Текст книги "Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета"

А наутро у них любовь

Родственники Дмитрия Кошеля – его мать и брат – живут в Чите. Они соглашаются поговорить со мной и приглашают к себе домой. Уютная светлая квартира, портрет сына, завернутый в полиэтилен, по моей просьбе Татьяна извлекает из комода: «Стоял сначала, потом я убрала: не могу смотреть». И добавляет: «Ростила, ростила – и зарезали…» У Татьяны Кошель третья группа инвалидности («Сердце, ноги, целый вагон»). После смерти сына долго было высокое давление, до сих пор иногда кружится голова, но сейчас, по ее словам, «полегче».

Решение апелляционного суда для них с братом Дмитрия Андреем стало сюрпризом: никто не ожидал, что Лариса выйдет на свободу. «Когда мы ездили к следователю, я спрашивал, могут ли выпустить? – говорит Андрей. – Он сказал: “Нет, у нее умышленное убийство, ее не отпустят”. Ну отпустили… Ну пусть живет».

Про Ларису Андрей и Татьяна говорят, что она «была любительница выпить», «провоцировала Дмитрия на скандалы». Татьяна вспоминает, как тратила на внуков и невестку с сыном пенсию: закупала продукты, давала деньгами. Говорит, что при ней они не дрались, но признается, что знала, что Дмитрий «ее поколачивал».

«Жили они хорошо, – говорит Андрей. – Свой дом, хозяйство, баня. Поколачивать – это, конечно, было с его стороны. Она его вызлит, он ее побьет… А наутро у них любовь, мир, порядок. Как в любой семье. Но это бывало очень редко. В принципе их такая жизнь устраивала».

– Вы думаете, Лариса хотела убить Дмитрия? – спрашиваю Татьяну Кошель.

– Я не буду утверждать. Она любила пиво. Когда он выпивал, она себе пива наберет и к вечеру до того этого пива напьется, что тоже ни тятя, ни мама. Он в бане спит, она здеся… Но в то же время он был работяга. Ездил на вахту на золото, в город приезжал халтурил… У них скандалы пошли… Я ей сколько раз говорила: «Лариса, у вас скандал? Выйди на улицу, покури!» И Диме говорила: «В тебе злость кипит? Выйди на улицу, остынь». Говорила ей: «Не хочешь жить? Собирайся, езжай в Сретенск». А она: «Как я хозяйство брошу!» Если бы она захотела уйти, она бы ушла, ее бы никто не держал.

– Обыденная жизнь в деревнях в Забайкальском крае, – ухмыляется Андрей. И добавляет: – Мы вообще думаем, что он просто спал. Она его придавила и… Я на суде встал, сказал назначить наказание на ваше усмотрение. Это была их семья, их жизнь, и раз все так получилось… Хотя у меня есть сомнения, что она этого не хотела сделать.

На вопрос, действительно ли они продали дом, в котором жили Лариса и Дмитрий, родственники отвечают утвердительно. «Когда ее выпустили, она звонит матери и говорит: “Где моя духовка и стиральная машинка?” – вспоминает Ласкер. – Потом мне звонит. А я говорю: “Лариса, ты о чем спрашиваешь мать?” Я был просто в шоке. Что человек, позвонив, начал спрашивать про свои вещи. Она даже не спросила, как мы его похоронили… Ее посадили на восемь с половиной лет, мы, конечно, не думали о том, чтобы хозяйство охранять и вещи хранить все это время, чтобы ей потом отдать. Что-то вывезли, что-то покупательница дома выбросила на улицу. Скотину продали: куда нам?»

Татьяна говорит, что общаться с Ларисой у нее нет никакого желания. По внукам скучает, но и с ними общаться не готова. «Знаю, что Миша рассказывал детям в садике, как они с мамой убивали папу. Страшно…»

– Пытались ли вы что-то сделать, когда Лариса вам звонила и жаловалась, что Дмитрий ее бьет? – спрашиваю Андрея.

– А что мы могли? Ну я с ним разговаривал. Просил, чтобы он ее не трогал. Он говорил, мол, Андрюха, все, больше не буду. В тот день, перед тем как милицию вызвать, она нам звонила. Я с ним говорил, а мама – с ней. Мы вообще общались, они к нам ездили, мы к ним. Но когда они вдвоем оставались, у них происходили конфликты, из которых он выходил таким методом: начинал прикладывать руки. Но с синяками она никогда не была, разбитые головы, носы – такого не было. Если бы это было, мы бы видели.

Не вникали

Курорт-Дарасун гораздо ближе к Чите, чем Сретенск, всего два часа на автобусе. Поселок вытянут по обеим сторонам трассы, в самом конце единственная достопримечательность – санаторий с минеральным источником «Дарасун».

Чтобы уточнить направление, захожу в первый попавшийся магазин. За прилавком – молодая девушка. Не успеваю к ней обратиться, как раздается громко: «А ну давай тащи пустой стакан!» Девушка берет трубку, это рингтон. Поговорив, объясняет, что я должна идти в самый конец, к санаторию.

В Курорте в глаза бросаются заборы. Плотный высокий частокол окружает практически каждый дом. Увидеть хоть что-то за ним почти невозможно. Бывший дом Ларисы окружен таким же. Он действительно продан, но хозяев сейчас нет. На стук в ворота Людмилы Бузуновой (тоже высокий забор) взрываются собаки. Через минуту женщина, переворачивая котлеты, рассказывает о том, как жили их соседи, Лариса и Дмитрий.

– В принципе это нормальная семья была, но выпивка мешала… Мы сюда закочевали чуть позже, чем они. И вот в первый же день вечером кто-то начал долбить в дверь. Открываю, а там она (Лариса) с разбитой головой. Я сразу подумала: куда мы закочевали? Мы с ними особо не общались. С Ларисой только через забор разговаривали. У нас люди живут сейчас и соседей не знают. Так что в то, что у них там происходило, мы не вникали.

– Но все-таки вы можете рассказать, как они жили?

– Ну как… Лариса – женщина деревенская, громкая. Они как выпьют – у них скандалы. С ними жила бабушка, мать его (Дмитрия), она тоже любит поквасить, с ними пила. Лариса – женщина неплохая, все хозяйство на ней было, она огород копала, все. И дети у нее всегда были чистые. Как-то она умудрялась все в порядке держать.

– Вы знали, что он ее бьет?

– Слышать мы слышали, как они орут, ревут, но видеть не видели, – говорит муж Людмилы, Олег.

– Я видела, что она в синяках ходила, но не видела, как он ее бьет, – говорит Людмила.

– Вы говорите, что общались через забор. Пытались ли вы с Ларисой поговорить, обсудить то, что вы слышите, их скандалы? Как-то, может быть, помочь ей?

– Нет, только один раз она мне говорила, что думает уехать от него. Я говорю: «Так собралась и уехала, в чем дело?» Мне жалко обоих, и ее, и его. Я не думала, что ей реальный срок дадут. Когда про восемь лет услышала, была в шоке. Жалею ее, но, с другой стороны, она как женщина виновата. Если бы она не пила, может быть, он бы меньше пил.

Людмила и Олег рассказывают, что пьянство – серьезная и давняя проблема их поселка и региона в целом. Из-за этого таких историй, какая произошла с Ларисой и Дмитрием, в Курорте полно. Олег поясняет, что народ спивается потому, что чувствует: он тут никому не нужен. Работы нет, на заработки приходится куда-то ездить. Сам он сидит дома с ребенком-инвалидом, а жена работает в санатории «на грязях». «Развлечений, – говорит Олег, – тоже нет. У нас иногда батуты приезжают на день поселка. 150 рублей минута! Дети – это наше будущее, а на них деньги зарабатывают, парадокс! Мы иногда, чтобы что-то увидеть и продукты купить, ездим в Читу. Повезло, что не сильно далеко… Тяжело, в общем, жить, но мы же вот не пьем. Всякое бывало, но взялись за ум».

Людмила говорит, что никогда не слышала об общественных организациях, к которым можно было бы обратиться за помощью. Материальной, юридической или психологической. «Какое там, вы что? Нет ничего! Мы сами по себе тут».

Из дома Людмилы и Олега я отправляюсь в санаторий. Когда-то ухоженная территория запущена. Со стен невысоких зданий и беседок отвалилась мозаика, вывески выцвели, стекла выбиты, вместо асфальта колдобины. Но очень красивые сосны и тихо. В дальнем конце – источник с минеральной водой, окруженный лавочками. Набираю воду, усаживаюсь. То и дело к воде подтягиваются люди. По некоторым видно, что отдыхающие, у многих уставшие, осунувшиеся лица. У одного такого мужчины спрашиваю, местный ли он и как ему водичка.

«Живу здесь, – отвечает мужчина. – Водичка хорошая. Вот так выпьешь крепко, на утро встанешь – плохо. Идешь сюда, водички попьешь – легчает. Можно дальше жить».

Когда я возвращаюсь из Курорта-Дарасуна в Читу, звонит Лариса. Спрашивает, видела ли я ее дом. Рассказываю, что дом продан и видела я его только издали, через забор. Женщина вздыхает в трубку и говорит: «Я понимаю, что из этой ямы я должна выкарабкаться сама. Я потеряла одних детей, этих не потеряю ни за что. Я ради них буду землю грызть, костьми лягу, все сделаю, чтобы быть для них хорошей матерью. Мне хоть водку, хоть пиво поставь, я глотка в рот не возьму. Все!»

Подробности насилия

О Ларисе Кошель я узнала из новостей. Множество СМИ написали о том, что суд освободил из-под стражи женщину, убившую своего мужа. Мы с Настей Лотаревой, редактором этого текста, сразу поняли, что это абсолютно наша история и что она намного глубже того, о чем пишут медиа. Может ли женщина-инвалид с темным прошлым, мать-одиночка, живущая в неблагополучном городе, начать новую жизнь после тюрьмы? Это тот случай, когда из новостей получаются человеческие истории.

Первым делом предстояло разыскать Ларису. В интернете я нашла ее фамилию и имя мужа, начала вбивать их в соцсети. Когда «разведка» во «ВКонтакте» и «Фейсбуке» ничего не дала, зарегистрировалась на «Одноклассниках». Там, после долгих поисков, нашла страничку мужа Ларисы – Дмитрия Кошеля. У него было несколько фотографий жены и детей, но никаких контактов Ларисы. Я проверила странички абсолютно всех его друзей и друзей их друзей – никаких следов. Спустя две недели поисков я почти сдалась, как вдруг случайно нашла комментарий у кого-то из друзей Дмитрия про его убийство, а ниже – ответ, как я поняла, родственницы Ларисы. Я перешла на ее страничку и увидела в друзьях Ларису – на аватарке то же фото, что и в соцсетях Дмитрия Кошеля. У Ларисы была указана девичья фамилия. Бинго! Не знаю, существуют ли курсы для журналистов по поиску людей в интернете, если нет, кажется, я уже могу их проводить.

Следующий шаг – правильно написать письмо. Вряд ли Ларисе захочется рассказывать о своей жизни и о том, как она убила мужа. Было важно не напугать ее и объяснить, зачем это мне и какая для нее может быть польза от этой статьи. Я написала, что понимаю, какая это тяжелая для нее тема. Что ее непростая история – такая же, как многие другие. И что мы обязаны их рассказывать, если хотим что-то сделать с проблемой домашнего насилия в России. Я добавила, что материал, возможно, сможет ей помочь – вдруг кто-то из благотворительных фондов окажет ей поддержку? В конце я написала свой номер телефона. Лариса прочитала мое письмо и не ответила. Что ж, я была к этому готова. А через две недели она вдруг позвонила. Сказала, что долго думала и не могла решиться на ответ. Но сейчас ей так тяжело, что она готова дать интервью, вдруг материал действительно поможет? Так я отправилась в Сретенск.

Всю долгую дорогу до Забайкалья я думала о том, как начну непростой разговор об убийстве, но сложилось как-то само. Лариса говорила про жизнь, в которой все сломалось, плакала, много курила. Снова и снова вспоминала сцену убийства. В подробностях описывала, что с ней делал муж. Эти подробности я не включила в текст, потому что они слишком личные и за гранью. Я хотела рассказать о проблеме домашнего насилия, не унижая и без того униженного человека. И помочь, если получится, а получится или нет – заранее никогда не знаешь.

У меня и в мыслях не было винить ее в убийстве. Судя по ее рассказу, в жизни Ларисы, начиная с молодости, не было ничего хорошего, один сплошной алкоголь и побои. Идеальная среда для совершения преступления в состоянии необходимой самообороны.

Я совершенно ее не опасалась, но однажды напряглась. Лариса что-то рассказывала и вдруг вскочила, схватила лежащий на столе нож и поспешно убрала в ящик со словами: «Уберу, не нравится мне, что он тут лежит. Я не в смысле, что могу вас убить, но просто пускай лежит подальше». Кажется, в этот момент я впервые осознала, что человек, сидящий передо мной, нанес другому человеку 29 ножевых ранений.

Все время, пока мы с Ларисой общались, я была для нее не журналистом, а психологом, которому можно выговориться, рядом с которым можно не чувствовать себя виноватой. И я, как могла, играла эту роль.

Это были тяжелые три дня. Лариса ко мне постепенно привыкала и рассказывала все более страшные детали убийства и подробности насилия со стороны мужа, показывая шрамы от побоев. Каждый день, выходя от Ларисы, я чувствовала внутри все нарастающий ком. Поэтому отправлялась бродить по Сретенску, пытаясь уложить услышанное в голове и прийти в себя. Но Сретенск оказался не лучшим местом для этого.

Город, в котором страшно остаться

Как-то я заплутала и обратилась к стоящим на площади мужчинам – хотела уточнить нужное направление. Наш диалог был коротким.

– Прошу прощения, не подскажете…

– А ты откуда, блять, такая вежливая?

В Сретенске я почти ничего не ела, питалась кефиром, дошираком и бананами. Обозначенные на карте кафе либо не работали, либо рано закрывались. Приготовить что-то в гостинице было невозможно, а объедать Ларису неудобно – я постоянно приносила ей продукты, потому что дети просили есть. Но на третий день мне повезло, и я зашла туда, где кормят горячей едой. Ожидание и реальность не совпали. Я начала есть совершенно невкусную еду под громкий шансон. Обслуживала юная официантка, а заказ принимал такой же юный бармен. Они уселись через два столика напротив (в кафе, кроме меня, никого не было) и принялись беззастенчиво меня разглядывать. Вдруг бармен что-то прокричал сквозь музыку. «А?» – спросила я. «С вас, – заорал он громче, – 175 рублей!» «Я доем и заплачу, – сказала. – Не убегу, не бойтесь». Они похихикали, но смотреть перестали. Доев, я оставила деньги на столе и вышла. Вдруг слышу за спиной шум. Оборачиваюсь – бармен перемахивает через забор и, запыхавшись, говорит надрывно: «Вы не заплатили!» «Оставила на столе», – кивнула я. «Да?» – спросил недоверчиво и убежал. На этот раз через калитку.

Удивляться я не переставала и вечером. В единственной гостинице меня поселили в зале. Таком огромном круглом помещении с пятью окнами, патефоном, овальным столом (на столе свечи, пластиковые фрукты и ведерко для охлаждения шампанского), театральной люстрой и кучей кресел, на одном из которых мне предстояло спать. За годы работы мне довелось поспать в самых разных удивительных местах. Про ночевку в чуме на Ямале под оленьими шкурами я вам рассказывала. Однажды зимой спала в палатке с собакой хаски в спальнике (для тепла). Укрывалась матом в неотапливаемой спортивной школе, тряслась от холода под роялем на подиуме в деревенском доме культуры. И все-таки ночевать в зале на кресле, когда собственное дыхание отдается эхом, было непривычно. Поздно вечером в номер ломились пьяные мужики, и я боялась выйти в туалет. Поглядывала на ведерко для шампанского. Из-за разницы во времени, стресса и дискомфорта я не спала. Надо ли говорить, что я очень хотела поскорее уехать из Сретенска.

Автобус уходил в Читу в три часа дня, больше транспорта не было. Я купила билет на полуразрушенной автостанции, откуда меня отправили ждать автобус на площадь. Пришла сильно пораньше, постояла минут двадцать и увидела, наконец, автобус. Который проехал мимо меня и скрылся. В этот момент я испытала ужас пополам с отчаянием. Неужели я отсюда не уеду?! Куда теперь бежать? Конечно, трагедии не произошло, я могла бы снова заселиться в гостиницу, но сама мысль о том, что мне придется провести здесь еще один день, спровоцировала самую настоящую паническую атаку. Мимо проходила женщина, я бросилась к ней и закричала что-то бессвязное про то, что меня не взял автобус. Она спокойно ответила: «Все нормально, он сейчас соберет людей и вернется». И он действительно вернулся.

Я добралась до Читы поздно вечером, а на следующий день планировала договориться об интервью с судьей Константином Ануфриевым. Я прекрасно понимала, что вряд ли вот так, с бухты-барахты, без предварительной записи, судья согласится со мной общаться. Да они (судьи) вообще не дают интервью. Но я должна была попытаться. Я крепко уснула на нормальной кровати впервые за пять дней. Проснулась в два часа дня, пока собралась и выпила кофе – было три. Суд был неподалеку от моей гостиницы, и я решила дойти до него пешком. По телефону мне бы точно отказали, а так был хоть какой-то шанс.

Охраник меня, конечно, не пустил, но позвонил пресс-секретарю. Ко мне спустилась женщина с белоснежными волосами, стильной стрижкой и в модном пиджаке. Я аж раскрыла рот, настолько не ожидала увидеть такого симпатичного прессека. Доложив, что прибыла из Москвы, и извинившись, что так поздно явилась (джетлаг, проспала), я похвалила ее прическу. Причем сделала это совершенно искренне.

Чтобы завоевать расположение незнакомого человека, я всегда стараюсь сделать ему комплимент. Врать и льстить совершенно не умею, поэтому всегда нахожу что-то действительно привлекательное: от брошки до цвета глаз. В большинстве случаев этот прием работает безотказно. Сработало и с Викторией, в которой мне даже не пришлось ничего намеренно искать.

Виктория сказала, что интервью судья не дает в принципе, но пригласила меня к себе в кабинет. Там я ей честно призналась, что мне очень нужно поговорить с Ануфриевым. И что это тот редкий случай, когда журналист приехал пообщаться о хорошем – я действительно одобряла его приговор. Виктория вздохнула и ответила: «Ладно, судья на месте, я пойду спрошу». Через пару минут она вернулась с распечатанным приговором, который Ануфриев велел мне передать, сказав, что его позиция изложена в нем полностью. К счастью, я подготовилась и заранее распечатала и прочла этот приговор еще дома. Виктория снова ушла и вернулась со словами: «Проходите, он согласился». Это было невероятно.

К слову, именно тогда, после нашей беседы, судья Ануфриев рассказал, как он оправдал за убийство троих жителей забайкальской Букачачи, и дал почитать этот приговор, из которого потом вырос материал «Оправдание и наказание»[7]7
  См. Путешествие одиннадцатое. Оправдание и наказание.


[Закрыть].

Общаться с родственниками Дмитрия Кошеля мне не хотелось. Ну, ведь пошлют меня, скорее всего, да и что я им скажу? Я позвонила Насте Лотаревой в надежде на ее солидарность, но она настояла, чтобы я попыталась.

Что сказать матери Димы, я репетировала перед зеркалом и даже что-то набросала в блокнот. Набирала номер и сбрасывала, набирала и сбрасывала. Все никак не могла решить, как начать разговор. «Здравствуйте, давайте поговорим об убийстве вашего сына?» Годы работы ничего не изменили: звонки для меня по-прежнему камень преткновения. Разговоры с потерявшими близких – вдвойне. И как же я удивилась, что мама Дмитрия Кошеля согласилась пообщаться. Я тут же сорвалась и поехала к ним на такси.

Оставались соседи Ларисы, плюс я очень хотела посмотреть, в какой среде она жила. Из поездки в Курорт-Дарасун я увезла главный образ: заборы, которыми люди огораживаются от людей. За которыми может происходить что угодно, и никому нет дела. И образ потрепанного источника с полезной водичкой, к которому припадают местные алкозависимые.

Домой я привезла огромное количество записей, из которых, как ни странно, довольно легко собрала репортаж. Так бывает, когда в голове все выстраивается: просто садишься и пишешь. Единственной сложностью, кажется, было отыскать тюремную песню из автобуса Чита – Сретенск, которая долго крутилась у меня в голове, но в Москве растворилась. Я много внимания уделяю деталям, чтобы описать среду, нравы людей. Звонки на мобильных, песни, разговоры (часто стою у калиток и подслушиваю), одежда. Звучавшие на протяжении восьми часов тюремные песни в автобусе – важный для текста маркер окружающей действительности. Я уперлась рогом, перерыла весь интернет и нашла-таки знакомые строчки, чтобы добавить их в материал.

Из командировок я всегда отправляю открытки близким. Все доходят до адресата, дошли даже из изолированного карельского села. Из Забайкалья я отправила три, все из разных городов: Читы, Сретенска, Курорта-Дарасуна. Не дошла ни одна.

Новые протезы и материальная помощь

После выхода материала «Все впереди» я боялась, что Ларису будут осуждать, говорить: «Сама виновата». Что я сделаю только хуже. Но произошло иначе. Ларисина жизнь тронула читателей «Таких дел», и я получила много писем от желающих ей помочь.

Кто-то просил реквизиты ее карты, кто-то хотел отправить ей посылку и спрашивал, что именно нужно, размеры одежды и обуви детей. Кто-то хотел отправить перевод из-за границы, и мы придумывали, как это осуществить. Кто-то просил переслать ей письмо поддержки, и я пересылала. Прежде чем раздавать номер карты Ларисы, я написала, что точно знаю – она много месяцев не пьет. Что любит детей. Что помощь им всем нужна, в первую очередь психологическая, но что вечное безденежье и полное отсутствие поддержки не доведут до добра. Но я не могу знать, на что она потратит деньги. Могу только попросить потратить на кредит и детей. Так что ни у кого ничего не прошу, но, если желание помочь останется – пишите. Позже, когда ей начали поступать переводы, утешала ее по телефону, потому что она ревела в три ручья от шока и благодарности. «Всю жизнь мне никто не помогал, кроме соседки, а тут незнакомые люди деньги присылают!» – плакала в трубку Лариса.

В итоге она получила новые протезы, намного легче старых. Рассказала, что «удобно сели» и вообще шикарные. Она купила стиральную машинку (это для нее космос), игрушки и одежду детям. Призналась, что «впервые внесла платежи по кредитам, и что-то еще осталось». Что «не может нарадоваться жизни» и просит всех поблагодарить от ее имени. А еще мне написала девушка Наталья, которая выразила желание закрыть все Ларисины кредиты.

Речь шла о сумме в восемьдесят тысяч рублей, и я, чувствуя ответственность, еще раз напомнила ей, что Лариса – алкозависимая. И что я не могу дать гарантии, что она не сорвется. Но Наталья была настойчива, поэтому мы вместе провернули процедуру погашения долга. Я гоняла Ларису в банк за реквизитами, просила сфотографировать разные бумажки. Признаться, были опасения, что, получив перевод, Лариса распорядится деньгами как-то иначе, но она пообещала закрыть долги, и я поверила. Когда она прислала мне отчет из банка о ликвидации кредита, я прыгала до потолка. Мы поговорили с Ларисой о том, что теперь, когда у нее нет обязательств перед банком и есть поддержка, пусть не знакомых, но неравнодушных людей, появился шанс начать новую, спокойную жизнь. Лариса восторженно обещала, что так она и сделает.

Вся эта переписка с читателями, героиней, звонки и отчеты отняли у меня огромную часть рабочего времени. Так бывает, что после выхода материала приходится много дней общаться с читателями и выступать посредником между ними и героем. Я, безусловно, радуюсь откликам и желанию помочь, но на это уходит много времени и моральных сил. Текст давно вышел, пора бы заняться другой темой, но ты не можешь, потому что предыдущая не отпускает. И все-таки иначе в моей работе не будет так много смысла. И по-прежнему ничто так не вдохновляет, как люди, желающие помочь людям.

После того как мы попрощались с Ларисой, переписка с ней и читателями прекратилась. Иногда она писала мне в «Ватсап» поздравления с праздниками, рассказывала, как у нее дела, присылала фотографии детей. Наталья каждый месяц перечисляла ей на карточку поддерживающую сумму – после каждого перевода Лариса просила поблагодарить Наталью. Пару раз она просила денег на такси, чтобы отвезти детей в садик, на лекарства: «Миша заболел, пенсия нескоро, одолжите триста рублей, пожалуйста». Хорошо понимая, что занять деньги Ларисе больше не у кого, я переводила. А потом просьбы стали серьезнее. Когда я четко дала понять, что не могу постоянно оказывать ей финансовую поддержку, она попросила телефон Натальи – хотела занять у нее денег на покупку холодильника, потом на то, чтобы собрать детей в садик. Я не давала контакты Натальи, потому что понимала: Лариса будет ею манипулировать, давить на жалость.

На какое-то время Лариса пропала, но появилась снова: умоляла передать Наталье, что хочет попросить у нее в долг 150 тысяч рублей: материнского капитала, который Лариса все-таки смогла получить, не хватало на покупку дома. В этой просьбе я ей тоже отказала, объяснив, что Наталья помогает ей ровно так, как хочет помогать. Лариса не обиделась, продолжила присылать фотографии детей. На какое-то время пропала, а потом я получила сообщение от ее сестры Марины. Та написала, что Лариса ушла в запой. Что она пьет на свою пенсию и деньги Натальи. А еще отправляет посылки какому-то другу по переписке на зону – опять же, на деньги Натальи. Свои слова Марина подкрепила видео: пьяная Лариса с подругой дома, бардак, грязный пустой холодильник. Детей нет – их опека привезла к Марине. Эта новость, несмотря на то что я была к ней готова, меня прибила.

Я долго собиралась с духом, чтобы написать об этом Наталье. Она отреагировала понимающе и сказала, что деньги, конечно, переводить Ларисе перестанет, но детей очень жалко. Есть ли возможность помогать им адресно? Мы придумали отправлять Ларисе посылки с едой и детской одеждой. А деньги – только по запросу и через меня. Я позвонила Ларисе и спокойно объяснила, почему регулярной финансовой помощи больше не будет. Она извинялась, оправдывалась, обещала, что прекратит пить. Я сказала, что она должна взять себя в руки ради детей. Если их отнимут, как она будет жить? Лариса заплакала и сказала, что все понимает и больше никогда. А через три дня мне позвонила Марина: «Лариска снова пьет, опека опять хотела привезти ко мне детей, а я уезжаю в Читу и не могу их забрать. Так что их там просто оставили, потому что из-за коронавируса приют их не берет».

И я снова включилась в эту историю. Звонила Лене Альшанской[8]8
  Елена Альшанская – президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». (Прим. ред.)


[Закрыть] и консультировалась о том, как поступить, и можно ли будет, в случае лишения Ларисы родительских прав, найти им семью. Я звонила в опеку, где мне объяснили, что все понимают, но сделать ничего не могут. Но скоро будет комиссия, и Ларису ограничат в правах. Я звонила Марине и подробно расспрашивала о том, что можно сделать для детей Ларисы. Вместе с новостным отделом «Таких дел» мы начали готовить заметку о том, что в Забайкалье из-за коронавируса детей оставляют с пьяными родителями. Через несколько дней Лариса написала, что очень боится, что ее лишат родительских прав, просила помочь. Я ответила, что, к сожалению, не могу ничего сделать. И что ее единственный вариант – добровольное лечение.

Через неделю Лариса написала, что ее ограничили в правах, но детей оставили жить с ней (все из-за того же коронавируса). Что она закодировалась, и теперь все будет хорошо. «Дети со мной, это главное. Простите меня, пожалуста, за мое поведение, большое спасибо за все Наталье и вам за все, что вы для меня сделали. Скоро буду покупать дом, а пока урожай тут ростим». Я ответила, что очень хочу, чтобы она справилась, и все было хорошо.

Верю ли я в это? Скорее, хочу верить. Злюсь ли я на Ларису? Нет. Она выросла и всю жизнь прожила в неблагополучной среде. Пила с юности, видела только бедность, побои, равнодушие. Она никому не нужна, кроме своих детей. В минуты слабости рядом нет никого, кто бы протянул ей руку. Помощь на расстоянии, поддержка, которую она получила от читателей, – это здорово, но, к сожалению, этого недостаточно. Я не злюсь и хочу, чтобы случилось чудо.