Текст книги "Встреча в час волка (сборник)"

Счастье Марии Ивановны

Ее видели на разных улицах. Эту странную экзотическую женщину. Ей, наверное, было много лет, но мало кто выглядел так значительно, артистично и естественно, как она. Очень полная, но не грузная, она шла легким шагом, одетая так, как будто сейчас раздвинется занавес и она войдет в какую-то роль. На красивых полных ногах – облегающие белые ажурные сапоги, точнее, босоножки до колен. Выше – дизайнерская юбка из кусков разной ткани с произвольными воланами, застежками, вставками кружев. Юбка туго облегала бедра и талию. Необычные блузки и кофточки. Белая изящная шляпка с темным цветком и кусочком вуали и сумка из Парижа.

Элегантные женщины смотрели ей вслед, запоминая фасон. Мужчины почтительно уступали дорогу. Дети ей улыбались.

Так выглядела Мария Ивановна. Пенсионер по старости, бывшая сотрудница авиационной компании. Она облетела в свое время весь мир. Из каждой страны привозила всего одну вещь. И эта вещь никогда не умирала в ее гардеробе, всегда сочетаясь с теми, что уже были.

Мария Ивановна выходила из дома в разное время, шла по разным улицам быстро, как будто по делу. И никто не догадывался о том, что путь, люди, дома и вывески тают в ее прогрессирующей слепоте. Зрение – одна из самых страшных предательских потерь для одинокого человека, который мог подработать себе на жизнь только с его помощью. Мария Ивановна зарабатывала, давая уроки нескольких языков детям, писала дипломы студентам, предлагала помощь начинающим экономистам в различных проектах по Интернету. Получалась нормальная сумма, раза в три превышающая ее пенсию, которая уходила на оплату квартиры, телефона, электричества, Интернета. Теперь приходилось выживать лишь на двенадцать тысяч пенсии. Чудовищная арифметика. Мария Ивановна открывала документ под громким названием «Деньги». Все, как положено: приход, расход. Приход – двенадцать. Расход – семь тысяч за квартиру. Тысячу пятьсот за Интернет и телефон, восемьсот за свет, пятьсот на мобильный. Пятьсот – прачечная, потому что Мария Ивановна больше не может стирать и вешать постельное белье. Две с половиной на аптеку: два лекарства из длинного списка «жизненно важных», выписанных терапевтом. Из этого списка Мария Ивановна оставила только трентал для сосудов, сердца и зрения за тысячу четыреста рублей и датский инсулин за девятьсот. Следующее – моющие средства, шампунь, мыло, паста. И последняя скорбная статья с общим названием еда. На нее – сколько останется. Двенадцать кончались перед моющими средствами. Нужно было возвращаться к началу и отказываться. А впереди тридцать дней.

Мария Ивановна заходила в магазины, останавливалась перед витринами, с тоской проходила мимо полок с товарами для диабетиков. Она всю жизнь любила сладкое. Так любила, что голова кружится от воспоминаний этого ощущения. Тогда она была полной не от дефицита инсулина, а просто от здоровья, силы, генетической женственности, рассчитанной на много-много детей. Выходила Мария Ивановна из магазина с половинкой бородинского и пачкой самых дешевых леденцов в своей модной парижской сумке.

Однажды в поликлинике, где Мария Ивановна просидела много часов, чтобы врач выписал ей какие-то дешевые лекарства, у нее случилась голодная кома. Ее там же привели в чувство, и медсестра дала дельный совет:

– Не детский сад вроде. Должны всегда носить с собой еду.

В одну из страшных ночей, когда очередная кома стала наползать со всех сторон, Мария Ивановна пришла на кухню, чтобы убедиться в том, что отлично помнила. Последний кусочек бородинского съеден, как и последний леденец. Она медленно и тщательно оделась, вышла в темноту и пошла на запах ближайшей помойки. Она, чистюля, щепетильная до крайности, рылась там, чтобы продлить свою жизнь. Неизвестно зачем. Нашла какой-то засохший пирожок, подгнившие помидор и два яблока. Пошатнулась от головокружения. Прислонилась к широкому дереву и жадно откусила этот сладкий и грязный пирожок. Жизнь, кажется, передумала ее оставлять.

Мария Ивановна вздохнула, сложила остатки найденной еды в сумку из Парижа и двинулась к дому. Что произошло, как это произошло, – это она смогла вспомнить через четыре дня.

Кто-то вырвал у нее сумку, кто-то ее бил, кто-то рвал на ней одежду. Ее насиловали! Ее, благородную старую женщину, которая хотела всего лишь в своих белых ажурных сапогах дойти до чистой смерти. Она потом вспомнит нерусскую речь и даже их лица. Это были мигранты, явно под наркотиками. Их спугнула приближающаяся машина с яркими фарами. Бандиты оставили ее и убежали. Мария Ивановна могла бы успеть выйти к этой машине, но не в таком же виде. И она поднялась, побрела к дому. В лохмотьях, с разбитым опухшим лицом, взлохмаченными седыми волосами, без сумки из Парижа, в которой остался тот сладкий кусочек. Она вошла в подъезд, набрав код, но не стала вызывать лифт, потому что не увидела бы там цифры на кнопках, а посчитать сейчас не было сил. Поползла, буквально на четвереньках, по лестнице на свой четвертый этаж. Позвонила в квартиру соседки Саши. Прохрипела, когда та открыла:

– На меня напали, Саша. Сумку с ключами отобрали. Попроси мужа взломать мне дверь.

Ее хлипкая дверь легко отдала символический замок.

– Тебе что-то нужно? – спросила Саша. – Давай вызовем «Скорую», полицию. А то мы завтра на пару дней уезжаем на дачу.

– Не нужно, – ответила Мария Ивановна. – Если я сейчас не лягу спокойно, то меня все равно никто никуда не довезет. Принеси мне сладкого чаю, пожалуйста. Я утром сама позвоню.

Она выпила принесенный соседкой чай, а когда соседка ушла, закрылась изнутри на защелку… А до ванной не доползла. Упала посреди комнаты на пол.

Через два дня соседи вернулись, и взволнованная Саша, не дозвонившись и не достучавшись до Марии Ивановны, вызвала «Скорую» и полицию. Дверь взломали. Марию Ивановну в коме доставили в больницу. После капельниц она пришла в себя. И все вспомнила. Все рассказала следователю. Он записал показания, уточнил:

– Точно сможете опознать нападавших?

– Точно.

Врачи зафиксировали побои, факт изнасилования. Поскольку Мария Ивановна так и не дошла дома до ванной, врач сказал, что материал для установления личности насильников – есть. Сперма, царапины на теле Марии Ивановны, сделанные руками с длинными, грязными ногтями. Все это было зафиксировано в истории болезни. И в уголовном деле, открытом следователем.

Медкарту Мария Ивановна привезла с собой через три дня.

– Дольше держать в больнице никого сейчас мы не можем. Нет мест, и сотрудников сократили, – сказала старшая медсестра, отдавая ей выписку.

Пришла Саша, помогла постелить чистую постель. Принесла завтрак. Позвонила следователю. Тот сказал, что скоро приедет. А Саша открыла историю болезни и увидела, что все страницы, где было описание травм и выводы врачей, грубо вырваны. Последняя запись: «Гипертонический криз на фоне диабетический комы».

Когда следователь приехал, выяснилось, что прокурор закрыл дело о нападении. Выяснилось, что это люди из какой-то шайки поставщиков наркотиков, у них высокие покровители, и велено никого не трогать. Дело ушло в архив.

К Марии Ивановне заглянула социальная работница, в социальных службах тоже стал известен этот страшный инцидент. Спросила, как дела. Равнодушно, для проформы.

– Прекрасно, – ответила Мария Ивановна.

И легла умирать. И опять смерть отказалась ее принять. «Здесь слишком много несчастных людей, – сказала смерть. – Вы скоро обрушите наше небо своей тяжестью».

Вновь приступ, вновь кома, вновь Саша, ее муж, взломанная дверь, «Скорая».

– Она не встанет, – сказал врач Саше, осмотрев Марию Ивановну. – У нее есть родственники?

– В Москве нет. Она говорила, что где-то в деревне есть сестра с ДЦП. Она ей деньги посылала.

– Старушке нужен уход. Попытайтесь отправить в дом престарелых, только сложно это теперь.

Марии Ивановне сделали много уколов, поставили капельницу, сняли физический нестерпимый дискомфорт, и она поплыла в обратном направлении, в свою жизнь.

Эту жизнь освещали с детства синие глаза одноклассника Васи. Мальчика из очень бедной семьи, которого фея одарила при рождении невероятной красотой и ярким, острым умом. Маша и Вася практически не расставались с младших классов. Нет повести печальнее на свете… Родители были против их любви. В семнадцать лет Машу заставили сделать аборт, который поставил крест на ее материнстве. Но когда молодым людям исполнилось по восемнадцать, они поженились. После свадьбы получили комнату в коммуналке, и Маша практически перестала общаться с родителями. Они были снобами, ее родители. И были против неравного брака.

И Маша, и Вася закончили институты. Василий уверенно пошел по ступеням науки. В тридцать лет был уже ведущим ученым научно-исследовательского сельскохозяйственного института, в сорок – его директором. Принципиально не стал защищать докторскую. Считал: все, что нужно, он сказал в кандидатской.

Они любили друг друга. Но женщины падали, конечно, к его ногам. И в какой-то момент он перестал бороться. Талантливый ученый и сильный человек, он сдавался безумной страсти нимфоманок. Мария прощала и терпела. Она была сильной и стойкой и не испугалась даже в час, когда случилось несчастье. Василий заболел. Догнали его лишения бедного детства. Туберкулез, проблемы с легкими, рак. Долго лечили, оперировали. Мария приняла это как беду и спрятала в тайне души надежду на то, что беда спасет их союз от пытки его измен.

Несколько лет они прожили на острове Хортица. Там были опытные хозяйства института. Василий завершал очередные разработки, испытания. Там их встретили тишина, покой, красота. Здоровье начало побеждать болезнь. Работал Василий запойно, на пределе вдохновения. Но в промежутках стал выпивать. Началось это с известия, что умер от туберкулеза его брат-близнец. Такое горе. Мария плакала постоянно, пряча даже от себя ужасную мысль. Зато он теперь избавится от неверности. Вот таким тяжелейшим, жестоким путем Вася возвращается к ней навсегда. В горе и в радости.

Надежда погибла смертью храбрых в один вечер, когда она, не дождавшись мужа дома, побежала в поле его искать, думая, что Вася где-то упал пьяный. А услышала в высокой траве его хриплое дыхание и чужие женские стоны. Он и здесь нашел свое. Эти двое встали, оделись и ушли. В траве осталась лишь Мария. Сама возвращалась из обморока, сама добиралась домой. Вернулась и увидела, что кровь течет по ее разбитому виску…

Мария Ивановна это увидела, заметалась под капельницей и вдруг почувствовала тянущую боль внизу живота. Она ее сразу узнала, хотя испытала что-то похожее только раз в жизни, в семнадцать лет, перед абортом. В то время аборт делали лишь под местным наркозом. Так плачет убитый ребенок. Значит, так он и рождается. Той ночью в тишине больницы, в палате на пятнадцать тяжелых больных Мария Ивановна родила своего первого ребенка.

Когда через несколько дней к ней пришла Саша, она сказала ей:

– Принеси мне какую-то детскую еду. У меня родился ребенок. И еще. И еще. Я просто не могу их посчитать.

Нянечка грустно кивнула Саше.

– Рожает у нас бабуля каждую ночь. Если у нее, кроме вас, никого нет – то готовьтесь.

На следующий день Саша примчалась с клубничным муссом. Мария Ивановна головы не смогла поднять. Она его глотала с ложечки и после каждой благодарно и счастливо шептала «спасибо». Ночью она родила еще одного.

Днем ее кололи успокоительным. Другие лекарства уже не имели смысла. И Мария Ивановна качалась на туманных волнах, разговаривала с Васей, который и не знает, сколько у них детей.

…Они вернулись в Москву. Но его измена встала между ними. Та ночь его самого жестокого предательства встала между ними. Он и сам не мог себе этого простить. А она простила. И опять надеялась. Для Василия такое всепрощение оказалось слишком большим мучением. Он ушел от нее к другой. К такой другой, которая не терзала его тонкими, постоянно рвущимися нервами, всепоглощающей любовью. Та, другая, просто получала удовольствие от его красоты.

Он вернулся, узнав на работе, что Мария выпила ночью пузырек с уксусной эссенцией и находится в реанимации. Мария Ивановна так хорошо вспомнила, как взлетело от счастья ее сердце, когда медсестра сказала: «Твой за тобой приехал».

И опять потекла неспокойная река их непутевой жизни. Мария думала только о своей вине. Она не смогла уцелеть во время того аборта. Все так складывалось, потому что она не могла родить ребенка. Но теперь… Теперь, когда Вася привез ее из смерти, теперь они отдохнут.

Он ушел на пенсию. Она стала старосветской помещицей, которая целыми днями придумывала ему блюда, терла и мыла все в квартире, создавала уют. Он сидел с утра за огромным письменным столом, курил свою трубку, работал, иногда смотрел в ее сторону прищуренными от дыма, по-прежнему синими глазами. Никогда Мария не видела человека, который за всю жизнь не стал ни капельки менее красивым. Наоборот, все украшало ее Васю. И седина, и полнота, и умные морщины. Наверное, это был самый счастливый период в жизни Марии Ивановны. Она даже перестала тосковать по нерожденному ребенку. Мечтала лишь об одном. Умереть раньше него. Мария боялась, что его смерть она вынести не сможет.

Но у него грехов было больше. И бог слишком прямолинейно понимает, что такое казнь. Он казнил именно Василия. Не подарил ему тихой спокойной смерти.

Однажды летом к ним приехала племянница из Киева поступать в МГУ. Хорошая, красивая девочка. Мария учила ее правильно одеваться, готовить, гордилась ею, возила на экзамены. Катя поступила. Осталась жить у них. На выходные приезжал ее жених, который служил в армии в одной из подмосковных частей. Сначала Мария стала замечать нервный, встревоженный взгляд жениха, которым он смотрел на Василия. А потом сама увидела. Этот нестерпимо синий, прищуренный взгляд мужчины, о котором мечтали все встреченные им женщины. Мужчины, которого боготворила жена. Он смотрел на Катю так, как будто впервые в жизни увидел олицетворение красоты и неземного, обошедшего его счастья. Только преданное сердце Марии смогло выжить, увидев то, что она прочитала в его глазах. Это первая, настоящая любовь Василия, которую он и не надеется пережить. Никто не смог бы гореть в этом открытии, в этом огне. Только кроткая и верная Мария Ивановна.

Перед своей казнью Василий вышел из дома, сходил на ближайший рынок и купил у грузина медную настенную тарелку с чеканной Нефертити.

– Это ты, – сказал он Кате.

Выпил бутылку водки и упал, захрипев. Три дня он умирал в коридоре районной больницы, дожидаясь очереди в палату. Метался на серых казенных простынях, звал Катю и Нефертити. Марию он так и не заметил. Умер, не открывая глаз…

Мария Ивановна прожила в больнице одиннадцать дней. Родила одиннадцать детей. Ее привезли сюда одинокой, истерзанной, нищей старухой. А на кладбище для бедных она приехала богатой матерью большой семьи, рожденной от самого любимого мужчины на свете.

Хоронили ее соседки. Положили в гроб, надев красивое и яркое платье, на голову не стали завязывать старушечью косынку, приспособили шляпку с вуалью. Положили на грудь не цветы, а шоколадные конфеты, чтобы матери по дороге в рай было чем кормить своих детей.

Поделиться любовью

Когда Карину в очередной раз кто-то доставал разговорами о своих бедах, у нее в ответ была такая шутка: «Ой, ну чем я тут помогу? У меня самой тяжелая шизофрения».

– Выслушай просто, – обычно отвечали ей. – Напиши мне, что ты думаешь. Ты же такой отзывчивый человек, не то что остальные. Люди – злые, они только радуются чужой беде.

Карина иногда и смеялась, и плакала, рассказывая подруге или родителям, в какой плотный переплет она вновь попала.

– Ты понимаешь, папа, – говорила она потрясенно. – Ася влюбилась в Игоря по снимку в Интернете. Они живут в разных странах. Она вдвое старше его. Он состоит с ней в переписке, потому что она посылает ему деньги на помощь животным. А по поводу любви она мучает меня! Она пишет каждые пять минут, что она плачет. И – хоп! – выкладывает снимок своего лица в слезах. У меня ее плачущих изображений уже целая галерея. Потом она пишет, что ее надо утешить, потому что у Игоря – рана. И опять фотографии: его порезанный палец, забинтованная нога. Он так, наверное, вызывает у нее жалость, чтобы получать больше денег. Он – здоровенный, нигде не работающий мужик. Но я же не могу не реагировать! Пыталась ей не отвечать, так мне ее подруги стали писать: почему ты такая черствая? Ася теперь плачет из-за тебя.

У Карины была удивительная способность – чувствовать комизм ситуации и воспринимать ее же, как великую трагедию. И то, над чем она хохотала днем, возвращалось к ней ночью совсем в других тонах. Залитое слезами лицо женщины, которую она знала лишь по переписке в Интернете, начинало ее мучить. Она так ясно представляла себе, что Ася, полюбившая коварного и жестокого человека, сейчас не спит и места себе не находит от тоски и боли. Может, это ее последняя любовь, может, единственная, ей некуда с этим бежать, не к кому стукнуться, а она, Карина, поленилась написать ей лишнее письмо. И Карина чувствовала, как разрывается ее сердце, она становилась Асей, ее накрывала волна непоправимого несчастья. Потому что красавец Игорь никогда не полюбит бедную Асю. Карина вставала и начинала печатать горячее письмо со словами поддержки и сочувствия. Спрашивала: чем я могу тебе помочь?

На горячие письма Ася, ставшая почти родной, почему-то отвечала уже немного свысока, с позиции обиженной жертвы. На повторенное не один раз предложение помощи, однако, реагировала… Они все реагировали практически одинаково, вот в чем беда. Вдруг оказывалось, что ситуацию с роковой страстью или другим несчастьем можно исправить с помощью какой-то суммы, которой, к примеру, Асе не хватает, чтобы послать Игорю на помощь животным.

Карина посылала, отказываясь от запланированной покупки для себя, обреченно понимая, что опять попала в зависимость. И будет посылать, и выслушивать, и рассматривать чужие слезы, уже сильно подозревая, что ее опять использовали.

За ней внимательно наблюдал ее добрый и умный папа, музыкант, художник.

– Я смотрю на твое поведение с растущим напряжением, – шутливо говорил он. – Я жду, какой именно факт разбудит твой мыслительный процесс.

– Да никакой же, папа, – смеялась Карина, а глаза блестели, как от слез. – Вот такая у тебя родилась глупая и ненормальная дочь. Наверное, у меня шизофрения.

– Наверное, у всех нас шизофрения, – поддерживал шутку папа. – Мне даже перестали нравиться нормальные люди. Обычные скучные и правильные люди.

Чтобы отвлечься и развлечься, они устраивали свой спектакль. Надевали диковинные наряды, стилизованные под разные времена и образы, создавали сцены своих спектаклей. Во всех ролях Карина, папа, мама. Они сами шили эти наряды, сами делали чудесные шляпки, котелки, накидки. Подбирали ткани, цветы, украшения. Фотографировались и создавали альбомы чудо-семьи.

На всех фотографиях у Карины глаза блестели, как от слез, и в них искрился рождающийся смех.

У нее были рыжевато-каштановые волосы, глаза с рыжим солнечным проблеском сквозь карий бархатный фон. Губы, нежные и трепетные, приоткрыты для улыбки, удивления и радости. Лицо светлое, искреннее, доверчивое. Все чаще печальное. Милый и странный человек Карина.

Она не смирилась с тем, что детство у нее отобрали навсегда, когда умер папа. Исчезло счастье, которое казалось вечным. И, главное, Карина не могла понять, как папа мог оставить ее одну на свете. Ее, папину дочку.

А он оставил своих девочек – жену и дочь. Своих трогательных и беззащитных женщин, сразу как-то разлюбивших жизнь.

Карина тосковала. И почему-то ей совсем не хотелось просить чьего-то участия, которое помогает другим людям. Однажды она гуляла дождливым вечером по улицам и остановилась у доски объявлений. Там было много странных, неожиданных объявлений. Карина достала из сумочки блокнот, вырвала из него листочек и написала своим крупным каллиграфическим почерком: «ИЩУ ПАПУ ДЛЯ ДЕВОЧКИ С БАНТАМИ». Вытащила пластину жевательной резинки, пожевала и приклеила бумажку прямо к стеклу. Пусть смоет дождь и унесет ветер. Папа должен был прочитать. Он даст знак, что прочитал.

Она ждала этот знак до рассвета. А серый воздух вползавшего в ее жизнь очередного дня принес страшное разочарование. Знака не было. Только сейчас, на тридцатом году жизни, Карина стала окончательно взрослой. Быть взрослой – значит быть одной. В любой ситуации, с любым количеством людей, со всеми остальными людьми – она одна. Одна решает, одна делает, одна отвечает за свои поступки. Такой безрадостной явилась ей взрослость. Только обожаемые дети не стремятся повзрослеть. Они не хотят уходить из свободы, защищенной, уютной и ласковой, на волю без конца и края. Их никто не будет ловить в объятия там, на краю… И Карина горько рыдала в то утро, когда папа не ответил на ее призыв ни теплым ветерком, ни сладким сном, ни словом утешения, которое прилетело бы сверху и прилипло бы к окну мокрым осенним листком.

Утром по дороге на работу Карина встретила бывшую одноклассницу Наташу. Маленькая, стройная, на лице с тонкими чертами застыло непримиримое выражение. Наташа шла, не глядя ни на кого. Так ходила она всегда, с младших классов. Странный ребенок превратился в странную женщину. Высокомерие, сознание своей исключительности, уверенность только в своей правоте – то, что отталкивало от Наташи одноклассников, – теперь вызывало стойкое неприятие у всех.

Карина подумала: может, Наташа и есть папин знак? Она несет ей навстречу свое сознательно созданное одиночество как назидание? Как предостережение? И Карина будто услышала то ли свою внезапную мысль, то ли слова, произнесенные голосом папы: «Не создавай себе клетки из своего одиночества». Да, конечно. Это он сказал. Он прочитал объявление.

– Привет, Наташа.

– Здравствуй, Карина, – небрежно взглянула на нее Наташа. – Извини, задумалась.

– Мы давно не виделись. У тебя все в порядке?

– У меня настолько все в порядке, – надменно сказала Наташа, – что мне некогда об этом рассказывать всем подряд на улице. Дела, знаешь ли. Я пройду по этой дорожке с твоего позволения?

Карина молча пропустила ее и посмотрела вслед. На узкую, почти детскую спину, на маленький рюкзачок, куда может поместиться кошелек, носовой платок и что-то еще одно такое же небольшое. На заносчивую голову, которая похожа на знак запрета у секретной, строго охраняемой территории, на тонкие ноги в узких туфлях, которые упрямо шли, не обходя луж. Это было бы ниже Наташиного достоинства. Карина посмотрела, и сердце вдруг больно заныло от жалости. Такой безысходностью веяло от этого культивированного одиночества, от этой гордости, которая давно никого не интересует, от этой напряженности, которая, казалось, отпугивает воздух. Карина увидела, как в фантастическом фильме, Наташу, идущую сквозь жизнь в безвоздушном пространстве. Да, папа послал ее навстречу этому глубоко несчастному человеку, который никогда не пожалуется в отличие от других. Это тот случай, когда помощь действительно нужна. И она догнала Наташу.

– Подожди. Только не прогоняй и не ругайся. Мне сегодня так плохо. Я очень тоскую по папе. Вчера написала объявление о том, что ищу папу для девочки с бантами. Ты помнишь, мой папа любил говорить всем, что он рожден быть папой девочки с бантами? – Наташа молчала, но смотрела внимательно. – Я приклеила это объявление прямо к стеклу на доске объявлений. Просто жвачкой. И всю ночь ждала, что папа ответит. Увидела тебя, и мне показалось, что он ответил. Что он сказал: «Вот идет нужный тебе человек». Не уходи, Наташка. Только ты поймешь такие вещи.

– Как ты… С этим объявлением… – слабо улыбнулась Наташа. – Действительно, никто не поймет, кроме меня. Люди очень толстокожие, они не понимают ничего. Конечно, я помню твоего папу. Все его помнят. А у меня мама болеет. И ведь никто не понимает, как тридцатилетние тетки не могут жить без пап и мам. Хочешь, пойдем ко мне? Дома никого нет. Мама в больнице. Я покажу тебе свою работу. Если я, конечно, тебя не отвлекаю ни от чего.

Карине нужно было в школу, где она преподавала рисование, но она об этом не сказала. Сегодня у нее не уроки, а работа над наглядными пособиями. Можно задержаться.

В Наташиной квартире не было не только ничего лишнего. Там не было и того, что другие люди считают необходимым. Абсолютный аскетизм.

Через какое-то время Наташа оживилась, даже порозовела. Ее работа оказалась персональными сайтами: Наташа работала дизайнером сайтов, привлекала заказчиков. Она показала Карине свой сайт – для этого привлечения. Карина сначала ахнула и сказала: «Какая прелесть». Потом пожаловалась, что очень пить хочется, и пошла в кухню. Там был тот же аскетизм. И ничего такого дежурного, чтобы в несколько минут заварить чай, попить с чем-то сладким. Здесь питались, чтобы поддерживать в себе жизнь. Карина взяла со стола стерильный стакан, налила в него воды из-под крана, пила медленно, маленькими глотками. Она думала, как сказать правду об этом сайте, чтобы не спугнуть случайное доверие Наташи. Надо было сказать, что ему не хватает яркости, креативного отклонения от строгих норм… Не хватает индивидуальности, чтобы быть замеченным на огромном рынке таких же услуг.

Она вернулась в комнату бодрой и оживленной:

– Знаешь, я так рада, что ты занимаешься своим делом. Я никогда не могла с тобой сравниться талантом, но, вдруг ты помнишь, – я всегда рисовала. Закончила художественное училище, а потом педагогический институт, для того чтобы учить детей рисовать. Папа меня хвалил. Ни о чем не говорит, конечно, но он сам был хороший художник.

Карина выпалила это вступление и поняла, что не скажет Наташе, чего не хватает ее работе. Ей не нужны критика и советы. Надо просто выяснить, в чем ее проблема, и пытаться подключиться. Проблема есть. Она – причина безденежья и чего-то еще, что вопит изо всех углов.

– От заказчиков у тебя нет отбоя? – осторожно спросила Карина. – Сейчас же никакой пуп на ровном месте не может существовать без своего сайта. Одних политиков, как грязи.

– Да, конечно, – небрежно ответила Наташа. – Заказчики есть. Но у нас не всегда получается контакт. Причина та же. Все грубые, тупые, без чувства меры. А я не иду на эти ужасные, зазывные приемы. И еще такой момент. Это небедные люди, но многие норовят не заплатить за работу. Или торгуются. Я в первом случае не унижаюсь, чтобы звонить и требовать. Во втором – просто показываю, как мне это противно, и иногда вообще не беру денег.

– Понятно, – упавшим голосом сказала Карина.

Она не ожидала, что ситуация настолько безысходная. С таким подходом и с таким характером – это просто хроническая неприятность, а не работа.

– Я вижу выход вот в чем, – вдруг осенило ее. – В возможностях отбора клиентов. Чтобы ты могла сразу отказывать тем, которые слишком тупые и жадные. Чтобы отобранные считали за честь с тобой работать. Давай я попробую раскрутить твой сайт в соцсетях? У меня много друзей, попрошу о репостах. Надо всего лишь разбросать ссылку на твой сайт, хорошую преамбулу об авторе я напишу сама. Как тебе?

– Это заманчиво. – Во взгляде Наташи мелькнул интерес. – Но я не могу регистрироваться в соцсетях.

– Многие жалеют на это время. Это я такая сверхкоммуникабельная, что ли.

– Не в этом дело, – значительно произнесла Наташа. – Меня там отслеживают.

– В смысле?

– В обычном смысле – спецслужбы.

Дальше выяснять не было смысла. Психика не может не треснуть в результате тридцатилетнего заточения наедине с мозгом, отвергающим всех остальных людей на свете. Человек отказался от самой идеи какого-то контакта. Но теперь Наташе нужно просто зарабатывать. Вероятно, ее мама работать больше не может. Тоже странная женщина, ученый, родила дочь для себя и воспитала в духе собственной абсолютной исключительности.

– Так я побегу? – поднялась Карина. – Мне еще на работу. Но мы договорились. Я ночью займусь продвижением твоего сайта. Давай проверим телефоны друг друга, у нас, наверное, менялись номера. И до связи.

– Да. До свидания, Карина, – тихо сказала Наташа.

И весь ее потерянный облик вонзился острой жалостью в сердце Карины. Ей показалось, что она никогда не видела такого всеми забытого на земле человека. Такую слабую, хрупкую, беспомощную женщину, которая даже не допускала мысли, что в жизни бывает опора.

Карина бежала в школу, а в ней бушевали страстный протест, гнев и… да, любовь. Она полюбила сейчас гордую, странную, обреченную угасать в тоске и одиночестве Наташу. Карина протестовала против несправедливости. Ведь Наташа на самом деле умнее и симпатичнее многих тех, у которых все есть – и удача, и любовь, и семья. Но почему же?.. Почему не нашелся сильный мужчина, который бы встряхнул Наташу? Который сказал бы: «Ты лучше всех. И потому будешь со мной». И все бы изменилось. Карина решила побороться со злой Наташиной судьбой.

После работы она купила на фермерском развале две банки с кизиловым вареньем – домой и Наташе. Это было одно из самых теплых, ароматных и сладких воспоминаний детства. Бабушка варила кизиловое варенье, Карина ждала в тот день ужина, как праздника. И пила чай с лимоном и бутербродом с маслом и вареньем. Она и сейчас сделает себе такой бутерброд. А потом приступит к задуманному плану.

Детское блаженство явилось – не запылилось. Ничего вкуснее и быть не могло. Карина растягивала чай по глоточку, бутерброд по кусочкам, варенье – по ароматной ягодке. И было полное ощущение, что папа сейчас у себя в кабинете, вот-вот войдет и обрадуется ей, как будто не ожидал увидеть.

Вошла мама. Строгая, красивая, нарядная, с твердо сжатыми губами, четко, классически очерченными. Карина забыла, когда мама улыбалась.

– Это такой ужин? – неодобрительно спросила она. – И ты потом сокрушаешься, когда встаешь на весы. Я сегодня приготовила отличный диетический овощной суп.

– Съедим и суп, – задумчиво проговорила Карина.

Она смотрела на маму, как будто и ее давно не видела. Они живут вдвоем в небольшой квартире. Они в постоянном контакте. И что же у них получилось после общего горя? Карина – одна. И мама – одна. Они не привыкли жаловаться друг другу ни по какому поводу. А тут еще так все очевидно. Карина знает, что потеряла самого лучшего отца, маму оставил единственный мужчина, который ей был нужен, который приучил ее к постоянному обожанию. У каждой – своя горькая потеря. Мать и дочь стеснялись друг друга: они стали нищенками, потеряв такое богатство – такую любовь. Карина вдруг с ужасом подумала, какое количество людей за это время она успела пережалеть, утешить, отвлечь, развлечь… Бездомным животным отдает столько времени, страданий, усилий и чувств. А мама…