего класса, к «семейному бизнесу» присоединился и Пашка. Но после Пасхи все изменилось.

В понедельник он пришел на кладбище, чтобы собрать куличи и пасхальные яйца, оставленные на могилках. Странно, но Пашке вид пустынного, тихого погоста понравился больше, чем вчерашняя праздничная суета. Начисто забыв о цели посещения, он бездумно просидел в странном, блаженном оцепенении на одной из могил до самого вечера и лишь ночью вернулся в родной барак. На следующее утро он не пошел вместе со всеми на поиски стеклотары, а прямиком отправился на кладбище. С каждых похорон Бурлаку что-то перепадало: кусок хлеба с колбасой, горсть конфет и даже граммов сто водки, налитых одним «доброхотом».

Его приметил «начальник кладбища» – так называли Юрия Ивановича, рослого мужика лет сорока пяти, рывшего на кладбище могилы. Он давно работал на ритуальном поприще и единственный из всех прошедших через это хмельное место мужиков не спился. Несмотря на то что «начальник», учитывая специфику работы, выпивал ежедневно немалое количество водки, никто не мог сказать, что видел Юрия Ивановича пьяным. За спокойный характер и безотказность его уважали и обращались по имени-отчеству, а за глаза называли «начальник кладбища».

В основном могилы копали небольшим экскаватором, кладбище было не огорожено, и давно уже захоранивали, что называется, в чистом поле. Но старенький «Беларусь» частенько ломался, вот тогда и звали «начальника кладбища». Иной раз родственники хотели похоронить своих близких в старой части кладбища, превратившейся с годами в дубовую рощу, где техника проехать не могла. И опять помогал Юрий Иванович. Плата была одна и та же – пачечка червонцев с изображением мудрого дедушки Ленина и литр водки с колбасой.

Скоро Пашка начал помогать «начальнику», а потом и вовсе переехал жить в кладбищенскую сторожку, чтобы не топать каждый день через весь город к своей веселой родне. Это и уберегло его от неминуемой смерти: через полгода семейство Бурлаков отравилось метиловым спиртом.

Во время похорон родственников Пашка не уронил ни слезинки. Столь же безучастно он отнесся к тому, что их комнату сразу же заняла соседская семья.

Бурлак так и остался жить в сторожке и постепенно вымахал в рослого, широкоплечего парня с квадратным, грубым, словно наскоро вырубленным из дерева лицом, с вечно лохматыми, неопределенного цвета волосами и угрюмым взглядом.

В один из осенних темных вечеров Юрий Иванович погиб – его сбил на грузовике пьяный водитель. От своего наставника Пашка унаследовал трудолюбие, стойкость к выпивке, а заодно и прозвище: «начальник кладбища». Настоящие начальники были и не прочь взять парня на постоянную работу, но в свои двадцать два года он не имел не только трудовой книжки, но и никаких документов вообще – метрики Пашки выбросили новые жильцы барачной комнаты вместе со всем бурлацким хламом. В табеле по-прежнему числился Юрий Иванович, а зарплату его исправно получал главбух.

Бурлака деньги не интересовали…

С некоторых пор плата за рытье могил изменилась и зависела теперь от растущего курса доллара. Неизменными остались лишь литр водки и батон вареной колбасы с булкой хлеба. Водкой и деньгами Пашка честно делился с пьющим экскаваторщиком, а колбасу съедал сам. Оставшиеся деньги тратил на традиционное по субботам посещение бани и покупку всякой всячины. Он по-детски радовался, расставляя на столе в сторожке пиво и мороженое, лимонад и селедку.

Но в последнее время у него начали появляться и хорошие, по меркам кривовских бомжей, деньжата.

Все началось с октябрьской ночи, когда к сторожке подкатили две иномарки.

Из машин вывалилась толпа возбужденных, как на подбор коротко стриженных парней.

– Эй, есть тут кто? – закричал один из них.

– Чего надо? – по привычке буркнул возникший из темноты Бурлак. Бесшумное появление рослого мужика вызвало неадекватную реакцию братвы. Все вздрогнули, готовые в любой момент схватиться за пушки, а один в сердцах выматерился.

– …Ты, что ли, тут главный?. – спросил он.

– Ну я, – буркнул Пашка.

Братки оценивающе рассматривали «начальника».

– Похоронить надо тут одного, как, сможешь?

– Сейчас, что ли? – удивился Бурлак.

– Ну да.

– Чего ночью-то?

– Днем нам некогда, – хохотнул русоволосый парень.

– Бумаги-то есть на него? – спросил Пашка.

– А как же, вот. – И Шурик, а это был именно он, протянул могильщику несколько крупных купюр. Бурлак равнодушно посмотрел на них и, сунув в карман, спокойно ответил:

– Поехали.

Казалось, ничто не может вывести могильщика из равновесия, и в тот вечер он удивился, пожалуй, впервые, когда окровавленное тело извлекли из багажника и сбросили в яму.

– Чего, прямо так и закапывать? – оторопел Бурлак.

– Так перебьется. Собаке собачья смерть.

– Ну и ладно, – согласился Пашка. – Только мусульмане и те своих хоть в тряпку да заворачивают.

– Учтем на будущее, – усмехнулся Шурик, почти по-дружески взяв могильщика под руку, сказал:

– Только о том, что сегодня видел, ты, паря, забудь. Не было никакого покойника, понял?

Бурлак спокойно выдержал немигающий взгляд и ровным голосом ответил: .

– Мне по хрену, кого вы тут хороните, только за тобой литр водки и батон колбасы. А деньги мне твои не нужны. У меня и так все есть.

И вернул парню ассигнации.

– Не, ты че, серьезно, что ли? – обалдел Шурик. – Не прикалываешься? Хоть сотню возьми, че кобенишься-то?! Купишь себе чего-нибудь.

С большим трудом он тогда все-таки затолкал сотенную в карман могильщика.

С тех пор они заявлялись к Бурлаку еще раза четыре. Расценки остались прежними. Вот и сейчас Пашку ожидал пакет с традиционным батоном колбасы, булкой хлеба и парой бутылок водки.

Грунт в этом месте попался тяжелый, и вопреки правилам Пашка вылез из ямы отдохнуть. Он наслаждался свежим утренним воздухом. Тишина и покой, как всегда, умиротворяюще действовали на него: хотелось сидеть вот так, хоть до вечера, пребывая в каком-то тихом покое. Из оцепенения его вывел раздавшийся стон.

Бурлак подумал, что ему показалось, убеждал себя, что послышалось, мало ли что… И когда он почти полностью уверовал в свои рассуждения, раздался второй стон, настолько явный, что Пашка не стал ничего придумывать, а мгновенно понял, что это именно стон и идет он из скатки ковра.

Волосы на голове его зашевелились, хотя он давно не боялся покойников, знал, как они выглядят и через год, и через два… За время, проведенное на кладбище, ему приходилось раскапывать могилы и извлекать оттуда «жмуриков» по специальному разрешению милиции. Он даже знал, что это называется эксгумация.

Иногда приходилось и перезахораниватъ кого по просьбе родственников с разрешения кладбищенского начальства. Так что Бурлак насмотрелся всякого, но этот простой звук, издаваемый живым человеком, привел его в состояние ужаса.

«Он же живой!» – подумал с ужасом Пашка и невольно представил себя на месте завернутого в ковер человека. Он будто сам почувствовал все, что может произойти в дальнейшем. Вот тело падает в яму, а сверху начинает сыпаться земля, летят комья, все сильнее сдавливая грудь, не давая дышать, а из глубины души разрастается До вселенских размеров смертельный ужас…

Пашка решил бежать и попятился назад, но третий стон заставил его преодолеть страх и подойти к жуткому ковру. Обливаясь потом, дрожащими руками, с бешено стучащим сердцем Бурлак начал раскатывать рулон. Один оборот, второй, третий…

Когда показалось обнаженное тело, Пашка отшатнулся. Он ожидал чего угодно, но даже не мог предположить, что увидит абсолютно голую девушку.

Глаза ее были закрыты, и можно было подумать, что она спит. Длинные волосы разметались по ковру, бескровное белое лицо и как будто застывшее тело делали ее похожей на мраморную статую. Таких красивых женщин Пашка никогда не видел.

В первый раз он согрешил здесь, на кладбище, лет в тринадцать с молодой бомжихой, по прозвищу Кукла. Она так же, как в свое время Пашка, крутилась у похоронных процессий в надежде что-нибудь заработать. Однажды во время дождя она зашла в сторожку, да и осталась ночевать, идти ей было некуда. Под добрую выпивку Куклу повело на похоть, и она преподала парню первые уроки плотской любви. Жила она у него месяца два, но в первую же вылазку в город по пьянке попала под поезд. Время от времени к Пашкиной сторожке прибивало разных баб, в основном, правда, бомжих или пьяниц.

Лежащая перед ним девушка была совершенно другой: длинные ноги, два округлых холмика грудей, тонкая талия… Несколько минут Бурлак неподвижно стоял, разглядывая ее, пока не заметил не очень большую, но рваную по краям рану под левой грудью, с еще не запекшейся кровью. Пригляделся и увидел кровь в светлых спутанных волосах девушки. И это словно подтолкнуло его. Он рывком подхватил ее на руки и побежал к дороге. Взобравшись на насыпь, пробежал еще метров триста, остановился, опустился на одно колено и, тяжело дыша, начал всматриваться в прекрасное лицо. Силы оставили его.

Он представил, сколько еще идти до больницы, и сам чуть не застонал от отчаяния и безысходности. Нарастающий звук приближающейся машины удивил Бурлака. Дорога, на которой должен был вот-вот показаться автомобиль, уходила в заливные луга, так что по ней практически никто не ездил, тем более в такой ранний час. Когда из-за поворота показался старенький синий «Москвич», Пашка опустил девушку на землю и вышел на середину дороги, перегораживая путь машине.

Глава 2

Издавна город Кривов, стоящий в нижнем течении Волги, считался одним из основных арсеналов великой державы. Сам Петр Первый повелел начать здесь производство пороха для молодой российской армии…

Как давно это было! Теперь жизнь в Кривове замерла, казалось, навсегда: заводы стояли, прекратив выпускать оружие и боеприпасы, замолчали стройки…

Правда, были показатели, растущие из месяца в месяц: безработица и наркомания.

Модных по России заказных убийств не было. Грохнули три года назад местного авторитета Василька, да и то все догадывались, кто это сделал. В основном преступления сводились к пьяной поножовщине и краже цветных металлов.

Воровали телефонный кабель, нержавеющие оградки с кладбища, однажды сбили с памятника погибшим в Великой Отечественной войне медные буквы с именами, а из барельефа вырезали автомат.

В городе незаметно обосновалась многочисленная кавказская диаспора, скупившая на корню две трети магазинов и ларьков. И так же тихо благоденствовал в Кривове рэкет, обложивший данью все торговые точки и рынки. Крутые, коротко стриженные братки меняли машины на все более навороченные, возводили особняки один шикарней другого, ничего не боясь. Казалось, что этот «порядок» и относительное спокойствие установились надолго.

Но жители Кривова и не подозревали, что в этот понедельник находятся на пороге больших событий.

Июнь выдался необычно жарким, и только в утренние часы можно было свободно дышать, наслаждаясь короткой ранней прохладой.

Это время и использовал для прогулок Иван Михайлович Мазуров. Он проснулся, как обычно, в пять утра, потихоньку оделся и осторожно, стараясь не разбудить соседей по палате, выскользнул за дверь.

Длинный больничный коридор был пуст, никто не мешал майору милиции беспрепятственно выйти на улицу.

Вдохнув полной грудью утреннюю свежесть, Мазуров прислушался к своему организму и порадовался: застарелая язва молчала. Когда месяц назад возобновились боли, врачи настояли на госпитализации. И, по всей видимости, были правы – сейчас Мазуров чувствовал себя гораздо лучше.

По привычке рука его потянулась к нагрудному карману за сигаретами, но вовремя остановилась: майор вспомнил, что никаких сигарет там нет, курить ему категорически запретили. Тяжко вздохнув, Михалыч, как звали его сослуживцы, отправился совершать свой ежедневный утренний моцион.

Старшего оперуполномоченного уголовного розыска Удручало не только вынужденное расставание с пагубной привычкой, впереди его ожидали более тяжелые испытания. Подходила к концу его служба в органах. Что поделаешь, возраст! Да и язва все чаще напоминала о себе. А Мазуров был настоящий мент, он не кривился от этого слова, не воспринимал его как оскорбление. За долгие годы службы он ни разу не пожалел, что пошел после армии в органы, корнями врос в эту сложную работу, любил ее и знал досконально.

И вот теперь, скорее всего, придется уйти. Двухэтажных хором и машины Мазуров не приобрел, да и не думал об этом, заначки на черный день тоже не имелось. Работа была главной составляющей его жизни. Сейчас же приходится признаваться самому себе, что перспективы на будущее безрадостны: грошовая пенсия, а в лучшем случае прозябание где-нибудь сторожем.

Майор машинально продолжал свой ежедневный обход, стараясь отогнать грустные мысли. Это был именно обход, а не простая прогулка. Больница находилась на окраине города, там, где многоэтажные кварталы уступали место частному сектору и дачному массиву. Именно здесь и караулил своих «клиентов» мудрый опер. Одного из них он сейчас как раз и увидел. Высокий, худой парень тащил на плече что-то громоздкое. Он был занят своей тяжелой, по всей видимости, неудобной ношей, постоянно поправляя ее. И хотя улица и была пустынна, он не заметил препятствие в виде широкоплечего черноволосого мужчины с роскошными черными усами и пристальным взглядом, пока буквально не уперся в него. Подняв голову, «носильщик» как-то безнадежно ахнул и сделал попытку скинуть груз и рвануть в бега. Но мощная рука майора не хуже наручников сковала его левую руку и не позволила привести план в действие. Сопротивляться ранний прохожий не решился. Он был наслышан о Мазурове, отключавшим непослушных клиентов одним ударом.

– Здорово, Афонькин. Откуда это ты с утра пораньше топаешь?

– Да с дачи… – пискляво выдавил парень. – Огурцы поливал.

– Огурцы, говоришь, поливал? С каких это пор у тебя дача появилась?

– Это не моя. Теткина.

– Это какой же тетки? Не той, у которой ты сковородки украл и продал?

– Нет, это другая.

– Да-а, хорошо, когда много родственников. А что это ты такое тащишь?

Первый огурчик?

– Да нет, ковер. Это я на кладбище нашел.

– Ковер? На кладбище?! Ну-ка покажи.

Афонькин нехотя положил свою ношу на землю и развернул часть ковра.

Мазуров присвистнул и, подняв вверх брови, насмешливо глянул на парня.

– И ты хочешь сказать, что нашел его на кладбище?

– Михалыч, точно на кладбище! Прямо рядом с могилками.

Майор крутанул головой, засмеялся:

– Ну, Афонькин, мастер ты пули отливать. Ты, Толик, прошлый раз у нас за кражу телевизора сидел?

– Ну да, – мрачно подтвердил Афонькин.

– Теперь за ковер сядешь. Любишь ты, брат, красивую жизнь. А это до добра не доведет. Давай, бери ковер, пошли за мной.

Всю дорогу до больницы незадачливый воришка канючил о несправедливости, полностью отрицая воровство, но Мазуров в ответ только посмеивался.

В приемном покое майор постучал в дверь ординаторской.

– Войдите, – раздался из-за двери строгий женский голос.

– Доброе утро; Мария Александровна. Будьте так добры, вызовите наряд милиции для этого вот гражданина, – и Мазуров кивнул на стоящего за его спиной Афонькина.

– Иван Михайлович, признаться, мы уже устали от вашего самоуправства.

Пожилая врач давно работала в больнице и чувствовала себя в этих стенах истинной хозяйкой.

– Это лечебное учреждение, а не отделение милиции. Вы нарушаете режим, покидаете без разрешения территорию, потом притаскиваете каких-то непонятных личностей, чего стоит хотя бы тот бомж в прошлую пятницу! Избавьте нас от этого!

Мазуров сердито засопел, грузно перевалился с одной ноги на другую, что было первым признаком его гнева.

– Ну я тогда пошел? – с надеждой пискнул Афонькин.

– Стой, где стоишь, – приказал майор и, упершись пудовыми кулаками в стол, начал говорить, делая ударение на каждом слове:

– Вам что, трудно набрать «ноль два»? Я не водку здесь пью и не баб привожу. Ну, а насчет того, что я притаскиваю разных воришек, то этого вы мне запретить не можете. Если что случится, вы первая пойдете не куда-нибудь, а к нам и скажете: «Помогите, защитите, найдите украденное, Христа ради!» И то, что я его сейчас задержал, – майор ткнул большим пальцем себе за спину, – говорит о том, что кому-то вернутся вещи, купленные на честно заработанные кровные деньги. Так вы будете звонить?

Мария Александровна неприязненно посмотрела на чересчур надоедливого пациента, но телефонную трубку все же подняла.

* * *

Понедельник – день тяжелый, в этом окончательно убедился лейтенант милиции Юрий Астафьев, вошедший утром в девятый кабинет городского отдела внутренних дел. Высокий, симпатичный, сейчас он выглядел лет на пять старше своих двадцати шести, зафиксированных в паспорте. Особенностью внешности Астафьева были его глаза, вернее, их цвет. Один – голубой, другой – зеленый. Друзья его подкалывали: один мамин, другой папин. Надо сказать, что эта особенность придавала его лицу выражение некоторой незащищенности и вместе с тем особой привлекательности.

Сегодня глаза Астафьева были неопределенного цвета, мутноватые, с красными прожилками. Дело в том, что накануне Юрий допоздна обмывал с приятелями новую тачку школьного друга Вадика Долгушина. Обилие и разнообразие выпивки означало непременное смешение водки, шампанского и пива. Воспоминания о вчерашнем веселье и нынешнее отвратительное состояние наводили лейтенанта на философские размышления о неизбежности расплаты за все хорошее в жизни.

Осторожно опустившись на стул, Астафьев с отвращением посмотрел на заваленный бумагами письменный стол и потянулся к графину с водой. С пятницы стоявшая на столе вода мало напоминала элексир здоровья, но мысль о том, что идти менять воду надо в противоположный конец коридора, вызывала у Юрия ужас.

За этими невеселыми размышлениями и застал его вошедший в кабинет дежурный по городу капитан Мелентьев.

– Хоть одна живая душа есть! – обрадовался он. – А я звоню всем, звоню – никто трубку не берет.

– Нашел тоже живую душу, я в этом сильно сомневаюсь, – слабо отозвался лейтенант, наливая в стакан теплую, противную воду.

Мелентьев засмеялся и незамедлительно высказался:

– «В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пил холодную воду…»

– Да если бы холодную, а то моча мочой. И вообще, молчи, несчастный, кого в прошлую субботу я на себе транспортировал до личных апартаментов?

– Ну, знаешь, как говорится: «…сегодня ты, а завтра я…»

Астафьев посмотрел на Мелентьева. По образованию тот был педагог и даже года два преподавал в школе литературу, но потом, как шутил сам Мелентьев, понял, что иметь дело с преступниками гораздо проще, чем с подрастающим поколением, и подался в органы.

– Хочешь не хочешь, а придется тебе, Юрочка, сейчас ехать в горбольницу, на девушку одну посмотреть.

– А почему это я?

– Ну как же, ты ведь у нас пропавшими занимаешься? Твоя это работа.

Мазуров в больнице, а клиент, похоже, по твоему профилю.

– Труп?

– Пока нет. Молодая девушка с ножевым ранением в области сердца и черепной травмой.

– Документы есть?

– Даже одежды нет.

– Вот как? – слабо удивился лейтенант. – Что, совсем?

– Представь себе. Сколько у тебя в розыске?

– Да штук пять. Симонова, Арефьева… всех и не упомнишь.

– Вот и езжай, милай! Отрабатывай свой хлеб.

– Машина-то хоть будет?

– Это вряд ли. Бензина нет. Попробую, конечно, но не обещаю.

Астафьев представил, как он потащится через весь город в автобусе, и ему стало совсем худо. А жизнерадостный Мелентьев продолжал:

– Так что ноги в руки – и вперед!

– Хорошо, сейчас поеду.

Собрав в папку документы с данными на всех пропавших за последнее время девушек, лейтенант направился к выходу, но перед этим все-таки завернул в туалет и вдоволь напился холодной воды. Временно полегчало, а еще обрадовал высунувшийся из своего закутка Мелентьев.

– Юрка, скажи спасибо, есть попутный «уазик», подбросит тебя. Иди к воротам, они уже выезжают.

Астафьев еле успел перехватить старенький «уазик» с ГНР – группой немедленного реагирования. С шуточками он угнездился у ребят на коленях, а через двадцать минут уже входил в приемный покой.

Врачи, дежурившие ночью, ушли, и в отделении к этому времени оставалась одна медсестра, немолодая женщина, по всей видимости, долгие годы проработавшая в больнице. На вопросы Астафьева она отвечала четко и толково.

– В котором часу она к вам поступила? – спросил лейтенант, заполняя протокол.

– В четыре тридцать.

– Кто ее привез?

– Высокий такой парень, широкоплечий. Лицо, квадратное, как будка.

Только… – медсестра замялась, подбирая слова. – Неухоженный он какой-то, в кирзовых сапогах грязных, волосы нестриженые.

– Нестриженые – длинные, что ли? – не понял Астафьев.

– Да нет, это когда стригут не в парикмахерской, а сами подрезают и все.

Неровно, торчат в разные стороны.

– Ну что ж, посмотрим на вашу клиентку. Говорите, она в реанимации?

– Да.

Астафьев уже уходил, когда медсестра крикнула ему вслед:

– А сапоги у этого парня все в земле были!

Юрий, не оборачиваясь, кивнул головой, поправил на плече белый халат и пошел на третий этаж.

Заглянув в ординаторскую, он поздоровался с врачом, которого немного знал:

– Добрый день, Аркадий Михайлович. Вы сегодня дежурите?

– Да. Вы к нашей новой пациентке?

– К ней, к кому же еще.

– Девчонке повезло. Ножом целили в сердце, но лезвие ударилось об ребро и ушло ниже. Рана неглубокая, но крови прилично потеряла… Еще немного, и мы бы ее не спасли. Сейчас меня больше волнует рана на затылке – ударили чем-то тяжелым. Она в коме, но делаем все необходимое. Будете смотреть?

– Конечно.

Астафьев заранее готовил себя к тому, что сейчас увидит. Реанимация была, мягко говоря, не самым приятным местом в больнице: ряды коек с обнаженными пациентами обоих полов, аппараты со множеством проводков, мониторы со скачущей диаграммой и специфический запах, как определил Юрий, – запах беды. От этого запаха его замутило, но, с трудом подавив тошноту, он двинулся дальше, стараясь смотреть только на спину идущего впереди врача. Наконец тот остановился и кивнул:

– Вот она.

Невольно, по истинно мужской привычке, Астафьев сначала взглянул на тело девушки.

«Ого! – подумал он. – Вот это да!» Сказать, что он был поражен красотой, – значит не сказать ровным счетом ничего. У Юрия даже дыхание перехватило. Но, посмотрев на лицо пациентки, Астафьев в голос ахнул и судорожно начал раскрывать свою папку. После разговора с медсестрой он ожидал увидеть какую-нибудь бомжиху, подругу так точно выписанного ею парня. Но этот безупречный девичий облик Юрий за последние дни видел не раз. Вытащив фотографию, он сравнил ее с оригиналом, потом опять перевел взгляд на тело девушки. Конечно, это белое, без кровинки лицо мало напоминало образ цветущей красавицы с фотографии, но, без сомнения, это был один и тот же человек.

– Вот это да, – пробормотал он опять. – Где у вас телефон?

– У меня в ординаторской, – ответил доктор.

– Мне надо срочно позвонить. Торопливо набрав номер, Юрий сообщил:

– Мелентьев, слушай сюда. Нашлась Ольга Орлова. Да-да, именно она, ножевое ранение и черепная травма. Давай сюда бригаду Колодникова