Текст книги "Рыбья Кровь и княжна"

9

При въезде в город встречающих воевод и тиунов, казалось, только и занимало ранение князя. Несколько раз Рыбья Кровь отшучивался:

– Все в порядке. Всего лишь обычный княжеский заговор.

Потом ему это надоело:

– Если еще кто спросит про эту стрелу, пойдет главным заговорщиком!

Даже Корней, встретив разъяренный взгляд Дарника, предпочел захлопнуть свой ехидный рот.

Всеслава про самочувствие не спрашивала. Коснувшись холодными губами щеки мужа, она чуть дольше положенного задержала в своих ладошках кисть его руки и с непривычной виноватостью заглянула ему в глаза, мол, опять предсказание моей Нежаны исполнилось.

Понятливые тиуны, приученные не нагружать князя при встрече лишними разговорами, все расспросы о походе обратили на Меченого, Лисича и Буртыма. Дарнику оставалось лишь терпеливо пережидать обязательное пиршество.

В княжеской трапезной убрали две перегородки, и теперь это был зал, где могли без тесноты разместиться больше ста человек. Они и разместились, придирчиво относясь к назначенному им Фемелом месту за общим столом. Но дворский тиун напрасно вопросительно смотрел на князя – всех ли он правильно рассадил – Дарнику было не до этого. После первых здравиц, когда на середину зала развлекать гостей выбежали плясуньи и акробаты, ему стало совсем плохо.

– Смотрите сильно не безобразничайте здесь, – с натужной улыбкой пожелал он Быстряну и, притворяясь пьяным, с трудом выбрался из-за стола.

Всеслава с левого бока поддерживала мужа. Стиснув зубы, Дарник с ее помощью едва добрел до опочивальни и мешком повалился на постель. Прибежавший лекарь обнажил торс потерявшего сознание князя. Вокруг маленькой раны образовалось черно-синее пятно величиной с блюдце.

Двое суток вокруг раненого князя шли непрерывные хлопоты. Компрессы и снадобья, бой в бубен и завывание дудок, окуривание спальни ароматическими запахами и окропление ее родниковой водой, растирание ног и прикладывание горячих предметов – чего только не было испробовано? И хотя молодой, закаленный организм взял свое – к исходу вторых суток Дарник смог открыть глаза, – полное выздоровление шло медленно и растянулось на добрый месяц.

Деятельная и трогательная забота жены лишь в первый момент приятно удивила его: оказывается, нормальные женские хлопоты ей тоже по силам. Затем пришли другие мысли и настроения: острый стыд за себя столь беспомощного и ощущение, что Всеслава вяжет его своим вниманием по рукам и ногам. Еще хуже было с остальными приближенными, раздражал даже сам их взгляд сверху вниз на него, лежащего. А если они входили вдвоем-втроем, то за любыми самыми отвлеченными словами непременно чудилось их тайное переглядывание между собой по поводу такой же как у всех уязвимости непобедимого князя.

– Чтобы ко мне все входили по одному! – приказал Дарник княжне. Так он хоть мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными командами.

Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки, считал, что самая лучшая смерть – это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских, для него, князя, она, напротив, полное бесчестье – значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой – тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому неприятель выбрал вероломный удар в спину.

Полусотский арсов через день докладывал, как идет розыск «стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало, и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «стрелка» нашли, князь, не задумываясь, послал его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как легко можно устрашать своих приближенных.

Сначала он испытал свои новые возможности на Всеславе.

– Говорят, твой дядя Шелест возводит себе дворище не хуже моего? Он так уверен, что останется здесь?

– Он возводит гостиное дворище для короякских торговых людей, а не для себя, – оправдывала дядю княжна.

– И поэтому запустил руку в нашу казну?

– Я сама дала ему пятьсот дирхемов в долг. Купцы привезут ему их из Корояка, и он отдаст.

– Лекарь сказал, что яд на стреле должен был не убить меня, а только отнять ноги, – безжалостно слукавил князь. – Если бы не шелковая рубашка, яд проник бы полностью, то так бы и случилось.

– Спроси Фемела, дядя Шелест вовсе не собирается здесь править. – Испуганная жена уже видела своего дядю казненным. – Он давно собирался уехать, это я его попросила немного подождать.

Следующей жертвой оказался дворский тиун.

– Розыск показал, что яд на стреле из твоего ромейского Ургана, – строго обратился Рыбья Кровь к нарочно вызванному ранним утром Фемелу.

– Не думаешь же ты, что это я? – по-свойски огрызнулся ромей.

– Еще как думаю, – бесцеремонен был и князь. – Не ты, так твои христиане.

– Может, еще скажешь, зачем им это понадобилось?

– Причин целых сто. Вместо сильного князя посадить в Липове купеческую верхушку. Устроить распрю между липовцами и пришлым людом. Снова наладить для ромеев поток словенских и русских рабов. Завести в Липове христианскую веру. Не дать словенам и хазарам объединиться против Романии. И много чего еще.

– Отсюда до Романии две тысячи верст. Какой толк во всем этом? – не сдавался бывший учитель купеческих детей.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мое княжество столь ничтожно, что совсем не интересует Романию? – изобразил подходящий случаю гнев Дарник.

Фемел растерянно всматривался в раненого князя. Конечно, все походило на привычные дарникские шуточки, но ведь молодым людям свойственно меняться, особенно после блистательных побед и предательского удара в спину.

– Чем угодно могу поклясться, что живущие в Липове ромеи к этому непричастны, – волнуясь, произнес тиун.

Прежде князь обязательно постарался бы успокоить напуганного советника, но сейчас молчал – пусть думает, что тоже, как и все, под подозрением.

Еще более жесткая словесная расправа ждала князя Шелеста. Тот не совсем до конца выполнил оставленные ему поручения. Селище-лечебница было отстроено лишь наполовину, вторая каменная башня вышла непомерно толстой, при переписи забыли всех стариков и детей, а торф нарезали в тех местах, откуда его почти невозможно было вывезти. Зато гостиное короякское дворище поражало своими размерами, так что в нем вольготно разместился сам Шелест с двадцатью своими, привезенными из Корояка, дружинниками.

– Липов слишком маленькое место, чтобы содержать два княжеских двора, – выслушав отчет дяди Всеславы, заключил Дарник. – Отпустить тебя я тоже не могу – это будет нехорошо и для меня, и для тебя. До следующего лета со своими дружинниками поедешь воеводой в Арсову Вежу.

Арсова Вежа находилась в десяти верстах на север и третий год прикрывала Липов от некогда разбойного, а теперь союзного Арса.

– Ты забыл с кем разговариваешь. Я наследственный короякский князь, а не твой смерд. – Шелест весь так и кипел от обиды.

– И как наследственному князю тебе больше всех было выгодно подослать ко мне убийцу. И не волнуйся ты так, я тебя ни в чем не обвиняю, просто рассуждаю. Или делай как я говорю, или я замажу тебя таким подозрением на весь каганат.

Шелест долго молчал.

– Мои гриди не согласятся на это. Что им там делать зимой в глухом лесу? – наконец возразил он, как всегда сильно заикаясь.

– Гриди, увидишь, согласятся. Все лето жировали в городе, теперь пускай немного послужат не только тебе, но и Липову.

– Мы ни о чем таком раньше не договаривались.

– Мы о твоем приезде сюда с ватагой гридей тоже не договаривались, – заметил Рыбья Кровь. – Так каждый князь в каганате начнет думать, что может приехать сюда и вволю куролесить как ему захочется. Ты хотел помочь своей племяннице, вот и помоги. Тебя, конечно, никто и пальцем не тронет, если откажешься, но твои гриди, если не послушаются, будут наказаны полной мерой.

Шелест не стал дальше спорить, ушел жаловаться племяннице. И та тут же прибежала, дабы урезонить зарвавшегося мужа:

– Так нельзя. Ты обращаешься с моим дядей как с каким-нибудь десятским ополченцев. Не только он, но и мой отец не простят тебе такой обиды.

– Я князь выборный, а не наследственный, поэтому у меня знатных захребетников быть не может, – ледяным тоном внушал ей муж. – В воинской службе обиды тоже не бывает. Твой дядя успокоится и все поймет правильно.

Это распоряжение Дарника произвело сильное впечатление и в городе, и в войске. Корней едва поспевал приносить свежие известия:

– Тебя уже и князем перестали звать, а просто Молодой Хозяин, чтобы не путать с князем, которого ты засунул в медвежий угол. Так и говорят: бьет своих, чтоб чужие боялись. Другие спорят: чужие племена нашего князя еще больше боятся. Скажи, а есть кто-то, кого ты не станешь наказывать ни при каких обстоятельствах?

– Зачем тебе знать? – довольно улыбался Молодой Хозяин.

– Очень нужно. Я, когда поступал на твою службу, тебя совсем не боялся. А сейчас боюсь. И многие точно так себя чувствуют. Даже твои хорунжие и арсы.

Дарник крепко удивился и призадумался. Какого-либо особого страха перед собой он до сих пор не замечал, просто считал, что его требовательность ведет к большему порядку, и все. Постоянно же находиться среди робких боязливых людей – что может быть отвратительней?! Перебирая в памяти свои встречи и разговоры с липовцами за последнее время, он все больше убеждался в правоте ехидного шута. Всегдашняя нацеленность говорить и действовать самым кратким и полезным образом не только унесла из его жизни глупые и приятные мелочи, но сделала равнодушным к таким же мелочам у окружающих людей. А они, видимо, рассчитывали, что со временем будут все больше сближаться со своим князем, и теперь принимают его сдержанность за враждебное к себе отношение и вполне понятно тревожатся и волнуются от этого.

Копаясь дальше в своих предположениях и догадках, Молодой Хозяин пришел к открытию, поразившему его самого. Да, он действительно совершенно равнодушен к окружающим людям, пока они не доказали свою пользу ему, и причины этому две. Сперва, еще в Бежети, он, Дарник, крепко привязался к старшему двоюродному брату Сбыху, защищавшему его от других мальчишек. Потом Сбых насмерть разбился при падении с лошади, и он уже ни к кому не мог испытывать подобной привязанности. Когда эта горестная потеря постепенно затянулась, появился Клыч из соседней Каменки, с которым они начали вдвоем готовиться в княжеские бойники. Три года готовились, а в самый последний момент Клыч ответил, что никуда пойти не может, и в большой, опасный мир Дарник пустился один. Эти два удара, по-видимому, и приучили его никогда ни с кем сильно не сближаться.

Сейчас вот даже прежнее намерение в пику холодной жене продолжать посещать наложниц куда-то далеко отодвинулось, потому что тоже требовало болезненных сердечных затрат. А, в самом деле, кого бы он не стал наказывать ни при каких обстоятельствах?

– Послать в Арс за Шушей! – велел Рыбья Кровь явившемуся на вызов десятскому телохранителей.

Приказ услышала входящая с горячим питьем Всеслава.

– Ты уже последний стыд потерял, – упрекнула она, едва десятский вышел из спальни выполнять поручение.

Шуша была наложницей воеводы арсов Голована, когда-то захваченной в плен при осаде Арса, а через год Дарник снова вернул ее Головану в жены.

– Тебе самое время навестить своего дядю в Арсовой Веже, – вместо слов оправдания объявил князь жене.

– А если я не поеду? – не могла сдержать обиды княжна.

Дарник позвал караульного арса и отдал ему распоряжение:

– Приготовить для княжны лошадей и возок.

Коль скоро все меня боятся, то и жена должна бояться, ясно читалось в разом ставшем колючим взгляде Молодого Хозяина.

На следующий день на Войсковое Дворище приехала Шуша. В спальню князя она не вошла, а ворвалась. Уже зная об отъезде Всеславы, распоряжалась как истинная хозяйка. Отослала слуг, потребовала себе горячего малинного отвара, небрежно сбросила в угол на сундук свою верхнюю одежду.

– Как ты здорово придумал! – начала она, когда они остались одни. – Наверно, это твой Фемел подсказал, ты на такие штуки не мастер.

– Какие штуки? – Дарник с удовольствием рассматривал ее пышную, подвижную фигуру.

– Да с этим ранением. – Шуша присела на край ложа, дотронувшись до него мягким бедром. – Так им и надо, пускай ждут и боятся! Ну, иди сюда, нянька тебя покачает. – Она приподняла его и прижала к своей большой груди.

Князь счастливо засмеялся, вдыхая ее позабытый запах взрослой женщины. Раньше Шуша столь свободно себя не вела, и эти новые оттенки в ее поведении удивительно шли ей.

– А Голован где? С тобой приехал?

– Конечно, куда ему деться. В гридницу пошел с друзьяками поздороваться.

Дарник блаженно закрыл глаза, покачиваясь в такт ее движениям. Никому, даже матери в детстве, не позволял он так с собой обращаться. Конечно, каждый день иметь возле себя такую женщину, как Шуша, было бы невыносимо, но иногда… Как здорово он догадался позвать ее. Ужасно понравилось и то, что она посчитала этот выстрел из лука специально им подстроенным.

– В Арсе сразу вспомнили, как обещали тебе кровную месть, и боятся, что ты подумаешь на них, – продолжала непринужденно болтать бывшая наложница. – Некоторые даже готовятся в бега.

– Между прочим, кровную месть мне обещал твой Голован, – заметил князь.

– Значит, деваться некуда. Сейчас придет и добьет тебя, – веселилась Шуша.

Позже заговорили о другом.

– Мне твоя жена очень понравилась, – призналась словоохотливая гостья. – Только какая-то печальная. Все ты виноват. Привык к наложницам небрежно относиться, а хорошая жена другого обращения требует.

– Это какого же? – Ему стало интересно.

– Ее тоже завоевать надо.

– Ты же говоришь, что я не привык к этому.

– А привыкать не надо. Чужое войско побеждать умеешь. Вот и тут как с чужим войском. Если захочешь, обязательно все как следует придумаешь.

Сравнивать завоевание жены с военным сражением было столь непривычно, что Дарник не нашелся что ответить.

Наговорившись с раненым, Шуша вспомнила про мужа:

– Пускай войдет, что, зря ехал?

Голован, названный так из-за своей шевелюры и бороды, делавшей его голову вдвое больше обыкновенной, явился со своими новостями:

– Твои гриди вот-вот взбунтуются. Гридницы и конюшни переполнены, а запасов на всех не хватает. Как зимовать собираешься?

– Пускай об этом его тиуны хоть раз толком позаботятся, – сказала Шуша.

– Я уже завтра вставать собираюсь, – оправдывался Дарник.

– Не дури, – бросила толстуха. – В кои веки отдохнуть привелось, так и отдохни как следует. Похитрей надо быть. Не знаешь, что ли? Прикинься немощным, а сам все зорко на ус наматывай.

– Она научит. – Головану даже неловко стало за распоясавшуюся жену.

Но, действительно, пора было приступать к текущим делам. Притворяясь по совету Шуши все еще немощным, Рыбья Кровь созвал всех воевод, тиунов и городских старейшин.

– Скоро зима, как будем зимовать? – задал князь главный вопрос.

Все в один голос заговорили, что не только гридницы, но и сам город сильно переполнен пришлым людом.

Когда год назад из Туруса стали во множестве пребывать перехваченные с торговых судов словенские рабы, лишь половина из них убыла дальше в свои родные края. Те, кто остался, жили в основном попрошайничеством, отрабатывая еду нехитрой колкой дров и перетаскиванием тяжелых грузов. Некоторые поступили на службу за те же харчи к зажиточным липовцам и семейным войсковым вожакам. Большинство же из них первую зиму провели ночуя со скотиной в хлевах и конюшнях. Сейчас предстояла вторая подобная зимовка, вот только бездомников стало в два раза больше, чем прежде, к ним еще прибавились сотни ополченцев, не захотевших уходить в родные селища.

– Сколько за лето срубили новых изб? – спросил Дарник Фемела.

– Девяносто. Тридцать отправили в лечебницу, шестьдесят развезли по вежам, – отвечал наместник.

– Сколько в городе лишних коней, без запасов овса и сена?

– Три с половиной сотни. – Ромей знал любовь князя к точным числам.

– Завтра вторую крепостную смену на отдых не отпускать, – распорядился Молодой Хозяин.

Назавтра по всему городу стоял крик: гриди второй крепостной смены отлавливали в посаде бездомников и волокли на Войсковое Дворище. Под горячую руку попадались и те, кто служил в богатых домах.

Всего на Дворище согнали больше трех сотен рабов. К ним вышел князь. Стоял, облокотившись на перила крыльца, и молчал. Под его взглядом установилась напряженная тишина.

– Теперь вы больше не рабы, а войсковые закупы, – объявил им Рыбья Кровь. – Полсотни домов в сторожевых вежах ждут вас. Вы будете жить по пять-шесть человек в одном доме. Кому не понравится, может взять топор и до снега срубить себе отдельную избу. Кто самовольно уйдет оттуда в первый раз, получит двадцать плетей, во второй – будет повешен. Все ясно?

– Да какой же ты освободитель после этого! У хазар в рабстве лучше, чем у тебя! – раздался чей-то истошный крик. – Ты же всех нас отпустил на свободу!

– Вы и сейчас можете идти на свободу, – вынес приговор Дарник. – Заплатите в казну тридцать дирхемов и идите.

– А те, кто без этой виры ушел, те как? – завопил следующий бездомник.

– Они оказались поумнее вас.

– А я у хозяина работаю, то как? – спросил более спокойный голос.

– Если хозяин заплатит за тебя тридцать дирхемов, то можешь остаться.

– Да нет нигде такого закона – над свободным человеком измываться! – Из толпы к крыльцу выскочил тщедушный мужичонка и картинно разорвал на груди рубаху, маленький ошметок грязи попал князю на грудь. Многие испуганно ахнули, зная, что Рыбья Кровь совершенно не выносит прикосновений к себе посторонних людей, а уж тем более брошенных комков грязи.

Дарник чуть щелкнул пальцами. Двое арсов подскочили и схватили мужичонку. Гриди, стоявшие по периметру двора, обнажили мечи. Толпа отшатнулась. Несколько мгновений – и, суча ногами, мужичонка уже болтался в петле. Все оцепенело смотрели на его раскачивающееся тело.

Так осуществлял Дарник свой замысел по обеспечению своего войска дармовой трудовой силой. Прежде чем закупов под охраной на телегах отправили в дальние вежи, всех старательно переписали с отметкой места, куда направили.

Корней ерничал:

– Вот она, настоящая княжеская ласка. Не боишься, что в вечевой колокол ударят?

Ему вторил Фемел:

– А не побегут ли от твоей крутости те смерды, что вышли к нам из лесов?

– Лишь бы побежали из Липова остальные бездомники, – говорил Дарник.

В самом деле, многие из спрятавшихся рабов вспомнили, что рядом находятся более «добрые» княжества, и поспешили отправиться в Корояк и Остер.

Следом за бездомниками из города потянулись пятьдесят сыновей коренных липовцев: им князь определил служить в дальних вежах.

– Пусть узнают, что такое воинская служба, – решил Молодой Хозяин.

Некоторые из липовцев пытались откупиться или выставить вместо себя другого родича, но князь был непреклонен:

– Не беспокойтесь, остальные тоже послужат. Лишней эта наука ни для кого не будет.

С рабынями было проще. В городе давно ощущалась нехватка женщин, поэтому все пленницы и освобожденные рабыни быстро находили свое пристанище. Чтобы пополнить войсковую казну, Дарник назначил за каждую рабыню виру в десять дирхемов, говоря, что столько стоит одна доставка их в Липов. От владельцев, которые не смогли заплатить и этого, рабынь перевели в княжеские мастерские.

Привезенные дети-сироты шли по одному дирхему за каждого и тоже, в случае неуплаты приемными семьями, переводились в княжеский приют.

Для избыточных трофейных лошадей Рыбья Кровь устроил «скачки смерти», как назвали это липовцы. Лучшие подростки-наездники прогоняли их дюжинами по двухверстному кольцу, и пришедшая последней лошадь тут же отправлялась на скотобойню. Цена на конину тут же сильно упала, и ее просто отвозили для войсковых закупов на дальние сторожевые вежи.

Так проводил Дарник подготовку к своей четвертой зимовке в Липове.

10

Всеслава из насильственного гостевания в Арсовой Веже вернулась еще более отстраненная и замкнутая, чем прежде. Дворовые наушницы с удовольствием расписывали ей, как князь без нее ожил, принимая Шушу с Голованом, навещая Черну и Зорьку, как был бодр и неутомим в своих каждодневных делах.

– Нашли, кто стрелял? – В ее первом вопросе мужу сквозила легкая издевка.

– Завтра найдут, – пообещал Дарник.

Назавтра арсы действительно притащили купеческого слугу, бывшего ополченца, который хвастал в питейном доме, что это он стрелял в князя.

– Дело касается меня, поэтому я судьей ему быть не могу. Суди его ты, – заявил Молодой Хозяин жене, отведя себе роль стороннего наблюдателя.

Всеслава, подозревая подвох, принялась подробно расспрашивать, что видел обвиняемый на дороге, с кем ехал князь, во что был одет, какой масти был его конь. Купеческий слуга тотчас стал путаться, ошибаться, говорить наугад.

– Это не мог быть он, – вынесла уверенное заключение княжна.

– Он же сам признался, – досадливо заметил полусотский арсов. – Огнем прижжем, так и сообщников вспомнит.

– Все равно это не он, – стояла на своем Всеслава.

Дарник рассмеялся и приказал глупого слугу как следует выпороть.

– Ты меня проверял? – спросила жена, когда они остались одни.

– Да нет, – уклончиво сказал князь. – Просто иногда голова отказывается ясно соображать. Мне он тоже показался не тем, за кого себя выдает. Только я не знал, как его уличить. А ты сделала все превосходно.

Княжна даже зарделась от его похвалы.

Это и был новый подход Дарника к семейной жизни. Подумав хорошенько над словами Шуши, он, в самом деле, решил малыми, настойчивыми шагами завоевать ум и сердце жены, причем сделать это непременно раньше, чем исполнится год со дня их свадьбы – чтобы оставить с носом ее гадалок и звездочетов.

Как всегда, когда у него появлялась ясная и четкая цель, следом приходили и средства ее достижения. Всем людям хочется быть значительными людьми – это знал он и из ромейских свитков, и из собственного опыта. Значит, надо предоставить Всеславе возможность как можно полнее проявить себя, завоевать уважение подданных не кукольной миловидностью, а верными суждениями и решениями. И чтобы во всем этом у нее была только одна опора – он, Дарник. То, что княжна полгода уже управляла Липовым, в расчет можно было не принимать, там имелись подсказки Шелеста и Фемела, да и сами липовцы особенно к ней не обращались, понимая, что князь потом все может переиначить.

Да и то сказать, его обязанности день ото дня становились все более сложными и противоречивыми. Проведенная перепись показала в Липове три с половиной тысячи населения, не считая стариков и детей. Тут, как ни решай, всегда найдутся обиженные и недовольные, чтобы всех их привести к согласию, и десять лишних умных голов пригодились бы. Прежде свой княжеский долг Дарник видел в трех простых задачах: завести лучшее войско, умело судить человеческие распри между собой и сделать подданных как можно богаче, потому что тогда и он им будет нужен – для охраны их сундуков.

У этих правил имелся только один изъян: беря и выбивая себе самую увесистую княжескую долю военной добычи, удачливый полководец быстрее всех своих приближенных оказывался в долгах. Иначе было теперь. Превращение всех бездомников в войсковых закупов немедленно принесло в княжескую казну несколько тысяч дирхемов, а впереди предстоял еще первый полноценный сбор подымных податей с укоренившихся селищ и городищ княжества, заметный доход сулил и открытый торговый путь на Казгар – словом, в казначейских делах можно было немного перевести дух и побыть какое-то время с княжной Орлами парящими.

– Как тебе нравятся порубки вокруг Липова? – спросил как-то Рыбья Кровь у жены перед заседанием княжеской думы.

– Мне сказали, что ты нарочно вокруг оставляешь одни пеньки, чтобы далеко видно было и чужая конница пройти не могла.

– Я хочу, чтобы ты на совете спросила меня про них.

Всеслава так и сделала, и Дарник вынес решение, что ближе двух верст от города лес не рубить, а в посаде запретить ставить бревенчатые заборы, а только из тонких жердей.

– Забор из жердей пальцем проткнуть можно, – вскинулся хозяйственный Кривонос, чья дворовая ограда напоминала крепостной тын. – А если ночные разбойники?

– Тогда вези бревна за три версты, – бросил ему князь.

В другой раз он попросил Всеславу замолвить слово против нечистот, что выбрасывали прямо на проезды и проходы между дворищами, и повсюду в посаде появились большие бочки, нечистоты из которых золотари потом вывозили за город.

– Почему ты делаешь это через меня? – не понимала княжна.

– Потому что сам я такое предлагать не могу. А ты можешь, – просто сказал он. – И никто тебе слова поперек не скажет.

Так у них и пошло: договаривались и шли в совместную атаку на тиунов и старейшин, которые не смели возражать, боясь обидеть князя замечаниями его жене.

Потом Дарник изредка стал рассказывать Всеславе что-то о себе. Больше всего ее поразило, как он сам по свиткам овладел ромейским языком.

– Потому что в детстве я был гораздо умнее, чем сейчас, – объяснил муж.

Ответом ему был непроизвольный хохот жены.

– Умнее, чем сейчас! – повторяла она, утирая слезы. – Значит, сейчас ты гораздо глупее?

– Ну конечно. Когда я в пятнадцать лет покинул Бежеть, я ни на миг не сомневался, что через год стану первым воеводой у нашего кагана. А видишь: четвертый год, и я всего лишь какой-то там мелкий князек.

И новый взрыв ее смеха, теперь уже над «мелким князьком».

Не меньше впечатлил Всеславу и его рассказ о матери.

– Она ни на что никогда не жаловалась, сама делала и женскую и мужскую работу. Иногда говорила что-то сделать мне, но, если я не хотел, никогда не настаивала. Может быть, поэтому я всегда живу только по своей воле, и мне никогда не нравятся люди, которые подробно и красочно про себя говорят. Я не люблю судить об окружающей жизни с чужих, пусть даже самых правильных слов, мне больше нравится догадываться о сути вещей своим умом.

Мало-помалу она и сама разговорилась, хотя и считала, что ничего такого особенного в ее детской жизни не было: ну любила прятаться под пиршеским княжеским столом, ну горько плакала над сдохшим домашним хорьком, ну потерялась однажды на полдня в лесу.

– Но ведь как-то к княжеской охоте привязалась, когда кровь и кишки по рукам текут? – безжалостно допытывался Дарник.

– Отец всегда говорил, что я ни в чем не должна походить на простолюдинок, – откровенничала жена. – Что удел князя не сражаться с другими людьми, а сражаться с собственной судьбой. На самом деле я не такая суеверная, как ты думаешь. Просто предсказания всегда выводят на какую-то ясную дорогу, по которой легче идти. Звезды предрекают делать то-то и то-то, вот я и делаю.

– А за меня замуж тоже предрекли? – любопытствовал он.

– Конечно.

– Но ведь я простолюдин.

– Ты же сам тогда на суде говорил моему отцу, что многие знают твою мать, но никто не знает твоего отца. Почему ты так скрываешь его имя?

– Потому что я сам его не знаю, – честно признался Дарник. – У меня всегда была такая гордыня, что, даже если бы моим отцом оказался русский каган, я бы почувствовал себя слишком маленьким человеком. Не зря древние ромейские цезари искали своих предков только среди богов, а не людей.

– Значит, твой отец бог? – серьезно уточнила княжна.

– Причем самый-самый главный, – насмешливо отвечал Молодой Хозяин.

Такие их беседы весьма способствовали возникновению чисто дружеских и заговорщицких отношений против окружающих приближенных, но в любовных делах продвижение шло не так быстро. Уступая по утрам и вечерам его страсти, Всеслава именно уступала, первой никогда не изъявляя подобного желания. Это было не слишком приятно, и, не будь пылких наложниц, он наверняка бы усомнился в своих мужских качествах, поэтому предпочитал просто выжидать, уже успев почувствовать вкус к такому вот медленному, постепенному узнаванию другого человека, который вроде бы и весь перед тобой и в то же время скрыт не менее, чем он сам, Дарник, перед другими людьми.

Однажды князь пошел еще на один решительный шаг и позвал Всеславу с собой в дальний объезд. В сопровождении арсов они выехали в сторону Малого Булгара. Петляющая слева Липа то появлялась, то исчезала за паутиной безлистного осеннего леса, брызги талого снега веером летели из-под копыт, попадая на сапоги Дарника и юбку Всеславы, отчего обоим было легко и весело.

К полудню они добрались до Первой заставы, где гонцы из Малого Булгара меняли лошадей. Липа в этом месте делала почти полную петлю вокруг скалистого холма. Пока арсы расседлывали лошадей и готовились к трапезе, они вдвоем с княжной объехали сам холм.

– Как отсюда все далеко видно! – воскликнула Всеслава, оглядывая противоположный пойменный берег реки.

– Нравится? – небрежно спросил он.

– Очень!

– Значит, быть здесь твоему собственному селищу.

– Моему? – насторожилась княжна. – Ты хочешь, чтобы я жила здесь?

– Не только ты. Если пустишь, я тоже буду жить здесь.

– Каждой наложнице по селищу! – тут же вспомнила она.

– Ты не так поняла. Мне самому хочется жить там, где не будет слышно вечевого колокола.

– Никогда бы не подумала, что ты боишься его.

– Это не страх, а презрение, – пояснил Дарник. – Пускай хоть один раз в него зазвонят, и я навсегда отселюсь сюда. Да и вообще, нельзя позволять смердам каждый день видеть себя.

Всеслава слегка призадумалась.

– А это будет не слишком далеко от Липова?

– В самый раз. Но заранее об этом не стоит никому говорить. Я хочу назвать это селище в твою честь Славичем.

– А как же торжище, пиры с дружиной, военные игрища?

– Это уже стало слишком назойливым для меня, – поморщился он. – Мне нужно место, где бы принадлежал только себе и тебе и мог добиться вокруг полной тишины. Месяц будем жить в Липове, месяц здесь. Подумай, подойдет это тебе или нет?

– Мои дворовые скажут, что ты хочешь сослать меня от себя подальше.

– Значит, ты должна сама всем убедительно сказать, что тебе хочется жить в этом месте.

Княжна молчала. Дарник не торопил ее с ответом, по сути это было первым настоящим испытанием жены: согласна ли она разделить его все более насущную потребность в одиночестве.