Текст книги "Самые знаменитые истории любви войны 1812 года"

Друзья ее покойного мужа еле сумели уговорить возмущенную женщину, объяснив, что генерал Давыдов – человек вполне приличный, пьет мало и в карты не играет, а все эти «пьянки и гулянки» – это лишь стихи… Образы… Метафоры… Кипение страстей и буйство молодой жизненной энергии, с чем сейчас, в мирное время, давно покончено…

В результате 13 апреля 1819 года Денис Васильевич все же благополучно обвенчался с Софьей Николаевной.

Биограф Дениса Давыдова А. С. Барков пишет: «С этой обаятельной, кроткой и добродушной девушкой из дворянской семьи его познакомила сестра Сашенька в доме Бегичевых. По этому весьма важному поводу, должному круто изменить всю его прежнюю ухарскую и кочевую жизнь, Давыдов написал шутливое и озорное стихотворение, назвав его “Решительный вечер”.

 
Сегодня вечером увижусь я с тобою,
Сегодня вечером решится жребий мой.
Сегодня получу желаемое мною —
Иль абшид[10]10
   Абшид – отставка. (Прим. ред.)


[Закрыть] на покой!
 
 
А завтра – черт возьми! – как зюзя натянуся,
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
 

В приданое молодым было отдано село Верхняя Маза и винокуренный завод под Бузулуком в Оренбургской губернии».

После свадьбы Денис Васильевич сообщал своему другу П. А. Вяземскому: «Так долго не писал, потому что долго женихался, потом свадьба, потом вояж в Кременчуг и в Екатеринослав на смотры. Но едва приехал домой, как бросился писать друзьям, из которых ты во главе колонны. Что тебе сказать про себя? Я счастлив! Люблю жену всякий день все более, продолжаю служить и буду служить век, несмотря на привязанность к жене милой и доброй, зарыт в бумагах и книгах, пишу, но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни».

В свою очередь, Петр Андреевич дает очень меткий портрет Давыдова той поры: «Денис и в зрелости лет, и когда уже вступил в семейную жизнь сохранил до кончины изумительную молодость сердца и нрава. Веселость его была прилипчива и увлекательна. Он был душою и пламенем дружеских бесед: мастер был говорить и рассказывать. Особенно дивился я той неиссякаемой струе живости и веселости, когда он приезжал в Петербург, и мы виделись с ним. <…> Мы все в Петербурге более или менее старообразны и однообразны. Он всем духом и складом ума был моложав».

Хотя Денис Васильевич и утверждал, что «продолжает служить и будет служить век», вскоре после свадьбы он начал задумываться об отставке. Связано это было с тем, что Софья начала рожать ему детей, и ему захотелось находиться дома, возле тех, кто был ему дорог. Для начала он то и дело сказывался больным и уходил в многомесячные отпуска. Удивительно, но даже Кавказская война, куда он был направлен служить под началом своего двоюродного брата генерала А. П. Ермолова, его не увлекла. В результате он пробыл в действующей армии всего два месяца, а затем уговорил Ермолова отпустить его в шестинедельный отпуск «для поправки здоровья».

Понятно, что здоровье – это была лишь отговорка. Заехав для проформы на минеральные воды, он тут же полетел домой, где его ждала беременная в очередной раз Софья.

С этого времени началась новая полоса его жизни. Он занимался семьей, хозяйством, охотой, хлопотал за бывших сослуживцев.

* * *

Всего от этого брака на свет появилось пять сыновей и четыре дочери. Сыновей звали Василий, Николай, Денис, Ахилл и Вадим, дочерей – Юлия, Мария, Екатерина и Софья.

Когда сыновья подросли, Денис Васильевич повез их в Северную столицу, где Василий, родившийся в 1822 году, стал юнкером гвардейской артиллерии, а Николай, родившийся тремя годами позже, – воспитанником училища правоведения.

Василий Давыдов станет гвардии штабс-капитаном, а Николай Давыдов – штабс-капитаном (он женится на Софье Петровне Бестужевой).

Но самым знаменитым окажется младший сын – Вадим Денисович Давыдов, родившийся в 1832 году. В 1876 году он получит чин генерал-майора, будет назначен командиром бригады 3-й пехотной дивизии, однако состояние здоровья через год заставит его уйти со службы и выйти в запас.

Из дочерей известной будет Юлия Денисовна Давыдова (Засецкая), родившаяся в 1835 году. Она станет благотворительницей и переводчицей религиозной литературы. Ей доведется перейти в протестантизм и заниматься активной миссионерской деятельностью. В частности, она откроет первый в Санкт-Петербурге ночлежный дом. А в середине 1880 года она уедет из России в Париж и перед смертью завещает не перевозить ее тела в Россию, чтобы не быть похороненной по православному обряду.

* * *

Софья Николаевна оказалась любящей и строгой матерью, очень хорошей хранительницей домашнего очага и врачевательницей физических и душевных ран Дениса Васильевича.

Как сказано в «Известии о жизни Д. В. Давыдова», «будучи уволен в отпуск в 1820 году с оставлением по кавалерии, он 14 ноября 1823 года вышел за болезнью в чистую отставку. Причинами отставки были нелюбовь его к фронтовой службе в мирное время и семейные обстоятельства».

Выйдя в отставку, Денис Васильевич вместе с семьей поселился в селе Верхняя Маза Симбирской губернии, где прожил последние десять лет своей жизни. Имение это находилось в 170 верстах от губернского центра. Там было тихо и спокойно. Но деятельная натура Дениса Васильевича не позволяла ему отдыхать. С присущей ему горячностью он занялся обустройством усадьбы и разведением скаковых лошадей. А еще он продолжил заниматься творчеством, вел обширную переписку с А. С. Пушкиным, В. А. Жуковским и другими известными людьми. Иногда он выбирался в Симбирск. Выписывал книги из-за границы. Охотился. Построил винокуренный завод, обустроил красивый пруд и т. д. Одним словом, отставной генерал жил в свое полное удовольствие, пользуясь «всеми наслаждениями мирной, уединенной и семейственной жизни».

Не забывал он и своих боевых товарищей. В частности, главным делом последних лет его жизни стала идея перенесения праха покойного князя П. И. Багратиона из мало кому известного имения Симы Владимирской губернии в Александро-Невскую лавру в Санкт-Петербурге или на Бородинское поле. По этому поводу Денис Васильевич подал запрос в военное ведомство и получил благосклонный ответ императора Николая I. На него даже была возложена высокая честь начальствовать во всей этой церемонии…

Но этим благородным планам не суждено было осуществиться – 22 апреля (4 мая) 1839 года Денис Васильевич скончался от апоплексического удара. Ему было всего 54 года…

Софья Николаевна, благодаря своему твердому и волевому характеру, добилась разрешения императора на захоронение мужа на кладбище Новодевичьего монастыря. Говорят, что всю дорогу до Москвы она шла за гробом пешком.

Похороны в Москве состоялись 22 июня 1839 года – в тот самый день, когда древняя столица провожала прах Багратиона на Бородинское поле.

* * *

С начала 40-х годов XIX века Департамент уделов, ведавший казенными землями и их передачей в собственность императорской фамилии, начал активно обращаться к Софье Николаевне Давыдовой с предложением выкупить у нее имение в Верхней Мазе. Она вроде бы согласилась, но все тянула с окончательным решением – слишком уж свежи были воспоминания о муже и об их совместной жизни в этом месте. А в мае 1846 года она написала царскому чиновнику П. П. Каблукову: «Объявить честь имею, что обстоятельства заставили меня сверх ожидания переменить мое предположение <…> Решилась я изменить мое намерение и извещаю Вас, Милостивый государь, усердно прошу довести до Вашего начальства, представленные же от меня на то именные крепостные акты с тремя планами к межевым книгам сделать одолжение приказать их возвратить».

Так этот вопрос был закрыт навсегда. Более того, она и сыновьям наказала при ее жизни не продавать и не закладывать это имение.

Софья Николаевна умерла в 1880 году, пережив мужа почти на сорок лет. Она была погребена рядом с Денисом Васильевичем на кладбище Новодевичьего монастыря в Москве.

* * *

На этом, казалось бы, можно было бы и закончить историю личной жизни героя войны 1812 года Дениса Васильевича Давыдова, но в ней имел место еще один эпизод, умолчать о котором невозможно.

Дело в том, что в 1831 году Д. В. Давыдов поехал в Пензенскую губернию навестить своего боевого соратника по партизанской войне Дмитрия Алексеевича Бекетова. И вот там-то «счастливый супруг, всеми уважаемый и любимый в обществе», вдруг без памяти влюбился в племянницу Бекетова 23-летнюю Евгению Дмитриевну Золотареву.

Что это было? Подтверждение известной народной мудрости о «седине в бороду» и «бесе в ребро»? Помутнение рассудка? Бурная осень не до конца реализованного либидо старого гусара? Запоздалое прозрение «атеиста в любви»?

А ведь он был на 27 лет старше ее… И очень любил свою семью… Но при этом он ничего не мог с собой поделать. И скрыть страстный роман тоже не получилось.

Он продолжался три года. А потом Евгения Дмитриевна вышла замуж за первого попавшегося мужчину, а Денис Васильевич вернулся в семью. И, слава богу, что мудрая Софья Николаевна не стала делать из этого большую проблему.

Биограф Дениса Давыдова А. С. Барков описывает Евгению следующим образом: «Начитанная и музыкально одаренная девушка недавно окончила пансион в Пензе. Она любила поэзию и помнила наизусть много стихов, в том числе и знаменитого партизана, о ратных подвигах которого была наслышана от своего дяди.

С первого взгляда Евгения произвела на Давыдова сильное, неизгладимое впечатление, словно весенняя радость на душу. Девушка эта как бы светилась изнутри каким-то особым, таинственным, необычайно притягательным светом. Лицо ее озаряла кроткая очаровательная улыбка. <…> Судьбе гусара было угодно, чтобы его страстная натура нежданно-негаданно открыла в глухой провинции, в лице Евгении Золотаревой, предмет глубокого восхищения и поклонения».

Надо сказать, что девушка впервые в жизни получила возможность встретиться со столь блестящим и героическим человеком, на которого она смотрела только снизу вверх, благоговея и с трудом находя слова. Таким образом, казалось, что в ее лице сама Судьба послала гусару-поэту выражение глубочайшего восхищения и поклонения.

Интерес оказался обоюдным, и он с первой же встречи обернулся взаимной симпатией. Они стали видеться у друзей, в церкви, в театрах и на балах в Пензе.

Восхищенный девушкой, Денис Васильевич написал своему другу Н. М. Языкову: «Пенза – моя вдохновительница. Холм, на коем лежит этот город, есть мой Парнас с давнего времени; здесь я опять принялся за поэзию».

В самом деле, из него просто хлынул поток лирических стихов, его лучших стихов. Они помечены 1833 и 1834 годами. Вот, например, как он описывал Евгению в четверостишии «Ей»:

 
В тебе, в тебе одной природа, не искусство,
Ум обольстительный с душевной простотой,
Веселость резвая с мечтательной душой,
И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!..
 

А вот стихотворение, которое он за минуту набросал в ее альбоме:

 
О, кто, скажи ты мне, кто ты,
Виновница моей мучительной мечты?
Скажи мне, кто же ты? – Мой ангел ли хранитель
Иль злобный гений-разрушитель
Всех радостей моих? – Не знаю, но я твой!
<…>
Но только что во мне твой шорох отзовется,
Я жизни чувствую прилив, я вижу свет,
И возвращается душа, и сердце бьется!..
 

А вот еще одна запись в альбоме от 25 октября 1834 года:

 
Я не ропщу. Я вознесен судьбою
Превыше всех! – Я счастлив, я любим!
Приветливость даруется тобою
Соперникам моим…
 

«Я счастлив, я любим!» Любовь к Евгении Золотаревой стала для Дениса Васильевича великой бедой и одновременно с этим ни с чем не сравнимым счастьем. Обуреваемый страстями, он писал П. А. Вяземскому: «Без шуток, от меня так и брызжет стихами. Золотарева как будто прорвала заглохший источник <…> Да и есть ли старость для поэта? Я, право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и теперь даже текут ручьи любви, как сказал Пушкин».

Ему же он признавался: «Последние стихи сам скажу, что хороши, и оттого не посылаю их тебе, что боюсь, как бы они не попали в печать, чего я отнюдь не желаю».

Однако в скором времени «песни любви» Дениса Давыдова все же каким-то образом появились в журналах, да еще с указанием города, где проживала «виновница мучительной мечты» поэта. Денис Васильевич был разгневан и отчитал Вяземского: «Злодей! Что ты со мною делаешь? Зачем же выставлять “Пенза” под моим “Вальсом”? Это уже не в бровь, а в глаз: ты забыл, что я женат, и что стихи писаны не жене. Теперь другой какой-то шут напечатал “И моя звездочка…” – вспышку, которую я печатать не хотел от малого ее достоинства, а также поставил внизу Пенза. Что мне с вами делать? Видно, придется любить прозою и втихомолку. У меня есть много стихов, послал бы тебе, да боюсь, чтобы и они не попали в зеленый шкаф “Библиотеки для чтения”. Вот что вы со мной наделали, или, лучше, – что я сам с собой наделал! <…>

Шутки в сторону, а я под старость чуть было не вспомнил молодые лета мои; этому причина – бродячий еще хмель юности и поэзии внутри человека и черная краска на ней снаружи; я вообразил, что мне еще, по крайней мере, тридцать лет от роду».

Естественно, роман с Евгенией Золотаревой тщательно скрывался от жены, но даже «прокол» с публикациями пензенских стихов не остановил его. Несмотря ни на что, пламенный поэт продолжал слать Евгении любовные признания:

 
Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, —
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья…
Я вас люблю затем, что это – вы!
 

Однажды, встретив Золотареву в театре, Денис Васильевич стал умолять ее о встрече. Однако девушка, боясь огласки, отказала ему, и тогда герой 1812 года заверил ее, что умеет хранить тайну и, будучи партизанским командиром, ни разу не выдал врагу ни одного секрета.

Так началась переписка, которая велась ими на французском языке. И Денис Васильевич настолько дал волю своим чувствам, что девушка даже была вынуждена его предостеречь: «Язык вашего письма очень пылок и страстен. Вы заставляете меня трепетать. Зачем вы вкладываете столько чувства в ту полную шарма и романтики дружбу, которая меня так радует?»

На это наш герой ответил: «Вы осмелились предложить мне дружбу?! Но, помилуйте, мой жестокий друг! Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто. Будьте серьезнее хоть раз в жизни! Умоляю вас! Если хотите от меня избавиться, от меня, который удручает вас и который надоедает вам, лучше сразу убейте меня! Не моргнув глазом, воткните в сердце кинжал! И скажите: “Я вас не люблю! Я вас никогда не любила! Все, что было с моей стороны, это просто-напросто обман, которым я забавляюсь”».

У Г. В. Серебрякова, биографа Дениса Давыдова, читаем: «Последний, неистовый и страстный роман Давыдова, конечно, с самого начала был обречен на печальную развязку. Так он и закончится. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они будут рваться друг к другу и понимать, что соединение двух сердец невозможно, будут писать пылкие сбивчивые письма, мучиться разлукой и ревностью. Наконец, Евгения в отчаянии выйдет замуж за немолодого отставного драгунского офицера Василия Осиповича Мацнева. А Денис Васильевич, как говорится в таких случаях, смиренно возвратится в свое твердое семейное лоно».

А. С. Барков, другой биограф Дениса Давыдова, дополняет рассказ: «Встречи Давыдова с Евгенией становились все реже и реже, прекращалась переписка, роман заканчивался. С угасанием светлого и незабвенного, радостного и щемяще мучительного чувства к пензенской красавице Евгении Золотаревой обрывается и бурно всколыхнувшееся вновь поэтическое вдохновение стойкого бойца. Ушла, растворилась любовь, точно луч горячего закатного солнца в осенних сумерках, однако музыка от нее в душе осталась. Сохранилась до последних дней жизни гусара. Музыка хрустальная, поэтическая, подобная песне вольного полевого жаворонка по весне, что льется, не смолкает над полями и лугами до самого вечера где-то высоко-высоко под белоснежными облаками».

Памятью об этом чувстве остался большой цикл стихотворений, из которых буквально «била фонтаном» небесная музыка любви. И многие из этих стихотворений были потом увековечены композиторами в замечательных романсах, известных и в наше время. Пример тому – красивейший романс «Не пробуждай», в котором автор слов, понимая безнадежность своей страсти, с мольбой обращается к самому себе, к своей истерзанной душе:

 
Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений,
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай.
 
 
Не повторяй мне имя той,
Которой память – мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.
 
 
Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.
 
 
Иль нет, сорви покров долой,
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.
 

«Пензенские» стихи Дениса Васильевича писатель и литературный критик В. Г. Белинский характеризовал так: «Страсть есть преобладающее чувство в песнях любви Давыдова; но как благородна эта страсть, какой поэзии и грации исполнена она в этих гармонических стихах! Боже мой, какие грациозно-пластические образы!»

Остаток жизни Евгения провела в селах Рузвель и Алексеевка Наровчатского уезда, где ее мужу принадлежали имения.

Д. В. Давыдов уехал в Москву и оттуда с грустью написал своему другу Вяземскому: «Итак, я оставил степи мои надолго. <…> Однако не могу не обратить и мысли и взгляды мои туда, где провел я столько дней счастливых и где осталась вся моя поэзия!»

Глава 5
Три жены Жерома Бонапарта

Жером Бонапарт, младший брат Наполеона, в 1812 году командовал сначала 8-м (вестфальским) корпусом, а потом ему было подчинено все правое крыло Великой армии Наполеона, в задачу которого входило преследование отступающей 2 й Западной армии князя Багратиона и недопущение ее соединения с 1-й Западной армией.

Человек этот хоть и был королем Вестфалии и контр-адмиралом, хоть и командовал до этого различными корпусами, но все как-то не очень удачно. Всему мешал его вздорный характер, не позволявший ему подчинять себя общим стратегическим планам. Вот и в 1812 году он своей главной задачи не выполнил, чем вызвал бурный (и, надо сказать, весьма справедливый) гнев брата-императора.

В личной жизни у Жерома до некоторых пор все складывалось еще более неудачно, и здесь виной всему стала не только его неуправляемая натура, но и страшный деспотизм Наполеона, проявлявшийся не только в государственных делах, но и в делах сугубо семейных.

* * *

В 1802 году Жерому исполнилось семнадцать. «Это был красивый молодой человек с румяным лицом и густыми черными кудрями, любимец и капризный баловень всей семьи Бонапартов».

До поры до времени Наполеон потакал всем прихотям Жерома, оплачивая все его счета и покрывая в малосимпатичных «делишках», которыми увлекались молодой человек и его приятели. Терпение будущего императора лопнуло после того, как младший брат из-за пустяка устроил дуэль с другим офицером и получил от того пулю в грудь. Выздоровление шло тяжело, после чего Жером был в приказном порядке направлен на перевоспитание на флот.

Понятное дело, Жером подчинился (а попробовал бы он возражать!), «но его “служба” более походила на морской круиз, ибо ни один из морских офицеров не смел не только требовать что-то от брата первого консула, но и даже поручать ему что-либо».

Несколько месяцев Жером «служил» на флагманском корабле адмирала Гантома в качестве гардемарина, а потом за одно лишь присутствие при захвате британского фрегата его поспешно произвели в корабельные лейтенанты.

Потом он был переведен в портовый город Нант, но и там юноша «сумел сделать свою жизнь приятной, чередуя балы, праздники и званые ужины и совсем не заботясь о скорейшем выходе в море. Лишь 15 сентября, уступая давлению со стороны брата, Жером соизволил наконец ступить на борт корабля, прихватив с собой всех своих дружков-собутыльников».

Отметим, что морская униформа не нравилась Жерому, и он самовольно поменял ее на красно-синюю форму капитана гусар, приведя в недоумение не только офицеров корабля, но и простых матросов.

А потом были Мартиника, Сент-Люсия и Гваделупа…

Бедный адмирал Вильнев, командовавший французской эскадрой, не знал, что и предпринять. «Как же надоели адмиралу навязанные ему “туристы”, которых приходилось “катать”, гоняя корабли от одного острова к другому! Драгоценная жизнь младшего брата первого консула, за которую Вильнев отвечал головой, вынудила адмирала искать повод для как можно более быстрого возвращения во Францию».

Но Жером планировал для себя совершенно другое. Ему вдруг взбрело в голову заехать в Филадельфию, Нью-Йорк и Бостон. В результате он самовольно оставил корабль и со всей своей развеселой компанией погрузился на американское судно. Фактически это было дезертирство, и любой другой офицер на его месте был бы за это сурово наказан. Но в данном случае в адмиралтействе началась паника: не дай бог этот Жером еще попадет в плен к англичанам…

«Маленькое войско» Жерома высадилось в Норфолке (штат Вирджиния). Это произошло 20 июля 1803 года, а 27-го они уже прибыли в Вашингтон, где Жером был принят 3-м президентом США Томасом Джефферсоном. Затем Жером потребовал к себе французского посланника Пишона и объявил ему, что отбывает в Балтимор (штат Мэриленд).

В Балтиморе Жером находился до конца октября 1803 года, ведя активную светскую жизнь и тратя деньги налево и направо. В это время посланник Пишон только и думал о том, как бы «отправить беспокойного и слишком уж дорогостоящего Жерома во Францию». Дело в том, что страсть Жерома к удовольствиям мгновенно «стала притчей во языцех в Соединенных Штатах».

А ко всему прочему простодушный Жером уже был влюблен и даже собирался жениться!

Случилось так, что в Балтиморе на одном из балов он познакомился с прелестной семнадцатилетней американкой Элизабет Паттерсон. Его милая Бэтси родилась 6 февраля 1785 года и была самой красивой невестой во всем городе. К тому же ее отец был «вторым по богатству человеком Америки».

«У нее была прекрасная фигура, нежный цвет лица и чудесные карие глаза. Она неплохо говорила по-французски, в то время как Жером не знал по-английски ни слова. Удар молнии! Жером влюбился в нее с первого взгляда, да и у нее одна мысль о возможном браке с братом того, кто правил теперь Францией, воспламенила разум и затмила все на свете. Бэтси, как сказали бы сейчас, была весьма “продвинутой девушкой”, увлекалась трудами французских философов и ненавидела провинциальный Балтимор».

Девушка «до такой степени ненавидела Балтимор, что даже всерьез подумывала о самоубийстве, и позднее признавалась, что вышла бы замуж даже за дьявола, лишь бы сбежать оттуда. В Жероме она увидела не только шанс к богатству – наверняка его пустота не ускользнула от ее взгляда с самого начала. Брак с ним означал для нее брак с братом самого могущественного человека в мире, то есть прибыльное приобретение на будущее. К тому же, если учесть ее природный ум и другие качества, она вполне могла бы стать ценным приобретением для Бонапартов, а кроме того, связующим звеном между ними и Новым Светом».

К сожалению, Жером был не из тех людей, кто долго обдумывает свои поступки и их последствия. В результате быстро была отмечена помолвка, а на 3 ноября назначили свадьбу.

Посланник Пишон, разумеется, предпринял все возможное, чтобы этот брак не состоялся. Ему не нужны были неприятности, а брак младшего брата самого Наполеона, к тому же заключенный без формального согласия матери, мог быть признан недействительным. Однако никакие доводы не помогли, и свадьбу удалось лишь немного отсрочить.

25 декабря 1803 года Пишон получил открытку от одного из приятелей Жерома со следующим сообщением: «Месье, я имею честь вам сообщить от имени господина Жерома Бонапарта, что его свадьба с мадемуазель Паттерсон состоялась вчера вечером. Он также поручил мне сообщить вам, что с нетерпением ожидает перевода четырех тысяч долларов, который вы должны были ему сделать. Это ваше обязательство становится неотложным, так как он начинает испытывать нужду. Таким образом, он просит вас передать ему названную сумму как можно быстрее».

Как потом выяснилось, накануне действительно был подписан брачный договор, где, в частности, Жером брал на себя обязательство дать этому союзу всю форму и значимость совершенного брака согласно законам штата Мэриленд и Республики Франция. Совершил таинство венчания первый архиепископ Балтиморский преподобный отец Джон Кэролл.

* * *

В Париже еще ничего не знали о браке Жерома Бонапарта. Но уже в конце января 1804 года на острова было послано сообщение, в котором от имени Наполеона говорилось, что «ни под каким предлогом Жером не должен вернуться во Францию иначе, чем на французском военном корабле».

18 февраля 1804 года газета «Journal des Débats Politiques et Littéraires», выходившая во Франции с 1789 года, сообщила своим читателям следующее: «Можно прочитать в некоторых английских газетах, что Жером Бонапарт, брат первого консула, женился в Балтиморе на мадемуазель Элизабет Паттерсон, старшей дочери господина Вилльяма Паттерсона, богатого торговца этого города. Эти неверные новости о Жероме Бонапарте появились год назад, что позволяет сомневаться в их правдивости».

Конечно же, «узнав о несанкционированной женитьбе Жерома, Наполеон пришел в неописуемый гнев, хотя всего несколькими годами ранее наверняка счел бы такой брак неслыханной удачей». И естественно, Жерому было приказано немедленно вернуться к месту службы, а затем и во Францию.

Но приказы старшего брата не действовали на Жерома, как на него, впрочем, не действовали и никакие другие приказы. Возвращаться во Францию он явно не торопился.

Через некоторое время Жером написал своей матери: «Мои письма, в которых я сообщал вам о своей женитьбе, до вас, несомненно, дошли, моя дорогая мамочка. Эта новость должна была вас удивить, но когда вы узнаете мою жену, я надеюсь, вы одобрите мой выбор».

Однако напрасно Жером думал, что легко отделался, и очень скоро и до него дошло, что его брак явно не пришелся по вкусу Наполеону. В июне 1804 года его «ходячий кошелек» Пишон получил от Наполеона приказ прекратить всякое финансирование брата. Хуже того, морскому министру Декре было предписано запретить «всем капитанам французских судов принимать на борт молодую особу, с которой соединился браком гражданин Жером, таким образом, чтобы она никак не смогла прибыть во Францию, а если и прибудет, то чтобы она не смогла высадиться, а была бы немедленно отослана назад в Соединенные Штаты».

Влюбленный Жером продолжал прибегать ко всевозможным уверткам, однако новости из Франции становились все более угрожающими. Например, в начале августа 1804 года в США прибыло сообщение о готовящейся коронации Наполеона и о возможном исключении Жерома по линии наследства.

Кроме того, министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран-Перигор вскоре после коронации сообщил ему: «Господин Жером Бонапарт, заключив брак, противоположный законам Франции, гражданином которой он является, не может надеяться, что этот брак будет рассматриваться как действительный. Его Императорское Величество не рассматривает его никак и не признает его».

А потом уже и сам Наполеон «вбил последний гвоздь» в душевную мечту брата, поместив в газетах следующее объявление: «Американские газеты часто говорят о супруге господина Жерома Бонапарта. Возможно, что господин Жером Бонапарт, молодой человек, которому нет и двадцати лет, имеет любовницу, но совершенно невозможно, чтобы у него была жена, так как законы Франции таковы, что молодой человек, не достигший двадцати и даже двадцати пяти лет, не может жениться без согласия своих родителей и не выполнив во Франции предписанные этому формальности».

Для разрешения всех накопившихся вопросов пора уже было ехать во Францию. Избегая французские суда, которые не имели права принять Элизабет на борт, 25 октября 1804 года Жером зафрахтовал бриг «Филадельфия». Но эта попытка отъезда провалилась, впрочем, как и следующая, предпринятая два месяца спустя.

Наполеон же в Париже 22 февраля 1805 года вынудил свою мать огласить в присутствии нотариуса торжественный протест против любого брака, заключенного ее сыном Жеромом Бонапартом за границей без ее согласия и вопреки закону. А 2 марта был сделан запрет всем гражданским служащим Империи включать в их регистры запись акта о так называемом браке, который Жером Бонапарт заключил за границей.

Игнорируя все это, 3 марта 1805 года Жером наконец погрузился с Бэтси, ее братом Вилльямом и всей своей свитой на борт брига «Эрин», принадлежавшего господину Паттерсону. 8 апреля они уже были в Лиссабоне. Но там представитель Франции Серюрье сообщил им, что мадемуазель Паттерсон никак не может прибыть во Францию.

– Передайте своему повелителю, – гордо ответила уколотая в самое больное место Элизабет, – что теперь я – госпожа Бонапарт, и я требую признания своих прав в качестве члена императорской семьи.

Жером, полный решимости отстаивать права своей любимой жены, отправился во Францию один. Балтиморская же красавица, которой запретили высаживаться на португальский берег, поплыла кружным путем в Голландию, где должна была остановиться в Амстердаме и ждать новостей от Жерома.

К несчастью для нее, Жером вынужден был бороться против гораздо более сильной личности, чем он сам. Наполеон в это время находился в Италии. 24 апреля 1805 года он был в Турине, вскоре приехал туда и Жером. Там он попытался вести переговоры и смягчить брата, но все было напрасно, и уже 5 мая Жером «сломался».

На следующий день Наполеон написал: «Мой брат, в твоем поведении нет таких ошибок, которые бы не сглаживали в моих глазах твое искреннее раскаяние. Твой союз с мисс Паттерсон ничего собой не представляет ни по религии, ни по закону. Напиши ей и скажи, чтобы она возвращалась в Америку. Я предоставлю ей пенсию в шестьдесят тысяч франков пожизненно при условии, что ни в коем случае не будет носить моего имени, на которое у нее нет никаких прав».

Сопротивление было бесполезно, и, обливаясь слезами, Жером написал жене письмо, в котором просил ее уехать обратно в Балтимор… Свою любимую Бэтси, которой не было позволено высадиться и в Голландии, Жером увидит снова лишь один раз в жизни во Флоренции, уже будучи повторно женатым на принцессе Вюртембергской.

Полная отчаяния, Элизабет вместе с братом обосновалась в Англии. От ее непродолжительного брака с Жеромом, со средневековой жестокостью разрушенного Наполеоном, 7 июля 1805 года в городе Кэмберуэлл у нее родился сын, которому довелось стать родоначальником ветви американских Бонапартов.