Текст книги "Когда завтра настанет вновь"

– Парень, – проникновенно изрекла Роксэйн, когда официантка удалилась; баньши сидела, хмуро глядя на Питера, и пальцы её быстрыми паучьими движениями барабанили по столу. – А как, говоришь, твоя фамилия?

Тот понимающе усмехнулся.

– Я не говорил, но Джекевэй. Питер Валентайн Джекевэй.

– Симпатично. Я Роксэйн Лили Бэс. – Она, не торопясь, выплыла из-за стола. – Простите, я на минуту… Руки помою. А то с этой дорожной грязью под ногтями даже стыдно пожать чужую ладошку в честь знакомства.

Мы смотрели, как баньши лазурным призраком скользит по направлению к туалету над бело-рыжей плиткой, выложенной в шахматном порядке.

– Мы ведь уже мыли руки, – медленно произнесла я. – Когда пришли.

То, что я сморозила очередную глупость, стало ясным по укоризненному взгляду Эша ещё прежде, чем брат едва заметно качнул головой.

– А кем мисс Бэс работает? – потягиваясь, лениво осведомился Питер.

– Вроде она ещё учится. Но подрабатывает журналисткой.

– Понятно. Тогда у неё наверняка есть какой-нибудь знакомый в страже, который может пробить меня по своей базе. – Смущение, проступившее в моём лице и бросившееся жаром в макушку, вызвало у него только смех. – Да брось, Лайза. Будь я на вашем месте, я бы тоже себя проверил. Зато теперь она наконец успокоится на мой счёт и, может, даже малыша утихомирит.

– Не надейся, старик. Даже если для стражи ты чист, как младенец, это ещё ничего не значит.

– Ладно, на самом деле я серийный убийца, только хорошо шифруюсь. Доволен?

– Ты себе льстишь. Скорее уж брачный аферист. Или жиголо. Или просто бабник, который надеется залезть под юбку моей наивной неопытной сестры.

– Эш!

Брат лишь отвернулся, глядя в окно, где волновалось золотом поле пшеницы, отделённое от отеля узкой асфальтовой полоской шоссе: казалось, моё возмущение волной разбилось о нерушимый портовый мол, едва заметивший брызги.

– Я же говорю, милый вежливый малыш, – сказал Питер, ничуть не обидевшись. – Далеко пойдёт.

Роксэйн вернулась, лишь когда мы почти расправились с едой – и, прежде чем приняться за свой салат, протянула Питеру руку:

– Вот теперь можно и познакомиться как следует, мистер Джекевэй.

– К вашим услугам, мисс Бэс, – почти без иронии откликнулся тот, без возражений сжав голубоватую ладонь своей. В длинных пальцах баньши его собственные, отнюдь не короткие, смотрелись ладошкой ребёнка в кисти взрослого.

По тому, как спокойно Роксэйн смотрела ему в лицо – впервые на моей памяти, – я поняла, что знакомый стражник не обнаружил ничего криминального. Ожидаемо.

Надеюсь только, Питер прав, что мобиль вскоре найдут, а владелец не видел его лица: угон в послужном списке, прежде чистом от правонарушений, ему ни к чему.

– Какой у нас план? – спросила баньши, подцепив вилкой листик руколы.

– Доезжаем до Динэ. Покупаем там, что нужно, и ночуем подальше от потенциальных одержимых. – Эш сосредоточенно резал оладушек. – С восходом солнца движемся дальше.

– То есть ночью ты никуда ехать не собираешься.

– Я хочу довезти нас до Фарге живыми. Для этого мне нужно хотя бы сегодня нормально спать. Лайзу я за руль не пущу: это будет путешествие до первого столба.

– Отлично. Тогда у нас есть время заглянуть на кладбище.

Слова баньши заставили меня поперхнуться последним куском сэндвича.

– Самый простой способ выяснить, кто убийца, – позволить мне увидеть труп, – пояснила Роксэйн, когда я, прокашлявшись, подняла на неё вопросительный взгляд. – А тело последней жертвы Ликориса как раз сегодня утром погребли на Дайрском кладбище, что на окраине Динэ.

– И мы пойдём осквернять могилу?!

– А кто говорил, что будет легко? – Баньши весело отправила в рот кусок помидорки. – Нам нужно найти контрактора той твари, что за вами охотится. Судя по всему, наш контрактор – Ликорис. Если я увижу, как именно умерла девушка, которую официально признали его последней жертвой, это наверняка подскажет, кто он. Найдём его, заставим разорвать контракт, и убийствам конец.

– Каким же образом мы его «заставим»?

– Сдадим страже, конечно. Там с ним быстро разберутся.

Не сказать, что план пришёлся мне по душе. И каким образом мы собирались искать Ликориса, даже узнав, кто он, я до сих пор не понимала.

С другой стороны, я понятия не имела, что ещё мы можем сделать помимо того, чтобы покорно ехать в Фарге, а на сегодняшний день это было единственной нашей зацепкой. Хотя не зацепкой даже, а ниточкой к ней.

– Почему ты не пошла в коронеры? – спросил Питер, прежде не встревавший в разговор, но внимательно слушавший. – Я так понял, ты абсолютная провидица. Можно сказать, это твоя святая обязанность.

– Вот и отец так же говорит. Только у меня нет никакого желания постоянно любоваться на мертвецов, – отозвалась Роксэйн прохладно. – Осмотреть чьё-либо тело время от времени – одно. Делать это каждодневной рутиной – совсем другое. Мне довольно того, что я вижу тень смерти повсюду вокруг себя.

– Понимаю. – Не сводя прозрачного мятного взгляда с её лица, Питер склонил голову набок. – А твой отец не в страже ли сам служит?

Роксэйн молча сложила вилку и нож по обе стороны наполовину пустой салатницы. Медленно опорожнила чашку с кофе – в один присест, до дна, не морщась от горечи, которая заставила бы меня скривиться после первого же глотка.

– Я всё, – сказала баньши, когда керамическое донышко с деликатным звяком коснулось блюдца. – В путь?

Отправив в рот последний кусок оладьи, сироп с которой падал на тарелку каплями тягучего осеннего солнца, вместо ответа я поднялась из-за стола.

* * *

Когда приветливая кафешка осталась позади, как и городок, что мы объезжали, вокруг Французика распростёрлась желтизна вызревающих полей с редкой зеленью перелесков, высвеченной палящим солнцем. Все молчали: Роксэйн уткнулась в свой графон, Эш рулил, мы с Питером смотрели в окна, и лишь Драконы тихо пели из колонок про попытки убежать от себя и монстров, прячущихся внутри.

– Манчестер, – произнёс Питер в какой-то момент.

Я оглянулась через плечо:

– Что «Манчестер»?

– Предлагаю сыграть в города. Мне скучно, а по дороге я в графон залипать не могу – укачивает.

– В детстве не наигрался?

– Нет, – бесхитростно ответил Питер. – Вот навёрстываю упущенное.

Роксэйн фыркнула, не отрываясь от экрана. Эш сделал вид, что ничего не слышит.

– Рэвил, – поразмыслив, всё-таки откликнулась я.

Питер широко улыбнулся.

– Ландэн.

– Ньюкасл.

– Ливерпуль.

– Опять на «л»?

– Как получилось.

Я призадумалась: с ходу на ум ничего не шло.

– Лидс, – буркнула Рок.

– Ого! – Питер насмешливо присвистнул. – Тебя можно приветствовать в игре?

– Просто нет сил смотреть, как ты мучаешь Лайзу. Лидс.

– Саутон. Ты с нами, малыш?

Эш вместо ответа выдал стоический вздох – без слов сообщивший, что моему двенадцатилетнему брату не слишком нравится чувствовать себя воспитателем в передвижном детском саду.

* * *

В Динэ мы въехали уже после заката – и даже не плутали: указатели, память Эша и пара редких подсказок от Рок, время от времени сверявшейся с онлайн-картами, не подвели.

Когда мы жили здесь, в мегаполисе, у нас в квартире повсюду были голографические обои. Стоило зажечь свет, как невидимые проекторы скрывали стены иллюзией бумаги, но когда я касалась их, вместо шелковистой глади ощущала обычную штукатурку. Сам Динэ точно так же прикрывал кричащими огнями серую искусственность: слепил неоновыми огнями, давил высотой небоскрёбов и глухими стенами улиц, обескураживал густотой толпы, текущей реками по бетонным руслам бордюров. Светящиеся витрины и вывески били по глазам кричащей яркостью, наперебой цепляли взгляд, и без того теряющийся в тесноте, что после зелёных просторов Мойлейца казалась почти удушливой. Казалось, вылези из мобиля где-нибудь посреди бульвара – и захлебнёшься в пестроте, духоте и шуме, что вольются в уши и в горло с первым же вдохом.

К счастью, выйти нам пришлось лишь на окраине старого города, с которого Динэ когда-то начинался. Дома, выстроенные ещё пару веков назад, оставили мало места для современных высотных зданий; народу тут было меньше, тишины – больше, а цветущие палисадники вносили в город-обманку хоть что-то настоящее. По дороге к кладбищу мы притормозили у ларька с техникой, у кафешки с сэндвичами навынос, у лавочки хозяйственных принадлежностей и у магазинчика спортинвентаря. В первой мы с Эшем разжились новыми графонами. В кафе заморили червячка и прихватили кое-что в дорогу. Из лавки вышли с лопатой, ломом и всякими полезными мелочами вроде зубных щёток; из магазина – с палаткой, спальниками и пенками. Отыскать мотель, где принимают наличные и не требуют паспортов, было не так легко, да и спать в отелях нам не особо хотелось – кто знает, по какому принципу тварь выбирает себе кандидатов в одержимые. В прошлый раз нам удалось удрать, а если незваные гости нагрянут посреди ночи, пока мы в постелях?..

С полноценным доступом к Сети отыскать Дайрское кладбище труда не составило, и вскоре лабиринт улочек вывел нас к низкой каменной ограде.

Кладбище нагоняло жути даже издали: темнотой, очертаниями надгробий, едва различимых в свете уличных фонарей, острыми крышами храма, высившегося посредине, силуэтами невысоких корявых ив. Жилые дома напротив, мирно сиявшие окнами, отделённые от обители мёртвых одной узкой кленовой аллеей, лишь добавляли пейзажу нотки неправильности.

– Типичная картинка из фильма ужасов, – резюмировал Питер, когда мы припарковались чуть в стороне от арки центрального входа. – Даже неинтересно.

– Когда могилу будешь раскапывать, станет интереснее, – ухмыльнулся Эш, заглушив Французика.

– Я?

– У нас в компании только ты мордоворот. Не копать же хрупким девушкам. Или малышу.

– Смотрю, привык к новому прозвищу, – подметил Питер, открывая дверцу. – Да я, собственно, и не собирался спорить. Просто умилился немного, что мной помыкает десятилетний ребёнок.

– Мне двенадцать.

– Многие мечтают выглядеть младше своих лет. Считай это своим достоинством.

Прежде чем перелезть из водительского кресла в пассажирское, Эш вцепился в руль с таким ожесточением, словно в мыслях смыкал пальцы на чьём-то горле.

За кладбищенской оградой никого не было видно, но, ступив на землю мёртвых, мы всё равно свернули с дороги: едва ли сторож, вероятность встречи с которым была не нулевой, обрадуется, увидев Питера с лопатой и ломом наперевес. Оставив позади храм, долго брели по газону среди плачущих статуй и могильных плит, по мере продвижения становившихся всё менее тёмными и замшелыми. Лунный свет обливал окрестности серебристой плёнкой, лишая необходимости призывать колдовской свет; в конце концов мы вышли туда, где взгляду открылся ровный луг, серый в ночи. Он упирался в шелестящую рощицу и скованный парапетом берег реки Дон, в тёмных волнах которой мерцали огни небоскрёбов, высившихся по ту сторону широкой водной полосы.

– Конец, – констатировала Рок. – Все свежие захоронения – здесь. Раньше и тут деревья были, но когда места стало не хватать, их начали выкорчёвывать…

– А ты откуда знаешь?

– Нашла обсуждение на местном форуме. Кто-то настаивал, что кладбище пора закрыть, но власти решили иначе. – Баньши оглядела ровные ряды надгробий, тянувшиеся за нашими спинами. – Девушка должна быть погребена неподалёку.

Мы прошли ещё немного, уже не вглубь кладбища, а вдоль, вчитываясь в памятники над каждой свежей могилой. У шестой по счёту Рок удовлетворённо кивнула:

– Алвена Лэйла Блейк. Она. – Баньши замерла напротив белой мраморной плиты, высившейся над прямоугольником недавно разрытой земли. – Жила в Динэ, мать – здешняя уроженка, отец тилвит. Семнадцать лет. Перед смертью её мучили кошмары про Кромешника.

– Всего семнадцать? – спросила я тихо.

– Самой старшей жертве Ликориса было двадцать, – мрачно заметила Рок. – Питер?..

Тот безмолвно всучил Эшу лом, и мы с братом расступились, пропуская его к могиле.

Натянув на руки тряпичные перчатки, приобретённые в той же хозяйственной лавочке, Питер бережно отодвинул в сторону венки из плюща и пучки ивовых ветвей, перевязанных траурными лентами. Вонзил лопату в мягкую, податливую, ещё не осевшую почву.

– Знал бы я вчера, на что подписываюсь… – Он переносил комья земли с одного места на другое так неловко, что сразу стало ясно: копать ему непривычно. – Мне одно всё хотелось спросить: с чего вы вообще взяли, что за Лайзой охотится Ликорис? Может, кто-то просто на её мать зуб отрастил. Может, эта тварь вообще по своей воле действует.

– Порождениям Дикой Охоты никак не выбраться в наш мир без контракта с жителем Харлера. Стыдно не знать. – Закурив, баньши выпустила в тёмное небо струйку вишнёвого дыма. – Ликорис убивал полукровок. По меньшей мере две его жертвы видели Кромешника во сне или наяву. Лайза – полукровка, а теперь её хочет убить тварь, очень похожая на Кромешника. Я не верю в совпадения.

– Предположим… пуф… что ты права. – Питер перевёл дыхание после очередной лопаты. – Даже если ты увидишь лицо убийцы, как это нам поможет? Если на Лайзу положил глаз Ликорис, как вы собираетесь его искать?

– Вот откроем гроб и посмотрим.

Питер воткнул лопату в землю для короткой передышки. Отёр пот со лба.

– Сколько, говорите, она уже мертва? – спросил он, помолчав.

– Где-то пару месяцев, если верить журналистам.

– Зрелище должно быть потрясающее. Да и запах не хуже.

– Копай давай.

Покачав головой, лунный свет с которой соскальзывал ему на плечи, Питер вновь взялся за черенок.

– Похоже, мы здесь надолго, – усевшись на траве, положив лом на колени, изрёк Эш с мстительным удовольствием – и я, подумав, последовала примеру брата.

В конце концов, копать Питер и правда не мастак, а уставшие ноги нам точно ни к чему. Лучше всегда быть готовой срываться с места и бежать.

* * *

Лопата глухо стукнула о твёрдую поверхность, когда куча земли подле надгробия уже возвысилась над нашими головами.

– Думал, это никогда не закончится. – Пока мы с Эшем вскакивали, а Рок отрывалась от графона, Питер устало сгрёб оставшуюся землю в сторону, оголяя деревянную крышку; яму он предусмотрительно копал чуть большую, чем вырытая утром могила, так что теперь спокойно стоял сбоку от гроба. – Давайте лом.

Эш протянул требуемое прежде, чем он договорил.

Отложив лопату на край ямы, Питер вставил лом под крышку. Поднатужился, напряг мышцы на перепачканных землёй руках, и послышавшийся треск возвестил о том, что гроб открылся.

– Отлично. – Стоя рядом со мной, Рок активировала фонарик на графоне, и в могилу забил слепящий белый луч. – Покажи тело.

Питер угрюмо оглянулся на нас с Эшем. Челюсти его сжались так, что на скулах заиграли желваки.

Поддел ломом крышку, откинув её до конца.

Я даже не успела почуять запах, а меня уже затошнило. Питер, закашлявшись, выронил лом, чтобы прижать ладонь к лицу, зажимая рот и нос.

– Боги, что… – рывком отвернувшись, я отступила от могилы на пару шагов: боялась, что от запаха меня точно вывернет, – что с ней сделали?

– Ликорис отрезает своим жертвам губы и язык. Потом душит – руками. Ещё стёсывает ладони и выкалывает глаза. – Роксэйн казалась спокойной. – До последнего, впрочем, додумался не только он.

Меры против баньши… Те часто служили в страже, и их дар помог раскрыть не одно преступление. Но если нет возможности заглянуть жертве в глаза или увидеть линии руки, способности тех, кто служит Владычице Предопределённости, оказываются бесполезны.

К счастью, абсолютной провидице это не помеха.

Какое-то время вязкая тишина стелилась к ногам вместо кладбищенского тумана. Не решаясь обернуться, я смотрела на силуэты деревьев, блики реки и искрящиеся башни далёких домов, пока отвратительный сладкий запашок просачивался в ноздри.

Потом Рок охнула так, будто её ударили под дых.

– Всё в порядке, – выдохнула баньши, когда я рывком обернулась. – Просто… мы не только видим последние мгновения жертвы, а проживаем их вместе с ними. – Тыльной стороной ладони она утёрла подозрительно блестящие щеки. – Прости, Питер. Можешь закрывать.

Тот стоял в могиле, отвернувшись от гроба, прикрыв глаза, и дважды просить его не потребовалось.

– И что там насчёт убийцы? – спросил Эш, пока Питер, захлопнув крышку, выкарабкивался из ямы.

– Ничего. Я не видела его.

– В смысле «не видела»? Ты же…

– Я говорила: мы видим не картинку со стороны. Мы видим и чувствуем то же, что видела и чувствовала жертва. А она умирала слепой. Ей выкололи глаза, когда она была ещё жива.

Устоять на ногах стоило мне немалых усилий: картинка, рождённая воображением, прошила тело дрожью ужаса, боли и отвращения.

– Зря мы поели до того, как сюда идти, – пробормотал Питер, забрасывая могилу землёй. – Сэндвичи-то ни в чём не виноваты.

– Может, ты услышала что-то? – предположил Эш упрямо: брат, как обычно, до последнего отказывался признать поражение. – Почувствовала?

– Боль. Дикую боль. Удушье. Чужие руки на шее. – Роксэйн, опустив голову, убрала графон в сумочку. – Больше ничего.

Закапывалась яма куда быстрее, чем раскапывалась. Пока Питер работал лопатой, мы молчали, и я даже не знала, чем подавлена больше – то ли недавним зрелищем, то ли разочарованием.

Странно. Мне вроде и не особо верилось, что визит на кладбище нам поможет. Но теперь, выяснив, что мы и правда ни на шаг не приблизились к истине, я ещё отчётливее ощутила, как гнетёт меня неизвестность.

Когда гроб снова укрыл толстый слой разровненной земли, прикрытой срезанными побегами плюща и ивы, мы постояли какое-то время, глядя на могилу Алвены Блейк, не дожившей до восемнадцатого дня рождения. Тихо, словно соучастники преступления, направились к выходу, вдыхая прохладный воздух, который больше не отравлял привкус гнили.

– Спасибо, – сказала Рок, когда мы уже подходили к арке, тронув за плечо Питера, шедшего впереди.

– За что? – не оборачиваясь, спросил тот: в одной грязной руке – лом, в другой – лопата, изгвазданные перчатки торчат из кармана джинсов, мокрая футболка липнет к телу, лицо и одежда выпачканы землёй.

– Что не ворчишь. Я заставила тебя потревожить покой мертвеца, а в итоге всё было зря.

– Ты ведь не знала, что это будет зря. – Питер всё-таки оглянулся. Улыбался он через силу, но, кажется, действительно не злился. – Не сахарный, не растаю. Хотя душ принять не отказался бы.

– Здесь неподалёку есть озеро. Я как раз планировал у него заночевать, – неохотно произнёс Эш, щурясь на свет, пока мы гуськом выходили на парковку: после кладбищенского мрака мерцание уличных фонарей казалось нестерпимо ярким. – Сможешь искупаться.

– То, что нужно. Спасибо, малыш.

– Нарываешься, старик. Я ведь могу и переду…

– Эй! Вы, ребятки с лопатой!

…когда вы выходите с кладбища, раскопав могилу, и слышите чей-то возмущённый крик, ничего хорошего ждать не приходится. Вот и пара стражников, направлявшаяся к нам, явно не входила в категорию «хорошего».

Застыв испуганным кроликом, я нашла глазами синюю крышу Французика, прикидывая, успеем ли мы добежать до него прежде, чем нас попытаются остановить – и хорошо если без оружия.

– Спокойно, – бросил Питер. Одарил стражников лучезарной улыбкой. – Чем можем помочь, джентльмены?

Те приблизились: один – немногим старше Питера, другой – лет пятидесяти, седой и поджарый, точно гончий пёс. Подозрительные взгляды буравчиками сверлили наши лица, безразличные фонари бросали оранжевые блики на серебряные значки стражи, приколотые к чёрным кителям.

– Прогулки на кладбище? – вкрадчиво поинтересовался тот, что старше. – Под луной?

– Ох, простите, припозднились немного. Просто там такая травка для газона – залюбуешься, а я всегда мечтал накопать несколько кустов для своего садика. – Питер опустил лопату – железо неприятно скрежетнуло по асфальту; непринуждённо опёрся на черенок, как на трость. – Слушайте, ребят, нам неприятности не нужны. Давайте мы поедем себе тихонько дальше, а вы сделаете вид, что нас не видели, окей?

– Как скажешь, сынок, – добродушно кивнул его собеседник миг спустя. Покровительственно хлопнул Питера по плечу. – Езжай. Только не разгуливай в таком виде по городу, а то мы-то всё понимаем, но выглядишь ты подозрительно.

…лишь сейчас я поняла: за время речи Питера всю враждебность в их лицах растворила осоловелая растерянность. Будто за несколько секунд они опьянели без всякого алкоголя.

– Не буду, – пообещал Питер, и стражники отвернулись, напоследок одарив нас равнодушными взглядами. – Я же говорил, что пригожусь, – добавил он тихо, пока служители закона степенно шли к аллее. – Пара секунд, и любой человек возлюбит меня больше, чем самого себя.

Я осознала, что невольно приоткрыла губы – не то от изумления, не то от восхищения, не то от всего разом. Покосилась на Рок, в лице которой стыли те же эмоции, и Эша, недоверчиво глядящего в удаляющиеся чёрные спины.

Странная всё же штука – дар эмпата. Эмоции эмоциями, но мозги у людей, казалось бы, должны работать. Или сильные чувства могут настолько затмевать разум?..

Будто ощутив наше пристальное внимание, стражники замерли под одним из фонарей. Обернулись – со странной, пугающей синхронностью.

Ноги, уже готовившиеся продолжать путь к мобилю, вмиг оледенели, будто примёрзнув к асфальту подошвами кед.

– Питер, – тоненько проговорила я, – кажется, твои чары возымели побочный эффект…

Фонарь впереди мигнул – и тьма, на секунду воцарившаяся под ним, поглотила фигуры стражников, чтобы ещё секундой позже выплюнуть их в трёх шагах от меня: сверлящими моё лицо чёрными, как бездна, глазами без белков.

Когда-то

– Давно я не была в океанариуме, – признаётся девушка, когда город остаётся позади и они с сидом замирают у стены зелёных буков. – Рыбы-клоуны – всё-таки прелесть. Сама рада, что сходила.

– Удивительное место, – соглашается Коул. – Словно морские воды расступились, позволив пройти под ними.

– Люблю воду. Мне кажется, будь мне подвластна та истинная магия, о которой ты говорил… Она же связана со стихиями, так? – Покачиваясь с мысков на пятки, девушка смотрит на бледные звёзды, заглушённые городским заревом, перемигивающиеся с сигнальными огнями на крышах небоскрёбов. – Думаю, охотнее всего мне бы подчинялась вода.

Наступающая ночь аметистовым куполом накрывает город, лес и тропинку, пролегающую по лугу, протоптанную средь отцветающей таволги. Темнота подводит черту под очередным днём, что смертная и гость из Дивной Страны провели вместе; теперь девушка, как всю минувшую неделю, провожает сида до леса, где завтра они встретятся вновь, и ещё успеет домой к позднему ужину, от которого её отделяют десять минут до метро и три станции в сторону центра.

Прощания их с каждым днём всё длиннее – совсем как ночи, раз за разом кладущие конец их прогулкам.

– Я обещал показать вам, что такое истинная магия, – говорит Коул. – Время пришло.

В девичьем лице вспыхивает радость – от того, что очередное расставание ненадолго отсрочится, и того, что её желание наконец исполнится. Тут же сменяется настороженностью, когда она смотрит во мрак, ждущий их под лесными сводами.

– Сейчас?

– Вэрани, вы думаете, если б я желал вам навредить, дневной свет мог бы мне помешать?

Смех искрами плещется в его глазах, словно они невесть каким образом могут отражать свет далёких окон.

Когда сид протягивает ей руку, девушка, колеблясь, всё же протягивает свою в ответ.

Оба исчезают в тот же миг, как пальцы их соприкасаются. Лишь ветер колышет острые листья таволги, нависшие над опустевшей тропой, точно секундные стрелки заевших часов, – пока на далёком берегу озера, отделённого от города буковым лесом, проявляются из воздуха две тонкие фигуры.

Коул отступает от своей спутницы на пару шагов. Та изумлённо оглядывает узкую полоску песчаного пляжа, зеркало тёмной воды и лес, подступающий к нему почти вплотную.

– Где мы?

– Неподалёку от холма, из которого я пришёл. – Палец сида, белый и тонкий, словно выточенный из кости, указывает на стволы деревьев. – Это всё тот же лес, только город остался на другом его конце.

– А, так это озеро Горм? Которое рядом с Динэ? – Её сумрачный взгляд проясняется, но менее озадаченным не становится. – Как ты… Я думала, перемещаться так быстро, без всякого дискомфорта… Мне говорили, это невозможно.

– Вряд ли я смогу объяснить. Мы не учимся этому так, как вы. Нам просто это подвластно.

То, как она выпускает воздух сквозь приоткрытые губы, очень напоминает разочарованный вздох.

– И это место подходит для истинной магии?

– Недаром же здесь находится холм, через который можно попасть на Эмайн Аблах. Хотите увидеть то, о чём просили?

Её прищур без слов выдаёт мысли о том, что за «истинную магию» молодой человек может показать девушке ночью на безлюдном озере, – но сид уже легко ступает по светлому песку, серому в ночи, и, помедлив, она следует за ним к ближайшему буку.

– То, что я хочу подарить вам, можно осуществить лишь здесь, – продолжает Коул, дожидаясь, пока его спутница окажется рядом. – И ночь подходит для этого лучше, чем день.

– Подарить? Мне? – В девичьем голосе звучит то же недоверие, что сизыми тучами темнеет в её глазах. – Что же?

– Благодарность за дни, полные чудес. Я здесь уже семь дней, но редко благодарил вас. Пришло время отдать долг.

Он касается ладонью ближайшей ветки, тонкой и гладкой: юного отростка мшистой узловатой ветви, которую старый бук выпустил в сторону на высоте человеческого плеча. Под его пальцами та вытягивается и ширится, покрывается новыми листьями, растёт на глазах; когда она становится толще руки, кора в одном месте трескается, обнажая светлую древесину, в которой темнеет ряд маленьких круглых отверстий.

Сид достаёт из трещины флейту – та легко отделяется от цельного массива, оставляя на своём месте пустоту. Вновь касается ветви, и прежде, чем кора срастается, пустота затягивается свежим волокном, готовым переправлять живительные соки.

– Я исцелил его рану. – Сид по-приятельски ласково похлопывает буковый ствол. Поднеся флейту к губам, извлекает из неё несколько звуков, звонких и терпких, далеко разносящихся в ночной тишине. – Он потратил много сил, но больше мы его не потревожим.

– Можно посмотреть?

В словах – трепет, робость и восхищение. Это вызывает у сида улыбку, с которой он и протягивает своей спутнице новорожденный инструмент: поперечную флейту с шестью отверстиями и деревянным мундштуком. Девушка проводит пальцами по идеально гладкой, без единой щербинки, без единого стыка поверхности и едва заметно наклоняет голову, гладя флейту длинными волосами.

Лаконичный жест передаёт её потрясение лучше непрозвучавших возгласов восхищения.

– Ты говорил, вы поёте, когда колдуете, – возвращая флейту сиду, произносит она; эмоции с трудом различимы за маской сдержанности.

– Нам нет нужды петь вслух. – Коул идёт обратно к воде. Опускается на колено, подметая одеждами мокрый песок, пока тихие волны тянутся к его ступням, не решаясь до них дотронуться. – Поют наши души. И слышит песню лишь то, к чему она обращена.

Сид кладёт на воду прямую ладонь, едва касаясь поверхности кончиками пальцев. Затем поднимается – и, сжимая флейту одной рукой, другую снова протягивает девушке, следящей за каждым его движением.

– Теперь домой? – спрашивает она почти обречённо.

– Нет. Вы увидели далеко не всё из того, что я хотел вам показать. Но вы должны закрыть глаза и идти за мной.

– Зачем?

В ответ она слышит лишь плеск волн и шёпот леса, подталкивающий её в спину, шепчущий, что она зашла слишком далеко, чтобы отступать.

Смежив веки, девушка снова вкладывает пальцы в ладонь сида, разрешая потянуть её за собой, и какое-то время они идут в молчании, что не нарушают даже звуки их шагов. Этих звуков попросту нет.

– Смотрите, – говорит Коул наконец. – Только не отпускайте моей руки.

Она недоумённо глядит перед собой – на бледное лицо Коула и берег озера, едва различимый во тьме. Оглядывается на буковый лес, оставшийся далеко позади, отделённый от них широкой полосой тёмной воды.

Догадывается опустить взгляд себе под ноги.

Они стоят на воде, касаясь сухими ногами гладкого зеркала, в котором сияют отражённые звёзды: остро, пронзительно, так, как никогда не сияют в городе.

– Ты… – девушка поднимает голову: взгляд её, утратив всякую насторожённость, светится восторгом, что ярче звёзд, – как?..

– Воду можно просить не только о том, чтобы она нагрелась. – Фейри протягивает руку с флейтой в сторону, разжимает пальцы – и инструмент остаётся висеть в воздухе, словно его удерживает невидимка. – Вэрани, вы подарите мне танец?

Спустя мгновение флейта начинает играть. Взявшийся из ниоткуда ветер перебирает волосы сида и его спутницы, не тревожа озёрной глади.

– Я… – она в смущении опускает голову, – не умею танцевать. Не те танцы, что танцуете вы.

– Это неважно. Не со мной. Не для меня.

Она поднимает глаза, прячущиеся под косой чёлкой. Во взгляде фейри – тягучий мёд, пьяный вереск и закатная ворожба, и девичьи плечи расправляются сами собой ещё прежде, чем она кивает.

Флейта плетёт мелодию из звёздного света и душистого тёплого ветра, когда фейри с Эмайна и смертная дева делают первый шаг. Они идут, едва смыкая кончики пальцев, очерчивая широкий круг на воде; под ногами их расходится рябь, ломая отражения звёзд, и когда круг замыкается, они шагают навстречу друг другу, чтобы под пение флейты закружиться в странном, неправильном подобии вальса. Повороты быстрые, но ни он, ни она не сбиваются со стремительного ритма, не путают шагов; её движения столь же выверенны и изысканны, сколь его, в глазах – бархат той же заворожённости. Они танцуют сквозь сумрак, оба одинаково нездешние, и неважно, что она в джинсах вместо летящего платья: глядя на них сейчас, никто не сказал бы, что на воде не двое фейри.

Когда флейта затихает, они замирают на неподвижной озёрной глади, и девушка запрокидывает голову, глядя в фиолетовое небо.

– И что, каждый может так танцевать под флейту сидов?

– Нет. Не каждый. – Коул держит её опущенные руки, не сводя взгляда с её лица, залитого жемчужным блеском ночных светил. – Но и не каждый сможет петь, как вы.

– Эта песня… которая играла сейчас… я ведь пела её, когда встретила тебя. Откуда ты её знаешь? Или запомнил тогда?

– Это наша песня. Её сочинил один дин ши. Уместнее было бы спросить, откуда её знаете вы.

Она улыбается чему-то. Опускает голову, встречая его взгляд – уже без смущения.

– Пожалуй, – говорит она, – это можно счесть достойной оплатой моих услуг экскурсовода.

– Вы дивный проводник. И явили мне много удивительного за минувшие дни. Впрочем, самое удивительное в этом мире я увидел ещё прежде, чем вы согласились на сделку.

– Это что же?

– Вас.

Хмурые морщинки, проявившиеся меж её бровей за пару секунд до его ответа, тут же исчезают, и она смеётся – громко и заливисто, как заигравшаяся девчонка.