Текст книги "Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей"

Низкое заходящее солнце косыми лучами золотило желтую поверхность Туры, и увлеченные откатным течением на середину реки шесть игрушечных лодчонок казались на волнах ряби настоящими бригантинами, пробивающими себе дальнюю тяжелую дорогу в штормах.

Они плыли в одном строю, и уже нельзя было разгадать, где синий, где черный флаг… Река не двигалась, река стояла, а они упорно все шли и шли вперед… Пока не сделались шестью едва приметными за рябью точками у поворота…

И все замолчали почему-то: и Светка, и Кравченко, и Мишка, и Владька, и Петька, и Никита, и даже Колька тетки Татьянин… Потом Светка сказала:

– Куда они приплывут, мальчики?.. – Никто не ответил ей. А она ни с того ни с сего радостно вздохнула. – Вот надо было и вчера так – отпустить их много! Ведь хорошо?..

Солнце коснулось диском черно-синего леса на краю земли. Петька неожиданно поднялся.

– Ладно, – сказал Петька. – Кому что…

И Никита поднялся вместе с ним. И потому, как Петька сказал «кому что», никто не засмеялся. Никто не мог понять, что он хотел сказать этим, но было ясно, что это не просто слова. Эра корабельных войн кончилась. Никиту и Петьку ждали более трудные дела.

Как можно быстро окучить картошку

Первое сообщение из Свердловска пришло ровно через десять дней после того как друзья отправили свой запрос на имя Товарища Председателя Горсовета.

Но за несколько дней между боевой ничьей на Туре и сообщением из Свердловска произошло еще два небольших события, которые едва окончательно не испортили настроение как командира энского отряда, недавно произведенного в адмирал-генералиссимусы, так и начальника штаба.

Во-первых, на утро после боя Никита, разбуженный вездесущим Петькой, не успел улизнуть в тайгу, и бабка Алена снарядила их окучивать картошку на огороде. Петька сначала понадеялся, что тяпка у бабки Алены только одна, потом пробормотал что-то насчет хозяйственных забот, которые загрызли его окончательно, но бабка то ли не расслышала про заботы, то ли не взяла их во внимание, но откуда-то из-под вороха сломанных вил, граблей и лопат извлекла вполне пригодную для окучивания тяпку и, грустно охая о чем-то своем, старушечьем, сунула ее Петьке.

Петька даже спасибо сказал от безвыходности, хотя благодарить особо-то и не за что было. Друзья вздохнули каждый сам по себе и, не глядя в глаза друг другу, тронулись на огород, что у опушки, за редколесьем. Попробуй тут разыщи миллионы, когда дыхнуть времени нет…

Никита жил с бабкой, хотя и отец и мать у него были. Сразу после войны его отец навсегда уехал жить в Куйбышев, а за матерью-агрономом через год приехал какой-то дядька с Украины. Мать сказала Никите, что это его новый папа и что они втроем будут жить на Украине. Но Никита отказался ехать и остался с бабкой Аленой. Мать два раза еще приезжала потом, и плакала, и пробовала драться, Никита стоял на своем – и ни в какую. А силой его как возьмешь? Да и вырос уже Никита – брать его силой… Теперь мать с год уже не приезжает. Говорят, у Никиты появился где-то на Украине брат, но Никита говорить об этом не любит и брата не признает. Мать у него красивая, и если бы мать вернулась к бабке Алене – Никита принял бы ее. А вот как быть с братом, он не знает, брата он не принял бы… И мать, и отец присылают им с бабкой деньги. Какой месяц – оба, а какой месяц – ни тот, ни другой. Бабка Алена тогда ворчит под нос, а Никита собирается «тронуться» весной, сразу после школы, в сторожа. Но потом деньги опять приходят, и насчет сторожей Никита так ни разу и не говорил с председателем.

У огорода присели, погрустили немножко. Оно, конечно, когда сделаешь дело, кажется – ерунда, а вот пока не начал, хоть с одного краю возьми его, хоть с другого – все равно конца нет…

Вдруг по дороге, что вела на Туру, появился дядька Филипп, старший конюх, с двумя жеребчиками в поводу – Орликом и Косатым. Борода и усы у дядьки Филиппа прокурены насквозь: у самого рта – желтые-желтые, аж с коричневинкой, а дальше – светлее, борода у него – от груди до ушей. Дядька Филипп сам невысокий, а сапоги размера шестидесятого, и будто не по силам ему эти сапоги – дядька Филипп никогда не поднимает ноги, а волочит, и серый шлейф бархатистой пыли поднимается за ним по дороге. Во рту у дядьки Филиппа цигарка, кепка надвинута до бровей, и он всегда идет будто бы наугад – только и видит, что под ногами у себя. Если у дядьки Филиппа стать на дороге, так он, верно, и не заметит, пока не столкнется. Только стать ему на дороге еще не решился никто. Низок, низок дядька Филипп, а найдет грудью, так прочухаешься в кустах где-нибудь.

Друзья переглянулись и, не сговариваясь, разом сунули тяпки в картофельную ботву.

– Дя Филипп! А дя Филипп! Вы не купать ли Орлика да Косатого?

Дядька Филипп глянул одним глазом из-под козырька, проволок ногой дальше.

– А может, мы покупаем, а? – не отступался Петька, задом двигаясь перед дядькой Филиппом. – Мы ж прошлый раз купали вам, а?

Дядька Филипп остановился, поднял голову, рассеянно поглядел на друзей, будто соображая, что им надо от него. Потом сунул поводок Орлика Петьке, а Косатого – Никите. Никита выхватил из-за пояса дядьки Филиппа скребницу, и в один миг друзья оказались на лошадях. А конюх сделал шаг в сторону, к траве, что была как раз у Никитиного огорода, и сел. Дядька Филипп всегда так. Он и с места не сдвинется, пока друзья не возвратятся назад. Тогда он примет у них уздечки и опять зашагает по пыли в обратном направлении. Цигарку он и не сворачивал, наверное, а как просыпался с цигаркою в зубах, так и пыхтел ею до вечера.

Летит же время на реке! Когда друзья хватились двигать назад, солнце ухмылялось уже свысока – где-то возле зенита. Но, правда, лошади зато лоснились рыжими боками, что Орлик, что Косатый, – будто олифой смазанные. Уж и песком, и скребницей, и так – ладошкой, и грязью их для чистоты мазали.

Ясно, что о себе друзья при этом тоже помнили.

А вот тяпки – хоть убей – из головы у обоих выскочили.

Вспомнили о них, когда увидели, что на огороде не один дядька Филипп, а что рядом еще знакомый полушалок. Он у одной бабки Алены такой и есть – полушалок – во всей деревне.

Дядька Филипп не сидел, а работал. Дядька Филипп тяпал землю, а бабка Алена шла следом. Друзья как увидели это, так и обмерли оба.. У бабки Алены висел через плечо длинный сыромятный ремень от сбруи. Надо же было ей выволочь эту сыромятину из кладовки, – висела и висела она сто лет… Дядька Филипп кончал уже пятый рядок, и даже цигарки в зубах у него не было.

Никита подбежал к дядьке Филиппу спереди, так, чтобы дядька Филипп оказался между ним и бабкой Аленой.

– Дя Филипп, дай я…

Дядька Филипп даже не взглянул на него.

– Дя Филипп… – отступая, по мере того как двигался вперед дядька Филипп, канючил Никита.

Но лишь на следующем рядке дядька Филипп сказал:

– Чего ж давать… Поменялись, выходит…

– Дя Филипп… Это мы не менялись, ну, запоздали вроде… Дя Филипп…

Дядька Филипп угрюмо закончил шестой рядок и только после этого молча ткнул тяпку Никите, а сам неторопливо пошагал к заждавшимся его Орлику и Косатому. Никита схватил тяпку и торопливо, стараясь не поворачиваться задом к бабке Алене, принялся окучивать куст за кустом.

Бабка Алена молча шла следом, и тонкая сыромятина безрадостно висела на ее плече.

То, что бабка Алена грозилась иногда отправить Никиту на Украину, это, Никита знал, она болтала только. А вот протянуть по голым ногам сыромятиной бабка Алена могла. А штаны, как назло, закатаны. И стараясь все время иметь в поле зрения бабку Алену, Никита, будто переплясывая, мельтешил ногами вокруг каждого куста картошки.

Петька – благо его тяпка оказалась нетронутой – схитрил: начал окучивать с другого конца огорода. И поначалу торопился, а потом успокоился, стал работать ровней.

То ли бабка Алена заметила это, или еще что, но подошла и теперь уже молча пристроилась позади него. Петька тоже не догадался раскатать штаны и попробовал двигаться боком, но окучивать куст надо было со всех сторон и через минуту он уже перенял приплясывающую тактику Никиты.

Бабка Алена стала переходить от одного к другому.

Все это еще бы ничего. И по ногам сыромятиной – тоже терпимо. Но какой-то леший приволок на дорогу, что шла окраинами к Туре, Семку Нефедова, парня вообще никудышного, рыхлого тугодума и закостенелого второгодника. Семка уже на третий год остался во втором классе. Ну, и бог бы с ним, сиди он хоть десять лет в одном классе. Плохо то, что он появился теперь на дороге и, разинув от удивления свой щербатый рот и выпучив голубые с зеленым глаза, долго оторопело глядел на лихорадочно пританцовывающих друзей. Потом исчез. А через десять минут рядом с ним на дороге уже стоял Мишка. Еще через десять минут возле них оказался Колька тетки Татьянин, потом Светка с Димкой и кучерявой Кравченко…

– Чего это вы?.. – неуверенно полюбопытствовал Мишка, когда Никита оказался близко от него, а бабка Алена стояла возле Петьки. Никита метнул один быстрый взгляд в сторону бабки Алены, обронил:

– Да вот… Соревнуемся.

– На что?.. – уточнил настырный Мишка.

– Х-хы… – шевельнул разгоряченными губами Никита, не взглядывая на Мишку. Пот градом катил е его лица, и сохранить выражение невозмутимости было трудно.

– А если я выиграю? – опять неуверенно поинтересовался Мишка. Никита только плечом шевельнул: мол, куда тебе… А на самом деле это бабка Алена снова приближалась к нему, и вдаваться в разговоры нельзя было. Мишка постоял-постоял еще немного, потом азарт болельщика растревожил его, и он пристроился ходить рядом с бабкой Аленой. Он попытался узнать у нее, как лучше: слева направо обегать куст или справа налево. Но бабка Алена таких тонкостей не знала и оставалась бесстрастной, как настоящий судья.

Через час, очумелые от скорости и напряжения, как щенки, мокрые от пота, друзья с трудом распрямили спины.

– Все, бабушка Алена… – ласково заметил Никита, на всякий случай не выпуская из виду сыромятину.

Петька тяжело дышал через сухие губы.

Мишка остановился рядом с ними и, нервничая от сознания того, что не удалось ему участвовать в этом загадочном соревновании, с любопытством ждал объявления итогов.

– А я гляжу, – сказала бабка Алена, – заморятся – не заморятся? Филипп-то, куды ему, – слабее…

– Д-да?.. – зачем-то переспросил Петька.

– Ну! Куды ему, – повторила бабка Алена и, тяжело нагибаясь к лопухам у обочины, добавила: – А я гляжу: заголодают – не заголодают?

Петька поглядел на Никиту. Но Никита глядел мимо – в какую-то одному ему известную точку у синего, в лесах горизонта.

Бабка Алена достала из лопухов узелок с провизией и толстый запотевший в тени чайник с водой.

– Я ж кумекаю: заробятся мужики – надо полдневать… Сальце вот, луку маненько…

– Д-да? – опять некстати переспросил Петька, потом равнодушно заглянул в узелок, первым сердито приложился к чайнику, поперхнулся, отдал чайник Никите, подумал и взял с разостланного платка самый большой кусок сала, еще подумал и взял средний по величине кусок хлеба, потом сел рядом с платком и стал сердито жевать. Усевшись рядом с Петькой и целиком проглатывая дольку прихваченного временем и оттого душистого сала, Мишка полюбопытствовал:

– Ну, кто выиграл?

Никита молча похрустел луковицей на зубах.

– Ты ж не выиграл…

Мишка оглядел их обоих, стараясь угадать, что такое опять осталось тайной для него. Петька ничего не понял в разговоре, но смолчал. Бабка Алена собрала тяпки.

– Мы отнесем, бабушка… – все еще с нотками ласковости в голосе заверил Никита. Но бабка Алена отмахнулась:

– Ладно уж… Чего… Надо и мне поработать…

Семка Нефедов тоже подошел к платку, Колька тетки Татьянин тоже, и все стали закусывать. Только Светка взяла очень маленький кусочек сала и разжевала его без хлеба.

– Как вкусно! Я скажу маме, чтоб сала купила!..

«Тоже мне – невидаль: сало…» – подумал Петька.

Когда на платке не осталось ни крошки, выяснилось, что делать в поле больше нечего, и все разошлись по своим делам: Семка Нефедов с Мишкой – в деревню, Светка с Димкой и Кравченко – на хутор, Петька с Никитой – к Туре.

Сало – салом, а перемирия-то не было еще.

Рагозинская шпана

Второе событие произошло у водопада. Петька с Никитой долго лежали на скале у самого обрыва и глядели вниз. Удивительная штука – вода. Кажется, течет она и течет – все время одинаковая. А станешь присматриваться – она меняется в течении все время: то по-одному сверкнет прожилками, то по-другому, и чтобы повторилась – никогда не увидишь.

Они лежали на рагозинском берегу, так как скала здесь была самая высокая. В двух шагах от них дремала сонная от жары тайга. Один только раз неуверенно вскрикнула кукушка и тут же затихла от лени. Хорошо еще, что друзья не успели загадать на жизнь, а то бы с год порыбачил еще – и, пиши, нет тебя…

Водопад гудел торжественно, важно. Клочья пены время от времени взмывали в воздух и, легкие, белые, медленно опускаясь, планировали к берегу.

Друзья переговорили обо всем: о затянувшемся молчании Товарища Председателя Горсовета, о Проне, исчезнувшем, будто провалившемся сквозь землю, с того самого дня, как они видели его у землянки, о Мишке, что продолжал упорно заигрывать с Владькой, о том, что Проня, возможно, давно упредил их глупым своим умом и, возможно, разыскал уже исчезнувший камень, но об этом распространяться не хотелось. Потом на два голоса попробовали спеть грустное-грустное: «Ты не вейся, черный ворон, над моею больной головой…» Но кроме этих слов да еще кроме слов «черный ворон, я не твой…», они оба не знали больше ни строчки про черного ворона, и песня сама собой оборвалась.

Некоторое время полежали молча. Потом Никита ушел в лес. Он приметил там будто бы присыпанную щебенкой яму – решил покопать. Но Петька давно не верил в эти ямы. Уже с полсотни их раскопали они по тайге у водопада, а проку никакого. Глядишь – будто и правда яма, присыпанная щебенкой, а откидываешь, откидываешь камни, разроешь – лунка в земле с полметра, с метр глубиной. И откуда в них щебенка понабиралась – неизвестно.

Петька некоторое время лежал один. Но одному было скучно и жарко. Тогда он, чтобы не отставать в изысканиях от Никиты, решил сделать еще одну попытку обследовать дно омута, в котором, по рассказу бабки Алены, жил раньше сом с драгоценными камнями в животе. Сказка – сказкой, а дыма без огня не бывает… Темный в скалах омут давно привлекал друзей, но глубина безнадежно отталкивала. И не такие, как Петька, пробовали донырнуть до дна, где лежал теперь затонувший «Корсар», но только один Федька косого дядьки Андрея, говорят, донырнул раз и вытащил на поверхность саблю. Правда это или неправда, но сабля у Федьки была: кривая, ржавая, в зазубринах…

Петька чувствовал себя в отличной «ныряльной» форме и решил попытать счастье еще раз… На глубине, в омуте, рассказывали, есть течение, которое тянет вниз, и кто попал в него – не выберешься. Да ведь выбрался же Федька дядьки косого Андрея? Значит, можно и другим. Петька чуточку еще посидел у берега, потом решительно разделся догола, чтобы даже трусы не мешали, и прямо с камня ухнул в глубину…

Никакого открытия на глубине он не сделал, потому что дна не достал, – открытие поджидало его на поверхности. Когда, задохнувшийся, с обвисшим на глаза чубом, он вылетел из воды, хлебнул воздуху и привычным движением головы отбросил назад волосы, глазам его предстала самая неприятная из всех возможных в таком положении картина. У воды, на том самом месте, где две минуты назад сидел он, стояли пятеро ухмыляющихся рагозинцев, со Славкой белобрысым в том числе. Шестой – Васька-малыга, коротконогий и длиннорукий, первый в Рагозинке драчун, с Петькиными трусами, штанами и майкой в руках немножко поодаль ото всех примеривался к высокой ольхе, собираясь, очевидно, как знамя, водрузить где-нибудь на ее верхотуре залатанные на коленках Петькины штаны.

– Отдай одежду! – вне себя закричал Петька.

Рагозинцы захохотали. Белобрысый Славка бултыхнул опущенной в воду ногой, и брызги полетели прямо в лицо Петьке.

Петька рывком отплыл на середину омута. Хотел крикнуть Ваське-малыге: «Нечестно!» Но успел подумать, что сам в подобных условиях поступил бы точно так же, а это значило, что лозунгами рагозинцев не проймешь.

– Стираешь? – поинтересовался Васька-малыга, разглядывая на вытянутой руке Петькины трусы и майку. Петька с удовольствием запустил бы в него хорошим булыжником, но для того чтобы взять камень, надо было сверкнуть голиком на радость противнику, а достать камень со дна – Петька уже убедился – не по силам ему.

Кто-то еще о чем-то спросил его, но в это время Петька заметил вверху, над водопадом, изумленное лицо Никиты – на той самой скале, где недавно еще лежали они оба.

Никитино лицо мелькнуло и исчезло. Что придумает Никита, Петька не знал, но знал, что придумает что-нибудь, и это возвратило ему уверенность.

– Отдай штаны, малыга! – потребовал Петька.

Перемена в его настроении, как и следовало ожидать, не прошла незамеченной. Васька, уже схватившийся за нижний сук ольхи, чтобы влезть на нее, приостановился.

– Ну, ты, в чем мама родила! – сказал Васька.

– Плохо будет! – пообещал Петька, делая круг у своего родного белоглинского берега. Рагозинцы, как по команде, начали бросать в воду камни. Не чтобы попасть в Петьку, но чтобы окатить его брызгами.

– Давай на берег! Барыню спляшешь – штаны вернем!

– Утоплю змеев! Всех утоплю! – захлебывался Петька. – Не появляйтесь на Белой Глине!..

К этому времени, как потом выяснилось, Никита уже натаскал к обрыву достаточно много камней, теперь разом столкнул их вниз, на скалы, и так завопил, заулюлюкал, что даже Петьке показалось, будто не один Никита, а сразу двадцать Никит обрушились сверху на противника.

Рагозинцы, вскинутые на ноги шумом, в миг отпрянули к деревьям. Никита грудью сшиб на землю Ваську-малыгу, выхватил у него Петькину одежду, сам одетый с разбегу маханул вниз головой в омут, и, когда рагозинцы опомнились настолько, чтобы схватиться за подручные средства нападения и защиты, Никита с Петькой уже выскочили на белоглинский берег и Петька даже штаны надернул, сунув трусы и майку в карман.

В них полетели шишки, сучья, галька. Но ни Петька, ни Никита отвечать противнику не стали. Схватившись за животы, они катались по берегу, задыхаясь от смеха. Не потому, чтобы это им было действительно смешно, но потому, что смех – наиболее действенное и много раз испытанное оружие.

В результате Васька-малыга рассвирепел до того, что рядом с Петькой шлепнулась на камни и высекла искру уже не еловая шишка, а что-то похожее на увесистый, граммов около четырехсот, булыжник. Приятели шмыгнули в кусты.

– Приходите в гости! – крикнул Петька. – Трусы! Мы нарочно подстроили! Ха-ха-ха-ха!

И, оглушая друг друга, Никита с Петькой долго еще били противника из чащи вереска демонстративным, бесконечным до изнеможения смехом.

И скалы, усиливая этот оглушительный смех, троекратным эхом возносили его над Стерлей.

Первое странствие адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба

Бремя славы

Друзья вскрыли первое письмо с тремя марками на конверте, с адресом, отпечатанным на машинке (первое – ибо потом они были еще), забравшись глубоко в тайгу.

Письмо было на гладкой бумаге, с печатью.

«Уважаемые товарищи Савостин и Ложков!

Ваше письмо-запрос мы направляем для рассмотрения в Свердловское областное отделение милиции.

С приветом заместитель председателя городского Совета депутатов трудящихся А. СИЗОВ».

И в скобках еще раз было – «А. Сизов».

Друзья снова и снова по очереди перечитали письмо, пока наконец поняли, что опять надо ждать.

Единственным следствием первого сообщения было то, что о письме пронюхал кто-то: либо Мишка, либо Колька тетки Татьянин, либо еще кто. Во всяком случае, спустя два дня, когда к Петькиному дому подошел курдюковский почтальон дед Матвеич с письмом из милиции, в противоположном конце широкой белоглинской улицы будто бы невзначай мелькнула фигура Владьки. А Мишка через час подошел к забору и, дождавшись, пока друзья выйдут из дому, спросил:

– Пишем?..

– Пишем, – сердито ответил Петька.

Мишка хотел спросить еще о чем-то, но понял, что это бесполезно, и одобрительно сказал:

– Ну-ну…

С этим письмом они уже не прятались в тайге – прочитали дома.

Областная милиция сообщала, что письмо направлено для «ответа по существу» в городское справочное бюро…

А еще через день письма посыпались одно за другим.

Горсправка переправила Петькин с Никитой запрос в областное отделение Союза художников «для консультации».

Союз художников переслал письмо в «Облгеологоразведку».

Чудной этот город – Свердловск! Столько организаций, что запутаешься.

«Облгеологоразведка» сообщила, что на запрос ответит областная транспортная контора.

Областная транспортная контора передала письмо белоглинцев автоколонне № 2. Автоколонна – строительству 44/98.

Когда дед Матвеич в восьмой раз прошел через всю улицу со стороны Курдюковки к Петькиному дому, на дороге против дома, переминаясь босыми ногами в теплой пыли, стояло, как по команде, человек десять. Тут и Колька тетки Татьянин, и Мишка, разумеется, и Семка Нефедов, и даже кучерявая Кравченко… Десять пар глаз внимательно проследили, как не спеша дед Матвеич доставал из-за пазухи пакет, как заставил Петьку расписаться в какой-то тетрадке и как Петька с Никитой, жившие все эти дни затворниками, будто глухонемые, исчезли в доме.

Петька злился из-за этой неожиданной популярности, сто раз на дню хватался заново изучать манжету, много нервничал, похудел за неделю и уже начинал сомневаться во всей Никитиной затее. Никита ел с удовольствием, аппетита не терял и, что-то невнятное мыкая на Петькины возражения «по существу» и «не по существу», с утра до вечера думал какую то одну бесконечную думу.

«Привет из Свердловска!

Хлопцы! Ту каменную бабу, тонн двадцать, волок до Свердловску я. Хиба вам надо, куда ее турнули, – про то на станции у железнодорожников спитайте. А приволок я ее от Туры, с того месту, где Мусейка – такая речка – впадала, километров десять по спуску от Засулинского леспромхозу. Мусейка из Чертова болота текла. А болото спустили ниже, так что и нет ее бильше, Мусейки этой.

Жму руки! До побачиння!

Тракторист Микола Дзюба».

Петька держался за один уголок письма, Никита – за другой, да так они минут пять и дышали рядом. Потом в четыре руки свернули письмо. Потом развернули опять, чтобы выучить наизусть.

А к вечеру порешили спрятать его и в банке из-под солидола зарыли письмо вместе с манжетой за сараем.

Все становилось на свои места. Все становилось понятным: замешательство Прони, который не может найти ни камня, ни речки, рассказы бабки Алены про засулинского Мусю, а отсюда и то даже, почему разыскиваемый камень оказался в устье Мусейки, и то, откуда у речки такое странное название… Кто-нибудь знает, наверное, и почему Стерля Стерлей называется.

Ожидание кончилось – надо было действовать.