Текст книги "Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета"

Все сложно

Прежде чем отправиться в следующее путешествие, я расскажу о том, как столичные репортеры находят в глубинке таких героев, как Ксюша. Потому что, когда ты «московский журналист», все усложняется.

Возможно, для кого-то это прозвучит странно, но у региональных корреспондентов перед нами огромное преимущество. Они глубоко погружены в повестку, знакомы с источниками, которые не просто «сдают» тему, но и помогают сделать материал быстрее и содержательнее.

Я знаю это, потому что, живя в Петрозаводске и Самаре, сама предлагала столичным редакциям уникальные темы, которые после меня освещали другие медиа. Например, история о Лолите из Самары, у которой в приюте умер ребенок, была очень громкой, и после публикации на «Таких делах» разошлась по другим изданиям и ТВ. Мне рассказали о ней сотрудники местных НКО, с которыми я плотно общалась. Точно так же было и с Ксюшей. Вряд ли я или кто-то другой вообще узнали бы об этой проблеме: слишком локальная, слишком на первый взгляд «негромкая».

https://takiedela.ru/2016/08/my-otberem-u-tebya-rebenka/

У регионального корреспондента есть еще одно преимущество: время. Он может спокойно работать над темой, находить и воплощать сложные решения, работать (если статья не горящая) столько, сколько нужно. Сделать, как мне кажется, один из лучших своих репортажей – «Один» – о сироте, попавшем в аварию и кочевавшем из больницы в больницу, я смогла, только потому что постоянно следовала за ним по больницам (ну и, опять же, благодаря знакомству с волонтерами, которые включились в эту историю, рассказали мне о ней и позволили быть рядом). Этот материал я готовила три месяца: ровно столько сирота Саша переезжал из одного медучреждения в другое. Ни за что в жизни я не смогла бы написать такой глубокий, проблемный репортаж, приехав в командировку на несколько дней.

https://drugoigorod.ru/the_one/

Когда ты живешь в Москве, с темами и героями дела обстоят куда хуже. Как правило, мы находим инфоповоды в новостях, которые попадают в федеральную повестку и которые, как и мы, видят журналисты других изданий. Вполне обычная история: ты приезжаешь на место и узнаешь (или даже сталкиваешься лицом к лицу), что корреспондент из другого медиа тоже приехал и прямо сейчас работает над этой же темой. Неприятно, мягко говоря. Как и все журналисты, мы мониторим популярные региональные порталы и паблики. Тут, в общем, тот же принцип: кто первый намониторил, того и тапки. Правда, такой метод редко приносит результат: вы бы видели главные новости многих регионов.

Однажды мне предстояла поездка на Ямал по личным делам, и я подумала, что заодно было бы классно привезти оттуда материал. В такие дальние регионы мы летаем нечасто, наверняка там происходит масса всего интересного. Как найти инфоповод? Я подписалась на всевозможные ямальские каналы и паблики, нагуглила местные медиа и засела читать. Убила не один день в попытках отыскать хоть что-то интересное, но все было зря.

Местная повестка – это не интересные люди или важные происшествия. Это новости об убийствах, грабежах и авариях, отчеты правительства о замечательной работе (строительство, дороги, встречи, помощь коренным народам), уловы (во-о-от такую щуку Анатолий Сэротэтто поймал в реке Пур), превратности погоды (в Новом Уренгое магазин превратился в сугроб, шок, фото) и тому подобное. В конечном итоге я просто решила поговорить с местными поисковиками отряда «ЛизаАлерт» о том, как они в тундре ищут людей. Нагуглила в соцсетях их профили, написала им и очень удивилась: я была первая «столичная журналистка», которая заинтересовалась этой темой. Да и местные медиа никогда не посвящали их работе ничего больше новости. Материал получился интересным и на удивление очень читаемым.

В другой раз в одном из ямальских пабликов, перелистывая, наверное, уже двухсотый пост, я наткнулась на короткую новость о том, что тазовская дизайнерка[1]1
  Имеется в виду дизайнерка из поселка Тазовский Ямало-Ненецкого автономного округа. (Прим. ред.)


[Закрыть] Елена Адер получила грант на культурный проект. Три слова о том, что Елена шьет национальную одежду, внося вклад в сохранение культуры коренных народов. На эту же новость обратила внимание и редактор Надя Конобеевская, с которой мы пытались найти историю на Ямале. Интересно, но нужно что-то еще. Я полезла в «Гугл» и нашла «Инстаграм» Елены, где она пишет о ненецких традициях, и упоминание в каком-то медиа о том, что фото ее костюмов попали в итальянский Vogue. Все. Больше ничего о том, кто она такая, откуда. И, несмотря на Vogue, ни одного материала в федеральных СМИ. Я написала Елене, поговорила с ней по телефону и поняла, что таки нашла интересного героя на Ямале. Организовать поездку за Полярный круг было непросто, но все получилось. Елена оказалась какой-то даже магической, она рассказывала удивительные истории о себе и своем народе.

https://takiedela.ru/2020/02/moy-narod-vsegda-vo-mne/

Если говорить о социальной повестке, тут у нас перед другими медиа есть преимущество: мы на связи с огромным количеством фондов в регионах, которые делятся информацией и героями. Но в остальном московские редакции постоянно конкурируют друг с другом.

Как-то на планерке мы говорили о том, как хорошо было бы иметь много денег, чтобы отправить журналиста хотя бы на месяц, скажем, на Дальний Восток, чтобы он там сориентировался в повестке и отыскал уникальные темы. К сожалению, эта чудесная схема плоха по двум причинам: много денег у нас нет, а с хорошими темами даже на месте может не повезти. Однако в моей практике есть удачные примеры поездок на свой страх и риск и поисков на месте.

Чумовые истории

Одна из моих любимых историй, когда я отправилась туда-не-знаю-куда, а в итоге все получилось классно – поездка к ямальским чумработницам. Я оттолкнулась от новости о том, что на Ямале профессию чумработницы признали официальной, и теперь жены оленеводов будут получать зарплату и запись в трудовой. Эту заметку опубликовали чуть ли не все известные нам медиа, но никаких подробностей о том, что это за профессия и как вообще живут тундровые женщины, ни в одном тексте не было. Я понимала, что из этой новости можно сделать интересный репортаж. И что вряд ли кто-то будет наступать мне на пятки, потому что отыскать чумработниц в тундре удаленно не получится, да и ехать к черту на рога в зимнюю тундру тоже мало кто отважится.

Я села читать про женскую долю в тундре, параллельно пытаясь найти на ямальских пабликах какую-то более внятную информацию о новом статусе профессии чумработницы. В одном из сообществ, посвященных коренным народам севера, я нашла цитату женщины-председателя оленеводческой общины о том, почему важно поднять зарплату чумработницам. Написав сообщения во все тематические паблики, я смогла добыть ее телефон. Позвонила и объяснила, что хочу сделать репортаж о чумработницах. Лидия Окотэтто сказала, что с удовольствием даст мне интервью, но вот искать стойбище мне, скорее всего, придется самой, потому что все ее знакомые уже укочевали. «Прилетайте, что-нибудь придумаем, кого-нибудь найдем», – сказала она. И я полетела в Салехард, плохо понимая, куда отправлюсь оттуда.

Интервью с Лидией Окотэтто помогло мне понять базовые вещи о чумработницах и их положении. Она сказала, что, по ее данным, на левом берегу Оби в поселке Панаевск все еще можно встретить оленеводов, которые не успели укочевать в тундру. И если я отправлюсь туда, то, вполне возможно, смогу познакомиться с кем-то из местных и уговорить взять с собой в стойбище. Окотэтто дала мне адрес гостиницы, хозяйку которой она знает лично, и заверила, что меня будут ждать.

Отправиться в Панаевск – это не сесть на автобус и проехать пару часов. Надо найти частного перевозчика на трэколе (таком огромном вездеходе) и девять часов ехать, скрючившись. Я никогда прежде не видела таких огромных (мужики затаскивали меня в салон волоком) и таких некомфортных машин.

Все обито коврами, набито людьми, коробками и пакетами. Первые часа два тихо, потом люди начинают скучать и беседовать. Напротив мужчина с двухлетней дочкой, тоже едут в Панаевск. Девочка не разговаривает, но выразительно смотрит раскосыми карими глазами. Две женщины возвращаются из города с добычей в разные поселки. Рядом мужики из Иркутска – приехали в командировку. Один очень разговорчивый. Можно, говорит, я этой красивой девочке (не мне) дам пирожок? Отец разрешает. Девочка молча берет пирожок и ест. Прошло уже четыре часа, я хочу пить, писать и от пирожка я бы тоже не отказалась. В ночи ничего не видно, но по треску под колесами понимаю, что едем по льду. Водитель пугает, что недавно где-то тут провалилась машина, поэтому едем медленно. Впереди фары – это встал такой же трэкол – отвалилось колесо. Наш водитель сообщает, что своих в тундре не бросают, останавливается, врубает шансон, чтобы пассажиры не скучали, и идет в ночь помогать. Через полчаса обнаруживаю себя на улице, в беспамятстве писающей за рыбацкой лодкой. На улице минус 38, но, если делать все быстро, оказывается, можно отморозить только лицо.

Через час я смогла заснуть среди коробок. А когда открыла глаза, мы все еще не бросали своих. Наконец колесо прикрутили, и мы поехали. В гостинице меня ждали к девяти вечера, но водитель сказал, что в Панаевске мы будем не раньше двух часов ночи. Я прикинула, как умру от холода под дверью, и загрустила. Мужик из Иркутска тем временем продолжал проявлять активность по отношению к девочке. «А давайте раскидаем коробки, пусть уставший ребенок нормально ляжет?» Раскидали, и ребенок лег головой на колени благодарного отца. А через двадцать минут облевал себя и немножко ковры. «Девочку стошнило, стойте, дайте свет!» – заголосила женщина, сидевшая рядом. Милое раскосое создание было все в пирожке и удивленно его рассматривало (только что я его съела, и вот он опять здесь). «Это потому, что лежа ее укачало», – буркнула я очевидное и недобро посмотрела на доброго иркутянина. Он, кажется, смутился. Нашел пакет, девочка доблевала остатки, а потом мы дружно обтерли ее салфетками. В час ночи за окном мне померещилась рысь. Чуть позже – олени. А в два я уже шагала по поселку в поисках гостиницы вместе с местным мужиком и собакой.

Мой «Билайн» тут не ловил, кто-то кому-то позвонил, прибежала сонная пожилая женщина. Привела меня в ледяной барак с двумя кроватями, тумбочкой и телевизором. «А вайфай у вас есть?» – спросила я. «Что?» – удивилась она. Я исправилась и сказала: «Интернет». «Зачем тебе интернет? Смотри телевизор!» Еще я спросила, где тут едят. «У себя дома в Москве, – сказала она. И добавила: – Ты куда приехала хоть, знаешь? Ты на севере, на краю земли. Интернет! Едят!» Увидев, что я сейчас заплачу, фыркнула, ушла и вернулась с дошираком и конфеткой. А утром обещала раздобыть мне симку с интернетом. Я попила водички и легла спать, завернувшись в три одеяла. Кстати, пакет, в который тошнило девочку (большой такой, с ручками), водитель выбросил прямо из окна машины на ходу. Ничего, подумала я, засыпая, тундра все стерпит. Надеюсь, я тоже.

Утром я запила доширак чаем, закуталась во все, что у меня было, и вышла в поселок. Мужская куртка для арктических экспедиций, огромные ботинки-баффины на минус пятьдесят, флисовый бафф[2]2
  Бафф – многофункциональный головной убор. (Прим. ред.)


[Закрыть], закрывающий лицо. Я выгляжу странно и даже пугающе, но никто на меня не смотрит – все выглядят так же, кроме коренных жителей, одетых в национальные гуси[3]3
  Гусь – верхняя мужская одежда из меха оленя, шьется мехом наружу, распространена на Ямале. (Прим. ред.)


[Закрыть] и ягушки[4]4
  Ягушка – красиво расшитая женская шуба, шьется ямальскими мастерицами в единственном экземпляре. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Моя задача на день – познакомиться с кем-то из местных и напроситься в гости. Я завязываю беседу в магазинах, расспрашиваю продавцов, не знают ли они кого-нибудь, кто мог бы вывезти меня в тундру. Пристаю к ненцам прямо на улицах, но все они либо не желают со мной возиться, либо действительно не врут о том, что их стойбище очень далеко, и обратно мне не выбраться. Прошлявшись до вечера, отморозив себе все, я заступаю на дежурство возле самого большого магазина, к которому то и дело подъезжают коренные жители за продуктами.

Целый час никого нет, я уже не чувствую ног (баффины на минус пятьдесят почему-то не греют), как вдруг подъезжают сани, из которых выпрыгивает девушка в ягушке невероятной красоты. Белая, с пестрым сложным орнаментом, со вставками из серого меха. На голове – пушистая песцовая шапка, из-под которой выглядывает розовый платок. Ее муж одет поскромнее, но у него на ногах потрясающие пестрые кисы[5]5
  Кисы – традиционная обувь коренных северных народов. (Прим. ред.)


[Закрыть], а гусь подпоясан красивым поясом с кистями. Они оба словно сошли с обложки модного тундрового журнала (если бы такие были), я теряю дар речи и упускаю момент – пара заходит в магазин. Зато, когда они выходят, я уже тут как тут, говорю им, какие они красивые, и объясняю, чего бы мне очень от них хотелось. Зоя и Роберт переглядываются и как-то легко соглашаются взять меня с собой в тундру. Они еще не укочевали далеко, совершают последние закупки. Их стойбище в тридцати километрах от Панаевска, завтра уезжают, через четыре дня поедут обратно и вывезут меня. Я ликую и всю ночь ворочаюсь, предвкушая поездку, в которую до конца не могу поверить.

На следующий день я знакомлюсь с родителями Зои, которые уже несколько лет живут в поселке. Это тоже большая журналистская удача, потому что пожилые оленеводы, хоть и мало, но рассказывают о том, как они жили много лет назад и что изменилось.

Меня приглашают к столу, где собирается вся семья. На столе – сырое оленье мясо, порезанная на куски сырая печень и тарелка с кровью. Оленеводы макают печень в кровь, потом в соль и с аппетитом жуют. Кровоточащее мясо срезается с костей большим ножом. «Садитесь, чего стоите? – приглашает Зоя. – Все свежее!» Вежливо отказываюсь и жую печеньки.

«А почему ты приехала зимой, а не летом?» – спрашивает Зоя, когда мы мчимся в ледяную ночь на снегоходе. Точнее, мчится ее муж Роберт, а мы с Зоей и ребенком бултыхаемся в санях. «Хотела, – ору ей сквозь закостеневший от мороза бафф, – рассказать о вашей самой тяжелой части жизни». А про себя думаю, что дура и точно тут умру. Я укутана в трое штанов, все свитера, теплую куртку и меховой гусь. И у меня все равно все застыло на ветру. Зоя заботливо кладет руку в варежке из оленьей шерсти мне на колено. В узкую щель между баффом и курткой вижу снег, тьму и звезды россыпью. Холодная красота, от которой больно. Нижние ресницы примерзают к верхним, разлепить глаза нечем – руки вцепились в сани.

Через час доезжаем до чума. Внутри температура минус 40, как на улице, и пять покрытых инеем собак. Зоя снимает ягушку и голыми руками бросает ледяные дрова в печь, труба которой уходит под «потолок» и выходит наружу. Отдирает бересту, ранит пальцы. Я стою у печки и не могу пошевелиться. «Скоро вспотеешь», – улыбается она. Через полчаса я недоверчиво раздеваюсь до свитера и двух штанов. В чуме пахнет дровишками, оленями, оттаявшими собаками и выжившими людьми. Собаки ложатся вокруг печки, я нагло втискиваюсь между ними. Зоя достает из угла стол, разливает чай, режет замороженную рыбу. Я с собой привезла паршивый коньяк и крабовые палочки – Зоя и Роберт никогда их раньше не пробовали. Едят и удивляются. После ужина Зоя убирает со стола и готовит кровать (это целый процесс). Мы ложимся на оленьи шкуры рядком. У меня на ногах чижики[6]6
  Чижики – теплые вставки в кисы из оленьей кожи. (Прим. ред.)


[Закрыть] для тепла, сверху плед, ватное одеяло и куртка. Пока греет печь, засыпаю. А в три часа ночи просыпаюсь от невыносимого холода. Такого, что мысль о том, чтобы выйти пописать, кажется бредовой. Промучившись до рассвета, все-таки выползаю на улицу. И каменею: со всех сторон, медленно, словно призраки, на меня надвигаются северные олени. В этот момент я понимаю: что бы здесь ни случилось, у меня точно будет материал. И это облегчение, кажется, немного меня согревает.

https://takiedela.ru/2018/12/chumrabotnica-tretego-razryada/

К федеральным журналистам в отдаленных регионах относятся с подозрением («Из Москвы? В нашу дыру? Да ладно!»), но стоит немного поговорить – и лед, как правило, тает, вы становитесь редким и дорогим гостем. Главное не отчаиваться, если отфутболили. Не здесь, так в другом месте обязательно пойдут навстречу. Стоит только найти общий язык с кем-то из местных, подтянутся их друзья и знакомые – и историй станет предостаточно.

Первый день в стойбище со мной были подозрительны и угрюмы. Но уже к вечеру в чум к Роберту и Зое пришли их приятели – мы пили чай и беседовали. А на следующий день, когда обо мне мало-мальски узнали все, я уже ходила по другим чумам, и везде меня встречали чаем и с удовольствием рассказывали о своей жизни. Единственное, что от меня требовалось, – не ходить в мужскую зону (женщина не имеет права заходить за очаг) и не отказываться от чая (неуважительно). Могла ли я представить такое развитие событий, сидя в трэколе? Разве что в самых смелых мечтах.

Путешествие третье. Все впереди

Место: Забайкальский край. Чита, Сретенск, Курорт-Дарасун

Время: ноябрь 2019 года

Сюжет: суд оправдал Ларису, которая в попытке защитить своих детей убила мужа. Теперь она пытается начать новую жизнь – без ног, денег, работы и жилья.

В июле Забайкальский краевой суд вынес необычный для России приговор. Ларису Кошель, мать двоих детей и жительницу поселка Курорт-Дарасун, приговоренную Карымским районным судом к восьми с половиной годам лишения свободы за убийство мужа, освободили из-под стражи. Рассмотрев апелляционную жалобу Кошель, суд переквалифицировал «умышленное убийство» на «превышение пределов самообороны» и приговорил женщину к полутора годам надзора. Ларисе нельзя покидать квартиру с десяти вечера до шести утра, нельзя уезжать из города без разрешения надзорного ведомства и раз в месяц необходимо отмечаться в полиции. Лариса, которая и не мечтала вернуться домой, считает, что ее практически оправдали. Ее бывшие сокамерницы называют приговор чудом.

Родственники убитого Дмитрия Кошеля после вынесения неожиданно «мягкого» приговора пожелали Ларисе начать новую жизнь.

«Я убила Диму»

Из апелляционного определения Забайкальского краевого суда:

«…осужденная Кошель Л. М. является инвалидом второй группы, передвигается с помощью протезов ног. Ранее она систематически подвергалась насилию со стороны мужа. Потерпевший, находясь в состоянии алкогольного опьянения, в течение дня вел себя агрессивно, оскорблял и унижал осужденную, причинил побои ей и ее трехлетней дочери. Это послужило причиной тому, что Кошель Л. М. дважды вызывала сотрудников полиции для пресечения его противоправных действий. Несмотря на это, около 22 часов муж, угрожая убийством, вновь напал на осужденную, спавшую вместе с детьми на диване. При этом он применил насилие к Кошель Л. М., сжимая ее шею руками и дергая за волосы. А также к пятилетнему сыну, защищавшему ее. Без протезов осужденная была лишена возможности убежать. Защищая себя и ребенка, она попросила сына принести нож, которым нанесла мужу два ранения, после чего нож бросила. Так как это не остановило агрессивных действий мужа, она попросила сына принести еще один нож и продолжила наносить удары мужу, пока не наступила его смерть».

После убийства Лариса написала эсэмэс сестре Марине: «Я убила Диму, забери детей». Сделала несколько звонков, первый – матери мужа, Татьяне Кошель: «Я вроде Димку убила». Попросила соседку вызвать полицию и «скорую». И уселась на крыльцо ждать.

В СИЗО Лариса Кошель провела пять месяцев. За это время родственники убитого продали дом в поселке Курорт-Дарасун, где Лариса жила с мужем и детьми. Возвращаться было некуда, так что женщина поехала в Сретенск, родной город, где живут ее сестры.

От столицы Забайкалья Читы до Сретенска почти четыреста километров. Автобус едет семь часов, все это время в салоне по кругу играет тюремный шансон, пассажиры спокойно дремлют в продавленных креслах.

«Снова долгий этап, снова смрад лагерей. И лишь письма твои мне помогут забыть здешний лай блядей».

Лариса живет на самой окраине города, до ее дома идти час. Второй этаж, две небольшие комнаты, из удобств – отопление и техническая вода из батарей. Вместо туалета – ведро в прихожей.

Лариса одна дома, пятилетний Миша и трехлетняя Катя в садике. Когда я сажусь за кухонный стол, Лариса хватает лежащий на нем нож и прячет в ящик. «Мне не нравится, что нож тут лежит. Нехорошо это». Рассказывая о себе и о том, что с ней случилось, Лариса много курит. А когда вспоминает ту ночь, когда убила мужа, некартинно рыдает. К сцене убийства она возвращается снова и снова, пересказывая ее в мельчайших подробностях, сожалея и оправдываясь.