Текст книги "Тюрьма глухаря"

Глава 3. Обидный перевод, или Еще одно ограбление

Шесть дней назад капитан Павел Загорский был переведен из Главного следственного управления, где прослужил семь лет после окончания университета, в небольшой среднестатистический городок под названием Зеленоград. Причина для перевода выглядела вполне солидно – для усиления местного следственного отдела.

Вот только об истинных причинах подобного перемещения можно было только догадываться. Тут вообще могло быть несколько вариантов, первый из которых – кто-то наверху беспардоннейшим образом проталкивает своего человека, а Павел Загорский, человек без роду и без племени, оказался на пути у влиятельной личности, потому его просто подвинули, подыскав для этого благовидный повод. Второй вариант, весьма банальный, – стал раздражать начальство своими инициативами. И третий – его элементарно подсидели, что тоже происходит нередко в коллективе, где одни честолюбивые мужики. Каждый из них желает заполучить от жизни максимум благ: «тяжелые» погоны, почет окружающих и море удовольствия, выраженное в материальном эквиваленте. Четвертый, наиболее вероятный вариант: Павел Загорский просто элементарно проштрафился, не сумев раскрыть вовремя очередное дело, вот его и отправили в Зеленоград в ссылку, пусть даже в должности начальника отдела. Для его лет это вполне солидное назначение, которым мог похвастаться не всякий, даже по завершении своей карьеры. Но те, кто хоть как-то посвящен в полицейскую службу, прекрасно осознавали, что из Москвы просто так не убирают. И Павел Загорский, привыкший в столице к масштабу работы, непременно хотел вернуться и собирался предпринять для этого все возможное.

Действительная же причина его перевода из Москвы в провинциальный город заключалась в том, что в трех последних порученных делах он показал отрицательный результат. Первым делом в череде неприятностей было ограбление в аэропорту Домодедово, где в одном из складов хранилища пропала крупная сумма наличности. Ограбление было настолько ювелирно сработано, что ни следов взлома, ни отпечатков пальцев, ни сопутствующих улик. Ничего ровным счетом! Отсутствовали даже свидетели, так или иначе появляющиеся при любом криминальном расследовании. Далее ему поручили ограбление банка «Московит», тоже весьма резонансное дело. Сигнализация была отключена на пятнадцать минут, в течение которых и ограбили банк. Преступники, открыв пять дверей своими ключами, положили на пол охранников и так же спокойно удалились. Действовали в масках, профессионально, очень нагло, охранники так перепугались, что даже не могли точно сказать, сколько было грабителей – не то трое, не то четверо, – не говоря уже о каких-то иных деталях.

Именно после этих двух дел его перевели в область, пожелав впредь быть более расторопным.

Едва он прибыл в Зеленоград, как произошло новое ограбление, не уступающее по дерзости московским. Единственное, что отличало последнее дело от двух предыдущих, так это примененное насилие. Оно было выполнено не так ювелирно, что ли… Единственный свидетель, охранник музея, продолжал пребывать без сознания, открывал глаза лишь для того, чтобы слегка отреагировать на склоненные над ним родные лица, и вновь впадал в черноту забытья. Врачи, сделавшие операцию, давали неплохие прогнозы на его выздоровление, вот только не было никаких гарантий, что он когда-нибудь припомнит остаток злополучной ночи.

Павел Загорский невольно поморщился, все играло против него. Если его служба и дальше будет протекать таким же образом, то в следующий раз его переведут куда-нибудь в ВОХР.

Первое, что он сделал, когда заселился в служебную квартиру, – закрепил на стене фотографии ограблений, произошедших в аэропорту Домодедово и в банке «Московит». Всякий раз, проходя мимо расклеенных фотографий, он видел взирающие на него развороченные сейфы и распахнутые несгораемые шкафы – немые свидетели его промахов. Теперь рядом с этими снимками заняли место снимки из музея искусства Зеленограда, выпятившие крупным планом пустые места с колышками, где еще совсем недавно висели картины Ренессанса. Особо тяжелой потерей считалась «Скифская Воительница», оцененная экспертами не менее чем в двести миллионов долларов.

Выпив чашку кофе, Павел Загорский отправился на службу. В какой-то момент ему захотелось позвонить Наде (все-таки расстались они не самым лучшим образом), но, поразмыслив, решил этого не делать. Кто знает, может, сейчас так лучше для обоих… Едва он перешагнул кабинет, как в дверь негромко постучали и тотчас, не дожидаясь ответа, вошел заместитель Анакшин Антон.

– Свою агентуру пробил?

– Да, кое-что имеется, – охотно отозвался Антон. – Вчера вечеринка в Доме культуры была, так вот на одной из приглашенных были серьги из ограбленного музея.

– Ты уверен? – поднял Загорский на заместителя тяжеловатый взгляд.

– Сомнений быть не может, – твердо ответил Анакшин, – их узнала сотрудница музея. Она работает именно в этом зале, скифской эпохи. Изумруды в серьгах большие, но не обработанные. Работать с драгоценным камнем тогда не умели.

– Установили, что за женщина?

– Алевтина Ситдикова, студентка третьего курса педфака. Сожительствует с местным рецидивистом Кубасовым Валентином. Погоняло «Кубас».

– А где сейчас этот Кубас?

– Где-то затаился. Но мы точно знаем, он в городе. Ситдикова сделала Кубасу коротенький звонок, обменялись парой фраз, вот только мы не успели засечь, где именно он затаился. На всякий случай перекрыли трассы, из города ему не выбраться.

– Все правильно. Сделаем вот что… – Загорский не договорил, так как зазвонил телефонный аппарат, стоявший на столе. – Слушаю, – поднял он трубку.

– Товарищ капитан, это командир взвода патрульно-постовой службы старший лейтенант Мотыль. Кубасова задержали. В машине у него обнаружили золотые украшения из Музея изобразительного искусства.

– Где он сейчас?

– Мы его заперли в тридцать первом отделении. Вы подъедете?

– Уже выезжаю! – Загорский положил трубку. – Едем в тридцать первое отделение.

Малость помятый, со следами недавней борьбы на лице, Валентин Кубасов с защелкнутыми за спиной наручниками сидел за стареньким небольшим столом, повидавшим на своем веку не одно поколение уголовников. Затертая деревянная поверхность стола с многочисленными щербинами и глубокими царапинами, вне всякого сомнения, имела сложную судьбу. Она напоминала морщинистое лицо бывалого человека, на долю которого выпало немало бед. Взгляд эксперта мог увидеть глубокие царапины от наручников, порезы от ножа, а на самом краю виднелась потемневшая отметина от выпущенной пули.

Глаза у Кубасова нехорошие, злобные, на вошедших он взирал враждебно, и если бы не наручники, стянувшие за спиной запястья, так бы и вцепился ручищами в горло. Рядом с арестованным, знавшим о его взрывном характере, застыл сержант полиции.

– Оставь нас, – сказал Загорский, – поговорить нужно.

– Наброситься может, товарищ капитан, мы его втроем едва успокоили.

– Хм, его понять можно, кто же обратно на «кичу» хочет… А потом, куда же он в наручниках денется?

Сержант ушел.

– Знаешь, я начну без предисловий… Времени нет. Бабу свою любишь?

– При чем тут баба? – проскрипел зубами Кубасов.

– А при том, что ее лет на десять могут закрыть за ограбление музея.

– Следак, не вешай на нее того, чего за ней не было. Она не при делах.

– А это ей еще доказать надо! Цацки-то с музея она на себя навешала. Люди видели, признали, откуда они… Значит, знала, что цепляла и откуда.

– Она не знала… Я ей сказал, что они чистые.

– Хранение краденого – тоже немалый срок. Обещаю тебе как на духу. – Для пущей убедительности Загорский приложил ладонь к груди. – Она пойдет по этапу. А уж там найдутся люди, кто ее красу ненаглядную потопчет.

– Оставь бабу, она не при делах, говорю. Доверчивая, как беременная курица.

– Тогда расскажи, как все было на самом деле.

– А ты меня не кинешь? Отлипнешь от нее?

– Обещаю.

– Что это за люди, я точно не знаю, мутные какие-то. – Заметив, как помрачнел взгляд Загорского, он поспешно добавил: – Ну, падлой буду!

– Свои имена назвали?

– Назвали… Но не уверен, что настоящие.

– Как они выглядели? Сколько им лет?

– Обоим около тридцатника… Один чернявый, высокий, он был за старшего. Назвался Тимохой. Другой обозвался Альбертом. Хотя какой из него Альберт, физиономия типичного русака! Был еще третий, водитель, неразговорчивый парень. Он появился только в день ограбления. Я его толком даже не рассмотрел.

– Как его звали?

– Они его называли Чиж. Я понял так, что они давно знакомы, пару раз вспоминали какие-то совместные терки. – Кубасов помолчал и вдруг широко улыбнулся: – Но дело свое знают. Я с ними целые университеты прошел. Когда на «кичу» вернусь, будет о чем корешам поведать. Грамотно действуют, с умом, я такое только в кино видел.

– Они рассказывали что-нибудь о себе?

– Только самую малость. Однажды этот Тимоха как-то ляпнул, что они грабанули хранилище в Домодедове и банк «Московит», а «капусты» отгребли…

– Что?! – невольно воскликнул капитан Загорский.

– Послушай, следак, я тут в натуре не при делах, если что-то не то ляпнул, так могу забыть. Я ведь не знаю, какие у вас там ментовские расклады. Может, вы уже кого-то закрыли за это дело.

– Он не рассказывал подробностей?

Загорский невольно полез в карман, пытаясь отыскать пачку сигарет, но сразу вспомнил, что три дня назад бросил курить, и единственное, что ему оставалось, так это поигрывать зажигалкой.

– Не было никаких подробностей. Сказал, что выгодное дело было и нынешнее не хуже будет.

– Кто у них главный?

– Я понял, что Тимоха.

– Как он на тебя вышел? Почему взял именно тебя?

– Сам не знаю… Случайность. Но ребята конкретные! Как сейчас помню, это в воскресенье было, договорился с подругой около кабака встретиться, жду, а ее нет. А тут тачка крутая подруливает. Водитель из машины вышел и в кабак потопал. Не знаю почему, но он даже дверцу не закрыл, видно, на одну минуту выскочил. Я мимо проходил, вижу через открытую дверь, на сиденье тугая борсетка лежит. Я дверцу-то пошире приоткрыл, руку сунул, борсетку взял, а меня кто-то со спины под ребро стволом ткнул и приказал в машину залезть. Я сел в салон – никуда не рыпнешься. Потом этот Тимоха сказал, что я ему должен и обязан отработать.

– И ты что?

– А куда денешься? Нужно было его глаза видеть. Сразу понял, если скажу «нет», он меня тотчас завалит! Сначала они меня на мелочи проверяли, то киоск заставляли вскрыть, то на склад залезть. С ключиками помогали разобраться, отмычками работать… А потом уже и на музей пошли.

– Где они могут быть?

– А я почем знаю? – вполне искренне удивился Кубасов. – Вы следаки, вот вы и ройте!

– Что было, когда из музея выехали?

– Этот Альберт во дворе музея остался. Мы его не успели забрать, полиция подъехала. А с Тимохой мы через полчаса расстались. Он мне оставил кое-какие брюлики, а сам срулил. Куда – не знаю!

– Брюлики, говоришь… – невольно усмехнулся Павел. – Вот только эти самые брюлики миллионов на десять потянут.

– Десять миллионов рублей, – покачал головой Кубасов. – Не хило! Я такие деньжищи даже в руках не держал.

– Я тебе говорю не про рубли, а про доллары. Десять миллионов долларов! Только одни серьги, что ты своей подруге дал на вечер, стоят не менее миллиона баксов! А куда делась «Скифская Воительница»?

– Эта баба с копьем, что ли? – равнодушно спросил Кубасов.

– Она самая.

– Тимоха себе ее забрал, сказал, что у него заказчик на нее есть.

– А куда подевались картины?

– Картины тоже у него.

– Ты что, даже не попросил, что ли? Лоханулся ты, братец!

– Я в этом деле не разбираюсь, – отмахнулся Кубасов. – Одно дело – золотишко, деньги, а с картинами что я буду делать? В прихожей, что ли, повешу?

Перед капитаном сидел недалекий человек – весьма подходящая кандидатура для сотоварища в предстоящем серьезном ограблении. Такой, как он, много не попросит, если что и хватал от жизни, так это пару гривенников, затерявшихся в чужом кармане. Вряд ли он способен почувствовать разницу между «Скифской Воительницей» стоимостью в двести миллионов долларов и простой золоченой статуэткой в каком-нибудь дешевом магазине игрушек. Что перепадет, тому и будет рад!

– Верно, не повесишь, – легко согласился Загорский. – Потому что только одна картина Джулио Романо «Мадонна с кошкой» оценивается по самым скромным подсчетам в двадцать миллионов долларов. А таких картин у твоего Тимохи было два десятка.

– Вот суки! – в сердцах воскликнул Кубасов. – И здесь надули! Верь после этого людям.

– А теперь посиди в камере и подумай, где они могут быть! Дежурный! – громко выкрикнул капитан и, когда на зов появился полицейский сержант, распорядился: – Отведи его в камеру. Может, это как-то освежит его память.

Кубасов поднялся и с надеждой посмотрел на Загорского:

– Бабу-то не тронешь? Ведь обещал. Не при делах она….

– Не трону, вот только я не уверен, что она будет ждать тебя десять лет.

Глава 4. Восемь лет спустя, или Зеленоград – провинциальный городок

Виталий Воронцов, набрав телефонный номер, произнес:

– Игорь? Алешкевич?

– Он самый, кто это?

– Виталий говорит. Нужно встретиться. Дело есть.

Некоторое время абонент молчал, лишь глуховато пыхтя в трубку, а потом отозвался.

– Хорошо. Где именно?

– Кафе «Маркиз» знаешь?

– Кто ж его не знает?

– Встретимся там в шесть часов. Лады?

– Договорились.

– Вот и славно, – ответил Воронцов и отключил телефон.

Игорь Алешкевич не опоздал, пришел ровно в шесть. Дружески поздоровавшись с Воронцовым, опустился на соседний стул. Виталий, молодой мужчина лет тридцати, узколицый, с небольшой горбинкой на крупном носу, ковырялся в блюде с мясом и лишь сдержанно кивнул на энергичное приветствие. Подскочившему официанту Алешкевич заказал бифштекс, а когда тот скоренько удалился, чиркнув какую-то закорючку в блокноте, спросил:

– Что там за дела?

– Колотый на тебя обижается.

– В чем дело? Вроде бы основания не давал.

Воронцов отрезал небольшой кусочек, положил его в рот и, аккуратно прожевав, продолжил:

– Он сказал, будто бы за тобой должок какой-то имеется. В чем там дело, я не знаю. Ваши дела меня не касаются, сами разбирайтесь. Как говорится, за что купил, за то продал. А сказал он, чтобы ты отвез на зону «грев». Тропа уже проложена. Позвони ему вот по этому телефону, – протянул Воронцов листок с несколькими цифрами.

Взяв клочок бумаги, Игорь Алешкевич взглянул на телефон и, сложив его вчетверо, сунул в наружный карман рубашки.

– Без проблем… Что-нибудь придумаю.

Подскочил официант с заказанным бифштексом и торжественно поставил тарелку на стол. Ткнув его ножом, Алешкевич неодобрительно хмыкнул:

– Что-то он жестковат.

– Он очень вкусный, – ответил официант и быстро удалился, видно опасаясь дополнительных вопросов.

– Как Ульяна? – неожиданно спросил Алешкевич, отрезав небольшой кусочек.

– Тебе это надо у Семена спросить, а не у меня… – хмыкнул Воронцов. – Могу сказать, что с ней все в порядке, тебе не стоит переживать. Она в надежных руках. Если ты думаешь, что она тебя вспоминает, так это не так. Забудь! Все должно быть без обид.

– Понял… Вот только отчего-то не очень забывается… Как ты здесь оказался?

– Здесь у меня кое-какой бизнес. Остались незавершенные дела. И потом, ты как-то неожиданно пропал, а мне это не понравилось. Считай, что я соскучился.… Последний раз мы с тобой виделись в Питере?

– Да.

– Сколько прошло, год?

– Где-то так. Как-то неожиданно все это… Сначала Питер, потом Зеленоград…

– Чего же тут неожиданного? Ты любишь играть в карты, так что если где и можно с тобой пересечься, так только на катранах. К тому же ты, видно, забыл, что кое-что должен мне с нашей последней встречи. Сколько ты проиграл? Тридцать тысяч? Мне хотелось бы получить должок.

– Денег у меня нет…

– Это ты напрасно, – попенял Воронцов.

– Я не о том, у меня есть кое-какие вещи, которые тебя могут заинтересовать. Мне кое-что перепало от предков, я могу продать.

– Например?

– Есть кое-какие изделия с изумрудами, сапфирами. Могу предложить. Тебе понравится.

Воронцов вытер салфеткой рот.

– Хорошо. Ты умеешь быть красноречивым, давай встретимся у меня завтра, скажем, часа в три. Там будет и Семен, наверное, хочешь повидать старого друга? Запоминай адрес… Хороводная, семнадцать.

Отодвинув от себя тарелку с бифштексом, Алешкевич мрачно произнес:

– Какая отвратительная кухня. Интересно, кто может жрать эту мерзость?.. Я подойду. И скажи Семену, что я принесу кое-что интересное.

– Не опаздывай, – предупредил Воронцов, поднявшись из-за стола, – я могу уйти. И не думай куда-то слинять, иначе следующая наша встреча может оказаться куда более драматичней.

Алешкевич пришел точно в назначенное время. Ему открыл Виталий и крикнул в глубь комнаты:

– Семен, у нас тут гости!

– Пусть проходит, – вышел в прихожую высокий мужчина лет тридцати пяти, породистый, ухоженный, с русыми, слегка вьющимися волосами, аккуратно зачесанными назад. Такое впечатление, что над его безупречным образом билась целая когорта парикмахеров, визажистов и модных кутюрье. Весь его облик источал довольствие, богатство, удачу, что дается лишь природой и выпадает на избранных. В этой жизни он выиграл главную лотерею: невероятную харизму, умение нравиться людям, а еще здоровый цвет лица с обворожительной улыбкой, магически действующей даже на самого несогласного.

– Здравствуй, Семен, – поздоровался Игорь Алешкевич, проходя в комнату.

– Давненько не виделись.

– Время идет.

– Садись.

Алешкевич присел на предложенный стул.

– Так что там у тебя? – спросил Виталий. – Показывай!

Вытащив из кармана небольшой холщовый мешочек, Игорь развязал горловину и вытряхнул из него на ладонь перстень с крупным изумрудом.

– Взгляни, – протянул он его Воронцову.

– Хм, сильная вещь… – бережно принял тот перстень. Потом аккуратно надел его на безымянный палец. – Прямо впору, как влитое!

– Эта вещь стоит больше, чем тридцать тысяч. Меня интересует, у тебя есть деньги?

– Деньги, говоришь?.. Взгляни, Семен, как он тебе? – выставил Виталий ладонь. – Нравится? Он может быть твоим. – Сняв с безымянного пальца перстень с крупным изумрудом, Воронцов протянул его Семену.

Со стороны могло показаться, что всю свою жизнь Семен Чурсанов прожил в подмосковном замке, каждый этаж которого забит фарфоровыми вазами и полотнами мастеров голландской живописи. Но в действительности дело обстояло совсем иначе: рожденный на зоне, он даже точно не знал, кто в действительности его настоящий отец. По рассказам матери, угодившей за кражу в тюрьму в восемнадцатилетнем возрасте, это был тридцатилетний блондин, в послужном списке которого значилось с десяток удачных вооруженных ограблений и двенадцать лет, проведенных на строгом режиме. То, что случилось между его матерью и отцом, трудно было назвать любовью: всего-то обыкновенный тюремный роман, а точнее, банальная тюремная случка, произошедшая на глазах конвоира, молодого недотепистого веснушчатого парня, который на свой страх и риск за немалое вознаграждение свел их в комнате для свиданий. Сделка была выгодна всем трем сторонам. «Краснопогонник» получал обещанные деньги, причем как от мужчины, так и от женщины. Заключенный – обладание женщиной, по которой истомился за многие годы на «киче». Женщина – желанную беременность вместе с поблажками, вытекающими из ее положения: послабление в режиме содержания, а после рождения ребенка – амнистию.

Еще через год она сдала Семена в приют, где озорного мальчугана присмотрела интеллигентная супружеская чета – приемные родители, для которых он стал настоящим сыном. Склонность к воровству у Семена проявилась едва ли не в младенческом возрасте, и даже наказания приемного отца не смогли отвадить его от пагубной привычки. От своего «призвания» он не отступил, просто эти кражи с возрастом стали изощреннее, и там, где иной просто крал кошелек, Чурсанов превращал воровство в настоящий спектакль со многими действующими лицами, так что пострадавший даже не подозревал, в какое именно время был обворован.

И все-таки на зону Семен Чурсанов попал. Правда, не за воровство, а за банальную «хулиганку» – нагрубил милиционерам и на шесть месяцев угодил на нары. Едва он пересек порог тюрьмы, как тотчас переродился, словно за его плечами был полувековой опыт неволи. Именно отсюда началась его карьера. Кровью, переданной отцом, он чувствовал, что не стоит уподобляться большинству и проживать, как все. Истина существования в неволе такова, что нужно быть сильнее других, чтобы не оказаться растоптанным!

Семен Чурсанов с интересом рассматривал протянутый перстень, в котором видел едва ли не родственную душу. Изумруд был столь же крепок, как и он сам. Смарагд можно назвать камнем фамильным, он передается по наследству от отца к сыну, именно в этом случае он дарует своему хозяину поддержку, наделяет небывалой силой духа, помогает выпутаться из самых сложных и запутанных ситуаций, так как является самым действенным талисманом. Камень, о котором мечтал Семен, находился в его ладони, и, чтобы всецело завладеть им, оставалось только надеть его на безымянный палец правой ладони, но он продолжал медлить, будто выискивал в нем изъяны.

Игорь Алешкевич, сидевший напротив, невольно скривил губы:

– Тебя что-то смущает, Сема? Или камень не по чину?

Изумруд, имевший форму шестиугольной призмы, выглядел невероятно прозрачным. Он был настоящим королем всех изумрудов, и даже драгоценности в короне Мономаха в сравнении с ним смотрелись бы всего лишь жалкими цветными гальками.

– Изумруд хорош, вот только спросить у тебя хотел, не жаль расставаться с такой вещью? – спросил Семен, уперевшись в Игоря твердым взглядом.

Алешкевич держался спокойно, почти равнодушно, на камень он не смотрел, внутренне уже отторгнув его от себя, и думал о нем как о вещи, которая принадлежит кому-то постороннему. Собственно, так оно теперь и было.

– Честно?

– Хотелось бы.

– Час назад было жаль, а сейчас нет. Как-то свыкся с мыслью, что придется с ним расстаться. Это как красивая женщина, которая когда-то тебе принадлежала… Ласки ее помнишь, вот только знаешь, что дарит она их уже кому-то другому. А значит, нужно просто не думать об этом.

Алешкевич был страстный картежник, и в этом его главная беда. Едва ли не каждое воскресенье он проигрывал на катранах огромные суммы – все батюшкино наследство, оставленное в бриллиантах, изумрудах и в золоте. А ведь еще год назад казалось, что унаследованной роскоши не будет конца. Но вот теперь пагубное влечение добралось до сердцевины его коллекции – до драгоценных камней, в которые чадолюбивый родитель вложил не только страсть, но и целое состояние.

– Это стоит больше, чем тридцать тысяч.

– Хорошо. Сколько ты за него хочешь? – спросил наконец Семен, надев перстень на безымянный палец, и каждой клеткой своего тела сразу почувствовал, что это его камень.

Сильная вещь должна соответствовать своему хозяину. И Семен осознавал, что готов отдать за него любую цену не торгуясь. Наверняка изумруд имел богатейшую историю. За сотни лет своего существования он достаточно попутешествовал по миру, преодолевал границы многих государств. Не однажды был украден и не однажды продан, пока, наконец, не отыскал своего достойного хозяина. И расставаться с ним Чурсанов не желал.

– Сам понимаешь, вещь непростая…

– Я понимаю, – сдержанно согласился Семен, – но каждая вещь, даже самая хорошая, имеет свою цену. Так сколько?

– Я бы за нее хотел сто тысяч!

– Однако! У тебя не хилые аппетиты. Это ведь не бриллиант.

– Бриллиант такого размера будет стоить в два раза дешевле. Ты не забывай, это изумруд! Причем чистейший! Ты приобретаешь не просто камень, а еще и берегиню, которая будет охранять тебя от всех бед.

– Ну, ты наговоришь! Это таким образом цену, что ли, набавляешь? Моя цена – пятьдесят тысяч!

Подбородок Алешкевича сжался в складки, обозначив едва заметный шрам (хорошая работа пластических хирургов: когда-то по пьяному делу его зацепили ножом за скверный язык).

– Хорошо, у меня к тебе есть деловое предложение, можешь оставшиеся пятьдесят тысяч оставить себе, но мне понадобится твоя помощь… Если согласишься, камень твой.

– Что за помощь?

– Ты не забыл, у тебя еще один долг.

– Это какой же? – усмехнувшись, спросил Семен.

– Ульяна, – коротко произнес Алешкевич.

Это был сильный аргумент, против которого трудно возразить. Еще год назад Ульяна была женой Игоря. Со стороны они смотрелись вполне привлекательной и счастливой парой. Воспринимались окружающими как единое целое, а потом у них как-то разладилось. Впрочем, их расставание нельзя было назвать неожиданным. Игорь Алешкевич делал все возможное, чтобы их отношения сошли на нет: зависал в катранах, не особенно скрываясь, менял женщин, не появлялся дома неделями…

Тогда он проживал в Питере, и его семейная жизнь напоминала существование на вулкане. Он был из той категории мужиков, что днем дарят женщине шубу, а вечером выставляют подарок на игру. Такое испытание могла выдержать не всякая женщина.

Вместе с семейными разладами у Ульяны вдруг обнаружилась собственная жизнь, куда Игорю отныне не было доступа. Поначалу это были посиделки с подругами за бутылкой сладкого вина, потом она стала появляться в ресторанах, бывало, что и не одна. Начали злословить о том, что своим поклонникам она дарит не только улыбки, но и нежности. И где-то в этот момент Семен обратил внимание на Ульяну всерьез. Он и прежде поглядывал на нее, но как-то мимоходом, как на красивый цветок, что растет в чужом палисаднике. Благоухает себе, да и ладно, а отошел от него на шаг – и уже позабыл. В жизни и так предостаточно всевозможных соблазнов и удовольствий, так что не стоит тратить энергию и время на то, что тебе не принадлежит. При редких встречах они обменивались лишь малозначащими, совершенно необязательными фразами, которые не могли привести к каким-то далеко идущим отношениям.

Да их и не могло быть!

Все это время она была поглощена собственным мужем, а он, не жалуясь на отсутствие женского внимания, срывал те цветы, что попадались под руку. Их первый серьезный разговор, после которого закрутились дальнейшие отношения, произошел полгода назад на дне рождения у Игоря. Неожиданно напившись, он вдруг стал неподъемным. Единственное, на что он был способен, так это лежать пластом на широкой двуспальной супружеской кровати и пыхтеть через две дырочки в высокий сводчатый потолок. Так случилось, что они вдруг остались в одной комнате: через небольшую перегородку выдавал рулады напившийся до бесчувствия муж, а с другой стороны звучала плавная музыка. Гости, разбившись на пары, плавно танцевали. Посмотрев на Ульяну, сделавшуюся вдруг невероятно напряженной, Семен неожиданно осознал, что с этой женщиной у него могут возникнуть весьма приятные романтические отношения. Вот только никак не полагал, что ни к чему не обязывающий флирт с женой приятеля может перерасти в нечто глубинное.

– Почему бы нам как-нибудь не пообедать вместе? – неожиданно предложила Ульяна.

– Когда?

– В любое время, когда ты будешь свободен.

– Тогда давай завтра, – тихо произнес Чурсанов, пытаясь сдержать забурлившее ликование.

Внешне это выглядело вполне невинно: почему бы, действительно, не заглянуть в кафе и не пообедать вместе? Но оба прекрасно осознавали, что речь идет о любовном свидании.

После ужина в ресторане они сразу отправились к нему, в небольшую уютную квартиру, где шесть часов кряду, слившись в одно страстное объятие, устроили настоящее испытание недавно купленной кровати. После того вечера они сделались постоянными любовниками.

Странное дело, но, встречаясь с Ульяной, он получал все то, чего искал в других девушках и не находил: она была с ним нежной, как ни одна другая, прекрасно чувствовала его настроение; умела ободрить и выглядела очень искренней. Некоторое время Семен думал о предстоящих объяснениях с Игорем. Даже представлял его кисловатую физиономию, когда объявит о том, что Ульяна ему уже не принадлежит. Однако все сложилось значительно проще – однажды Ульяна принесла в его квартиру небольшую котомку с вещами и объявила о том, что разговор с мужем уже состоялся и возврата к прежней жизни быть не может. Если же он ее не примет, то для нее прямая дорога на вокзал в зал ожидания, где она сумеет хотя бы переночевать.

Поначалу Семен воспринял Ульяну как еще одну девочку, ненадолго завернувшую в его холостяцкое гнездышко. Пройдет неделя-другая, и он выпроводит ее из квартиры вместе с принесенными мягкими тапочками в форме добродушных кошечек. Но ничего подобного не произошло, неожиданным образом его затянуло: сначала он прожил с ней месяц, потом еще два, а далее он просто перестал считать время – видеть красивое улыбающееся лицо Ульяны стало для него первейшей необходимостью. Ощущение собственной силы и присутствие любимой женщины ему невероятно нравилось.

После переезда к нему Ульяны Игорь старательно избегал встреч, а когда однажды они сошлись на катране за карточным столом, то ни единым словом не обмолвились об Ульяне. Общались ровно, насколько позволяла мужская этика. Чего теребить нервы, в конце концов, это тот самый случай, когда женщина выбирает сама.

И вот сейчас между ними произошло первое объяснение, чему, похоже, оба были не рады.

Сделав над собой усилие, Семен хмыкнул:

– Ты предлагаешь, чтобы я тебе сказал спасибо за царский подарок? Так сложилось, я ее у тебя не отбивал… Ты это сам знаешь.

– Знаю… Но хочу заметить, что я не делал попыток вернуть ее обратно.

– Ты думаешь, что она вернулась бы?

– Во всяком случае, я мог бы попробовать… Нас много связывает хорошего… а там как получится. Я умею уговаривать женщин.

Семен посмотрел на изумруд, моргнувший ему с ладони зеленым блеском, и, слегка нахмурившись, спросил:

– Хорошо. Какие твои условия?

– Помнишь, как-то я показывал тебе брошь? Ты хотел ее купить.

Семен вспомнил красивую брошь с клеймом Фаберже, выполненную из цветного золота и с крупным бриллиантом в виде сердца.

– И что? Помню, ты ее не хотел продавать, говорил, что это семейная вещь.

– Так оно и было, – легко согласился Алешкевич. – Брошь досталась моей прабабке от великого князя Николая Николаевича. Поговаривали, что между ними был серьезный роман, будто бы тот даже хотел на ней жениться, и когда Николай II не дал разрешение на морганический брак, то при расставании он подарил ей эту брошь. Моя бабка прожила до глубокой старости. В первые годы Советской власти в ее квартиру не однажды заявлялись с обыском чекисты, все думали, что великий князь оставил ей груды золотого добра. Кое-что, конечно, имелось… Все это реквизировали, безделушки там разные, посуду, золотишко кое-какое… Но всякий раз она как-то умудрялась сохранить эту брошь. Потом голод был, за бесценок продавались бриллианты, изумруды, и она опять уберегла этот подарок. Позже бабка передала брошь моей матери, а уже она наказала, чтобы я отдал ее своей невесте. Я как чувствовал, что с Ульяной у нас ничего не заладится, вот и не дал. А после ее ухода брошь в карты заложил… Долг большой был. И проиграл одному человеку!