Текст книги "Срок годности. Сборник экологической прозы о человеке и планете"

Юля Ли. «Говорящее дерево[9]9
  Вольный перевод стихотворения Speaking Tree, Joy Harjo, 1951 г. Опубликовано в книге Conflict Resolution for Holy Beings, Joy Harjo, W. W. Norton & Company; Reprint edition (January 24, 2017).


[Закрыть]»

 
Я хочу познакомиться с той женщиной,
Которая слышит голоса деревьев,
Слышит, как они поют в темноте,
Стоя у кромки воды.
Эта женщина понимает желания деревьев.
Она знает, что они мечтают танцевать.
Больше всего на свете они хотят танцевать,
Вытанцовывая свою сердечную боль.
У деревьев есть сердце, и оно болит.
Это знает та женщина, с которой я незнакома.
Эта женщина слышит страдания сломанных и опустошенных деревьев.
Эта женщина несет их боль в своем сердце.
Эта женщина пишет на английском языке
Стихотворение о говорящих деревьях,
Чтобы я разделила их боль.
Чтобы я разделила нашу общую боль.
Мы были деревьями. Мы будем деревьями.
Говорит мне та женщина.
Я знаю нескольких женщин,
Они тоже слышат деревья.
Но они городские шаманки.
А я не слышу деревьев.
Я могу представить в воображении,
Что деревья думают, чего-то хотят,
О чем-то скорбят и тоскуют.
Но я не могу это почувствовать.
У меня забиты каналы связи.
У меня гиперчувствительный мозг.
Он верит в доказательства и научные данные.
Я трогаю бугристую поверхность дерева.
Я глажу ветку, подбираю с земли опрелый листок.
Я знаю, что дерево живое.
Оно дышит, растет, дает плоды и стареет.
Я была деревом, и я стану деревом, потому что
Происходит круговорот пищевой цепочки.
Я знаю, что, когда мы вырубаем деревья,
Мы нарушаем экосистему. Страдают животные.
Страдают и люди.
Поэтому надо заботиться о деревьях.
Это антропоцентричный, эгоистичный взгляд.
Как почувствовать, что деревья равны мне по сути?
Я пишу это стихотворение, но оно не поэзия,
Потому что я не слышу деревья.
Но я пишу, отвечая той женщине,
Которая слышит.
Не усложняю ли я себе жизнь, ставя непосильную задачу —
Научиться слышать деревья.
Мне проще быть рациональной и заботиться о природе
Ради детей и их потомков.
Я спросила свою дочь,
Слышит ли она песни деревьев.
Она сказала, что не слышит,
Но думает, что некоторые деревья
Могут разговаривать.
Некоторые люди слышат деревья,
Как та женщина, написавшая текст.
Я хочу написать этой женщине, что не поняла последние строчки:
«Представь, каково это – танцевать в этой земле воды и знания.
Пить глубоко, что невозможно пить».
Я не понимаю, о чем это. Лучше признаться честно.
Лучше признаться честно, что я не слышу голоса деревьев.
И тогда есть шанс, что мне ответит та женщина.
И тогда есть шанс, что мне ответят деревья.
 

Марина Кочан. «Дача „Чернобыль“»

Папина дача была в «Чернобыле». В детстве это слово для меня ничего не значило. Оно было как черная быль. Что-то эфемерное, немного сказочное.

Дачный участок в восемь соток был миром коричневых торфяных лужиц со мхами на дне, жуков, осиновых и березовых листьев, я жарила их на костре вместо хлеба. Лужицы я ворошила палкой. Дачный участок в восемь соток был для меня огромным. Я слонялась туда-сюда в бороздках между грядками, у канавы, подходила к краю елового леса на соседнем участке.

В «Чернобыле» под Сыктывкаром дали участки всем, кто, как и папа, ездил сразу после аварии брать на анализ почву. Папа был радиобиологом, он не мог не поехать, это была его миссия. Изучать радиацию было его работой, прямо как у Марии Кюри и ее мужа. Я не знаю, боялся ли он радиации.

Но знаю: тяжелый ящик, набитый зараженной землей, он тащил вдвоем с коллегой через границу пешком, чтобы не фонил автобус. Эту землю они вырезали ножом большими кусками, как режут торт, коричневые и черные пласты.

Эта земля прилетела в Сыктывкар и осталась фонить где-то там, в одном из кабинетов института. Земля связала всех этих людей-ученых дважды: зараженная и та, которая теперь была чистой и своей. На которой можно было вырастить овощи для своих семей.

Папа любил дачу. Это была его земля, его личное место. Там он был дома, хотя дома там не было. В семейном архиве есть цветная фотография: мне лет пять, я с закатанными рукавами и в огромных варежках из грубой болотного цвета мешковины сдираю шкуру со спиленного дерева. Я помню этот момент. Мне нравилась работа, которая была не совсем по силам. Мне нравилась идея будущего дома, я мечтала, как летом мы сможем жить на даче, ходить каждый день в лес, пить чай из кружек с цветочками, которые привезем из городской квартиры.

На участке папа хотел все делать сам. Деревья он сначала спиливал зубастой ручной пилой и валил на землю, потом мы вместе распиливали каждое на несколько частей, рубили мелкие сучки топором, сдирали грубую кору, под которой оставался нежный молочный ствол, гладкий, как кожа ребенка. Его хотелось обнимать, прислоняться к нему щекой. Деревья недолго были такими. Они быстро серели, седели. После смерти папы все срубленные стволы подгнили и растрескались. Несколько бревен украли с участка соседи для своих домов и сараев.

Папа успел заложить квадратный фундамент: вбил сваи и положил горизонтально несколько бревен: обозначил место для будущего дома. Внутри этого квадрата потом вырос новый лес.

Папа заболел и не мог дальше строить дом. Но продолжал ездить туда, а потом стал ходить пешком. Несколько часов в одну сторону по плохой дороге – я не знаю, как он проходил из раза в раз этот маршрут с заплетающимися ногами, трясущимися руками. Его часто принимали за пьяного, потому что так выглядела его болезнь.

На даче не было дома, но всегда был сарай. Сарай служил временным убежищем, штабом, в сарае хранились инструменты, одежда, семена и бутылки с водой. Один раз папа не пришел ночевать домой. Была поздняя осень. Мама позвонила сестре. Уже в темноте они поехали на дачу. Он был там, в своем убежище, в своем логове. Лежал в сарае прямо на полу, укрывшись штормовкой. Дача – его бегство от болезни, от семейных ссор, от себя, форма забытья.

Каждый раз, когда я иду в лес, попадаю в воронку воспоминаний. Джоан Дидион в книге «Год магического мышления» после смерти мужа старается избегать всех мест, где она бывала вместе с ним, потому что эти места выбивают почву из-под ног, в этих местах проваливаешься так глубоко в воспоминания, что никак не можешь выбраться назад. Воронка тебя затягивает, ее края скользкие, не за что зацепиться. В середине воронки дырка, скользишь вниз по спирали и проваливаешься в эту дырку, как в открытый космос. Воспоминания летят, как астероиды, хочешь увернуться, но не можешь – и вот уже от тебя откололся кусок. Воронка – маленькая черная дыра.

Когда я первый раз приехала после смерти папы на дачу, я пошла в лес одна. Пробравшись через чащу, я вышла на просеку. По ней мы всегда долго шли вперед, искали красноголовики и землянику. Мне хотелось кричать, но крик застрял галькой в гортани, и я молча плакала. Откуда-то с дач пахло костром, а лес пах мокрыми хвощами и листьями. Лес – моя самая сильная ностальгия. Я грущу в нем и не могу жить без него. Лес как хорошая песня. Ее переслушиваешь тысячи раз.

Я вспомнила, как мы с папой заблудились в этом лесу. Папа не говорил мне, что мы потерялись. Я просто почувствовала, что мы ходим слишком долго и что я голодна. Тогда он достал бутерброд с холодной котлетой. Любая холодная котлета – моя воронка. Я ем их только горячими.

На нашей даче все же появился дом. Мама заказала его у строителей, и, когда был готов каркас, уже можно было сидеть внутри рядом с печкой, выпить чаю за столом у окна и полежать на раскладушке. Она привезла туда отца на такси, сам он уже не выходил из дома. Он кое-как выбрался сам из машины, ступил на необлагороженный участок, тут же запнулся о корень дерева и упал. Он сильно разодрал руки и ноги и не сразу поднялся. Зайти в дом он так и не смог.

Мама продала дачу вместе с участком через несколько лет после смерти отца. Она никогда не хотела заниматься ни домом, ни огородом. Она хотела построить этот дом для нас, для семьи и в первую очередь для папы.

Когда я приехала на похороны, нашла в его комнате «Книгу садовода», всю в белых бумажках-закладках. Это были его недавние планы по высаживанию растений. Как-то он сказал мне, что хотел бы вырастить грядку с арбузами на крыше нашей девятиэтажки в Сыктывкаре. Думаю, он правда верил, что это возможно. У себя дома я ращу из косточек мушмулу и авокадо. В этом мы с ним похожи.

Диана Янбарисова. «Маленькая медитация на дыхание загрязненным воздухом[10]10
  Сохранена авторская орфография и пунктуация.


[Закрыть]»

The world has no visible order, and I have only the order of my breathing.

I let myself happen.

Clarice Lispector. Agua Viva

1

Вдох.

Выдох.

Наблюдай за дыханием.

Ощути, как воздух входит в твои легкие на вдохе.

На вдохе в мои легкие входят:

кислород

азот

аргон

углекислый газ

неон

метан

гелий

криптон

водород

ксенон

А также:

изопропилбензол

хлороформ

изобутанол

сероводород

оксид азота

оксид углерода

этилбензол

ксилол

формальдегид

Но я стараюсь не думать об этом.

Если тебя уносит в ментальный процесс, заметь это и мягко верни свое внимание к процессу дыхания.

Вдох. Выдох. Вдох-выдох. Вдохвыдохвдох. вдохвдохвдохвдохвд

2

Из петиции на Change.org «Перестаньте травить Уфу».

Илья Петров создал(а) эту петицию, адресованную Анна Юрьевна Попова (Главный государственный санитарный врач Российской Федерации) и еще 4 адресатам

«Уже 3 месяца задыхаются жители Уфы!

Жалобы на химический запах в Уфе поступают в различные инстанции как минимум с мая. За это время проводились разнообразные брифинги, совещания, где представители надзорных и природоохранных ведомств оправдывали свое бессилие против загрязнителей, найти и наказать которых мешают несовершенное законодательство и недостаток полномочий.

Ночью 16 июля зафиксировано существенное превышение (более 14 ПДК) по сероводороду на станции наблюдения на ул. Новочеркасской в Черниковке. На автоматизированной станции контроля загрязнений воздуха в парке Нефтехимиков 12 июля выявлено максимальное превышение по сероводороду более 19 ПДК. Всего здесь зафиксирован 221 случай превышения ПДК только по этому газу. Оказывается, что при концентрации свыше 10 ПДК человек просто перестает чувствовать его запах. Среди других загрязнителей оксид азота, углекислый газ и другие вещества.

Жители северного района просто не могут дышать, сообщениями переполнены все местные паблики, в службе 112 говорят, что поступает огромное количество звонков.

Необходимо Росприроднадзору, Роспотребнадзору РФ обратить внимание и в случае необходимости закрыть предприятия до устранения проблем».

3

Предполагается, что медитация должна снижать тревожность. На практике пока получается наоборот.

Вдох.

Выдох.

Если что-то мне и подконтрольно – так это текст. И сейчас я попробую писать такплотночтобывоздухнепробралсясюда.

4

В сентябре вместе с воздухом в тело моей бабушки проник вирус. 23 сентября у нее поднялась температура.

Еще не зная об этом, в тот же день я купила билет из Москвы в Уфу (1188 км и 114,1 кг углерода на человека в один конец). Я собиралась привезти ей кипу «целительных буклетов» доктора К., которого бабушка называла «новым мессией». Его «энергетически заряженные» портреты лежали под трехлитровыми банками с водой (несмотря на встроенный фильтр, без доктора воду было пить нельзя), на подоконнике, на тумбочке у кровати, под простыней, под халатом, подвязанным шалью на пояснице, висели на прищепках в теплице (чтобы бодрее росли огурцы). Мы все посмеивались над ее верой в доктора, но не перечили. Это было бессмысленно.

Во что верила я сама?

За две недели до того, как она заболела, мне приснился сон о смерти дедушки. Я все лето откладывала поездку в Уфу, и вот мне снится, что он умер и мы так и не успели увидеться. Но когда я наконец приезжаю и звоню в дверь, открывает мне почему-то дедушка, а бабушки нет.

25 сентября на пути в поликлинику я споткнулась о птицу – размером с синицу, но серо-зелено-желтую. Я всматривалась в нее в поисках движения и дыхания и не находила. Она была мертвая. Я вспомнила «Рану» Оксаны Васякиной: «Они [птицы] чувствовали смерть и предупреждали меня о ней и о том пути, который мне предстоит проделать […] Я знала язык птиц, а птицы знали, что я могу прочитать их сообщения»[11]11
  Васякина О. Рана. М.: Новое литературное обозрение, 2021.


[Закрыть].

Я не хотела читать это сообщение. Я оставила птицу в траве и пошла сдавать ПЦР-тест. Если бы она была жива, мне пришлось бы договариваться с совестью, гуглить ветеринарки, принимавшие птиц, тратить время и деньги. А тут я даже не опоздала.

Сообщение было таким: с мертвыми удобнее, чем с живыми.

30 сентября у бабушки упала сатурация, и ее увезли в больницу.

2 октября ее перевели в реанимацию.

4 октября она умерла.

5

Многие ученые предполагают, что загрязнение воздуха может быть связано с риском осложнений и смерти от коронавирусной инфекции. Предварительные результаты анализа, проведенного исследователями из Гарвардского университета на группах населения США, показывают, что даже небольшой рост долгосрочного воздействия загрязненного воздуха на людей значимо коррелирует с ростом смертности от COVID-19.

6

Я задерживаю дыхание.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не дышу.

Не ды

шу

7

Что связывает этот текст, кроме моего дыхания?

Разрозненные куски информации, которые мозг пытается обработать и выстроить в цепочки причинно-следственных или просто смысловых связей. Я дышу воздухом, полным выхлопных газов, заводских выбросов, бактерий и вирусов. Я дышу, смотря статистику по коронавирусу, дышу во сне, дышу, записывая эти слова. Дыхание меняет меня каждую секунду. Загрязненный воздух увеличивает вероятность физических заболеваний и психических расстройств. Иногда мне кажется, что у меня депрессия. Я хотела бы, как Клариси Лиспектор, просто позволить себе происходить.

Я открываю глаза. Подписываю петицию против загрязнения воздуха в Уфе. Надеваю маску. Сажусь в такси. Еду в аэропорт. Вылетаю в Москву. Делаю вдох. Душно и кисло. Выдыхаю и делаю еще один.

Даша Благова. «Похоронный отряд бездомных животных»

Агата познакомилась с Настей и Колей в конце четвертого класса, когда им всем было по десять лет. Город, где жили Агата, Настя и Коля, вытягивался сосиской между двумя горами и вмещал в себя четыре школы, одну поликлинику, один рынок и двадцать два санатория. Город-сосиска не имел в себе торгового центра, парка с аттракционами, большого батута и стадиона, зато был со всех сторон сдавлен лесом. Дети в городе-сосиске всегда скучали и после школы проваливались в компьютеры до тех пор, пока с работы не придут родители.

В конце мая Агатин компьютер закашлял и умер. Тогда она открыла дверь своего большого дома и пошла наверх по улице Змейской. Улица ползла от единственной площади с плешивым памятником, прогрызалась через Агатин сытый квартал, где все дома были большими и краснокирпичными, ныряла в кусок леса, из него прыгала почти вертикально и стелилась на предгорье между серыми старыми домами. Оттуда навстречу Агате вышли Настя и Коля, они искали что-нибудь съедобное и майское в чужих огородах. Агата, Настя и Коля встретились посередине их общей улицы, поназывали свои имена и стали дружить. Их дружба началась возле заброшенного ларька у леса. Агата назвала это место Средиземьем, потому что однажды смотрела с папой «Властелина колец», и коленастя согласились, хотя про «Властелина колец» ничего не знали.

На второй день дружбы с коленастей Агата прикатила к Средиземью свой велосипед и взяла две пачки чипсов. Коленастя не заметили велосипед, пока не съели чипсы. Мы не умеем ездить, сказала Настя, дохрустев чипсовыми крошками со дна пакета. У нас нет велосипеда, сказал Коля и высыпал чипсовую пыль в рот. Коленастя были непохожими друг на друга двойняшками и часто говорили «мы». Агата больше ничего к Средиземью не прикатывала.

Средиземье было застелено побитым бетоном, между его осколками иногда выпрыгивала лава, а иногда осколки становились льдинами. Вокруг Средиземья пушилась и путалась трава, мрачный лес, зеленый водопад, водоросли и ядовитые черви, которых нельзя касаться. Но чаще всего трава становилась супермаркетом, какого в городе-сосиске никогда не было. В траве Агата, Коля и Настя находили бутылки, стеклышки, упаковки, блестящие фантики, резинки, шины, провода. Сначала в Средиземье были только пень-стол и шины-стулья, но когда на городские школы навалилось лето, застройка Средиземья пошла быстрее. Теперь там были навес-полиэтилен, полки-деревяшки, гирлянды-упаковки и главная площадь с бутылочным фонтаном.

Коленастя стали первыми близкими друзьями Агаты. Она вся была дергающийся проводок, трепещущая мишура. Агата ела быстрее всех в школьной столовой и за прошлый сентябрь разбила там же четыре тарелки – за это ее заставили неделю дежурить после обеда. Агата налепляла свою энергию на всех вокруг и могла придумать игру из одного лишь камня. Но как только начиналось распределение ролей, пересчитывание, иерархирование и признание Агаты главной, она убегала. Из-за этого ее считали странной и недостойной места в дружбе. Однажды учительница природоведения показывала всякие необычные камни: колючий кварц, карамельный сердолик, черный и по-жучиному блестящий оникс. Потом учительница достала из лотка ржаво-огненный, тигристый, самый красивый, что видела Агата, камень и сказала: «Смотрите, это агат, легко запомнить, потому что он рыжий, как наша Агата». На Агату вдруг посмотрели все глаза, что были в кабинете, в ее сторону повернулись все головы. Агата поулыбалась, подпрыгнула, содрала с подбородка болячку и выбежала из класса. В Средиземье, к счастью, не было центров и предводительств, так что проблем с Агатиными сбеганиями тоже не было.

В бетонных трещинах Средиземья все время ползали жуки, оранжево-черные, просто черные, слегка зеленые, муравьиные. Это жучиная магистраль, сказала Агата, и Настя с Колей согласились. В один день они провели два часа, всматриваясь в межбетонные передвижения и пытаясь отыскать жучиные пункты А и Б. Ой, бедненький, сказала Настя, и все посмотрели в щель, над которой она нависала. Там не двигался жук-пожарный, и его все обползали стороной. Надо его лечить, сказал Коля. Агата нашла пробку от пластиковой бутылки, Настя сорвала одуванчик, Коля положил жука в пробку и заткнул цветистой частью одуванчика. Через несколько минут одуванчик убрали, и тогда Настя заверещала, Коля запрыгал, а Агата оббежала их три раза. Красно-черный жук дергал лапками. Агата сказала, что ему нужна кислородная маска, и подула в пробку. Затем жука выпустили, и он похромал в свою магистраль. Так в Средиземье открылся жучиный госпиталь, в нем было десять коек-крышек и много разных лекарств для разных случаев: мелкоцветных, крупнотравных, душистых и без запаха. А еще морг из двух спичечных коробок.

О том, что случается вечер, Агата, Коля и Настя узнавали по золочению бледного утеса, который торчал напротив их горы. Потом золотилась вся противоположная гора, и только когда начинал рыжеть загнутый кончик средиземского тополя, Агата собиралась домой и шла вниз: иногда улица Змейская опадала так резко, что пальцы сплющивались в сандалиях. Возле дома Агата выкапывала из горшка ключи, раскрывала дверь и каждый раз замирала перед домовыми внутренностями. До того как стать уличной, Агата не замечала, каким гладким и глянцевым было ее жилище, придуманное мамой, утвержденное папой, обставленное ими обоими и натираемое приходящей раз в три дня тетей Лидой. Агата сразу же на пальцах проскакивала в ванную и смывала с себя приключения. Потом грела ужин, мыла за собой тарелку, иногда ее разбивала и садилась ждать маму или папу. Вместе в неночное время они приходили редко, чаще по очереди.

Мама и папа Агаты занимались зарабатыванием денег и больше ничем. Они вели списки всего на свете, потому что ни одно домашнее дело не влезало в их головы, затопленные работой. Некоторые списки, например с продуктами, иногда отдавались тете Лиде, чтобы она готовила, если мама не может. Однажды мама пришла домой, обняла Агату, поцеловала, принюхалась к волосам и сказала: «Тетя Лида жаловалась, что ты все время где-то гуляешь. Я беспокоюсь, ты же раньше была домашней». Тогда Агата зажмурилась и выплюнула, что теперь у нее есть лучшие друзья коленастя, они двойняшки и живут почти на горе. Мама помолчала, похмурилась. «Я же знаю их маму! – Вдруг Агатина мама улыбнулась. – Мы делали поставки на их завод и однажды ходили с папой к ним в гости, но потом появились дети, и мы просто потерялись в декретах». Мама добавила, что надо бы им с коленастиной мамой снова приятельствовать, раз дети так дружат.

Про родителей коленасти Агата почти ничего не знала, но как-то поняла, что мама коленасти не работает, в их доме никакие пожилые женщины вроде тети Лиды не убирают. А еще Агата два раза видела их папу, взбирающегося по Змейской улице в серые нагорные дома. Руки коленастиного папы были большие и в кровавую сеточку, ногти черные, лицо в серых каплях, а брови жирные и лохматые. Он махал коленасте, они махали в ответ, никто ничего не говорил, и все продолжали заниматься своим. Через три дня, то есть через два вечера после встречи с папой коленасти, мама пришла домой и сказала, что у нее не получается приятельствовать с мамой коленасти. «Странновата она стала, – сказала мама. – Не от мира сего». Но мама все равно решила, что лучше пусть Агата играет во дворе коленасти, потому что их мама не работает и сможет за ними присмотреть. «Только ни в коем случае не ходи в уличный туалет, если он у них остался, – сказала мама. – Там могут быть осы и прогнивший пол, провалишься».

На следующий день Агата, Коля и Настя уплыли из Средиземья на эльфийской ладье, прихватив с собой несколько самых красивых бутылок. У нас полно всякой всячины, сказал Коля. А трава еще выше, сказала Настя. Они тоже жили в большом доме, он был немного меньше Агатиного и походил на него двухэтажностью. В остальном все было противоположным. Коля и Настя провели экскурсию: первый этаж был непричесанный, весь разлохмаченный, на полу кухни стояла коробка с мультиваркой, нераспакованная, но с паутиной в три слоя. В комнате Коли и Насти толпилось много игрушек, дорогих и поблескивающих, но тоже в основном нераспакованных. Бери, если что-то нужно, сказала Настя. На лестницу Агату не повели, потому что проход на второй этаж был затянут пыльным полиэтиленом. Наверху нет ремонта, сказал Коля. Но нам и тут места хватает, сказала Настя. Агате также показали туалет и разрешили заходить туда в любое время. Мама коленасти была в своей комнате, к ней стучаться не стали. После экскурсии Агата, Коля и Настя вышли наружу. Вместо двора или огорода там был луг, разрезанный каменной дорожкой и примятый в нескольких местах уличным туалетом, мангальной площадкой, досками, строительным мусором и горой из огромных колес.

К концу июня, когда случился переезд, Агата начала читать «Гарри Поттера» между смыванием с себя приключений и приходом мамы или папы. Раскладывая вокруг колес бутылки из Средиземья, Агата сказала, что теперь они живут в Дырявом Котле. Но Настя и Коля не читали и не смотрели «Гарри Поттера», они даже не знали, что такое котел. Это как кастрюля, только круче, сказала Агата. Тогда пусть наша крепость и называется кастрюлей, сказал Коля. Пусть будет Старая Кастрюля, котел мы не запомним, сказала Настя.

Мама коленасти действительно все время была дома, но совсем не смотрела за детьми и занималась какими-то своими бесшумными делами, в основном в компьютере. Однажды Агата спросила, почему их мама такая тихая. Она на больничном, но раньше работала на заводе и была там важной, сказал Коля. Правда, мы этого не помним, потому что завод испортил маму, когда мы были маленькие, сказала Настя. Папа говорит, что раньше мама была веселая и пела в грузинском хоре, сказал Коля. Ну а теперь невеселая и даже заразила папу невеселостью, сказала Настя.

Коля и Настя проживали на улице все свои дни. Еще до Агаты коленастя сделали крепкий шалаш из досок и металлических листов, уложили там фанерный пол, закрыли его одеялом и сложили внутри все фонари, что нашли, – правда, ни один из них не работал. Настя и Коля ходили только в уличный туалет и мыли руки без мыла под дергающимся огородным краном. Агата, как и обещала маме, делала свои дела только в доме. Раз в несколько дней она видела коленастину маму, худую и голубоватую, иногда та говорила «здравствуй», но чаще не видела Агату. Однажды вечером, перед уходом домой, Агата снова забежала по-маленькому и заметила, что дверь в комнату коленастиной мамы открыта. Агата, конечно, заглянула – перед пестрым экраном неподвижно сидела коленастина мама в ночнушке и двигала только одной рукой. Под ее кистью щелкала мышка, с каждым щелчком изо рта экранной лягушки вылетал шарик и лопал другие шарики такого же цвета.

Агата сделалась всегда голодной, потому что от Старой Кастрюли до ее дома было сильно дальше, чем от Средиземья, и она совсем не забегала на обед или перекус. Коленастя не голодали, они просто вставали посреди дня и шли на заброшенные дачи, а когда в июле появились абрикосы и яблоки, им стало совсем сыто. Но Агата к такому не привыкла и спросила, почему их никогда не зовут на обед. Мы только завтракаем и ужинаем, обед мама не готовит, сказал Коля. Просто папа завтракает и ужинает дома, сказала Настя. Мама Агаты раз в неделю привозила в Старую Кастрюлю всякие продукты, но из них ничего не нарезали, не жарили и не варили. Дома Агата врала, что питается хорошо и за одним большим столом с коленастей и их мамой.

В середине лета обитатели Старой Кастрюли учредили Клуб Любителей Ящериц. Ящерицы часто прошмыгивали по каменной дорожке придомового луга, иногда наскакивали на пупырчатые от комаров ноги, бывало, усаживались на тракторные колеса и смотрели в солнце. Агата, Настя и Коля решили полюбить пока одну ящерицу, обложить ее заботой и с помощью волшебных трав сделать сильнее и, может быть, даже умнее. В тот же день Агата поймала ящерицу и назвала ее Гермионой, а коленастя сунули ее в двухлитровую бутылку, которую заранее выстелили изнутри мхом, травой и камешками. Закрутили продырявленную крышку. Сели писать кодекс в новой тетрадке. Любить, охранять и уважать ящериц. Не вредить ящерицам, даже если это будет стоить нам жизни. Стараться сделать ящерицу сильнее и умнее любыми способами. После этого в бутылку пихнули несколько волшебных цветков, налили немного воды, чтобы мох был влажным, и снова закрутили крышкой. Когда вся противоположная гора зазолотилась, Настя спросила, а что получится, если ящерица станет огромной. Наверное, динозавр, сказала Агата. Главное, успеть пересадить ее в пятилитровку, сказал Коля. Бутылку с тихой, чуть ползающей туда-обратно ящерицей положили в штаб, то есть в шалаш, и разошлись по домам.

Когда утром Агата пришла в Старую кастрюлю, лица Коли и Насти, особенно в окологлазье, розовели и поблескивали. Агата все сразу поняла и тоже заплакала, они втроем обнялись, а после сели на колеса и решили, что Гермиону нужно похоронить в красивом месте и, наверное, прямо в ее пластиковом доме. Агата вылезла из штаба с бутылкой, прижатой к тому месту, под которым сердце, а Коля и Настя встали по бокам. Всей похоронной процессией они пошли наверх, за оборванный конец улицы Змейской, туда, где уже не было никаких улиц и где никто из них пока не бывал.

Над Агатой, Колей и Настей навис лес, он становился темнее и понемногу стирал тропинку, которая, отползая от больших камней, все время подпрыгивала вверх. Не заблудиться бы, сказала Настя. Давайте кидать листья, чтобы по ним выйти обратно, сказала Агата. Остановились. Агата держала пластиковый гроб, а коленастя ощипывали подрагивающее дерево. Потом пошли дальше, добавляя свежую листву в тропиночную, засохшую. Пахло цветочной душностью, грязной водой и грибами. Настя и Коля сделались совсем тихими, Агата тоже молчала, но шумела всем телом, потому что дергалась больше обычного, спотыкалась и делала шаги разной длины. Тропинка прыгнула вверх, на платформу, за которой был свет. Агата, Коля и Настя, хватая друг друга за ладони, вытянулись к свету и еще через десяток шагов нашли себя на утесе.

Верхушка утеса, на которой оказались Агата, Настя и Коля, была вся травянистая и бездеревная, утес взвинчивался над городом и воротил от него подбородок. Противоположную гору было видно всю, а еще было видно, как в ее древесно-пушистое тело врезается белый поясок из зданий. Это даже не сосиска, а кишка, сказал Коля, и все засмеялись, будто не были похоронной процессией. Смотрите, сказала Агата и показала свободной рукой чуть правее. Все перестали смеяться, потому что увидели драконью спину, горный хребет, высоченный и колючий. Никто из жильцов Старой Кастрюли не бывал там, хотя в школе только и говорили о поэте, который как раз там бывал, а потом умер за их маленькой горой. Вау, сказала Настя. Вау, сказал Коля. Ни фига себе, подтвердила Агата.

Ящерицу закопали уже совсем без слез. Вряд ли бы Гермиона сюда добралась, сказала Настя. А теперь будет смотреть в такое небо, сказал Коля. Бутылку с ящерицей пропихнули в землю и засыпали горкой, и тогда Агата, Коля и Настя легли на траву. Небо было и правда такое. Синее, как жвачка-тянучка, от которой язык красится на весь день. Как лист цветной бумаги. Как одинокая рыбка-петушок в Агатином аквариуме и как мамины топазовые серьги, которые однажды вставляла в свои уши Агата. Надо будет поставить ей крест, сказала Настя. А она крещеная, спросил Коля. Ну, наверняка крещеная, сказала Агата. В тот момент все поняли, что Клуб Любителей Ящериц закрылся навсегда.

Агата, Настя и Коля то сидели, то лежали в короткой нагорной траве, из которой ветер целыми днями плел косы. Им не хотелось уходить с утеса, хотя утес был точно не для детских тел. Хорошо, что нас никто не ищет, сказала Настя. Хорошо, сказала Агата. Они смотрели то в хребет, то в город, много молчали, а иногда говорили. А что, если весь мир обвалится и останутся только наш город и наши горы? Как будем жить? Хватит ли нам двух речек и двух гор? Наверное, мои мама и папа перестанут работать за горой и тогда вы сможете играть в нашем дворе. И наш папа не будет работать, а мама, может быть, повеселеет. А ящерицы убегут? Куда им бежать, они останутся тут.

Спуск с утеса решили начать до золочения противоположной горы, хотя всем очень хотелось посмотреть на затемнение неба и дотянуть до появления на нем искорок. В другой раз, сказала Настя. Когда возьмем фонарики, сказал Коля. Идти в Старую Кастрюлю было легче, потому что тропинка то падала, то сползала. Настя теперь шла впереди, и, когда она вдруг встала, в нее вплющился Коля. Возле Настиного сандалия лежал серый растормошенный комок. Он шевелился и имел клюв, потому Настя и остановилась. Бедненький, сказала она. Нельзя его здесь бросать, сказал Коля. Совсем маленький, сказала Агата. Птенца назвали Бубльгумом, положили в лопушиный лист и понесли в Старую Кастрюлю.