Текст книги "Техника художественной прозы. Лекции"

Синтетическое искусство

Остается – музыка. Мечты дать это в театре.

Творчество, воплощение, восприятие – три момента. Все три – в театре – разделены. В художественном слове – соединены: автор – он же актер, зритель – наполовину автор. Художественный принцип греческих трагедий. Большие достижения – и одновременно трудность.

Недоговоренность. Пользование намеками. Метод пропущенных ассоциаций. Прием отражения изображения – Чехов, «В сарае».

Раз мы пользуемся воздействием на начальные моменты мышления читателя и даем ему самому возможность производить творческую работу. Метод реминисценций относительно действующих лиц и вещей (мелькание). Они должны быть уже знакомы, и когда встречаются в драматический момент – сразу должны вставать в представлении читателя. Это я называю оживлением вещей.

Ex. Фарфоровый мопс.

Ex. «Спать хочется» Чехова.

Риторическое отрицание.

Показ. Показываем все в действии. Мы переживаем не когда-то, задолго до рассказа, а переживаем теперь. Следствие – импрессионизм. Исключаются описания: все движется, живет, действует. Динамика. Динамические пейзажи и обстановка – достигаются связью их с действующими лицами. Описание героев в старом рассказе и в новом.

Расстановка слов.

Пунктуация.

Письмо связное и…

Инструментовка[6]6
  Текст приводится по изданию «Сочинения» (Мюнхен, 1988. Под ред. Е. Жиглевич, Б. Филиппова при уч. А. Тюрина).


[Закрыть]

«Вот туманной фатою фантазии облачается докуч‹ный мир› – и за туманною фатою неясными встанет очертаниями жизнь творимая и несбыточная» – инструментовка на Т-Д (туман). Инструментовка.

Л – легкость, мягкость, прозрачность.

З, Ц, С – зной, злой. Солнце – «торопящее к убийству, распаляющее жаркую солдатскую кровь, дымом ярости застилающее воспаленные глаза…».

«Змий, царящий над вселенною,

Весь в огне, безумно злой…» Инструментовка.

«Совсем истомилась я в этом саду, где и тень деревьев пронизана лобзаньями царящего в небе чудовища» – два мотива: Т-Д – туман, томленье, духота, и С-З-Ц – зной.

Ритм пляса.

«Белая тополь, белая лебедь, красная панна. Стелют волной, золотые волнуются волосы, так в грозу колосятся колосья белоярой пшеницы» – инструментовка на Л. Звуковой характер.

«Зачерненные сажей, жутко шмыгают… сопят медведи» – инструментовка на Ч-Ж-Ш: шорох в тишине. Звукоподражание.

«Шипели полосатые черви, растекались, подползали, чтобы живьем… царя Ирода. Слышен их свист за семь верст» – инструментовка ‹на› Ч-З-С. Ремизов, «О безумии Иродиадином».

Стр. 24 там же – ритм, ускорение.

‹Текст утрачен: уголок оторван› грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит преисподняя (Ремизов, «Гнев Ильи-пророка») – инструментовка на Р и на Ч-Щ-С.

«Хлопает, бьет бич, скользят, колют копья, колотит каменная палка» – инструментовка грома на КО-КА.

«И вот забушевала неслыханная буря. Гнется гибкоствольный ветвистый дверной вяз, исцарапались двери. Гнутся ветви, еле переносят убитых на своих зеленых плечах» – инструментовка на С и на В: свист и вой. Звукоподражание.

«Верешки». «Снег». Инструментовка на С: «Снег – с неба».

Ритм: ночь – снег – с неба. Три ударных слога подряд. Замедление.

«На диване».

1. Вначале – инструментовка на РЕ-ЛЕ-Е-Е-Е.

2. Падение: «глиняно-красные» и т. д. И-А-О-У-Ы (эхо).

3. Дальше – инструментовка на РЗ-РЖ-РШ.

4. «А мы на диване» и т. д. – инструментовка на Д-Т. Ритм. «Взорванная радуга» – ускорение. «Через все небо» – ускорение.

«Глаза». «Схряпала индюшонка…» – инструментовка на ХР-КР.

«Плеткой-двухвосткой…» – ПЛ-ХЛ-ГЛ.

«Солнце – огненный пес…» – ПЕ-ПЯ-ПЫ… пыл.

«Щуплый, прыщавый, человечий…» – на Щ-Ч.

«Хрипела и бешено, с пеной…» – ПЕ-БЕ и т. д.

«Север». «Повернуло, загудел полунощник, заплюхали пухлые волны» – инструментовка на У-ПЛ-Л и т. д. Звукоподражание.

У-О-Е-И – вначале («напружилось»).

«Гуденье ветра, поднимающееся все выше» – У-У-У; А-О; Е; И.

Контрапункт.

Рифма, аллитерация, ассонанс.

Гармония – благозвучие. И неблагозвучие.

Мелодия – ритмическое ее построение; гармоническое построение мелодии, отношение каждого из типов к ладу: изменения в силе звука.

Отсутствие ритма есть ритм.

Лачуга и дворец.

4-е измерение.

Сюжет как явление стилистическое.

Ритм – и расстановка слов.

* * *

Немножко математики… Статика и динамика. Статика занимается исследованием законов спокойного, неживого состояния тела или точки; динамика – законов движения тела или точки. Для изучения статики – достаточно в большинстве случаев элементарной математики. Явления динамические – неизмеримо сложнее; для изучения явлений динамических приходится прибегать к высшей математике. Мы теперь как раз подходим к изучению динамических элементов в области художественного слова, к знакомству с динамическими изобразительными приемами.

Все виды искусства я разделил бы на две основные группы: искусства статические и искусства динамические.

Архитектура – это красота камня, каменная красота – это типично неподвижное, статическое искусство. Скульптура и живопись примыкают тоже к статическим искусствам. Все эти три вида искусства фиксируют только один определенный момент. Картина или статуя могут изображать самое стремительное падение, головокружительный лёт, но они могут запечатлеть только один малый момент этого лёта, только d(t). Моменты предшествующий и последующий мы можем дополнить своей фантазией, но в распоряжении скульптора или живописца нет изобразительных средств, чтобы вылепить или нарисовать длящееся действие, последовательность моментов. Элемент времени, движения лежит вне возможностей статических видов искусства. Эти искусства вводят нас только в трехмерный мир.

Четвертое измерение – это время. И мир высших измерений, мир динамический доступен только динамическим видам искусства: музыке, танцу, слову, потому что в этих видах искусства имеется налицо элемент времени, движения.

Ритм, то есть закономерное движение, является основой музыки и танца. И затем – музыка и танец заставляют нас последовательно переживать ряд сменяющихся эмоций, цельно изображенные в звуках биографии: «Жизнь Заратустры» Р. Штрауса, «Божественная поэма» Скрябина. Уже одно это слово «смена» ясно определяет наличность движения, времени в этих видах искусства. Если в статических видах искусства мы имели d(t), то здесь мы имеем последовательный ряд дифференциалов, дифференциальное уравнение, уравнение движения.

Те же самые элементы движения мы имеем в произведениях художественного слова: и здесь смена моментов, смена эмоций, уравнение движения; и здесь, как в музыке, ритм. И это дает полное основание отнести искусство художественного слова к искусствам динамическим.

Я не случайно упомянул об искусстве художественного слова в конце: искусство художественного слова есть вершина пирамиды, фокус, сосредоточивающий в себе лучи остальных видов искусства. Совершенно не противоречит это тому, что мы определили искусство художественного слова как динамическое: покой – частный случай движения, когда скорость = 0. Искусство художественного слова включает в себя элементы остальных видов, – это вершина пирамиды, фокус, сосредоточивающий в себе лучи остальных видов.

В степени развития сюжета – элемент архитектуры: огромный дворец романа, изящный коттедж новеллы, законченный архитектурный орнамент миниатюры или стихотворения. В литературе определенной эпохи – всегда отражен архитектурный стиль этой эпохи: строгая простота коринфского или ионического стиля – в классической литературе; прихотливые завитки барокко в XVIII веке; изломанная линия декаданса – в XX ‹веке›. (И если определить стиль как совокупность изобразительных приемов – то, конечно, сюжет является элементом стиля, а именно – архитектурным его элементом.)

Палитра красок у художника слова не менее богата, чем у художника кисти. Жанр, пейзаж, портрет – все это так же во власти художника слова, как и во власти живописца. И живопись в слове мы совершенно отчетливо можем классифицировать по живописным школам. Взять хотя бы портреты: совершенно ясно, что Ретиф де ла Бретон – это Буше, Расин – Давид, Золя – Мейссонье, Толстой – Репин; пленэризм – у символистов и особенно у неореалистов.

* * *

О статических изобразительных приемах мы говорили раньше, когда шла речь об архитектуре слова, – о постройке сюжета, о пропорциональности частей, о способах вводить интермедии в развитие сюжета. О статических же приемах – живописных – мы говорили, в сущности, когда разбирали различные методы портретизации действующих лиц, когда говорили о простых и концентрированных сравнениях, об изобразительных приемах, основанных на совместном творчестве, и т. д. – словом, о мыслеобразах. Теперь нам предстоит заняться звукообразами, областью музыки слова.

Раз мы говорим о музыке слова – естественно будет расположить анализ по музыкальным категориям: гармонии и мелодии.

Гармония трактует вопросы о благозвучии в музыке, о консонансах и диссонансах. В области художественного слова параллельные явления и приемы – это рифма, аллитерация и ассонанс.

Так как мы занимаемся художественной прозой, то на вопросе о рифме мы долго останавливаться не будем. Общее положение (с которым мы встретимся позже в вопросе о ритме): законы стиха, поскольку речь идет не о vers libre, и законы прозы в отношении пользования гармоническими приемами – во многом противоположны. В частности: если законным в стихе является полный консонанс, рифма – то в прозе рифма недопустима. Проза строится на диссонансе или на неполном консонансе.

Ex. «Через мгновенье вновь начинается рознь, раздор и галденье» (Щедрин).

«Он заставил себя справиться с набегающей слабостью, заливавшей его точно набегавший прилив».

«Он вновь мечтает о том, что считает кучи золота…» Особенно рифмы глагольные.

Рифма допустима лишь изредка, как намеренный прием, как частный случай полного ассонанса. При этом непременно рифмуемые слова ставятся рядом, что лишает такой консонанс вида нормальной стихотворной рифмы.

Ex. «Он щелкнул как волк зубами» (Гоголь, «Страшная месть»),

«Трещат нещадные тучи» (Ремизов, «Гнев Ильи-пророка»).

Ассонанс и аллитерация. Ассонанс (sono) – созвучие гласных в ударяемых слогах; аллитерация – повторение одних и тех же согласных. И то, и другое – в эпосе: ассонансы – часто в русском; аллитерации – особенно в германском (начальные аллитерации в песне о Гильдебранте).

Ассонансы в прозе встречаются сравнительно редко; чаще – аллитерации. Как то, так и другое является лишь музыкальными украшениями, лишь мелодическим приемом, придающим благозвучие, а не приемом изобразительным.

Ex. аллитерации: «Кругом стали 90-летние, 100-летние старцы» (Гоголь). Часто соединение ассонанса и аллитерации: «Солнечную забуду судьбу свою, зеленые заброшу рощи» (Ремизов).

Аллитерации случайные, особенно если они составляются из звуков трудно произносимых, являются недостатком: «Об обществе», «Из избранного народа», «Старик с всклоченными волосами»…

Эффектным изобразительным средством ассонансы и аллитерации становятся, когда из приемов гармонических они переходят в приемы мелодические.

Мелодия в музыкальной фразе осуществляется:

1. ритмическим ее построением;

2. построением гармонических элементов в определенной тональности и

3. последовательностью в изменении силы звука.

Вопрос о ритме мы пока отложим, а займемся двумя другими пунктами и прежде всего – вопросом о построении целых фраз в определенной тональности, тем, что в художественном слове принято называть инструментовкой.

Инструментовка целых фраз на определенные звуки или сочетания звуков преследует уже не цели гармонические, или, вернее, не столько цели гармонические, цели придания благозвучия – сколько цели изобразительные.

Всякий звук человеческого слова, всякая буква сама по себе вызывает в человеке известные представления, создает звукообразы. Я далек от того, чтобы подобно Бальмонту приписывать каждому звуку строго определенное смысловое или цветовое значение. Но если не количество, то качество есть у каждого звука.

Ex. P – ясно говорит мне о чем-то громком, ярком, красном, горячем, быстром. Л – о чем-то бледном, голубом, холодном, плавном, легком. Звуки H – о чем-то нежном, о снеге, небе, ночи. Звуки Д и Т – о чем-то душном, тяжком, о тумане, о тьме, о затхлом, о вате. Звук M – о милом, мягком, о матери, о море. С А – связывается широта, даль, океан, марево, размах. С О – высокое, глубокое, море, лоно. С И – близкое, низкое, стискивающее и т. д.

И вот, построение целых фраз в определенной тональности, инструментовка на определенную букву усиливает впечатление повторяемостью этих букв.

Простейший прием инструментовки – психологически простейший – инструментовка звукоподражательная.

Ex. Бальмонт. Ремизов. Замятин.

Инструментовка определяет настроения или состояния.

Звуковая характеристика героев. Лейтмотив. Контрапункты.

О ритме в прозе[7]7
  Текст приводится по изданию «Сочинения» (Мюнхен, 1988. Под ред. Е. Жиглевич, Б. Филиппова при уч. А. Тюрина).


[Закрыть]

Если мы оглянемся назад, в историю литератур, то мы отметим общее явление: поэзия – в виде песен, в виде стихов – появляется гораздо раньше, чем проза, поэзия – исторически предшествует прозе, проза – является всегда высшей ступенью литературы. Причина в том, что поэзия – гораздо примитивней прозы, законы ее проще, доступней. И, в частности, это касается вопроса о ритме: ритм в прозе гораздо сложнее и труднее поддается анализу, чем ритм в стихе. Вот почему прав А. Белый, когда он говорит: «Писать яркой прозой – гораздо труднее, чем стихами… Проза – тончайшая, полнозвучнейшая из поэзии».

Мне уже не раз приходилось отмечать, что точной границы между поэзией и прозой нет. Мы ‹можем› провести определенную границу только между поэзией метрической и прозой: первое, что бросается в глаза, это то, что в прозе нет определенного метра; есть какой-то ритм и какие-то его законы – но нет метра. Стих тонический, то есть такой, правила которого требуют лишь одно и то же число ударений в строке и не требует одинакового числа слогов или правильного чередования долгих и кратких слогов, – стих тонический уже стоит ближе к прозе. И, наконец, свободный стих – уже совершенно естественно сливается с прозой. Ex. «Горные вершины».

Шестую строку Белый рассматривает как комбинацию ямбоанапестов с пустым промежутком в первой строке. Произвольно, искусственно… Правильней видеть здесь дактилехореическую строку.

Таких примеров свободного, прозаического стиха можно найти много, особенно у романтиков, как Гёте, Гейне, ‹у› Блока. Эпитет «прозаический» – отнюдь не в осуждение: наоборот, раз мы признали вместе с Белым, что «проза есть тончайшая, сложнейшая и полнозвучнейшая из поэзии», то «прозаический стих» – есть показатель (для меня) высшего развития поэтического дара у автора, высшего развития музыкального слуха, уже не довольствующегося грубым, рубленым, метрическим стихом, а прибегающего к сложному, неуловимому ритму vers libre. Очень показательно, что vers libre – «прозаический стих» – является на высших ступенях развития литературы; возьмите хотя бы французов.

Но если я согласен с Белым, что «проза есть тончайшая и сложнейшая из поэзии», то я совершенно не согласен с ним в попытке его из аэроплана прозы – свободного аэроплана – сделать подобие привязного воздушного шара поэзии. В этой же статье Белый утверждает, что у лучших прозаиков размеренность прозы составляет определенный метр – или приближается к определенному метру.

Ex. Отрывок из «Романа в письмах» Пушкина.

Четвертая строка под ямбоанапестическое строение подогнана искусственно: чистый анапест. А если считаться с логическим ударением, то еще естественней слово «предположения» – рассматривать как четвертый пэон с двумя краткими слогами. – Отчего не «предположенья»? Потому что автор хотел нарушить метр: чутье, музыкальный слух подсказал ему, что надо нарушить метр.

Ex. из Гоголя: «Небо почти все прочистилось…»

Третью, четвертую и пятую строки естественней рассматривать как ямбоанапестические. То есть в действительности метр опять нарушен, и, я утверждаю, намеренно.

Ex. Сологуб: «Гŏлŏдали в пустынĕ. И сбились с пути. Нŏ в прĕдсмертнŏм Отчаянии поверили сēрдцĕм, чтŏ пыльный пĕсок пŏд нŏгами – зерно и чтŏ ключĕвая пŏд нŏгâми струится вода, и ктō повéрил в этŏт ŏбман – тŏт нăсытился пылью».

6 анапестов – и стопа UUUU-. Затем опять 6 анапестов и стопа UUUU-. Затем пэон первый, затем 3 ямба, затем 3 анапеста. Зачем сводятся эти странные стопы? Намеренно, чтобы нарушить правильный метр.

Ex. «До последнего времени в нашем морском министерстве брали масштаб четверть дюйма за фут; но теперь, как длина современных судов стала очень большой, чертежи эти делают в меньшем масштабе». – Чистый анапест и только один ямб…

И отчего горьковский «Человек», написанный чистейшим ямбом (кажется), производит такое тягостное, удручающее впечатление? Ведь это есть точнейшее приближение к метру в прозе!

Ответ ясен: оттого что точный метр в прозе есть преступление. Оттого что наличность правильного, метрированного ритма в прозе есть не только не достоинство, но крупный недостаток. Это первый тезис относительно ритма в прозе, который надо запомнить.

Тут мы встречаемся с тем же самым явлением прямо противоположных требований относительно стиха и прозы: там рифма есть плюс, здесь – минус; там строго выдержанный метр плюс, здесь – ‹минус›; там ошибка в метре недопустима, здесь метр без ошибок – недопустим.

Практический вывод отсюда ясен: с id. тщательностью, с какой версификатор следит за правильностью метра, прозаик должен следить за тем, чтобы не было правильного метра. Не говоря уже о том, что правильный метр недопустим в целом произведении или в целых абзацах произведения – нельзя допускать метра и в частях абзаца, в целых предложениях. Особенно это правило относится к тем случаям, когда в прозе появляются метры, легко уловимые ухом.

Ex. фраза: «Подстрекнул меня нелегкий, загляделся на красотку» (Соллогуб, «Тарантас»). Явный 3-й пэон – или два 4-стопных хорея.

Ex. «Гордость невеж началась непомерная» (Достоевский), 4-стопный дактиль.

Ex. Особенно часто метрированная проза попадается у писателей малокультурных, начинающих, и, что очень типично, почти всегда в такой рубленой прозе есть и рифмы. Гастев, 76, 89. Анапесты и дактили.

Ex. Тем удивительней, что тот же недостаток мы видим у Белого. У него почти сплошь, беспросветно анапестированы целые романы. «Котик Летаев», стр. 90 («Скифы», № 1).

Точно едешь в поезде: тра-та-та, тра-та-та… дремлется. И тут уж нарушения метра – редкие – действуют так, как если б сосед уколол вас булавкой.

У того же Белого в «Петербурге» эта метрированность в меньшей степени, только частями (Балика, 25, 27 – Ex.).

У Сологуба метрированности мы уже почти не находим: ритм в прозе у него есть, но метра нет (Ex. Балика, 13).

Там, где, казалось бы, легким изменением фразы можно было бы соблюсти ритм – автор намеренно нарушает его. В Ex. на стр. 3 можно было сказать «но в предсмертном отчаянии верили сердцем» – но автор не говорит этого.

Лишь в редких случаях, когда это оправдывается содержанием, уместны и даже хороши метрированные фразы. Ex. Ремизов, «О безумии Иродиадином»: «Белая тополь, белая лебедь, красная панна…» Ex. («Лимонарь», стр. 15, 16, 17).

Из всего сказанного ясно, что метрического ритма в прозе не должно быть. Другими словами, что с количественным масштабом при анализе ритма прозы – с измерением числа слогов нельзя подойти. Явно напрашивается возможность крутого решения: что здесь надо применить качественный анализ, качественный масштаб. Какого же рода может быть этот масштаб?

Если вы попробуете произносить вслух слова с ударениями на последнем слоге – назовем их условно анапестическими – и слова с ударениями на первом слоге – назовем их дактилическими, то вы увидите, что есть потребность первые произнести быстрее, а вторые медленнее. Это естественно: при произнесении слова есть стремление поскорее найти опору в ударении. В анапестических словах – эта опора в конце – и естественна тенденция поскорее проскочить неударяемые ступени; наоборот, в словах дактилических – опора уже дана в начале, и поэтому спокойнее, медленнее произносятся неударяемые слога.

Самый психологический облик языка определяется местом ударений: французский и английский. Соответственно, есть общий психологический характер во всех метрах с ударениями в начале стопы – и есть общий характер во всех метрах с ударениями в конце стопы. Правильность ритма в прозе достигается тем, что в соответствующих по построению абзацах или фразах – применяются дактилические слова, и ритм строится из дактилей, хореев, первых пэонов и т. д. – и в соответствующих местах берутся слова анапестические, и ритм из ямбов, анапестов, пэонов третьих и четвертых и т. д.

Хороший пример у Гоголя:

«Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто белыми торчащими костями, щедро обмывшись казацкой кровью и покрывшись разбитыми возами, расколотыми саблями и копьями…»

Дактили и хореи.

И затем вдруг – в полной параллели с содержанием – Гоголь переходит на ямбы и анапесты:

«Когда же пойдут горами синие тучи, водяные холмы гремят, ударяясь о горы» и т. д.

В первом случае – слова: дактилические, во втором – анапестические.

Если мы прозу будем читать ритмически, под какой-то невидимый метроном, то мы встретимся с тем же явлением, какое имеем при чтении стихов, построенных тонически, то есть переменным числом слогов и с постоянным числом ударений в каждой строке: а именно там, где больше слогов между двумя соседними ударениями, мы будем читать быстрее, а где меньше – мы будем читать медленнее. То есть у нас будут в чтении, в ритме – замедления и ускорения. Ясно, что замедление получится, когда между ударениями поставлено мало неударяемых слогов, и наоборот – ускорение, когда между ударениями много неударяемых слогов.

В правильно (в ритмическом отношении) построенной прозе мы найдем чередование ускорений и замедлений. Причем ускорения и замедления, особенно резко бросающиеся в глаза, – всегда бывают мотивированы, то есть имеют связь с изображаемым настроением или действием.

В предыдущем примере (из Гоголя) ускорение было достигнуто переходом из дактилехореического размера в ямбоанапестический. Теперь возьмем фразу из Сологуба: «Юная дева выпила чашу воды до дна, и великой радостью осветилось ее лицо».

–UU-U-UU-UU-U-UU-U-UUUU-UU-U-

Еще пример: «Быстро и тонко взвыли, опрокинулись, умерли» (Сологуб).

–UU-U-UUU-UUUU-

Из «Уездного» Ex.:

«Позванивают колокола веселые, идет нарядный народ к веселой пасхальной вечерне».

U-UUU UUU-U-UU-U-UU-U-UUUU-UU-U

«Дзынь! – высадили вверху стекло, осколки со звоном вниз…»

–UUUU-U-U-UU-U-

«А он, безглазый, уж – в переулочке напротив…»

U-U-UUUU-UUU-U

Замедление.

Возьмем сразу наибольшее замедление. Такое явно будет при наличии двух ударяемых слогов рядом.

Ex. Гоголь: «Черный лес шатается до корня» etc. – два ударяемых слога.

Ex. Гоголь: «Дитя на руках Катерины» etc. – три удара.

Ex. Ремизов: «Лимонарь», 50.

Переставим в гоголевской фразе: не «целый мир», а «мир целый». Еще большее замедление. Между тем в стихе метрическом такая перестановка не дает замедления. Мы можем прочитать «мир целый» U-; здесь мы нормально прочтем «мир целый». В чем причина?

Причина в том, что в стихе, закованном в метрические латы, логическое ударение не играет ритмической роли; между тем в прозе логическое ударение играет существенную роль. Над астральным телом обычного ритма есть еще ментальное тело логического ритма. Игра в мяч на пароходе…

За основу берется уже логическое ударение. Многие слова читаются без ударения: «изламываясь между туч…» Ускорение еще большее.

Перестановка слов меняет логический ритм, создает более глубокие замедления и ускорения, соответствующие смыслу и меняющие его. Idem пример «мир целый».

Ex. «Это милый, добрый малый». «Это малый добрый, милый». В стихах это не создало бы разницы; в прозе – создает. Логическое ударение – на «малый». Если перенесем «малый» вперед – мы получим то же явление, о котором говорилось раньше, – дактил. Тут сперва логическое ударяемое слово, затем два неударяемых; получается то, что я назвал бы «логическим дактилем». Замедление, потому что опора – логически ударяемое слово вначале, и две остальных, неударяемых ступени – проходятся медленнее.

Значение знаков препинания – в прозе ритмическое; в стихе – нет. Выводы:

1. в прозе не должно быть метра; если фраза становится метрической – ее надо изменить;

2. надо следить за правильностью ускорений и замедлений, за соответствием их смыслу, особенно – следить за ритмическими ударами;

3. логический смысл; расстановка слов;

4. знаки препинания.

Пьеса, построенная на диссонансах (Скрябин, ор. 74): консонанс режет слух. Натуральная гамма.