Текст книги "Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета"

Страшная

В Сретенске Лариса прожила почти всю жизнь. Полная семья: мать, отец, сестры. Отучилась в сретенском педколледже на учителя начальных классов. Долго не проработала: вышла замуж, родила двух дочек.

О молодости Лариса вспоминает с улыбкой, протягивает черно-белое фото тех времен. На карточке кудрявая девушка с выразительными глазами. «Вот какая я была! – с гордостью говорит Лариса. – А теперь, как говорят, стала “страшная”».

Ларисе сорок три года, но выглядит она старше. На лице среди морщин и шрамов – ярко-голубые глаза. Даже сейчас, после всего пережитого, они сияют.

Первый муж Ларисы, Евгений, стал пить после свадьбы. «Начал распускать руки, – вспоминает Лариса. – Колотил меня беременную в живот и всяко-разно. Мать мне говорила: “Лора, уходи от него!”, а я его любила. Он всякий раз просил прощения, говорил, мол, ревную тебя, не могу себя контролировать, ты красивая у меня такая! А ревновал он как? Идем с ним по улице, со мной кто-нибудь из мужчин поздоровается, я отвечу. Придем домой, он выпьет и начинает меня избивать: “Ты ему улыбнулась, ты с ним поздоровалась!” Но я прощала…»

После смерти мамы Лариса стала выпивать вместе с мужем: «Умерла мама – и все пошло под откос. Я переживала, а тут приходит муж с друзьями: “Посиди с нами, чего страдаешь?” Один раз посидела, два – вот так и втянулась. А потом практически одновременно умер мой отец, и Женя повесился в сарае. И я совсем потерялась».

Оставшись без родителей и мужа с двумя маленькими детьми, Лариса запила всерьез. Очнулась, когда опека забрала у нее детей.

«Мне дали месяц, чтобы очухаться и найти работу. Я взяла себя в руки, перестала пить. Пошла в школу устраиваться на работу. А мне там сказали: “Мы тебя знаем, ты пьяница, у тебя детей забрали, мы тебя не возьмем”. Я говорю: “Я сейчас не пью, дайте руку помощи, помогите вылезти из этой ямы!” А меня просто выставили… От стресса я не спала, и что-то с головой получилось. Как-то посреди ночи слышу голос: “Иди в церковь в чем мать родила, тебя там дети ждут”. Я на плавки и лифчик пуховик надела и босая пошла. В церкви никого не было, и я пошла дальше. Была зима, я ходила босиком по снегу всю ночь и весь день. Меня видели люди, но никто не остановил, не вызвал полицию, не обратился за помощью. Никто ничего не сделал… Домой я пришла с обмороженными ногами. “Скорая” не ехала, соседка дала мне гусиный жир, я им мазала ноги. Потом, наконец, к нам домой пришел терапевт. Посмотрел на мои ноги, вызвал “скорую”. Врачи забрали меня в больницу и отрезали ступни».

«А тут Дима»

После ампутации Лариса долго жила у сестры, ползая на коленях. Получить протез не удавалось. Лариса не понимала, в чем дело, пока не выяснилось, что сестра написала отказ от протезирования: «Она получала мою пенсию по инвалидности. Наверное, не хотела, чтобы я от нее ушла». Ларисиных детей определили в детский дом. Младшую, Алену, забрал брат мужа, а Света так и осталась в госучреждении. Как так вышло, что дочек разлучили, Лариса не понимает, забрать их она хотела, но не смогла.

Соседка тетя Валя позвала Ларису жить к себе, стала за ней ухаживать и заново отправила в Читу запрос на протезирование. В ортопедическом центре в Чите Лариса и познакомилась с будущим мужем, Дмитрием Кошелем, который тоже приехал за протезом: как и Лариса, он отморозил и потерял одну ногу. «Он такой хороший, такой красивый мне показался! – говорит Лариса. – Мы просто общались, даже номерами не обменялись. Но он где-то нашел номер и, когда я вернулась в Сретенск, позвонил. Ну и все… Стали общаться. Когда я ноги потеряла, думала, никому больше не буду нужна, комплексовала. А тут Дима. Он меня увез к себе в Дарасун погостить, и там я и осталась».

Дмитрий с Ларисой поселились в частном доме, принадлежащем его матери. Завели хозяйство: козы, свиньи, куры, огород. Дмитрий работал сварщиком, ездил на заработки. Оба получали пенсию по инвалидности. Куры неслись, козы доились, картошка росла – на жизнь хватало.

За забором

«Сначала мы жили хорошо. Как люди. Я обожала хозяйство, очень люблю это дело с детства. Родила Мишу, потом Катю, мы расписались. Он начал пить, потом я стала замечать, что он покуривает, варит траву в гараже. Я ругалась, мы скандалили, он начал распускать руки. Постоянно придирался ко мне: то кружку не так поставила, то еще что-то. Я ходила вся в синяках, детей было стыдно водить в садик.

Как напьется, то голой меня заставит ходить перед ним, то еще хуже… Знаете, как это страшно, какие унижения! Я от него ухожу в комнату, а он меня за волосы хватает и на кухню тащит, и там может испинать, избить, выбросить на улицу – снег не снег… Шрамы у меня на лице от его колец: он бил кулаком, разбивал голову, губы. Я никогда не давала сдачи. Он бьет, а я закроюсь руками и лежу. Колотит, пока не устанет, пока вся злость не выйдет. Я потом отползу в баню, там ночую, там у нас тепло было. Когда он заснет, я зайду потихонечку и лягу с детьми. Утром он обычно просил прощения».

К Ларисе и Дмитрию из Читы часто приезжала его мать, Татьяна Кошель. По словам Ларисы, при матери Дмитрий вел себя спокойнее, но руку мог поднять на обеих. Лариса постоянно жаловалась родным мужа на побои. Брат Дмитрия, Андрей Ласкер, регулярно разговаривал с ним по телефону и лично, Дмитрий обещал, что это больше не повторится.

Но это всегда повторялось.

Лариса не скрывает, что тоже пила. «Крепкие не пила, я выпивала пиво. Но никогда дети не видели, чтобы я пила! Выпивала я, потому что мне было тяжело. Физически и морально. Понимаете, это все хозяйство, дети, я все одна тянула, уставала сильно. И еще Дима, даже трезвый, унижал меня. Я начинаю печку затапливать, а он мне: “Дура ебаная, ни хуя не понимаешь, не так полено положила!” Он уедет на работу, приезжает, надо вроде радоваться: муж с деньгами приехал! А я думаю: “Ну все, сейчас опять начнутся унижения, опять будет меня избивать”. Дошло до того, что маленькая Катя, когда папа уходил за бутылкой, спрашивала: “Мама, папа тебя опять будет бить?”»

В полицию Лариса не обращалась до самого дня убийства. Говорит, боялась, что мужа посадят. Дмитрий уже отсидел за избиение первой жены. Когда Лариса об этом узнала, ее это не смутило, потому что Дмитрий рассказывал, что жена сильно пила и не давала ему покоя.

О том, чтобы уйти, Лариса думала после каждого избиения. Но уезжать было некуда, хозяйство и дом оставлять жалко, а детям, которые «папу сильно любили», нужен был отец. «Я думала, что он перестанет, одумается. Когда я однажды уезжать собралась, он молил остаться, обещал не пить. И перестал. На два месяца его хватило».

Скандалы и побои в семье Кошель происходили часто и громко. Соседи все слышали, но никогда не вмешивались. Только один раз, когда Дмитрий избивал Ларису в огороде, вышел мужчина из дальнего дома и пригрозил полицией. В остальное время все, что происходило за забором дома Кошель, оставалось за ним.

«Папа, прости нас!»

Неизвестно, сколько еще терпела бы Лариса, если бы муж не начал бить детей.

«Незадолго до всего этого я доила коз. Вернулась домой, а муж держит Мишу за ногу и колотит ремнем. Я его еле отбила. У Миши такие шрамы были на спине! А потом, в тот день, он избил Катю… Накануне мы сильно поругались из-за кредита. Я по глупости по просьбе подруги взяла в кредит телефон. Она обещала выплачивать проценты, но пропала. У меня начал копиться долг, звонили приставы, угрожали. А еще я брала кредит на дом: диван купила, комод ребятишкам, окошко мы на кухню вставили, сварочный аппарат Диме купила… В общем, каждый месяц я гасила долг».

По словам Ларисы, она отправила Диму гасить кредит. Он закинул деньги на ее карту, а она оказалась арестована. Пришел взбешенный, накричал на Ларису и пошел в магазин за водкой. Лариса заплакала. «Дима, не бери, не надо! Ты вон какой чистенький, свеженький, голова не болит, кушать дома есть… Не ходи, не бери».

«Он выпивал, а я легла спать с детьми. У нас дома были козлята, он их как-то выпустил. Я проснулась от шума, надела протезы, собрала козлят. А Дима говорит: “А теперь, сука, иди сюда!” Я убежала в баню, до утра там сидела. Утром он опять побежал за бутылкой. Я была на улице, когда он начал бить Катю. Колотит ее по жопе, говорит: “Смотри, как надо воспитывать детей!” И тут у меня терпение лопнуло. Я побежала к соседке, попросила вызвать полицию. Они приехали, зашли, я рассказала, в чем дело. Что он пьяный, бьет меня и детей. Я написала заявление. А они с ним стали разговаривать, мол, зачем ты так, у тебя баба хорошая, дети. Иди в гараж, сиди там спокойно. Сказали ему: “Мы не будем заявление в ход пускать, но, если еще раз она вызовет нас, заведем дело”».

Как только полицейские уехали, Дмитрий, по словам Ларисы, схватил поварешку и начал бить ее по голове. «Всю ее изогнул, голову мне разбил. Наколотил меня, лег спать. Проспался, пошел за выпивкой. Я прикинула, что сейчас он меня снова будет избивать. Заперлась дома, думаю, не пущу его, пусть в бане спит. Когда он вернулся, я так и сказала, мол, не пущу, я тебя боюсь. Иди в гараж, затопи печку. А он схватил топор и начал долбить по окну. Я позвонила соседке, снова попросила вызвать полицию. Когда они приехали, я показала им свою разбитую голову и попросила его куда-нибудь увезти, написала второе заявление. А он им снова дал слово, что меня не тронет: “Мужики, все нормально будет, я сейчас лягу спать”. Они предложили меня с детьми увезти в больницу на ночь. А я думаю: не проще его увезти, чем меня с двумя детьми? Куда я поеду-то с ними? Отказалась».

Когда полицейские уехали, Лариса сняла протезы и легла с детьми спать на диван. Дмитрий продолжал выпивать на кухне. А потом ворвался в комнату со словами: «Держись, сука, сейчас я тебе повыламываю ноги!»

«Он навалился, схватил меня за горло, – вспоминает Лариса. – Дети проснулись, кричат: “Папа, не трогай маму! Прости нас!” В темноте он по ошибке схватил ногу Миши, начал ее выкручивать. Миша закричал. И у меня замкнуло все. Я вырвала ногу Мишину, как-то вывернулась, навалилась сверху на Диму, закричала: “Миша, неси нож!” Он принес, и я ткнула его ножом два раза, даже не видела куда. Ножик бросила, а он начал подниматься. И закричал: “Сейчас я вас поубиваю!” А я понимаю, что сейчас он поднимется и точно нас убьет. Миша принес мне другой нож, и я опять его начала тыкать… Помню только, что мне было дико страшно… Когда поняла, что он умер, я перелезла через него, надела протезы, вышла на кухню, и мне стало так легко-легко, так хорошо… Я попросила соседку вызвать полицию и “скорую”. Когда полицейские приехали, спросили, мол, что ты натворила. А я же просила их забрать его, они же видели мою разбитую голову! Надели мне наручники, детей забрали, увезли меня в КПЗ. Вот и все».

Восемь с половиной

В полной мере случившееся Лариса осознала только на второй день в СИЗО. «Я сидела и думала: “Что я наделала! Бедные мои дети, потеряли отца и мать, оказались в приюте”. Я понимала, что, скорее всего, меня посадят, ведь я убила человека! А значит, я больше не увижу детей. И начала сходить с ума, уходить в себя, но меня привели в чувство девчонки, соседки по камере. “Если уйдешь в себя, тебя положат в психушку, и потом с такой справкой даже после отбывания срока детей не получишь обратно! Ты не убийца, ты защищала детей!” И я собралась. Через месяц ребятишек забрала сестра в Сретенск, и я немного успокоилась».

Лариса очень хорошо помнит все, что было на суде. Полицейских, которые говорили, что у них не было оснований увезти Дмитрия Кошеля, когда Лариса вызывала полицию. Мать Дмитрия, которая рассказывала суду, что Лариса провоцировала ее сына, доставала его и пилила. Брата Андрея, который сказал, что наказание просит назначить на усмотрение суда. И слова «восемь с половиной лет колонии», после которых у нее внутри все умерло.

С адвокатом по назначению Лариса не общалась, как писать апелляционную жалобу – не имела понятия. Помогли в СИЗО – написали образец жалобы, она вписала детали. «Когда узнала, что мне назначили апелляционный суд, заплакала. А девчонка, со мной сидевшая, Зуля, меня утешала: мол, не плачь, наоборот, это хорошо, значит, есть основания рассматривать жалобу, значит, есть шанс, что смягчат приговор».

Лариса рассказывает, что было на суде.

«Они у меня спросили только, рабочая рука у меня правая или левая. И ушли на совещание. Их не было очень долго, а когда вернулись, сказали: “Лариса Михайловна, мы вас поздравляем, мы переквалифицировали вашу статью на самооборону!” Я как стояла, так и села. И ничего не слышала больше, только последние слова: “Освободить из зала суда”. Я выхожу, руки для наручников подставляю, а мне говорят: “Все, идите”. Я говорю: “Правда-правда?” В камеру зашла в слезах, девчонки расстроились, спросили, сколько мне еще добавили. А я говорю: “Девчонки, я домой”. И они все ахнули. Сколько мне надзора дали, я потом в приговоре увидела, тогда не расслышала даже. Думала только о том, что скоро обниму своих детей».

В СИЗО Ларисе дали билет на автобус Чита – Курорт-Дарасун. Автобус отходил рано утром, ночь предстояло провести на вокзале. Лариса уселась на скамейку и вдруг поняла, что ехать в Курорт ей незачем: дом продан, ее там никто не ждет, а ее дети в Сретенске у сестры. Телефона у нее не было, денег тоже. Выручил дедушка, который, увидев встревоженную женщину, предложил помощь. «Угостил меня чаем с пирожком, дал телефон позвонить. Чужой человек! Я набрала Марину. “Это я, Лариса!” – “Да ты моя! Отпустили, что ли?” – “Отпустили”. Приехал сын Марины, который учится в Чите, купил мне билет на ближайший автобус, и я поехала к детям. Их привезли к автобусу на машине. Я выхожу – дочь стоит, на меня смотрит. И у нее такой взгляд, будто она не верит, что это мама».

Первое время Лариса жила у сестры, потом нашлась квартира, которую Лариса обязалась выкупить на материнский капитал. Он, правда, арестован. Недавно Лариса собрала все документы, чтобы восстановить на него права. Ждет. Обстановка в квартире у Кошель бедная: старая мебель, из техники только холодильник и телевизор. Все ее имущество, за которое она по-прежнему выплачивает кредит, осталось в доме бывшего мужа. Она пробовала звонить матери и брату Дмитрия, спрашивала, может ли хоть что-то забрать, но говорит, что получила отказ.

«Мама сказала, что не хочет меня знать. Что я нанесла им столько вреда, столько ущерба. Я понимаю ее, она потеряла сына… Я на суде у них попросила прощения, пыталась кричать, что у меня не было выхода… Позвонила потом Диминому брату, он сказал, что все имущество из дома новый жилец выбросил на помойку. Сказал: “Тебя отпустили, вот и начинай все с чистого листа. А про нас забудь”».

С чистого листа

Забирать детей из садика мы с Ларисой идем вдвоем. Она ходит медленно, опирается на трость. Допотопные и тяжелые протезы первое время в мясо стирали ноги, потом Лариса привыкла.

Миша подбегает к маме с букетом цветов: «Мамочка, это тебе!» Катя обнимает Ларисины ноги и внимательно смотрит на меня исподлобья.

Дома дети первым делом несутся к холодильнику: «Мама, чего ты купила?» Сегодня мама не купила ничего, потому что пенсия уже закончилась. Но еда в доме есть. «Скоро будем ужинать, потерпите немножко».

Устроиться на работу Лариса пока не может – не берут даже уборщицей. Она живет на пенсию по инвалидности (8,7 тысячи рублей) и пенсию по потере кормильца (17 тысяч). За квартиру отдает 4 тысячи, столько же за садик. А еще каждый месяц платит за кредит 5 тысяч рублей (общая задолженность у Ларисы 60 тысяч). Вяжет носки и продает знакомым за 150 рублей. Но это скорее способ успокоиться, чем заработок. То, что остается, уходит на продукты. Как правило, до следующей пенсии Лариса не дотягивает. Спасает тетя Валя, та самая соседка, которая иногда угощает овощами с огорода, сестры, которые иногда дают в долг, и магазин, в котором можно взять продукты «в кредит».

А еще Лариса пытается помогать деньгами старшей дочери Светлане. Несмотря на то что забрать ее из детского дома она не смогла, она навещала ее. И младшая, и старшая дочери общаются с мамой и даже приезжали в гости (они живут в других городах) после того, как она вышла из СИЗО. Лариса говорит, что помогать ей материально не могут: у всех семьи, кредиты, свои проблемы. «Я виновата перед ними за то, что они выросли в детском доме, что росли без матери. И сейчас я должна им помочь».

«Мы убили папу!»

– Миша, а ты помнишь папу? – спрашиваю мальчика, который крутится вокруг нас с Ларисой.

– Да! Мы его убили! – отвечает ребенок и утыкается носом маме в колени.

«Это ужасно – то, что он говорит, – шепчет Лариса. – Как-то Миша в меня вцепился и сказал: “Мама, папа умер, а ты не умрешь? Я не хочу, чтобы ты умерла!” А как-то мы ложились спать, и я сказала Мише фразу, мол, будешь таким же большим, как папа! А Миша говорит: “Я не хочу быть таким большим, как папа! Ты же папу убила, я не хочу, чтобы ты меня, как папу, убила!” И мне так не по себе стало… Сказала: “Сыночка, мама никогда в жизни тебя не тронет”».

Спрашивать у Ларисы, работал ли с ней и детьми психолог, бессмысленно, но я все-таки спрашиваю.

«Психолог приходил ко мне в СИЗО, – отвечает она. – Сказал, что у меня “душевное истощение” и мне “нужно больше позитива”. А здесь откуда психолог, вы что? И с детьми нет, конечно, некому тут разговаривать. И помощи просить не у кого».

Лариса говорит, что в Сретенске она получает поддержку от незнакомых людей. «Соседи подходят на детской площадке, выражают сочувствие. Утешают: “Все будет хорошо”. Кто-то приносит детям одежду. Тот позитив, который мне советовал психолог, я получаю от этих людей».

Сретенск не лучшее место для того, чтобы начать новую жизнь, считает тетя Валя, которая, как и прежде, иногда помогает Ларисе.

«Коммерсант на коммерсанте, – говорит тетя Валя про рабочие места в Сретенске. – Куда она тут работать пойдет? Сейчас все живут для себя. Все! Вот сейчас у нас связи нет, ничего нет. Люди даже позвонить по мобильному не могут. “Скорая” у нас одна, ее можно вызвать и ждать три часа. У нас и врачей-то нету. Все глухо. Вы проедьте по городу. Все развалено. Все закрылось, ни пищекомбината, ни рыбзавода, ни фабрики – ничего. А еще здесь же все пьют! Как люди пьют, ой!»

Не было выхода

На следующий день мы снова встречаемся с Ларисой. Она выглядит расстроенной. Говорит, когда остается одна, все время гоняет мысли об убийстве мужа. Теребит сигарету, плачет. «У нас ведь было и хорошее, – вспоминает она жизнь с мужем. – Я его любила… Помню, как Димка качели, песочницу детям сделал своими руками… Сколько раз я его просила: “Дима, не пей, Дима, не бей меня, пожалуйста!” Вот сейчас, если бы он был живой, сели бы вместе, пообедали… У меня такое ощущение, будто он на работе, не осознаю, что его нет».

– Лариса, ваш муж регулярно вас избивал, ваши дети были в опасности. Вы считаете себя виноватой?

– Конечно, лучше, чтобы он был живой. Такой грех на мне… Но, если бы я его не убила, он поубивал бы меня и детей. У меня не было выхода. Была бы я на протезах, убежала бы. А так… Не было, не было выхода.

Покурив в окно, Лариса вспоминает, как ее не пустили на похороны Дмитрия. «Я просила подвезти меня к дому, откуда будет вынос, чтобы я хотя бы из машины посмотреть на него могла, проститься. Следователь сказал: “Ты же уже простилась с ним, ты его убила, все”. А я хотела у него прощения попросить… Когда я протезами ногу смозолила, ходить не могла, он меня на мотоцикле в Читу возил к хирургу. Я потом десять дней на коленках ползала, он мази все купил, помогал мне…»

Вечером из окна кухни открывается красивый вид на город. Вдалеке светится мост, мерцают фонари. Катя залезает на стульчик и восхищенно смотрит в окно. Лариса расстилает постель на троих на узком диване, снимает протезы. Дети укладываются рядом: спать без мамы они отказываются.

Оправдать было бы неправильно

Судья Забайкальского краевого суда Константин Ануфриев соглашается поговорить. Он в деталях помнит дело Ларисы Кошель и то, как долго они с коллегами принимали решение. В смягчении приговора он не видит ничего удивительного.

– Честно скажу, я удивился приговору. Да, дают женщинам восемь лет лишения свободы, но это должно быть как минимум умышленное убийство. Я не знаю, чем руководствовался судья Хайруш. Мы с коллегами долго сидели в совещательной комнате, решили в итоге переквалифицировать статью.

– Чем вы руководствовались?

– Обстоятельствами дела. Женщина эта, конечно, далеко не ангел. Она лишила жизни человека, превысила пределы необходимой самообороны. Но она инвалид, конфликта избежать не могла. Она была без ног на кровати вместе с ребенком, на нее нападает муж, начинает ее избивать… Имелся вред ее здоровью, жизни вряд ли, но здоровью точно, и она имела право обороняться. Но 29 ножевых ранений – это явный перебор. При этом мы же еще оцениваем личность потерпевшего: он злоупотреблял алкоголем, периодически ее избивал. Был ранее судим, далеко не подарок, в общем.

– А возможно ли было ее оправдать?

– Оправдать было бы неправильно. Она имела право обороняться, но степень насилия с его стороны была не настолько велика, чтобы наносить 29 ранений. Если бы он был хотя бы вооружен чем-то… Степень нападения должна соотноситься со степенью обороны. Мы, конечно, все это обсуждали, но решили, что правильно вот так квалифицировать. Это не мое решение, это коллегиальное решение, мы долго сидели, минут сорок или больше.

– А человеческий фактор на ваше решение освободить ее из-под стражи повлиял? Можно ли говорить о том, что вы посочувствовали подсудимой?

– Мы посочувствовали ей, исходя из обстоятельств дела. Там находились дети, он в присутствии детей ее избивал, и это было не в первый раз. Ребенок ее от него оттаскивал. Он в темноте по ошибке схватил ногу ребенка, ему было очень больно, он кричал, и это ее сподвигло на то, чтобы начать активно защищаться.

– Вспоминали ли вы потом о Ларисе? Было ли вам интересно, как она живет на свободе?

– Я думал о ее детях… Она не самая хорошая мать, но пока не лишена прав. Посмотрим, что будет через год или два.

– Вы осознаете, что апелляционное определение, которое вы вынесли Кошель, редкое для России в последнее время?

– Ну не знаю, по-моему, не такое уж и редкое.